Эсма
Лондон, 12 сентября 1992 года

Воскресное утро. Я готовлю завтрак на заново обставленной кухне, которая обошлась нам в целое состояние. Вообще-то, мы не можем позволить себе такие расходы, но мой муж захотел сделать все по высшему разряду. Это его подарок на восьмую годовщину нашей свадьбы. Теперь у нас не кухня, а загляденье: мебель кофейного цвета, мраморный пол, огромный американский холодильник, сверкающая плита. Не говоря уже о всяких там соковыжималках и комбайнах. Все красиво, комфортно, практично. Как в рекламном буклете.

Чтобы яичница не подгорела, я переворачиваю ее деревянной лопаточкой. Поджаристая нижняя часть теперь оказывается наверху. В жизни тоже так: до времени скрытые эпизоды прошлого всплывают в настоящем, думаю я. Трудно готовить яичницу-болтунью, когда тебя одолевают посторонние мысли. Самое главное здесь – вовремя снять сковороду с огня, а мне это никогда не удается. Яичница у меня подгорает. Или недожаривается. Наверное, у меня вообще проблемы с ощущением времени. Я не умею жить сегодняшним днем, забыв о дне вчерашнем. Снова и снова вспоминаю о девочке, одержимой великими идеями, которой была когда-то. От этой девочки, так любившей играть словами, сегодня мало что осталось. Думая о ней, я чувствую, что меня предали. Хотя предатель не кто иной, как я сама.

Обе мои дочери сидят за столом, смотрят по телевизору свою любимую программу «Blue Peter» и что-то возбужденно чирикают. Как всегда, они спорят. Им нравятся разные ведущие. Я слушаю их вполуха. Мысли мои блуждают далеко. Мое сознание, как воздушный змей, подхваченный ветром, уносится неведомо куда.

– Мама, скажи ей, что она говорит глупости! – требует Лейла.

– Ммм, да, – роняю я и снимаю сковородку с огня.

Лучше слегка недожарить яичницу, чем сжечь. Как это было вчера.

– Почему это я говорю глупости, мама?! – обижается Джамиля.

– Прости, дорогая, я не поняла, в чем дело, – вздыхаю я.

Обе девочки, задетые моим невниманием, обиженно надувают губы.

К счастью, на выручку мне приходит муж:

– Девочки, не дергайте маму. Сегодня у нее и без вас много забот.

– Каких? – спрашивает Лейла.

– Я же говорил тебе, котенок, – ласково напоминает Надир. – Сегодня к нам в гости приедет твой дядя. Мамин брат, с которым она давно-давно не виделась.

– Понятно, – без особого воодушевления говорит Лейла.

Я замечаю, что Джамиля пристально смотрит на отца. В ее темных миндалевидных глазах, так не похожих на глаза женщины, в честь которой ее назвали, вспыхивают дерзкие искорки.

– А почему вы оба нам врете? – неожиданно спрашивает она.

Моя рука, раскладывающая яичницу по тарелкам, замирает в воздухе. Я молчу, не зная, что ответить.

Надир, как всегда, невозмутим и находчив:

– Котенок, по-моему, говорить маме и папе, что они врут, не слишком вежливо. Да и другим людям тоже.

– Извини-и-ите, – тянет Джамиля, явно ничуть не раскаиваясь.

– Может, ты объяснишь нам, что имела в виду?

Наслаждаясь всеобщим вниманием, Джамиля шаловливо улыбается:

– Ну, я думаю, дядя Искендер вовсе не работал на Аляске. Я думаю… – Она смотрит на стол, словно рассчитывая увидеть там подсказку, и выпаливает: – Он русский шпион!

– Ну и сморозила глупость! – хохочет Лейла.

– Это правда. Он бросает бомбы на айсберги.

– Чушь! Ничего он не бросает!

– Нет, бросает!

Я кладу на каждую тарелку по листику базилика и по нескольку ломтиков помидора и ставлю тарелки на стол. Окажись мой брат русским шпионом, бомбардирующим Северный полюс, все было бы намного проще, чем в действительности.

После завтрака девочки уходят в свою комнату, наряжаться для детского праздника в честь дня рождения одноклассницы. Надир обнимает меня и склоняет голову мне на плечо. Я искоса смотрю на него, любуясь мягким прищуром его глаз, чуть впалыми щеками, чуть заметными морщинками на лбу. Его волосы, густые и жесткие, торчат вверх, презирая закон земного притяжения, и не прикрывают уши. Налет седины на висках выдает его возраст. Он на шестнадцать лет старше меня. Разница в точности такая же, какая была у мамы с Элайасом. Простое совпадение, часто повторяю я себе.

Я люблю своего мужа, хотя поначалу никакой любви к нему не испытывала. Мы оба сознавали, что я не отвечаю взаимностью на его нежную преданность. Каковы были мои тогдашние чувства к нему, я сама затруднялась определить. Смесь уважения, восхищения, привязанности, а самое главное, благодарности за то, что он вытащил меня из трясины, в которой я барахталась. Прежде мне не раз доводилось слышать рассказы людей о том, как совместная жизнь с другим человеком «преобразила» их. Я относилась к ним с недоверием. До тех пор, пока это не случилось со мной.

После того, что произошло в последний день ноября 1978 года, семья наша начала таять, как снеговик под яркими солнечными лучами. От нашей прежней жизни осталась лишь грязная лужица. То, что казалось прочным и незыблемым, внезапно стало призрачным и обманчивым. Некоторое время мы с Юнусом прожили в доме у дяди Тарика и тети Мерал. Их нельзя было упрекнуть ни в грубости, ни в жадности, но я с содроганием вспоминаю о каждом дне, прожитом рядом с ними. Я никогда не смогла им простить, что они пятнали имя моей матери, распускали о ней грязные сплетни. И даже когда я жила под их крышей, ела за их столом, носила одежду, купленную на их деньги, они оставались для меня самыми ненавистными существами на свете. Поначалу папа присылал нам из Абу-Даби открытки, подарки и деньги, но с годами он стал напоминать о себе все реже, а потом контакты с ним прекратились полностью. Тетя и дядя, пока это было возможно, скрывали от нас, что отец покончил жизнь самоубийством. Прятали правду, маскировали и приукрашали ее. Точно так же я поступаю теперь со своими детьми. Как видно, это наша семейная традиция. Мы хороним правду так глубоко, что она начинает разлагаться, и потом ее при всем желании уже невозможно извлечь наружу.

В те годы зыбучие пески боли и отчаяния угрожали засосать меня с головой, и только ненависть помогала удержаться на поверхности. То было время, когда к власти пришла миссис Тэтчер и в стране началась эпоха великих перемен. Словно сказочное чудовище, очнувшееся от долгой спячки, Англия вздрогнула и зашевелилась. Страна, которую мы знали, уходила в прошлое. Я продолжала учиться в школе, оценки мои оставались такими же высокими, как и прежде. Департамент образования проявил заинтересованность в нашей с Юнусом судьбе, и нас обоих перевели в школу-интернат, расположенный в Суссексе. Смена обстановки пошла мне на пользу. Но я по-прежнему ненавидела всех и вся, не сознавая, что это путь в никуда. Я цеплялась за свое право быть обиженной на весь мир. Окончив школу, я поступила в колледж Королевы Марии, где изучала английский язык и литературу. Там я встретила Надира.

Он ученый и обладает по-настоящему научным мышлением, то есть неколебимо верит в мировую целесообразность и объективные истины. Родился он в секторе Газа, вырос в лагере палестинских беженцев и в возрасте девятнадцати лет, благодаря родственнику, который вызвался оплатить его образование, перебрался в Англию. Вскоре после того, как Битлы выпустили диск «Желтая подводная лодка», Никсон был выбран президентом Америки, а Арафат стал председателем Организации освобождения Палестины, Надир, робкий и застенчивый, но полный надежд, приехал в Манчестер. Он решил сделать карьеру в научной области, максимально удаленной от политики, – в молекулярной биологии. Какие бы потрясения ни переживал этот мир, Надир оставался в тиши своей научной лаборатории и методично продолжал исследовать морфологию клеток.

Все его родственники по-прежнему живут в секторе Газа. Несколько раз я встречалась с ними. Огромная семья. Благожелательные, общительные, говорливые и любопытные люди. Наблюдая, как мой муж держится в кругу родных, я цинично ожидала, что мне откроются другие, доселе скрытые стороны его характера, что безупречная внешняя личина соскользнет, обнаружив далеко не столь привлекательную сердцевину. Но нет, в любой обстановке, в любом обществе Надир остается таким же добрым, как и всегда. Он никогда ничего не делает, подчиняясь собственной прихоти или внезапному импульсу. Он никогда не спешит. Больше всего на свете он любит размышлять. Глядя на него, я всегда вспоминаю пословицу: «Тихие воды глубоки». Неудивительно, что они с Юнусом так легко нашли общий язык.

– Волнуешься? – спрашивает Надир.

Я киваю. Мне хочется только одного: побыть в одиночестве. Надеть пальто и выскочить за дверь, оставив все нетронутым: грязную посуду, крошки на столе и обрывки собственного прошлого.

– День сегодня будет трудный, – вздыхаю я.

– Не переживай, – успокаивает Надир. – Я заберу наших маленьких монстров из гостей. Так что у тебя будет возможность побыть с ним наедине.

В речи моего мужа ощущается легчайший акцент. Как и все арабы, он не может избавиться от гортанных звуков.

– Этого-то я и боюсь больше всего, – говорю я. – Остаться наедине с Искендером.

Надир берет мое лицо в ладони и целует меня в лоб:

– Дорогая, все будет хорошо.

На какую-то долю секунды мне хочется, чтобы он не был таким деликатным, таким тактичным и мягким. Мой муж принадлежит к числу тех людей, которые, сталкиваясь с агрессией, физической или словесной, делают все возможное, чтобы избежать конфликта. Если кто-то, например коллега по университету, сделает Надиру пакость, он примет это как должное, да еще станет во всем обвинять себя. Внезапно меня осеняет: сама того не сознавая, я вышла замуж за человека, который является полной противоположностью моего старшего брата.

– Не знаю, может, мне не стоит ехать, – замечаю я. – Вдруг туда явится дядя. Или кто-нибудь из его старых приятелей:

Надир вскидывает бровь. Он слышит горечь в моем голосе. И отвечает, особенно тщательно подбирая слова:

– Ты должна поехать. Должна с ним встретиться. Если он остался прежним, значит ты не впустишь его в свою жизнь. Но не исключено, что он изменился. Ты должна все увидеть собственными глазами.

Потом он произносит короткую фразу, которая весь день будет эхом звучать у меня в ушах:

– Он твой брат.

– А что я скажу девочкам? Дорогие, познакомьтесь с вашим дядей, которого вы никогда не видели. Почему так вышло? Он сидел в тюрьме. За какое преступление? Видите ли, он убил…

– Девочкам ничего не нужно объяснять, – перебивает Надир. – По крайней мере, пока.

Глаза мои наполняются слезами.

– Для вас с Юнусом всегда все просто, – бормочу я дрожащим голосом. – Но мир сложная штука. И упростить его не всегда удается.

Надир чуть кривит губы и говорит, шутливо подражая моему плаксивому тону:

– Забудь про весь мир. «Мир – мгновение, и я в нем мгновение одно. / Сколько вздохов мне сделать за миг суждено? / Будь же весел, живой. / Это бренное зданье никому во владенье навек не дано».

Я не могу сдержать смех:

– Чьи это стихи? Опять твой любимый Хайям?

– Он самый.

У этого человека всегда находятся нежные слова и стихи, поднимающие настроение. На него всегда можно положиться, он неизменно честен и правдив до наивности, и это порой приводит меня в бешенство. Он верит, что «честь» – это понятие, имеющее отношение к людским сердцам, а не к спальням. Я пытаюсь представить, какой он видит меня. За что он меня любит? Не в состоянии найти ответ, я бросаю:

– Пойду собираться.

– Конечно, дорогая.

В юности я думала, что мое предназначение – великие дела, мировые проблемы и грандиозные идеи. Мечтала стать писателем и посвятить себя защите прав человека. Воображала, что буду ездить по всему свету, помогая угнетенным и обездоленным. Дж. Б. Оно – всемирно известный автор романов, где никто никогда не влюбляется. Но хотя я рассчитывала стать центром вселенной, с годами мне пришлось осознать, что я всего лишь один из персонажей в романе, сочиняемом жизнью, причем далеко не главный.

Писать я начала уже в школе, и это не мешало мне отлично учиться. В университете мои оценки оставались высокими, а мои эссе были оригинальными по форме и глубокими по содержанию. Некоторые преподаватели прочили мне большое будущее. Но во мне самой что-то непоправимо надломилось. Я утратила веру в себя. Словно цветок, который в магазине радует глаз свежестью, а дома моментально увядает без всяких видимых причин, желание стать писателем улетучилось, когда я оказалась вырванной из привычной обстановки.

Тогда я прекратила писать. Точнее, стала писать письма. Множество писем. Я регулярно писала Искендеру в Шрусбери, писала Юнусу, когда он уезжал. Я писала Элайасу (которого с трудом отыскала) и Роксане (которая отыскала меня сама). Они оба помогли мне найти недостающие фрагменты головоломки. И конечно, я писала маме. В течение двенадцати лет я писала ей дважды в неделю.

Прошлым летом, после того как мамы не стало, я решила написать историю ее жизни. Я работала днем и ночью, словно боялась, что, стоит мне сделать передышку, мой писательский пыл остынет. Преодолевая душевную боль, рассказывала о самом сокровенном, извлекала из тайников своей памяти то, что, казалось, было погребено там навсегда. И все же, когда рукопись была завершена, меня охватило чувство странной отчужденности. Эта история не была моей.

Прошлое подобно сундуку, стоящему на чердаке. Он полон всякой всячины, среди которой встречаются ценные вещи, но гораздо больше там ерунды. Я предпочитаю держать этот сундук закрытым, но иногда порыв ветра, налетевший неведомо откуда, поднимает крышку сундука и разбрасывает его содержимое. Мне приходится складывать все обратно. Бережно, аккуратно. Все воспоминания – хорошие и плохие. А после, когда крышка сундука кажется надежно закрытой, очередной порыв ветра раскрывает ее вновь.

Моя беременность была скорее неожиданной, чем запланированной. Узнав, что жду ребенка, я была одновременно потрясена, испугана и обрадована. Когда выяснилось, что у меня будут девочки-близнецы, я прорыдала целый час. Именно тогда я с особой остротой ощутила, что являюсь лишь звеном в цепи человеческих жизней. В течение девяти месяцев тело мое изменяло свою форму так легко, будто было сделано из глины. Я надеялась, что душа моя станет столь же мягкой и податливой. Но этого не произошло. Теперь моим дочерям семь лет. Ту, у которой волосы цвета воронова крыла, зовут Лейла. Другую – Джамиля. Она носит имя своей двоюродной бабушки, хотя и не знает почему.

Я слышу, как наверху, в нашей спальне, звонит телефон. Муж берет трубку. Не сомневаюсь, это Юнус, мой младший брат, названный в честь пророка, попытавшегося избежать уготованной ему участи. В последнее время они с Надиром перезваниваются ежедневно. Трогательная мужская дружба. Я догадываюсь, что их тревожит мое подавленное настроение. Они смотрят на меня, как на бомбу с часовым механизмом, которая непременно взорвется, если они, хладнокровные и разумные мужчины, не сумеют снять взрыватель. Так и представляю, как Надир и Юнус, опытные специалисты по обезвреживанию бомб, в шлемах и огнеупорных костюмах, осторожно приближаются к зловеще тикающему пакету.

– Дорогая, Юнус хочет с тобой поговорить.

Я снимаю трубку и жду, пока Надир положит свою.

– Привет, братишка! – Я стараюсь, чтобы голос звучал как можно жизнерадостнее.

– Эсма, милая, как ты себя чувствуешь?

Дурацкий вопрос. Я что, больна?

– Бодра и весела, – фыркаю я. – А как ты себя чувствуешь? Какая там у вас погода?

Он не обращает внимания на мой насмешливый тон и сразу переходит к делу:

– Погода отличная. Когда ты за ним поедешь?

Из трубки доносится музыка. Фортепиано, гитара, флейта. Юнус говорит со мной из комнаты, где репетируют музыканты. Сегодня вечером у него концерт в Амстердаме. Выдающееся культурное событие. Возможно, среди зрителей будет принц Клаус.

– Примерно через час, – говорю я.

– Вот как… Хорошо… Я знаю, как тебе трудно… Конечно, я последняя сволочь, что взвалил все это на тебя… Я должен быть рядом, но…

– Но у тебя есть другие, более важные дела, – подхватываю я.

Пожалуй, фраза звучит излишне резко. Впрочем, если Юнусу тоже так показалось, он не подает виду.

– Знаешь, сегодня я все утро вспоминаю, как ездил к нему в тюрьму, – говорит он. – Он был так счастлив узнать, что мама жива. Так невероятно счастлив. Ужасно жалко, что он не успел увидеться с ней и попросить у нее прощения.

– Попросить прощения… – эхом повторяю я.

– Да, он непременно сделал бы это, – не унимается Юнус. – И как было бы замечательно, если бы он встал перед ней на колени, поцеловал ее руку, попросил прощения, а она…

– Прошу, уйми полет своей фантазии, – перебиваю я брата.

На другом конце провода повисает мертвое молчание. Я уже начинаю думать, что нас разъединили, когда до меня доносится голос Юнуса:

– Я думаю, он достаточно настрадался.

Я закрываю глаза и слушаю, как стучит в висках кровь.

– Достаточно? – говорю я. – По-моему, сколько бы он ни страдал, все будет мало. Да он и не способен страдать. Он человек без сердца, убивший другого человека. Таким он был, таким он и останется до смерти.

– Он тогда был мальчишкой.

– Ничего себе мальчуган! И вообще, возраст тут совершенно ни при чем. Ты, кстати, тоже был мальчишкой. Но никого не убивал. Все дело только в нем, в его характере.

– Не забывай, он был старшим сыном, – не сдается Юнус. – Помнишь, ты всегда жаловалась, что быть девчонкой чертовски тяжело. А я считал, что чертовски тяжело быть младшим ребенком в семье. Но мы с тобой никогда не задумывались о том, что, возможно, Искендеру приходилось еще труднее.

– Еще бы! Мама его иначе как «султан» и не называла. Ответственная должность.

Юнус испускает тяжкий вздох:

– Послушай, сестренка, мне пора. Держись. Когда я вернусь, поговорим. Решим, как жить дальше. Вместе. Как мы всегда делали. Идет?

Не доверяя собственному голосу, я киваю головой, словно Юнус может меня видеть. Вешаю трубку и иду в ванную, чтобы умыться и накраситься. Я злюсь на Юнуса за то, что он готов забыть и простить, злюсь на Искендера за то, что он отнял у нас нормальное детство. Отнял чувство любви, защищенности и семейного тепла, в которых человек купается до той поры, пока не обретает достаточно сил для встречи с реальным миром и его бесчисленными испытаниями. Когда Искендер совершил свой безумный поступок, мне было пятнадцать. Удар, который он нанес, вдребезги разбил мою прежнюю жизнь, и осколки засели в моем сердце, обрекая его на постоянную боль. Впрочем, эта боль не шла ни в какое сравнение с той, что испытывала мама.

Одним ударом Искендер убил многих.

Я еду в Шрусбери. Вдоль дороги тянутся ухоженные поля и зеленые пастбища. Время тянется медленно. Мысли мои возвращаются к Юнусу. Мой маленький братик превращается в настоящую знаменитость. Надир говорит, что его студенты знают музыку Юнуса и любят ее. Конечно, я горжусь своим братом. Но, если говорить начистоту, к моей гордости примешивается изрядная доля зависти. Что ни говори, Бог играет с людьми в странные игры. Я, с детства наделенная всеми признаками так называемой «творческой личности», довольствуюсь участью домашней хозяйки, а Юнус, спокойный, уравновешенный паренек, сумел осуществить свою мечту и того и гляди покорит весь мир. Мне кажется, жизнь – это состязание, которому никогда не будет конца. Даже за любовь своих родителей приходится сражаться, и сражение продолжается и после того, как они нас покидают.

В Шрусбери я оставляю машину на стоянке и иду к тюрьме. Похоже, кроме меня, никто не приехал. Ни дядя Тарик. Ни тетя Мерал. Ни другие родственники. Где они, интересно. Закадычных дружков Искендера тоже не видать. Неужели все о нем забыли?

Проходит час. В воздухе стоит легкий туман, приглушающий все звуки. Мне хочется пить. Может, стоит зайти внутрь? Возможно, офицеры охраны дадут мне воды, а то и предложат чашку чая. А я спрошу у них, к чему мне надо готовиться. Не исключено, я узнаю что-нибудь весьма любопытное об Искендере. Но когда он наконец выйдет, нам придется обниматься или пожимать друг другу руки на глазах у посторонних. Нет уж, лучше я подожду здесь, на улице.

Наконец двойные ворота отворяются. Выходит Искендер. При дневном свете, в джинсах и вельветовой куртке он совсем не такой, каким я его видела в последний раз. Судя по тому, какой он мускулистый и подтянутый, в тюрьме он следил за собой. Походка его изменилась. Теперь он не отводит плечи назад и не вскидывает голову, как в юности. Сделав несколько шагов, он останавливается и смотрит в холодное хмурое небо. Все в точности так, как я себе представляла.

Но вот он замечает меня. Я чувствую, как от лица отливает кровь. Он идет медленно, давая мне возможность добежать до стоянки, запрыгнуть в машину, нажать на педаль газа и умчаться прочь. Когда он приближается, я делаю шаг вперед, но не вынимаю руки из карманов.

– Здравствуй, Эсма, – говорит он.

Внезапно меня охватывает досада на Юнуса, Надира и всех духов прошлого, твердивших, что мне следует сюда приехать. Но я пытаюсь отогнать темные мысли.

– Здравствуй, брат, – говорю я и почти против воли делаю легкое ударение на последнем слове.

– Не ожидал тебя увидеть.

– Я и сама не ожидала, что приеду сюда.

– Рад, что ты все же приехала.

В машине я чувствую потребность что-то сказать, заполнить словами разделяющее нас пустое пространство.

– Я думала, дядя Тарик приедет.

– Он собирался. Но я сказал ему, что не стоит.

Я крепче вцепляюсь в руль.

– Вот как? Это интересно.

Искендер оставляет мое замечание без комментариев.

– Как поживают твои? – спрашивает он, откинувшись на спинку сиденья. – Муж, девочки?

Я рассказываю ему, что девочки в этом семестре участвуют в школьном мюзикле. Лейла будет Поющей Рыбой, хотя еще неизвестно, какой именно. Конечно, ей хотелось быть дельфином, но, скорее всего, это будет какая-нибудь пикша. А вот второй, моей младшей, досталась роль Жены Рыбака, одна из самых главных. Правда, это довольно противная особа, сварливая и жадная. Так что у нас дома сейчас идет бесконечное соревнование. Поющая Рыба против Жены Рыбака.

Я ни разу не называю Джамилю по имени. Хотя он, конечно, знает, как зовут мою вторую дочь.

– Обе пляшут и поют целыми днями, – заключаю я.

– Талантливые девчушки, – с улыбкой изрекает он.

Вновь повисает неловкое молчание. В магнитофоне у меня кассета группы «ABBA», но что-то мешает мне нажать кнопку.

– Хочешь сигарету?

Искендер качает головой:

– Я давным-давно бросил курить.

– Правда? – удивляюсь я, глядя на него краешком глаза. – Не сочти мой вопрос бестактным, но что ты намерен сейчас делать?

– Прежде всего я хочу увидеть сына.

Кэти звонила мне несколько дней назад. Она живет в Брайтоне. Замужем за гадальщиком. Ее муж предсказывает людям будущее по линиям руки. Сомневаюсь, что он сумел предсказать возращение из тюрьмы печально знаменитого бойфренда своей жены. У них уже трое детей. Во время нашего разговора я заподозрила, что она не до конца излечилась от любви к моему брату. По крайней мере, она явно к нему неравнодушна.

Словно прочтя мои мысли, Искендер тихонько спрашивает:

– Как поживает Кэти?

– Счастлива в браке.

Если ему и больно это услышать, он не показывает виду:

– Замечательно. Рад за нее.

Любопытно, врет он или нет.

– С твоей стороны очень мило приехать за мной, – говорит он. – Но не думай, я не буду вас долго стеснять. Постараюсь побыстрее снять квартиру. И найти работу. Знаешь, есть такое общество, называется «Добрые самаритяне». Они помогают бывшим заключенным устроиться. И еще… – Он делает долгую паузу. – Мне хотелось бы увидеться с мамой.

В воздухе повисает ожидание, такое же ощутимое, как пар, исходивший от маминых пирожков. Я переключаю скорость и произношу ровным голосом:

– Она умерла.

Он смотрит на меня невидящим взглядом:

– Но… как же… Юнус сказал, что она…

– Я знаю, что он сказал. Это правда. Она умерла шесть месяцев назад, – говорю я и смахиваю с глаз слезинки.

– Шесть месяцев, – эхом повторяет он.

– Да.

Я не говорю ему, как это случилось. Потом расскажу.

– Я… я т-так хотел п-поцеловать ее руку, – говорит он, слегка заикаясь. – Я надеялся, она согласится встретиться со мной.

– Она бы согласилась, – говорю я, потому что это правда. – У меня есть ее письма. Ты их прочтешь и увидишь, что она всегда о тебе думала.

Искендер опускает голову и смотрит на свои запястья так, словно их по-прежнему сковывают наручники. Он отворачивается к окну и вздыхает, потом опускает стекло и глубоко втягивает в себя прохладный воздух. Достав из кармана сложенный листок бумаги, он комкает его и бросает в окно.

– Вот еще что, – говорю я, когда он снова поднимает стекло. – Надир… мой муж… Он не в курсе.

– О чем ты?

– О том, что мама жива, знали только мы с Юнусом. Ну и ты, конечно. Когда мы поняли, что тетю Джамилю все приняли за маму, то поклялись на Коране, что никогда и никому не откроем правду. Ни отцу. Ни дяде Тарику. Ни тете Мерал. Ни Элайасу. Ни нашим мужьям и женам, если они у нас будут. Эту тайну мы хранили вдвоем.

– Тогда почему вы раскрыли ее мне?

– Это была идея Юнуса, не моя. Он решил, что настало время тебе узнать правду. Мечтал, что вы с мамой встретитесь и помиритесь. И хотел заранее тебя подготовить.

Мы проезжаем пустынную деревню, не встретив ни одной живой души. День близится к концу, мир кажется спокойным и безмятежным. Когда мы останавливаемся у светофора, Искендер поворачивается ко мне:

– В твоей жизни слишком много тайн, сестра.

– Кстати, о тайнах, – говорю я и открываю отделение для перчаток. – Вот, возьми.

Он с удивлением смотрит на книгу, которую я ему протягиваю. Иллюстрированная брошюрка, посвященная Аляске.

– У тебя есть полтора часа на то, чтобы ее проштудировать. Мои дочки думают, что их дядя все эти годы работал на Аляске.

Искендер, грустно улыбаясь, начинает листать книжку, внимательно разглядывает картинки: заснеженные горные вершины, мохнатые медведи-гризли, рыбы, выскакивающие из холодной прозрачной воды. Что ж, я выбрала для него неплохое место жительства. Очень даже неплохое.