Трофим Лысенко был биологом. Он родился в крестьянской семье на западе России. В 1920-х Лысенко заявил, что нашел способ увеличивать урожайность, и был замечен вождями коммунистической революции [129].

Метод Лысенко был не столь успешен, как он утверждал, однако молодой ученый был честолюбив и политически подкован. За десять лет он сделал блестящую академическую карьеру. В 1935 г. он стал членом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ).

Именно тогда он решился начать главную игру своей жизни. В первой трети XX в. генетика – наука, которая базировалась на трудах немецкого монаха и ученого Грегора Менделя, – еще только начинала развиваться. Генетики утверждали, что наследственность закодирована в мельчайших структурных единицах организма, называемых генами, и может быть описана при помощи статистических законов. Лысенко часто и откровенно критиковал эту новую теорию, со временем все больше противопоставляя себя основному направлению научной мысли.

Лысенко был далеко не глуп. Он все рассчитал: чем громче звучит критика, тем больше любят академика Лысенко советские вожди. Марксизм стремился доказать, что человеческую природу можно формировать осознанно. Генетики, полагавшие, что некоторые свойства живых организмов передаются из поколения в поколение, казалось, противоречили этой доктрине. Лысенко стал защищать противоположную идею: черты, приобретенные организмом в течение жизни, могут быть переданы его потомкам. Иногда эту концепцию называют ламаркизмом – по имени создавшего ее Жана Батиста Ламарка.

Научные идеи должны подтверждаться или опровергаться рациональными аргументами и фактами. Наука имеет дело с информацией, а не с догмой. Лысенко понимал, что одними только аргументами генетиков замолчать не заставишь. Тысячи ученых по всей стране были воодушевлены новым подходом, который предлагала генетика. Они искренне верили в интеллектуальные преимущества этого подхода и считали генетику многообещающей наукой. Кроме того, они располагали данными, подтверждавшими их взгляды.

Поэтому Лысенко подошел к проблеме с другой стороны: вместо того чтобы ввязаться в спор, он попытался его прекратить. Фактически Лысенко призвал Сталина запретить новую теорию. Сталин согласился, и не потому, что генетика была неполноценной с научной точки зрения, а потому, что она противоречила коммунистической идеологии. Сталин и Лысенко объявили генетику «буржуазной лженаукой». Идеи Ламарка в то же время получили одобрение коммунистов.

Тех, кто отступал от линии партии, безжалостно преследовали. Многих генетиков казнили (среди них были Израиль Агол, Соломон Левит, Григорий Левитский, Георгий Карпеченко и Георгий Надсон) или сослали в лагеря. Николай Вавилов, один из наиболее выдающихся советских ученых, был арестован в 1940 г. и скончался в тюрьме в 1943-м. Любые генетические исследования были запрещены, по всей стране научные коллективы осуждали и изгоняли генетиков.

Так Лысенко заставил замолчать критиков своей теории и во многом гарантировал собственным идеям «зеленый свет». Однако его «триумф» имел знакомый нам привкус поражения. Оберегая свою теорию от несогласных, Лысенко тем самым лишил себя весьма ценной возможности – потерпеть неудачу. Академик предлагал множество способов улучшения урожайности, но никто и не думал экспериментировать с ними из страха подвергнуться гонениям. Вмешательство политики, по сути, лишило научную теорию механизма обратной связи и возможности оказаться неверной.

В итоге произошла катастрофа. До взлета Лысенко российская биология процветала. В 1892 г. Дмитрий Ивановский открыл растительные вирусы. В 1904 г. Иван Павлов получил Нобелевскую премию по медицине за работы по физиологии пищеварения. В 1908 г. Илья Мечников получил Нобелевскую премию за клеточную теорию иммунитета. В 1927 г. Николай Кольцов предположил, что наследуемые характеристики закодированы в гигантских двухленточных молекулах, предвосхитив открытие ДНК, обладающей структурой двойной спирали.

Однако в результате чисток российская наука была обескровлена. По словам Валерия Сойфера, российского ученого и правозащитника, «развитие науки замедлилось или остановилось, и миллионы выпускников советских вузов получили искаженное представление о науке» [130]. Положение в науке, в свою очередь, сказалось на качестве жизни миллионов советских людей – не в последнюю очередь оттого, что сельскохозяйственные методы Лысенко часто оказывались неэффективными. Вот что происходит, когда идеям не разрешают терпеть неудачу.

Для коммунистического Китая, который также приветствовал идеи Лысенко, последствия были во многом даже более катастрофическими. Лысенко публично выступил в пользу методики загущенного посева семян с целью увеличения урожая. Согласно его теории, растения одного вида не конкурируют друг с другом за питательные вещества.

Эта теория была созвучна марксистской и маоистской идеологиям, утверждавшим, что организмы одного и того же класса живут в гармонии, не конкурируя один с другим. «В компании они растут легко, – говорил Мао коллегам. – Когда они растут вместе, им хорошо». Вдохновляясь идеями Лысенко, китайский вождь сочинил план из восьми пунктов, из которого выросла программа Большого скачка, и стал преследовать получивших образование на Западе ученых, в том числе генетиков, столь же яростно, как это делал Сталин в СССР [131].

Теорию загущенного посева следовало для начала проверить. Ее нужно было протестировать – вдруг она окажется неверной? Вместо этого ее провозгласили верной по идеологическим соображениям. «В Южном Китае посадки плотностью 1,5 млн саженцев на 1 гектар были нормой, – пишет Джаспер Беккер в книге “Голодные призраки” (Hungry Ghosts. Mao’s Secret Famine). – Однако в 1958 г. крестьянам было приказано сажать 6,5 млн саженцев на 1 гектар».

Власти слишком поздно поняли, что в действительности семена конкурировали друг с другом, отчего их рост замедлялся и урожайность падала. Результатом стала одна из самых ужасных катастроф в китайской истории, трагедия, о которой и сегодня известно немного. По оценкам историков, жертвами поразившего страну ужасающего голода тогда стали от 20 до 43 миллионов человек.

Деятельность Лысенко справедливо расценивается как один из наиболее скандальных эпизодов в истории науки. Об академике написаны десятки книг, включая прекрасное исследование Валерия Сойфера «Lysenko and the Tragedy of Soviet Science», и сотни журнальных статей, в общем виде эта история знакома почти каждому ученому. Она служит ясным предостережением: защищать идеи от возможности неудачи опасно.

Однако другая, более тонкая форма лысенковщины существует в мире и сегодня. Разнообразные идеи и взгляды оберегаются от несогласных, только происходит это вовсе не в тоталитарном государстве. Нет, они оберегаются от несогласных нами самими.

Когнитивный диссонанс не оставляет следов в документах. Не остается бумаг, указывающих на то, что мы перетолковываем неудобные нам факты. Государство не требует этого от нас, угрожая насилием. Идет процесс самообмана. И он может иметь разрушительные последствия, по крайней мере для тех, о ком мы уже рассказывали в четвертой главе: для несправедливо осужденных.

Вернемся к разговору об отмене приговоров по результатам тестов ДНК. Как мы видели, полицейским и обвинителям осознать свою неправоту очень трудно. Чтобы разобраться с этой проблемой, рассмотрим самые показательные неудачи системы уголовного правосудия, по которым можно судить о том, как ее следует реформировать, чтобы ничего подобного впредь не случалось.

Оказывается, начинать нужно с создания системы, чувствительной к недостаткам, присущим человеческой памяти.

Нил Деграсс Тайсон – известный астрофизик, писатель и популяризатор науки. Его имя часто мелькает в СМИ. Тайсон – обладатель восемнадцати почетных докторских степеней, однажды он был признан самым сексуальным астрофизиком мира. Он также охотно выступает на самые разные темы. Многие выступления Тайсона можно увидеть на сетевом канале YouTube.

Много лет после терактов 11 сентября 2001 г. Тайсон рассказывал одну и ту же историю о Джордже Буше-младшем. Через несколько дней после атаки на башни-близнецы американский президент произнес речь. Тайсон приводил цитату из этой речи: «Наш Бог – это Бог, давший имена звездам» [132].

Для Тайсона эта мысль президента была более чем деструктивной. Астрофизик полагал, что по следам теракта, совершенного исламскими экстремистами, Буш хотел разобщить христиан и мусульман. Утверждение о том, что христиане верят в истинного Бога, потому что именно Он дал имена звездам, оскорбительно.

Вот что говорил об этом сам Тайсон: «Не прошло и недели [после теракта], как Буш произнес речь, в которой попытался отделить “нас” от “них”. И кто же эти “они”? Это мусульманские фундаменталисты… И как он это сделал? Он сказал… “Наш Бог – это Бог, давший имена звездам”».

На этом Тайсон не остановился: Буш не просто нетерпим, он еще и неточен. Далее Тайсон сообщает, что две трети открытых звезд известны нам по арабским именам, потому что их обнаружили астрономы-мусульмане. «Не думаю, что Буш знал об этом, – говорил Тайсон. – Иначе он не сказал бы того, что сказал».

Речь Тайсона была крайне популярной. Она завораживала аудиторию и имела актуальный политический подтекст. Она также обличала Буша как безответственного президента, который использовал трагедию, чтобы в дни скорби разобщить американцев. Оставалась одна маленькая проблема. Когда репортер сайта Federalist стал искать цитату Буша, он не смог ее найти. Он просмотрел все выступления президента на ТВ и пролистал газеты, выходившие после 11 сентября, но цитаты о звездах нигде не было [133].

Журналист связался с Тайсоном, но тот был непреклонен. «Я точно помню, что президент сказал именно эту фразу, – отреагировал астрофизик. – Я сразу же записал ее, чтобы в дальнейшем использовать в каком-нибудь своем выступлении. Странно, что никто не может отыскать эту цитату».

Но как бы усердно журналисты ни искали, найти цитату никто не смог. Единственная речь, которую Буш произнес непосредственно после терактов, существенно отличалась от речи, о которой говорил Тайсон. «Враг Америки – это вовсе не наши многочисленные мусульманские друзья, – сказал тогда президент. – Это и не наши многочисленные арабские друзья. Наш враг – это радикальная сеть террористов и любое правительство, которое их поддерживает». Эта речь была примиряющей; что до звезд, о них Буш не упоминал вовсе.

Лишь позднее журналисты обнаружили речь, в которой Буш действительно упоминал звезды, но эта речь была произнесена не после терактов 11 сентября, а после катастрофы шаттла «Колумбия». Тогда Буш сказал: «Создатель, который дал имена звездам, знает и имена семи душ, по которым мы скорбим сегодня».

Вряд ли нужно говорить о том, что в этом контексте цитата звучит совсем по-другому, а ее интерпретация Тайсоном выставляет астрофизика на посмешище. Президент говорил об утешении и надежде для семей погибших при взрыве «Колумбии» – и совершенно не противопоставлял христианство исламу.

Но Тайсон продолжал упорствовать. Он настаивал на том, что помнит, как Буш говорил о звездах после 11 сентября. Лишь через несколько недель после того, как его попросили найти подтверждение своим словам, астрофизик выпустил опровержение: «Я приношу публичные извинения президенту за то, что поместил его слова в контекст религиозной вражды, в то время как он в поэтической форме говорил о погибших в катастрофе “Колумбии”» [134].

«Звездной» речи, которую Джордж Буш-младший якобы произнес после 11 сентября, никогда не существовало.

Этот случай показателен, поскольку свидетельствует: даже практикующие ученые могут заблуждаться, когда речь заходит о вроде бы незыблемом могуществе памяти. Когда мы вспоминаем о том, что видели нечто, мы словно бы просматриваем видеозапись настоящего, осязаемого, достоверного события. Ощущение такое, что это событие обязано было случиться. И если кто-то сомневается в нашей памяти, нас это, естественно, раздражает.

Тайсон – далеко не первый человек с фиктивными воспоминаниями. Участники одного эксперимента в Шотландии были свято уверены в том, что помнят, как медсестра брала у них образец кожи с мизинца. На самом деле этого не было. Неделей раньше исследователи попросили добровольцев вообразить, что медсестра берет образец их кожи. Впоследствии это воображенное событие каким-то образом трансформировалось в память о событии «реальном». Вероятность того, что доброволец «вспомнит» событие, которое ранее вообразил, в четыре раза больше вероятности, что о том же событии «вспомнит» человек, которого вообразить ничего не просили [135].

В другом эксперименте добровольцев просили посмотреть на фотографии автомобильных бамперов с целыми стеклами и фарами. Потом спросили, с какой скоростью ехали эти машины, когда они «врезались» одна в другую. Внезапно участники эксперимента начали «вспоминать» о разбитом ветровом стекле, хотя на фотографиях оно было целым. Они отредактировали собственную память, чтобы вместить в нее новую информацию, заключавшуюся в слове «врезались» [136].

Оказывается, память не столь надежна, как нам кажется. Мы не преобразуем наш опыт в фильмы высокого качества, которые можем просмотреть потом в любой момент. Память – это система, рассредоточенная по всему мозгу и подверженная разного рода искажениям. Воспоминания можно внушить. Часто мы собираем фрагменты совершенно разных событий и сплетаем их в нечто, кажущееся нам вполне связанным целым. Припоминая что-то, мы всегда редактируем воспоминания.

Склейка, редактирование и объединение несопоставимых воспоминаний позволяют нам вообразить абсолютно новое событие. Однако люди, страдающие амнезией, этого сделать не в состоянии. Они с трудом могут вспомнить прошлое и не в состоянии вообразить будущее.

Вкратце: то обстоятельство, что память подвержена изменениям, может ввести нас в заблуждение, когда мы вспоминаем что-либо. Это же свойство памяти играет важную роль, когда нам требуется вообразить и предвосхитить будущие события.

Мы стараемся подогнать воспоминания под то, что мы знаем, а не под то, что мы на самом деле видели. Так, про Жана Шарля де Менезиса, которого лондонская полиция застрелила у станции метро после терактов 2005 г., очевидцы утверждали, что он был одет в объемную куртку, убегал от полицейских и перепрыгнул через турникет.

Позднее оказалось, что все это не соответствует истине. Менезис, ни в чем не повинный пассажир метро, на деле «носил светлую джинсовую рубашку, прошел через турникет, взяв бесплатную газету, и побежал, только увидев прибывающий поезд» [137]. Свидетели совместили то, что видели, с тем, что прочли впоследствии в газетах.

Когда проект «Невиновность» изучал характерные черты судебных ошибок, выяснилось, что ошибочное опознание преступника очевидцами способствует судебной ошибке в 75 % случаев [138]. Эта цифра поражает, но для того, кто знает о явлении ложной памяти, ничего странного в ней нет. На открытых судебных заседаниях свидетели утверждали, что видели на месте преступления человека, который на деле был совсем в другом месте.

Эти свидетели не обязательно лгали. И конечно, они ничего не придумывали. Не делал этого и Тайсон, когда обличал «звездную речь» Джорджа Буша-младшего. Когда свидетели говорили, что помнят, будто видели подозреваемого на месте преступления, они говорили правду. Они и правда помнили, что его видели, однако в действительности они видели кого-то другого. Воспоминания и реальность – далеко не одно и то же.

Сказанное не означает, что свидетельские показания бесполезны, наоборот. В определенных обстоятельствах без них невозможно вынести справедливый приговор. Скорее можно сказать, что воспоминания должны быть «извлечены» из свидетелей с большой тщательностью, чтобы избежать искажения и смешивания с недостоверной информацией. Беда в том, что до недавнего времени методы, используемые полицией, были далеки от подобной изощренности.

Взять хотя бы практику «выездных опознаний», которую полиция использовала с ужасными результатами десятки лет: полицейские возили свидетеля посмотреть на подозреваемого на улице или на рабочем месте. Если учесть, что свидетель знает о подозрениях полиции в отношении данного лица (иначе зачем вообще на него смотреть?), этот метод опасно способствует внушению ложных воспоминаний.

Проблема очевидна: когда свидетель видит лицо подозреваемого, он склонен воображать его на месте настоящего преступника. Всякий раз, вспоминая место преступления, свидетели все больше уверяются в том, что видели там подозреваемого. Предположительное опознание быстро превращается в железную уверенность. По словам Дональда Томсона, психолога из Мельбурна, «через два месяца подобных упражнений свидетель обличит подозреваемого в суде и будет абсолютно уверен в его виновности».

Опознание подозреваемого, который предъявляется опознающему в ряду других лиц, более надежно, но также подвержено злоупотреблениям. Часто опознание проводится полицейским, который знает личность подозреваемого и вполне может непреднамеренно указать на него вербальными и невербальными намеками. Иногда ряды подозреваемых составляются так, что описанию преступника соответствует один только человек.

И так далее. В используемых полицией методах столько ловушек, ведущих к ошибкам, что им можно посвятить не одну главу книги. Если бы по факту судебных ошибок проводились расследования, эти скрытые проблемы были бы обнаружены – и их можно было бы решить. Вместо этого одни и те же процедуры, с незначительными вариациями, применяются десятилетиями.

В результате страдают не только подозреваемые, но и полицейские, обвинители, общественность. В конце концов из-за ошибочно опознанных преступников полиция перестает разрабатывать другие версии. Часто это означает, что настоящий злодей остается на свободе и совершает новые преступления.

Проект «Невиновность» призывает к реформам. В частности, ряд подозреваемых для опознания должен составлять полицейский, не знающий, кто именно подозревается в преступлении. Кроме того, опознание должно проводиться последовательно, то есть подозреваемые и подставные лица должны появляться перед свидетелями не одновременно, а по одному.

Тестирование этих процедур показало, что они существенно уменьшают число ошибочных опознаний, при этом число верных опознаний остается прежним. Так, в 2011 г. полевое исследование выявило, что «проведение последовательных опознаний двойным слепым методом в полицейских участках по всей стране дало то же число опознанных подозреваемых. При этом число опознанных подставных лиц было меньше, чем при использовании одновременных опознаний, проводимых тем же двойным слепым методом» [139].

Отдельные эксперты оспорили результаты этого эксперимента и предложили провести новый, что само по себе прогресс. Система должна подвергаться тестированию. Для этого и проводятся эксперименты. К 2014 г. три штата США предписывали проведение последовательных опознаний двойным слепым методом, еще шесть их рекомендовали. Так работает разомкнутый цикл.

Другой системный недочет, выявленный «Невиновностью», – самооговоры, на которых базируется до 30 % судебных ошибок [140]. Часто ложные показания дают слабозащищенные люди – хитростью или угрозами их заставляют признаться в преступлениях, которых они не совершали. Хуан Ривера, как мы помним, был уязвимым молодым человеком с психологическими проблемами, его допрашивали сутками, и наконец он во всем признался. Полицейские эксперты сказали, что у него был психотический приступ.

Одна из реформ, которая могла бы исключить самооговоры, – требование вести видеозапись допроса. Тогда полицейские побоялись бы запугивать подозреваемых и пытаться ввести их в заблуждение.

Некоторые офицеры полиции опасаются, что после этого добиться признания от людей, действительно совершивших преступление, станет куда труднее. Если так, этот довод свидетельствует против реформы. Однако из обстоятельного обзора Министерства юстиции США видно, что полицейские участки, которые добровольно ведут видеозаписи допросов, добиваются признаний ничуть не менее успешно, чем раньше. Как сказал прокурор округа в штате Миннесота: «За последние восемь лет стало ясно, что видеозапись допросов помогает полиции и обвинителям добиться признания от виновных» [141].

Еще одна сфера, требующая решительных реформ, – это криминалистика. Ряд ее методов, например микроскопия волос, с научной точки зрения ненадежен. В ходе расследования одного убийства эксперт утверждал, что семнадцать найденных на месте преступления волос «соответствуют» образцу волоса, взятого у подозреваемого. Впоследствии тот был осужден. Позднее тест ДНК доказал, что все семнадцать волос не принадлежали подозреваемому. Лобковый волос, который, по мнению эксперта, принадлежал мужчине, на деле оказался волосом женщины, жертвы преступления [142].

Как выясняется, установление происхождения волос от конкретного человека более чем субъективно. В 2013 г. ФБР признало, что в более чем 2000 дел в промежутке между 1985 и 2000 гг. криминалисты или преувеличивали значение анализа волос, или давали неточные заключения [143]. Национальная академия наук заявила, что микроскопии волос «нельзя верить» [144]. Этот метод, потенциально ведущий к ошибке, несет ответственность за то, что Джимми Рэй Бромгард, упомянутый в четвертой главе, был осужден на 15 лет тюрьмы за преступление, которого не совершал.

Список можно продолжить. Изучая конкретные дела, проект «Невиновность» обнаружил предсказуемые пути, ведущие к судебным ошибкам, и слабые места, которые давно следовало выявить и искоренить. Несправедливые приговоры появляются по многим причинам: государство не выполняет свои обязанности, адвокаты дают клиентам ошибочные рекомендации, полиция использует тюремных информаторов, которым часто платят за показания против подозреваемого (причем размер платы засекречен), ученые подделывают доказательства…

Барри Шекк предложил реформы во всех этих областях. Но, возможно, важнейшая реформа, к которой он призвал, – это создание комиссий по реформированию уголовного правосудия, независимых учреждений, которые получили бы полномочия по расследованию судебных ошибок и могли бы вносить предложения по реформированию системы – по аналогии с командами экспертов, расследующими катастрофы в авиации. На момент публикации такие комиссии были образованы лишь в одиннадцати штатах США.

В Великобритании такая комиссия по реформам появилась лишь в 1995 г. после серии показательных провалов правосудия, включая осуждение «бирмингемской шестерки» и «гилфордской четверки». Независимая Комиссия по пересмотру уголовных дел обладает полномочиями передавать сомнительные вердикты в апелляционный суд. С 1997 по 2013 г. эта комиссия подала 538 заявлений на апелляцию.

70 % этих дел были пересмотрены в пользу ранее осужденных.

У истории Тайсона и Буша был любопытный эпилог, о котором рассказали психологи Кристофер Чебрис и Дэниэл Саймонс в своем эссе в New York Times [145]. Оказалось, что и у Джорджа Буша-младшего имелись свои ложные воспоминания о терактах 11 сентября.

Тем утром он выступал в школе во Флориде. Бывший президент часто рассказывал, что видел первый самолет, врезавшийся в северную башню Всемирного торгового центра, до того, как переступил порог школьного класса. Он ошибался. Видеозаписи столкновения самолета с башней в тот момент не было, и Буш никак не мог увидеть ее до выступления в школе. Как пишет Чебрис: «Должно быть, мистер Буш соединил информацию, полученную позже, с воспоминаниями о том, что с ним происходило, и породил новую версию событий, совсем как доктор Тайсон».

Это ложное воспоминание Буша, в свою очередь, дало кое-кому основание считать, что, если он видел запись столкновения до выступления в школе, значит, он знал о терактах заранее. Может быть, экс-президент даже участвовал в их подготовке? Так и появляются знакомые нам теории заговора. На самом деле никакого заговора не было. Просто память президентов тоже подвержена искажениям.

Обсуждая систему уголовного правосудия, мы в основном сосредоточились на судебных ошибках. Но существуют другие, не менее важные проблемы. Нужно улучшить методы расследования, чтобы довести до суда нераскрытые дела. Это жизненно важный вопрос: слишком много преступников находятся на свободе. И это тоже трагедия: жертвам отказано в воздаянии, а система демонстрирует неэффективность в сдерживании преступников.

Отдельная проблема – большое количество случаев, в которых на скамье подсудимых оказывается невиновный. Как показывает статистика, подозреваемых сплошь и рядом оправдывают. Часто этот довод приводят в доказательство того, что судебная система неукоснительно оправдывает невиновных, при этом забывают, что на ненужные суды тратятся миллионы, в то время как преступники гуляют на воле.

Однако ключевая проблема заключается в том, что между всеми этими задачами не нужно искать компромисс. Все вышеупомянутые затруднения можно преодолеть одновременно. В этом – суть борьбы с судебными ошибками: реформы не затупят клыки правосудию, наоборот, они во многих случаях сделают их острее.

Есть и другие проблемы, привычные настолько, что они кажутся неотъемлемой частью системы, и на них почти не обращают внимания. Суд присяжных, например, зачастую воспринимается как нечто священное, и нельзя исключать, что это действительно самая эффективная форма обсуждения уголовных дел. Но, может быть, стоит проверить это утверждение на практике? Если присяжные приходят к неверным выводам вследствие одних и тех же причин, не означает ли это, что систему следует реформировать, чтобы устранить из нее скрытые недочеты?

Чтобы понять, как это можно сделать, представьте себе эксперимент, в котором участвуют не присяжные, а судьи. На протяжении десяти месяцев Шай Данцигер, нейробиолог из Университета Тель-Авива, анализировал вместе с коллегами решения об условном освобождении, которые принимались восемью израильскими судьями [146]. Ежедневно каждый судья рассматривал от 14 до 35 настоящих дел и тратил около шести минут на решение по каждому. Их вердикты составили 40 % от всех решений об условном освобождении, принятых в Израиле в течение десяти месяцев. За плечами каждого судьи было в среднем 22 года стажа.

Мы предполагаем, что решения судей рациональны и обоснованны. Судья должен принимать решение, основываясь на установленных фактах. Однако Данцигер обнаружил, что на деле все по-другому. Если судья рассматривал дело после завтрака, шансы заключенного на условное освобождение составляли 65 %. Чем больше времени проходило после принятия пищи и чем голоднее были судьи, тем меньше была вероятность того, что заключенный освободится условно, в итоге она понижалась почти до нуля. Лишь после того, как судьи делали перерыв на обед, вероятность возвращалась на уровень 65 %, чтобы вновь опуститься до нуля ближе к вечеру.

Сами судьи на этот удивительный перекос внимания не обращали. О нем также понятия не имели ни криминалисты, ни социальные работники. Почему? Потому что работа судей никогда не подвергалась анализу. Один из соавторов исследования пишет: «Никто не проверяет решения, которые выносят судьи, никто никогда не фиксировал подобную закономерность. Ясно как день, что с ней нужно что-то делать» [147].

С присяжными дела обстоят куда хуже. В Великобритании закон запрещает проводить исследования того, как именно присяжные выносят суждения. За этим законом кроются невысказанные опасения: если общественность узнает больше о поведении присяжных, она потеряет веру в систему правосудия. Тут действует принцип «меньше знаешь – лучше спишь». Разумный человек понимает, что это столь же нелепо, как убирать «черный ящик» с самолета, чтобы никто не узнал об ошибках экипажа. Итог печален: мы обречены вновь и вновь повторять одни и те же ошибки.

Речь не о том, что систему судов присяжных необходимо ликвидировать. Очень часто присяжные прекрасно справляются со своим делом в непростых обстоятельствах. Вместе с тем следует подчеркнуть: у нас практически нет доказательств того, что суд присяжных работает лучше, чем его альтернативы. Мы не можем мириться с таким положением дел вечно – судебные ошибки подрывают доверие к системе в целом. Уголовное правосудие, как и многие другие области нашей жизни, нуждается в революции, в основе которой должно лежать признание собственных ошибок. Пока что система на это неспособна.

Более чем через 20 лет после того, как Хуана Риверу приговорили к пожизненному заключению за убийство 11-летней Холли Стейкер, тесту ДНК подвергли биоматериал с окровавленной щепки, предмета, фигурировавшего в деле о другом убийстве. Делвина Фоксворта, который также жил в округе Лейк, жестоко избили доской, облили бензином и подожгли. Он получил 80-процентный ожог тела и вскоре скончался [148]. Убийцу не нашли, однако тест дал убедительные результаты. ДНК крови на древесной щепке соответствовала ДНК спермы, обнаруженной в теле Холли Стейкер. Сегодня полиция почти уверена в том, что мужчина, который избежал наказания за изнасилование и убийство 11-летней девочки в 1992 г., совершил новое убийство восемь лет спустя. Фоксворт стал еще одной жертвой судебной ошибки, которая обрекла на тюрьму Хуана Риверу, позволила настоящему злодею уйти от правосудия – и убить вновь.

«Думая о судебных ошибках, мы часто связываем их исключительно с человеком, сидевшим в тюрьме за преступление, которого он не совершал, – говорит нью-йоркский адвокат Стив Арт [149]. – Но у судебных ошибок есть и другие последствия. Когда вы осуждаете невиновного, настоящий преступник остается на свободе и совершает подчас ужасные преступления. Для нас это еще одна причина исправить ситуацию».

Что до Риверы, его окончательно освободили лишь 6 января 2012 г. «Это невыразимо. Моя жизнь опять принадлежит мне, – сказал он, когда вышел на свободу. – Я снова могу наслаждаться жизнью. Смотреть футбол. Просто гулять по улицам и знать, что я свободен». Кто-то из собравшейся у тюремных ворот толпы протянул Ривере кусок пиццы, и тот в смятении взял его с собой в машину, на которой его встретили друзья.

Они по-прежнему поддерживают Риверу, однако девятнадцати лет, проведенных за решеткой, не вернуть. «Я бы солгал, если бы сказал, что смирился с тем, через что мне пришлось пройти, – сказал мне Хуан Ривера. – Даже сейчас мне тревожно, я нервничаю. Не могу спать по ночам. Не могу пойти в многолюдный супермаркет. Когда я иду по тротуару, все время оборачиваюсь. 19 лет в тюрьме за преступление, которого ты не совершал, оставляют свой след».

А что стало с людьми, ответственными за то, что Ривера отправился за решетку? Что они думают об этом деле сегодня? Вряд ли вас удивит то, что многие и по сей день уверены в виновности Хуана Риверы. В октябре 2014 г. газета Chicago Tribune спросила Чарльза Фэйгена, следователя, помогавшего полицейским получить признания Риверы, считает ли он, что именно Ривера совершил убийство. «Я думаю, да», – ответил Фэйген [150].

Ну а обвинители? Даже после освобождения Риверы некоторые юристы округа Лейк хотели судить его вновь. Только новый приговор позволил бы им утверждать, что они были правы с самого начала. Только приговор помог бы им уничтожить свой когнитивный диссонанс. Ривера на свободе – живое доказательство того, что они некомпетентны.

Но апелляционный суд Иллинойса пошел на беспрецедентный шаг: он запретил округу Лейк когда-либо снова судить Хуана Риверу за убийство Холли Стейкер.