XI. Подозрения

Из боковых стекол окна-фонаря я увидел, как оцепляют дом. Автомобиль уже стоял у подъезда. Это было необычайно. Такие облавы производились только ночью, а теперь еще не было 11-ти. Нервно и часто стучало сердце. Гибель стояла за нашей дверью. Феофилакт Алексеевич крепко сжал мне руку у локтя.

— Вот и конец, — сказал он. — Я погибну, но вы должны спастись.

— Только вдвоем.

— В таком случае я вам приказываю, как старший.

— Такого приказания я не могу исполнить.

— Молчите и слушайтесь! Поймите: ценой вашей жизни я не куплю моего спасения.

И вдруг решительно, быстро и твердо прибавил:

— Если вы не скроетесь через потолок, я сейчас же застрелюсь. Ищут не вас, а меня.

Он нервно и торопливо вынул из внутреннего бокового кармана пакет. На его углах и в середине краснело пять круглых печатей.

— Возьмите. Представите Лопухину! Теперь я пуст… У меня — ничего. Прощайте!

Он обнял меня и перекрестил.

— Не забудьте о динамите и пироксилине! Их не отдавайте. Вы знаете, где они спрятаны.

Мы поцеловались. В ту же минуту раздался громкий и настойчивый стук в дверь. Я пробежал в уборную. Как белка, взобравшись по лестнице наверх, я ударил кулаком в потолок. И он открылся легко и сразу, став как бы продолжением правой стены. Я поставил левую ногу на нижний выступ бака, мгновенно закинул руку влево в отверстие, нащупал стул, притянулся, оттолкнулся и захлопнул открытую половину потолка. Маленькая уборная была темна. Повсюду кругом стояла мертвая тишина. Было непривычно и жутко. Я тяжело дышал, будто только что взбежал по крутой лестнице на высокий этаж. Я открыл дверь в коридор. В великом, страстном и чутком напряжении я на минуту прислушался: что происходит сейчас внизу? Я ждал выстрела. Такие люди, как Феофилакт Алексеевич, не отдаются живыми! Но безмолвие внизу было такое же, как здесь, наверху, будто не мой страх объял весь этот огромный дом и, придавив, не выпускал из-под своей оцепенелой тяжести.

…Чего я жду? Зачем? Я вернулся в уборную и стал шарить в темноте, ища и здесь веревочную лестницу. Ее не было. На минуту мелькнула страшная мысль:

— А что, если отсюда выхода нет?

Тихонько, на цыпочках я пробежал по комнатам:

— Может быть, есть стол… табуретка…

Ничего не было! Тогда я вернулся в уборную, вынул револьвер и его рукояткой стал выдалбливать углубление в правой стене.

Какой-то внутренний предостерегающий голос говорил мне, дрожа и торопясь:

— Ты стучишь. Не стучи! Могут услышать внизу. Если услышат, ты пропал. Остановись!

Но я продолжал долбить. Легко отпадала штукатурка. Через несколько минут стена белела тремя неглубокими выбоинами. Я ухватился за цепочку бака (только бы она не оборвалась!), сделал прыжок вверх и, вися, стал всходить, ступая по выбоинам стены, как по неверной лестнице с исщербленными игрушечными ступенями. Потом ухватился за бак. Теперь оставалось ударить в потолок. Лежа левой рукой на верхней доске бака, я толкнул вверх. Потолок не двигался. Я ударил вторично. Он не поднимался. Тогда, собравши последние силы, какие могли быть у висящего в воздухе человека, я резко стукнул в третий раз. И потолок мгновенно откинулся.

И в этом верхнем этаже было все так же, то же расположение комнат, тот же тяжелый и сырой запах, то же безмолвие и тишина. Чрез кухню я поднялся на чердак, пролез через слуховое окно и остановился в нерешительности. С этой высоты пятиэтажного дома предо мной открывалась головокружительная бездна. Одно движение, один неверный шаг, минутная потеря равновесия и — смерть. Но крыша была заметена снегом. Уже давно никто не сметал его. Я осторожно ступил. Крыша была сравнительно плоска. Балансируя, я дошел до края. Соседний дом плотно прилепился к этой стене, и без труда я перешел на следующую крышу. Теперь я хотел найти железную пожарную лестницу, ведущую на двор. Заваленный снегом, ее верх был трудно различим. Я его отыскал не сразу. Наконец, я стал спускаться вниз. Страшные минуты!

А вдруг заметят, схватят, арестуют? Кто смотрит на меня в этот миг из противоположного окна? Быть может, председатель домового комитета? Быть может, чекист, вселенный в квартиру аристократического квартала? А разве мало было добровольных доносчиков! Но все прошло благополучно. Слава Богу! И первой мыслью было:

— Что делать?

Я решил позвонить в штаб — к Леонтьеву. Он ответил мне просто:

— Ждите меня в Пушкинском сквере.

У нас произошел странный и волнующий разговор. Я рассказал ему о случае в квартире Марии Диаман, о Варташевском, о Феофилакте Алексеевиче. Все было темно. Я ходил, как заблудившийся в незнакомом лесу.

— Как могли они узнать, что я пошел на квартиру Марии Диаман?

Леонтьев задумался.

— Вы подозреваете предательство? Это очень и очень возможно. Эта любящая пара весьма подозрительна. Конечно, Варташевского жаль, но прощенья нет! Вы говорите, что переодетый матрос на квартире у Диаман упоминал о Трунове и Данилове. Это очень скверно! Вы знаете, кто такой Данилов?

— Летчик.

— Да. А что он проделал — тоже знаете?

— Нет.

— В этом-то и вся суть…

— Расскажите же мне…

— Извольте. Варташевского наша организация поставила начальником воздушной обороны Петербурга. Слышали?

— Конечно.

— Своим помощником Варташевский сделал Данилова. Вам известен его талант овладевать простыми душами. Нас с вами он не обведет вокруг пальца. Но как он умел покорять сердца солдат, мужиков, матросов — удивительно!

Так вот-с, в эту воздушную оборону Петербурга наблюдающим комиссаром назначили матроса-большевика Орленкова. Он, главным образом, должен был следить за правильным расходованием сумм. Все деньги были в его полном распоряжении. Вот, Данилов на него и нацелился. Обхаживал, обхаживал, заговаривал зубы, заговаривал, а потом как-то подпоил да и говорит:

— А что, брат Орленков, скучно нам с тобой здесь? Власть — властью, пролетариат — пролетариатом, а жизнь-то уходит. Ведь у тебя, Орленков, невеста в Пскове пропадает, а ты тут сидишь и комиссаришь. Эх, я бы на твоем месте… сел на аппарат и айда во Псков! А что немцы там, так они еще в ножки тебе поклонятся за аппарат.

У Орленкова так и взыграла душа: «Летим, — говорит.

— Сейчас. Вдвоем!» В самый последний момент Данилов вдруг уперся: «Без денег нельзя. Без денег не лечу. Да и с чем ты прилетишь к невесте? Да и на что я там буду жить? Забирай казну, тогда — в путь». Ну, Орленкову уже совсем невмоготу. Разожжен парень. Не то, что деньги, а хоть жизнь бери… Ну, о дальнейшем, вероятно, слышали?

— Ничего не слыхал.

— А дальше просто. Деньги для сохранности взял себе Данилов, а когда поднялись, он в упор двумя выстрелами уложил этого несчастного Орленкова и преспокойно сбросил его труп у самого Смольного: получайте, мол, вашего замечательного комиссара; мне, Данилову, можете сказать: до свиданья, а денежкам — прощай!.. С тем и улетел — только его и знали. Вы понимаете, какой поднялся шум, грохот, стрельба, пальба и суета? Ужас! Конечно, первый вопрос:

— Кем назначен Данилов?

Ответ:

— Варташевским!

— Давайте Варташевского!

Арестовали, засадили в чека… вот тут-то и началось…

— Что?

— А вот что…