XXIX. Новый план
Я слушал Рейнгардта, я следил за его резкими движениями, за его крупными жестами. Казалось, он ими кого-то невидимо рубил. Его слова были отрывисты. В них дышало убеждение человека, простившегося со всем и готового на все.
Глаза его вспыхивали, долго горели, но не гасли, а только успокаивались, как успокаивается жестокая сила, добившаяся своей победы, как крупный зверь, растерзавший врага.
Рейнгардт объяснял:
— Я знаю: вы думаете, что я — мечтатель или помешанный. Я никогда не был ни тем, ни другим. С самого моего детства я презираю первых и брезгливо сожалею вторых. Я только здоров, нормален и силен. Да, только!.. Мне нужно дело!.. И я знаю, что в этой новой борьбе, в этой последней схватке с большевиками выиграем мы, а не они…
Его тон покорял. Его уверенность в себе захватывала, влекла и подчиняла. Ему не хотелось возражать, потому что в каждом из нас живет неистребимая и прекрасная потребность веры.
Но что-то неслышное, неопределимое, неуловимое шевелилось в моей душе — какое-то боязливое и молчаливое сомнение, то особенное сомнение, которое рождается из боязни, что не все может случиться так, как хочется.
Да, мое сомнение в эту минуту было самой пламенной и самой искренней мольбой:
— О, если б все случилось так, как хочет этот человек, если б все произошло по его кипящей и непобедимой воле!
Наклонив голову, мерно, в такт постукивая кулаком по столу, Рейнгардт развивал план организации:
— Я знаю, вас смутит и то, что он прост, и то, что он сложен.
— Может быть. Но, во всяком случае, я хочу верить, а не спорить.
— Знаю.
— И мой долг я исполню до конца.
— Только потому я с вами и говорю… Так вот, запомните: с этого дня мы начинаем нашу последнюю игру. Мы ставим страшную ставку!
— То есть?
— Мы надеваем на всю организацию маску. Все — в масках!..
Мое сердце сжалось испуганно, радостно и тревожно.
Я ли не знал этого существования под шапкой-невидимкой, которую каждую минуту случайность могла сбросить с плеч вместе с рискующей головой! О, как знаком, страшен, близок и чужд был мне этот вольный и невольный маскарад!
Но там под маской ходили отдельные люди. Теперь на это шла целая организация.
— Не рискованно ли? Как осуществить этот план? Где найти это разнообразие изобретательности?
Рейнгардт продолжал:
— В мире нет ничего невозможного. Все достижимо! Надо только уметь рисковать! Кучка большевиков оседлала Россию, а мы… Мы — не кучка! Мы — армия. С нами — все офицерство страны. И мы сейчас — единственная сила.
Я перебил его:
— Но мы не объединены… Мы все расползлись…
— Сполземся… В нужный час объединимся все.
— Когда?
— Скоро!.. Надо только начать…
— Как?
— Надо…
Рейнгардт остановился. Его внимательные, властные, гипнотизирующие глаза впились в меня, приказывая, испытывая, будто вновь сомневаясь во мне и разгадывая мою душу.
— Надо идти… всем без изъятия… на службу к большевикам!
— Всем?
— Да! Всем нам, испытанным членам нашего священного союза.
— Куда же?
— Вопрос умен. Я отвечу вам точно. Но раньше задам тоже вопрос: известно ли вам, что Подвойский уже был у Троцкого?
— Мне об этом вскользь говорил Кирилл…
— Ага… Но тогда мы еще не знали результатов. Теперь я вам могу сказать, что Троцкий согласился…
— На что? На то, чтоб мы заняли офицерские места в его красной армии?
Мой вопрос прозвучал иронически. Рейнгардт это расслышал.
— Нет, не то. Стать на взводе, даже получить роту или батальон — не штука. Нет, дело шире, существенней и важней.
И торжественным голосом он докончил:
— Вам разрешено создать военные Особые отделы. Понимаете?
— Не совсем.
— Так вот, вообразите. Мы получаем все права военной разведки и контр-разведки. Вы знаете, что это значит? Это значит, мы создаем военные чека. Попробуй тогда — обыщи нас, уличи или арестуй! Мы сами всякого арестуем…
Из соседней комнаты быстро вошел Трофимов, взял меня ласково сзади за плечи и встряхнул.
— Я докончу вам за него, — сказал он.
Я повернул к нему голову.
— Начальником петроградского Особого отдела назначается… Кто? Как вы думаете, дорогой капитан?
И, не дав мне выговорить слова, Трофимов весело бросил:
— Он!
Рейнгардт спокойно ответил:
— Да, я! И вот мой план. При каждой армии мы создаем военную разведку, но также еще и подрывные минные дивизионы.
Он взглянул на Трофимова. Тот кивнул ему головой, и по этому маленькому, незаметному движению я понял, как этот страшный, жестокий, не знающий пощады человек глубоко, сильно и верующе любит Рейнгардта.
А Рейнгардт продолжал:
— Всюду ввожу своих. На всех командных должностях — мы. Для всех ответственных поручений — наши. А кадр…
Рейнгардт встал, засунул руки глубоко в карманы, прошелся по комнате и прямо, в упор, отчетливо произнес:
— Небесная империя!
— Китайцы? — догадался я.
— Да. Только они. Ни одного русского! Во всем аппарате понимаем одни только мы, мы — мозг и воля. Исполнителями должны быть желтолицые идолы: «Убивай!» — убивает; «Наступай!» — наступает. Великолепный материал! Но русских — нет! В такое дело русских не пущу, потому что мне нужно именно дело, а не митинг и не партии.
Он нервно заходил по комнате. Трофимов сидел в углу оттоманки и спокойно и удовлетворенно попыхивал трубкой.
— А расскажи, как ты собираешься у нас реквизировать машину, которой, кстати, у нас нет.
Я попросил Рейнгардта:
— Расскажите!..
— Да очень просто. Во-первых, я еду в гараж Смольного и просто покупаю машину. Разумеется, лучшую… Эх, жаль, — лучшую-то машину, манташевский Ройль-Ройс, забрал себе этот гусь Володарский. Но ничего. Отдаю ее, конечно, сюда. Получаю документ: «От реквизиции свободна»… Ну, а если мы увидим, что реквизиция все-таки угрожает — очень просто: я, как начальник петроградского Особого отдела, сам же первый ее и реквизирую…
Трофимов перебил его:
— Нет, батенька, у нас никто ее, кроме тебя, не посмеет даже тронуть за ступеньку, а не то что…
Он быстро поднялся, подошел к полевому телефону, поднял трубку.
Я с недоумением смотрел на него, на Рейнгардта, на телефон.
Трофимов обернулся ко мне:
— Сейчас увидите.
В трубку он произнес одно слово:
— Бегом!
Он подал ключ Рейнгардту:
— Открой ворота.
— Смотрите на часы! — сказал он.
Шутя я спросил:
— Почему вы меня в ту ночь, когда мы напали на вагон, называли на «ты» — теперь на «вы»?
Трофимов ответил:
— Там была служба… А впрочем, да будет навсегда между нами верное, товарищеское «ты».
Мы поцеловались.
И в ту же минуту с винтовками наперевес, с ручными гранатами в комнату ворвались возбужденные, запыхавшиеся люди.
Вся квартира наполнилась стуком, грохотом, криками.
— Где? Ложись! Руки вверх! Смирно!
Закинув руки назад, опустив голову, с выражением глубокого удовлетворения на спокойном лице, торжественный и гордый Трофимов стоял в углу.
Ворвавшиеся люди сразу остановились.
— Молодцы! — бросил Трофимов.
И в ответ на эту похвалу по комнате громко пронеслось молодое и звонкое:
— Рады стараться!
Трофимов обошел этих юных, преданных друзей, этих верных членов нашей организации, пожимая каждому руку, и во всем — в выражении счастья на их лицах, в этих стройных фигурах, в этих сильных телах — я прочел еще раз готовность умереть и самое великое счастье человека пожертвовать собой и жить смело.
Они ушли, и вся душа моя наполнилась тоже бодростью, молодостью и счастьем.
— С такими не пропадем, — сказал Трофимов, протягивая мне руку, и эту руку я пожал, как друг, солдат и брат.
— Да, мы не пропадем, — повторил я со всей силой моей веры.
Трофимов задержал мою руку в своей.
— Но кровь еще прольется, — сказал он. — И много крови!..
