Как часто мы употребляем слова, не думая о том, что они в точности значат, и не вглядываясь в их внутреннюю форму…

Когда умер великий лингвист Сергей Старостин, на похоронах кто-то из выступающих, как водится, упомянул о самоотверженном труде ученого. Одна коллега сказала мне: «Вообще-то слово самоотверженный тут совершенно не подходит». Это правда. Ведь в слове самоотверженный главное — это идея жертвы. Человек приносит свои желания, интересы, а то и свою жизнь в жертву тому, что он считает более важным: другому человеку, обществу и т. д. Он отвергает себя во имя чего-то или кого-то. Вот пример: «Это была сила, способная на всякое самоотвержение; это было существо, никогда не жившее для себя и серьезно преданное своему долгу» (Н. С. Лесков).

Но разве о настоящем ученом можно сказать, что он живет не для себя? Разве научная работа — это жертва? Нет, конечно, ученый удовлетворяет собственное любопытство, собственную страсть к истине. То, чем он занимается, искренне кажется ему самым интересным на свете. Это не само-отверженность, а само-реализация. Так сказать, самоприверженность.

И величайшей жертвой для него был бы как раз отказ от занятий любимой наукой. Об ученом скорее можно сказать, что он работает не само-отверженно, а само-забвенно. Вот тоже еще хорошее слово — самозабвенно. Человек не забывает о себе в альтруистическом смысле, а напротив, настолько эгоистически поглощен тем, что он делает, что и себя не помнит.

Невнимание к словам приводит иногда к анекдотическим результатам. Как-то спикер Госдумы Борис Грызлов, когда его попросили прокомментировать отсутствие дебатов по поводу предложения Путина об отмене некоторых выборов и о создании препятствий для оппозиционных партий, ответил, что парламент — это не место для дискуссий. Вот это да! Само слово парламент родственно латинскому глаголу parlare — говорить, так что действительно, какие уж тут дискуссии. Еще можно было бы сказать, что спикер (от английского speak — говорить) нужен не для того, чтобы разговоры разговаривать.

После завоевания Англии французскими нормандцами в английском языке появилось большое количество галлицизмов. В частности, из французского был заимствован целый ряд слов, связанных с государственным устройством. В 1265 году по инициативе Симона Монфора, графа Лестерского, и объединившихся вокруг него баронов, которые требовали ограничения власти короля, был созван совет для управления страной. На Совет были приглашены бароны и высшие духовные лица, а также по два рыцаря от каждого графства и по два горожанина от крупных городов.

Это новое учреждение получило французское название parlement — парламент (буквально «говорильня»); орфография была впоследствии «исправлена» латинистами на parliament. Старые английские авторы, писавшие о роли парламента, нередко именно посредством этимологических спекуляций пытались определить его основное предназначение.

Существовали две народные этимологии этого слова. Согласно одной название представительного органа Англии происходит от французских слов parler («говорить») и ment («мнение»), и означает «собрание людей, соединившихся вместе, чтобы выразить мнение или дать совет». А вот согласно другой этимологии термин parliament возник в результате соединения двух латинских слов — parium («равные») и lamentum («жалобы», «печали», отсюда слово ламентации — сетования) — и означает место, где люди, равные по статусу, имеют возможность высказать свои жалобы. Таким образом, идея недовольства оказывалась изначально заложенной в самом слове parliament, что и давало основание для утверждений об исконной оппозиционности парламента. В общем, нашему спикеру такая этимология тоже не пригодится.