Глава 4
Уайман Форд смотрел в иллюминатор. «Сессна Сайтейшн», сделав вираж над горами Лукачукай, пошла на посадку. Ред Меса поражала воображение. Казалось, это остров в небе, окруженный со всех сторон скалами из желто-красно-шоколадного песчаника. Форд глядел вниз, не отрывая от пейзажа глаз. Когда сквозь образовавшуюся в тучах дыру на столовую гору устремился солнечный свет, показалось, что она запылала. Форд будто снижался к затерянному миру.
Самолет приблизился к земле настолько, что стали видны пересекающиеся, похожие на серый лейкопластырный крест, взлетно-посадочные полосы, шеренга ангаров и вертолетная площадка. На севере и западе показались укрепленные на гигантских опорах высоковольтные линии электропередач. Они тянулись туда, где располагалась огороженная двойным забором охраняемая зона. На удалении мили от нее, в тополиной рощице, темнело несколько жилых построек, дальше зеленело поле и тянулось длинное деревянное здание – старая фактория Накай-Рок. Гору пересекала новенькая асфальтовая дорога.
Форд взглянул туда, где тремястами футами ниже, в основании одной из скал темнела врезанная в песчаник массивная металлическая дверь, потом посмотрел на единственную дорогу, ведшую наверх. Дагуэй.
«Сессна» сильнее наклонила нос. Песчаную поверхность столовой горы испещряли овраги, долины и покрытые булыжниками пустыри. Кое-где рос можжевельник, одинокие чахлые кедры, тут и там зеленели участочки, поросшие полынью и другими бледными травами.
Наконец «Сессна» приземлилась и помчалась к постройке, сооруженной из волнистого железа. За нею, поблескивая на солнце, высилось несколько ангаров. Самолет остановился. Летчик открыл дверь. Форд, держа в руке лишь портфель, сошел на теплую бетонированную площадку. Его никто не встречал.
Летчик взмахнул ему на прощание рукой, вернулся в кабину, и спустя минуту самолетик уже снова был в воздухе – блестящая металлическая птица на фоне небесной синевы.
Когда «Сессна» исчезла из виду, Форд неторопливым шагом направился к постройке. На двери висела табличка с надписью, выведенной вручную буквами в стиле Дикого Запада:
Стоять!
Сунешься, пристрелю. Я к тебе обращаюсь, кореш!
Г. Хазелиус, начальник
Форд тронул вывеску пальцем, и та со скрипом закачалась. Тут он заметил вторую табличку, на столбике сбоку. Она предупреждала о том же, однако сухим официальным языком. По округе гулял ветер, закручивая в спирали желтую пыль.
Форд попытался открыть дверь, но та оказалась заперта. Он отошел на несколько шагов назад, чувствуя себя так, будто его занесло в «Хороший, плохой, злой».
Скрип вывески и свист ветра пробудили в его памяти воспоминание о тех минутах, когда, возвращаясь из школы, он доставал висевший на шее ключ и открывал дверь большого вашингтонского дома, где его никто не ждал. Его мать всю жизнь занималась общественными делами и сбором средств, а отец посвящал всего себя политике.
Рев подъезжающего автомобиля заставил его вернуться в настоящее. Джип «Рэнглер» скрылся за постройкой, выехал на бетонированную площадку, жалобно взвыв, резко повернул и остановился прямо перед Фордом. Из кабины выпрыгнул человек с широкой улыбкой на лице. Грегори Норт Хазелиус. Он выглядел так же, как на снимке в досье. От него так и веяло бодростью.
– Yá’ át’ ééh shi éí, Грегори! – воскликнул Хазелиус, пожимая Форду руку.
– Yá’ át’ ééh, – ответил Форд. – Неужели вы выучили навахо?
– Всего несколько слов. С помощью одного своего бывшего студента. Добро пожаловать!
Направляясь сюда, Форд бегло ознакомился с досье Хазелиуса. По непроверенным данным, гений-физик говорил на двенадцати языках, в том числе на персидском, на двух диалектах китайского и на суахили. О языке навахо в документах не упоминалось.
Высокий, ростом шесть футов и четыре дюйма, Форд привык смотреть на собеседников сверху вниз. С малорослым Хазелиусом ему приходилось наклонять голову больше обычного. На физике были тщательно выглаженные брюки защитного цвета, шелковая кремовая рубашка и индейские мокасины. Его насыщенно-голубые глаза смотрелись, как два подсвеченных изнутри синих стеклышка. Орлиный нос переходил в высокий гладкий лоб, волнистые каштановые волосы были аккуратно причесаны. Оставалось теряться в догадках: как в таком небольшом человечке умещается столько энергии?
– Не ожидал, что за мной приедет сам великий изобретатель.
Хазелиус засмеялся.
– Мы тут все выполняем по несколько ролей. Я, например, по совместительству порой работаю шофером. Милости прошу в машину.
Форд, нагнув голову, сел на переднее пассажирское сиденье. Хазелиус вспрыгнул за руль с легкостью птахи.
– Когда мы начинали работать с «Изабеллой», я решил: обойдемся без обслуживающего персонала. Посторонние нам только помешали бы. И потом, – добавил он, глядя на Форда с веселой улыбкой, – мне не терпелось скорее познакомиться с тобой. Ты – наш Иона.
– Иона?
– Нас было двенадцать. Теперь стало тринадцать. Из-за тебя, не исключено, нам придется кого-нибудь выставить вон.
– Вы, что, настолько суеверные?
Хазелиус вновь рассмеялся.
– Не то слово! Я, например, шагу ступить не могу, если со мною нет моего талисмана – заячьей лапки. – Он достал из кармана старую, жуткого вида, почти лысую лапу. – Подарок от отца. Мне тогда было всего шесть лет.
– Очень мило.
Хазелиус нажал на педаль газа, и джип рванул вперед. Форда вдавило в спинку сиденья. Машина пронеслась по бетонированной площадке и вырулила на новенькую асфальтовую дорогу, что вилась между кустами можжевельника.
– Тут как в летнем лагере, Уайман, – чем только не приходится заниматься… Кашеварим, чистим, водим машину. Ну, и все остальное. Наш специалист по теории струн готовит такую вырезку-гриль, что просто пальчики оближешь. А психолог устроил замечательный винный погреб… Да у нас все очень разносторонне одаренные.
Джип повернул так резко, что взвыли шины. Форд едва успел схватиться за ручку.
– Страшно?
– Нет, нисколько. Наоборот: клюю носом. Когда приедем, пожалуйста, разбуди меня.
Хазелиус засмеялся.
– Обожаю эту пустынную дорогу. Ни одного копа, и обзор на несколько миль вокруг. А ты, Уайман? Ты можешь похвастать какими-нибудь талантами?
– Я за милую душу поработаю посудомоечной машиной.
– Отлично!
– Могу нарубить дров.
– Тоже хорошо!
Хазелиус мчал на всех парусах, прямо посередине дороги.
– Прости, что не приехал раньше. Мы запускали «Изабеллу». Хочешь, устрою для тебя маленькую экскурсию?
– Конечно.
Джип на полной скорости полетел в гору.
– Накай-Рок, – сказал Хазелиус, указывая на каменистую возвышенность, которую Форд видел с воздуха. – Старая фактория названа по имени холма. Мы и нашу деревню зовем Накай. Накай… Что это значит? Все хочу узнать.
– Это «мексиканец» на языке навахо.
– Спасибо. Ужасно рад, что ты так быстро приехал. С местными нам никак не сговориться. Локвуд отзывается о тебе очень лестно.
Лента асфальта бежала вниз, петлей огибая заросшую тополями долину. Вокруг краснели каменистые холмы. Сбоку, вдоль дорожного изгиба, под сенью деревьев красовалась дюжина построек из кирпича, стилизованного под необожженный. Перед каждой зеленела лужайка, напоминавшая картинки с почтовых марок, вокруг домов темнели ограды из столбиков. Внутри петли, выделяясь на фоне холмов ярко-зеленым пятном, располагалась спортивная площадка. В противоположном конце долины возвышался, точно главный судья, холм-хобгоблин.
– В общем и целом мы планируем построить здесь дома для двухсот семей, – сообщил Хазелиус. – Это будет нечто вроде городка для работающих на объекте ученых, их семей и обслуживающего персонала.
Джип промчался мимо домов и круто свернул.
– Теннисный корт, – сказал Хазелиус, указывая налево. – Конюшня, а в ней три лошади.
Они подъехали к живописному строению, сооруженному из бревен и необожженного кирпича. Его притеняли могучие тополя.
– А это и есть фактория, переоборудованная под столовую, кухню, буфет и прочее, и прочее. Тут можно поиграть в пул, пинг-понг, настольный футбол, посмотреть кино, посидеть в библиотеке.
– Зачем на такой высоте фактория?
– Пока навахо не выгнали шахтеры, они пасли на этой горе овец. А здесь обменивали сотканные из шерсти ковры на продукты и всякую всячину. Ковры из Накай-Рок, может, не так известны, как, скажем, из Ту-Грей-Хиллс, но по качеству ничуть им не уступают. Здешние, пожалуй, даже лучше. – Хазелиус повернулся к Форду. – Ты где проводил исследования?
– В городе Рама, штат Нью-Мексико. – «Там я пробыл всего одно лето, когда еще был студентом», – добавил Форд про себя, но вслух этого не сказал.
– Рама, – повторил Хазелиус. – Не там ли антрополог Клайд Клакхон добывал материалы для своей знаменитой книги «Черная магия навахо»?
Глубина познаний Хазелиуса поражала Форда.
– Да, там.
– Ты бегло говоришь на навахо? – спросил Хазелиус.
– Нет. С моей «беглостью» как дважды два попасть впросак. Навахо – один из самых сложных языков в мире.
– Поэтому-то он всегда меня и интересовал… С его помощью мы выиграли Вторую мировую войну.
Джип, взвизгнув, приостановился перед небольшим аккуратным домиком с террасой и огороженным двором. На любовно ухоженной лужайке белел стол и темнела рама с вертелом для барбекю.
– Резиденция Форда, – объявил Хазелиус.
– Красота.
Вообще-то, сам дом, построенный наполовину в индейском стиле, не поражал особой красотой. Напротив, выглядел крайне провинциально, где-то даже невзрачно. Но его окружение очаровывало.
– Казенные дома повсюду одинаковые, – сказал Хазелиус. – Но внутри, сам увидишь, вполне удобно.
– А где все остальные?
– В Бункере. Так мы называем подземный комплекс, в котором располагается «Изабелла». Кстати, а где твои вещи?
– Их пришлют завтра.
– Надо полагать, тебя отправили сюда в срочном порядке.
– Не позволили заскочить домой даже за зубной щеткой.
Хазелиус помчал дальше, опять на всех парусах, а у последнего изгиба петли сбросил скорость, свернул с асфальтированной дороги и ловко проскочил между кустами по двум неровным выбоинам.
– Куда мы едем?
– Сейчас узнаешь.
Огибая булыжники и канавы, джип стал взбираться наверх по странному леску из можжевельника и засохших кедров. Впереди, на удалении нескольких миль, возвышался крутой холм из красного песчаника.
Джип остановился. Хазелиус выпрыгнул наружу.
– Это наверху.
Заинтригованный Форд проследовал за ним по уступам на вершину величественного холма. А когда преодолел нелегкий путь, замер от изумления. Они стояли на самом краю столовой горы.
– Здорово, правда? – спросил Хазелиус.
– Страшно. Так и кажется, что подойдешь к самому краю – и сам не заметишь, как ухнешь вниз.
– Существует легенда о пастухе навахо, который в поисках теленка примчался сюда верхом на коне и сорвался с этого края. Говорят, его chindii, то есть дух, в самые темные ночи, в бурю, до сих пор скачет тут на своем коне.
С обрыва открывался невероятно прекрасный вид. Внизу простиралась древняя земля, усеянная кроваво-красными скалистыми обломками всевозможных размеров и причудливых форм. На горах вокруг как будто лежали слоями другие горы. Казалось, это самый край мироздания, то место, в котором Бог отчаялся и оставил все как есть, поняв наконец, что нет возможности упорядочить жизнь на безумной земле.
– Вон та огромная столовая гора вдали, – сказал Хазелиус, – называется Безлюдной. Ее длина – девять миль, а ширина – миля. Рассказывают, будто наверх ведет секретная тропа, найти которую не удалось еще ни единому белому человеку. Впереди Меса Шонто, слева Пайют Меса. Дальше река Сан-Хуан и Седар Меса.
В воздух взмыли два черных ворона, потом оба нырнули вниз и вновь исчезли в окутывавшей землю дымке. Их крики раскатились эхом по многочисленным каньонам.
– На нашу гору можно взобраться лишь двумя путями: по Дагуэй – дороге, по которой мы приехали, – и по тропе. Навахо зовут ее Полуночной тропой. Она начинается в паре миль отсюда. А заканчивается внизу, у того небольшого поселения.
Когда они повернулись, собираясь уходить, Форд увидел отметины на громадном слоистом булыжнике с небольшой трещиной.
– Что-нибудь заметил? – спросил Хазелиус, проследив за его взглядом.
Уайман подошел к камню и провел рукой по неровной поверхности.
– Застывшие капли вулканической лавы. И… окаменелые следы насекомого.
– Знаешь, – негромко произнес ученый, – здесь кто только не бывал. Все забирались на эту вершину полюбоваться видом. Однако до этого камня никому не было дела. За исключением меня, разумеется. Капли лавы, которая хлынула из вулкана примерно во времена динозавров. Немного погодя по влажному песку прошел какой-то жук. Неприметный исторический момент окаменел и остался на века. – Хазелиус с благоговением прикоснулся к камню. – Ни одно творение человека – ни «Мона Лиза», ни Шартрский собор, ни даже египетские пирамиды – ничто не проживет на свете так долго, как следы жука на мокром песке.
Форда эта мысль странным образом взволновала.
Хазелиус провел пальцем по дорожке, проложенной древним насекомым, и выпрямился.
– Что же! – воскликнул он, хватая Форда за плечо и с чувством его пожимая. – Надеюсь, мы с тобой подружимся.
Форд вспомнил предупреждение Локвуда.
Хазелиус повернулся в сторону юга и жестом обвел поверхность горы.
– В палеозойскую эру тут было громадное болото. А века спустя это место стало одним из богатейших в Америке месторождений угля. Его добывали в пятидесятые. Старые туннели прекрасно подошли для «Изабеллы».
Лицо Хазелиуса, почти без морщин, освещало солнце. Он улыбнулся Форду.
– Лучшего места для нее было невозможно найти, Уайман. Тут мы одни, никто нам не мешает, и мы никого не тревожим. Но для меня главная прелесть – это красоты здешних мест. Ведь загадка и красота играют в физике важнейшую роль. Как говорил Эйнштейн, самое прекрасное в мире – таинственность. Она – источник всех настоящих наук.
Форд смотрел на солнце, медленно опускавшееся на западе к глубоким каньонам. Казалось, это золотой шар, преобразующийся в медь.
– Готов спуститься под землю? – спросил Хазелиус.
