Широкое одутловатое лицо Фреда Грея так и лоснилось на солнце, так и искрилось радостью и счастьем, когда он, опершись на поручни, стоял на борту маленькой яхточки «Королева Отаити», следя за прихотливыми струйками дыма от ароматной сигары, которые таяли в спокойном, прозрачном воздухе, насыщенном несравненным благоуханьем Южного моря.

Голубое небо сливалось на линии горизонта с голубым же морем, поверхность которого была на диво спокойна. Казалось, что спокойствие, довольство и счастье разлиты во всем свете. Треугольный парус бессильно повис на мачте. «Королева Отаити» заштилевала окончательно.

Фред Грей, кинув окурок в прозрачные волны, зажмурил глаза и даже помурчал, как пригревшийся на солнце кот.

— Эй! — донесся голос из-под тента, где дремал в тени лежащий в качалке Эдди Кинг. — Алло! Не будешь ли так добр сказать мне, что заставляет твою физиономию так сиять, что я даже не знаю, где настоящее солнце — на небе или на твоих плечах?!

— Ничего особенного… — равнодушно отвечал Грей. — Просто приятно так отдыхать, сознавая, что ты заслужил этот отдых.

— Ага, значит под этим солнцеподобным видом заложены глубоко моральные основания…

— Понятно, если бы не было у меня сознания того, что я заслужил отдых, я не мог бы чувствовать себя так чудесно. Я исполнил свои обязанности и теперь могу с совершенно чистой совестью потешить себя.

— А скажи, прошу тебя, — не думаешь ли ты, что эти твои «выполненные обязанности» могут сослужить тебе плохую службу?

— Я не вижу, милый Эдди, каким образом это могло бы случиться!..

— Да просто так, что твои кожные покровы не выдержат самодовольства, распирающего тебя изнутри и… лопнут. Это было бы обидно!

— Оставь этот тон, Эдди, — спокойно отозвался Грей, — он портит твой характер. Я не понимаю, почему ты, собственно, усвоил его со мною, кажется, я…

— Мне очень приятна твоя забота о моем характере, — перебил Кинг, — уж не хочешь ли ты еще больше чувствовать удовлетворения от исполнения христианских обязанностей, бесплатно преподнося мне «назидания»?..

— Послушай, дружище, — продолжал Грей, не обращая внимания на насмешки Кинга, — ты мой старый приятель, которого я всегда, еще с той поры, когда мы бегали в коротеньких штанишках, очень любил, и я хочу поговорить с тобой серьезно…

— У меня слабый желудок для этого, — утомленно откликнулся Кинг, закрывая глаза.

— И все-таки давай поговорим. Ты прекрасно знаешь, что мои дела идут хорошо и что я имею все основания быть довольным, в то время как ты слоняешься безо всякого дела, проживая последние центы когда-то солидного отцовского наследства, и кроме этой жалкой «Королевы», которая служит только забавой для тебя, не имеешь ничего. Это и заставляет тебя нервничать и смеяться надо всем. Пойми, старина, что ты смеешься больше всего над собой…

— Это скучно, Фреди! Я и так полон уважения к твоей общественной и деловой значительности и сознания никчемности и мизерности моего существования.

Грей, прерванный на полуслове, скривился, почесал переносицу, еще раз окинул взглядом безбрежную голубизну неба и моря и подошел ближе к Кингу. Вынув из кармана кошелек, он достал из него какую-то бумажку.

— Вот они! Итоги неутомимой трехлетней работы, неусыпных забот и бессонных ночей. Смотри, здесь ровно 1 000 000 долларов…

Как не был Кинг равнодушен и уравновешен, но все же он повернулся в качалке и дух у него в груди перехватило.

Наконец, пересилив волнение и проглотив слюну, он сказал глухим придушенным голосом:

— Один… миллион… долларов…

— Да, ровно один миллион. Выписанный на чек Центрального банка в Нью-Йорке. И знаешь, что это за миллион? Это те деньги, что я выручил от продажи твоего предприятия.

Кинг, которому удалось наконец овладеть собой, снова откинулся в качалке.

— И ты, несомненно, приехал сюда, за 3 000 километров, чтоб передать его законному владельцу, т. е. мне, с соответственным отеческим «назиданием». О, как это мило с твоей стороны!

— Законному владельцу?! — возмутился Грей. — С какой стати! Слушай, Эдди, вспомним прошлое… Ты знаешь не хуже меня, что когда наши отцы, еще безусыми мальчиками, приехали в Канаду и назывались еще не Греем и Кингом, а Сиренко и Королевым, они, кроме своих мозолистых рук, не привезли ничего. Оба были сильными, энергичными людьми, но случилось так, что твоему отцу посчастливилось и он умер, оставив тебя наследником большого, хорошо поставленного предприятия, в то время как мой, дав мне жизнь и рано умерши, оставил меня владельцем рваных штанов и пары рук.

Фред Грей остановился на минутку, чтобы посмотреть на свои руки и закурить папиросу.

— Да. Только вот этих двух рук. Все, что теперь я имею, — я приобрел сам. Своею головой, своею спиною, этими руками и энергией, работая, как черт в пекле…

— Пусть защитит и охранит нас милосердный Господь! — отозвался Кинг, который успел принять свою манеру и тон, — тебе, кажется, пришлось потрудиться и возле моего добра…

— Ошибаешься, Эдди. Только неискренность заставляет тебя говорить так. В то время, когда я, изворачиваясь, выкручиваясь и голодая, закладывал первые камни фундамента моего благосостояния, ты беспечно тратил отцовское наследство, живя для собственного удовольствия. За два года после смерти своего отца, ты умудрился так запустить и запутать дела, так развалить предприятие, что оно начало давать убыток. Помнишь, я неоднократно указывал тебе на то, что надо серьезно взяться за ум и спасти дело; предлагал помощь; давал советы…

— Да помянет тебя Господь во Царствии Своем.

— Да, да. Предупреждал и давал советы, — не обращая внимания на реплики Кинга, горячо продолжал Грей. — А ты вместо того, чтоб, засучивши рукава, взяться спасать предприятие, продолжал гулять и догулялся до того, что все пошло прахом! А потом решил и совсем избавиться от хлопот и ликвидировать дело. За него никто не давал больше 20 000, я дал тебе 50. Ты, взяв их, был бесконечно счастлив. Купив себе свою «Королеву» — ты три года слонялся с нею по всем Южным морям от островка к островку, наслаждаясь, полеживая в тени пальм, любуясь, как танцуют шоколадные красавицы и мечтал под мелодичные звуки укулеле…

— Помяни Господи царя Давида и всю кротость его! — не выдержал Кинг.

— А я приложил свою энергию, опыт, знание, не жалея сил и рук и, как видишь, за три года сумел привести все в такое состояние, что продал твое разваленное дело за 1 000 000, заработав на этом деле чистых 950 000. И все это дала работа, Эдди! Работа и работа.

— Мне кажется, что результаты «такой», — подчеркнул Кинг, — такой работы — не особенно хорошо пахнут.

— Разве я сделал что-нибудь нечестное или некрасивое? Знаешь, Эдди, — впадая в философское настроение, продолжал Грей, — мне кажется, что все люди разделяются на две категории: творцов и расточителей. Это закон природы. Мы — творцы ценностей, творцы культуры и ее достижений, а вы только пользуетесь нашей работой, только расточаете те ценности, что мы приобретаем, и потому мы предназначены самой судьбой руководить всем прогрессом и вести за собой и управлять большею, но слабейшею, частью человечества. Равенства не может быть. Равенство — это сказка для недоразвитых людей, идиотов и лодырей, которые не умеют и не хотят работать и стремятся лишь пользоваться жизненными благами, создать которых они сами не умеют… Я думаю… — все больше вдохновляясь, увлекался Грей, не обращая внимания на то, что Кинг приподнялся и присматривается к чему-то далеко на горизонте, — я думаю, что если бы собрать вместе все материальные ценности, которые существуют на земле, и разделить их между всеми людьми по равной части, то, я уверен, что подобное равенство существовало бы недолго. За какой-нибудь год все стало бы на свое, Богом и судьбой назначенное место: то есть, люди-творцы снова собрали бы все в свои руки благодаря своей неутомимости, работоспособности, опыту, а расточители все свои части растратили, прогуляли, пропустили бы сквозь пальцы. Равенства быть не может; Эдди. Все подвластно законам. Нельзя сохранить равенство среди людей, как нельзя резиновый мяч заставить лежать на дне, а чугунную гирю плавать на поверхности. Пока ты держишь их, они покоряются тебе, а только выпусти, и все станет на свое место: гиря пойдет на дно, а мяч выплывет наверх.

— Может быть, оно и так — стремительно поднимаясь с качалки, сказал Кинг, — а только ты хорошо сделаешь, если возьмешь этот пробковый пояс и как следует подвяжешься им, поручив свою возвышенную, избранную душу созидателя ценностей — Богу, потому что, если я не ошибаюсь, то через несколько минут на нас налетит такой шквал, в котором не разберешь, где море, где небо, где творцы, а где расточители.

Грей огляделся и увидел, что половину небосклона закрыла тяжелая туча, быстро надвигающаяся на «Королеву Отаити», которую уже начало покачивать на сразу появившихся размашистых волнах. На какую-то секунду все как будто замерло и вдруг перемешалось в страшную кашу. Налетел вихрь и, срывая гребни со вставших горою волн, заливал водою палубу. А через пять минут «Королеву Отаити» уже закружило, кидая с борта на борт, как ореховую скорлупу.

Разыгрался один из тех неожиданных и страшных ураганов, что так часты в этих широтах.

Фред Грей пришел в сознание от чего-то неприятного… Как будто мокрым холодным языком кто-то лизал его ноги. Он открыл глаза и сел, стараясь вспомнить: где он и что, собственно, случилось?..

С голубого безоблачного неба солнце посылало свои горячие лучи и ничто не напоминало о страшном шторме, который, очевидно, окончился так же неожиданно и быстро, как и налетел. Грей увидел, что сидит на влажном прибрежном песке и время от времени ноги его заливают маленькие волны, гонимые легким ветерком, надувающие пузырями его мокрые парусиновые штаны. Волны набегали все дальше и дальше. Начинался прилив.

Грей, приподнимаясь, почувствовал, что все тело его болит, как после основательных колотушек и с удовольствием констатировал, что никаких более серьезных повреждений нет. Он заметил широкую полоску песка, спускающуюся к морю. На возвышенности была маленькая пальмовая рощица, переходящая дальше в густой лес, из которого доносилось пение птиц.

Выжимая воду из намокших штанов, он поплелся к сухому. На самой линии максимального прилива, которая выделялась мокрым песком от сухого, была вырыта неглубокая канавка глубиною в 10–12 сантиметров и торчал колышек с прицепленным обломком доски, на котором удивленный Грей прочитал написанное химическим карандашом:

Грей некоторое время смотрел на это, желая понять, что все это значит и, так и не поняв, махнул рукой, переступил канавку и с наслаждением разлегся на сухом, горячем песке.

Но не успел он вполне почувствовать все удовольствие от этого, как услышал над собою резкий голос:

— Ты, может быть, ослеп и не видишь, что тут написано?

Грей приподнялся и увидел возле себя Кинга, который стоял, заложив руки в карманы, и грозно смотрел на него.

— Тут написано: «Част-на-я соб-ствен-ность» и заходить сюда запрещено. Я надеюсь, что это понятно. Ну, убирайся!

— Но я не понимаю… — начал было Грей, но Кинг не дал ему окончить.

— Удивительно, какие тупые бывают люди на свете! Тут абсолютно нечего понимать. Это сухое место есть частное владение, а это мокрое — ничье и находиться на нем не воспрещается. Ну, пошел вон!.. Раз-два!..

И Кинг грубыми пинками согнал Грея на мокрое место, полоска которого делалась все уже, так как прилив подымался все выше.

Грей сел на мокром, бессмысленно уставившись глазами в одну точку и безуспешно стараясь понять, что тут творится. Помолчав немного, он спросил у Кинга, который сидел под пальмою и с независимым видом ел какие-то фрукты:

— Где мы находимся, Эдди?

— Это остров, и, как я успел заметить, осмотрев его, очень небольшой и, к тому же, совершенно пустынный. Мы на…

— Как пустынный? Это же частная собственность?

— Правильнее сказать, он был пустынным, прежде чем сделался частной собственностью.

Грей помолчал и, чувствуя что-то недоброе, коротко спросил:

— Чей это остров?

— Мой.

— Твой? Но по какому праву? По какому праву он твой?

— Тебе, может быть, приходилось слышать про старинную формулу римского права: «Jus primi possidentis». Он мой по праву первенства завладевшего. Пока ты вылеживался на солнышке и бесплодно о чем-то мечтал, я завладел этим кусочком земли, на который нас выкинула буря, и успел его уже обследовать. Мы далеченько, поскольку я ориентируюсь, от морских путей и Господь знает, сколько нам придется на нем прожить.

Грею пришлось подняться, так как вода начала уже подходить к нему, и он снова переступил через канавку на сухое место. Кинг быстро подскочил со своего места и подошел к нему. В его глазах мелькнуло что-то сухое и колючее.

— Я не шучу, пойми это.

После чего снова вытолкал беднягу со своих владений в воду.

— Но ведь не могу же я жить в воде, — чуть не плача, протестовал Грей.

— Боже великий! Какие есть беззащитные люди. Ты не можешь и шагу ступить без поддержки и совета, а хочешь пользоваться результатами работы других… Я могу тебе дать совет: когда отлив, ты можешь совершенно свободно жить на берегу, это не беда, что песок мокрый, а время прилива ты можешь пересиживать на той скале, что стоит в море. Как я заметил, там все время сухо: прилив туда не достает, — и Кинг показал на небольшой камень, который торчал из воды в отдалении 20 шагов от берега.

Грей ничего не ответив, поплелся по воде к камню.

— Если тебя может это заинтересовать, между прочим, — безразличным тоном промолвил Кинг — то могу тебе сообщить, что я заметил здесь акул…

Грей, испустив дикий вопль, как опеченный кинулся к камню. Вскочивши на него, тяжело дыша и поджав ноги, он умостился на нем. В таком неудобном положении он сидел, пока все тело его стали сводить судороги. Наконец, еле сдерживая себя, он сказал:

— Скажи мне, будь добр, в чем собственно смысл этой игры?

— Игры?! — широко раскрыл глаза Кинг, — никакой игры здесь нет, дело лишь в том, что твои лекции и «назидания» о моей беспутной жизни так подействовали на меня, что я решил опомниться и вместо того, чтоб расточать и проматывать — начинаю приобретать ценности…

— О, если только в этом дело, то почему же ты просто не сказал мне, — с облегчением сказал Грей. — Прошу тебя, пожалуйста, возьми у меня этот чек.

И он, забывая даже об акулах, перебежал на берег, протягивая Кингу кошелек, но не переступая запретной зоны.

Кинг не шелохнулся.

— Какое у некоторых людей примитивное мышление! — сказал он, — в них так и просвечивает все неблагородство их примитивной натуры! Я не грабитель и не нуждаюсь в твоем чеке. Оставь его при себе.

— Так чего же ты, наконец, хочешь? — с отчаянием вскричал Грей. — Смерти моей?

Кинг печально покачал головой.

— Разве ты находишь, что я похож на убийцу больше, чем на грабителя?.. Нет, мой друг, ты плохо меня знаешь.

После короткой паузы он продолжал:

— Впрочем, вследствие твоей беззаботности и неуменья жить, ты действительно очутился в тяжелом положении и мое доброе сердце заставляет меня прийти тебе на помощь. Я могу продать тебе немного сухой земли.

Грей, который только что с легким сердцем отдавал Кингу целый чек, когда дело коснулось коммерции, насторожился и осторожно спросил:

— А сколько ты бы взял за нее?

— Я посчитаю тебе по… ну… приняв во внимание не совсем обыкновенные обстоятельства, по… 20 000 долларов за квадратный метр.

— Ты с ума сошел! Это дороже, чем в Нью-Йорке!

— Воля твоя. Если тебе нравится больше стать землевладельцем в Нью-Йорке, подожди немножко и купишь себе земли там.

— Хорошо, я возьму у тебя 3 кв. метра, — быстро согласился Грей, сообразив всю бесцельность пререканий.

Кинг, старательно отмерив площадь сухого чистого песка длиною 3 метра и шириною в 1 метр, забил колышки и, приговаривая что-то о расточительности, так как, по его мнению, Грей свободно мог обойтись меньшей площадью, вынул небольшую книжечку и карандаш, где старательно выписал: «Conto».

— Ну, давай твой чек. Порядком-таки он подмок, но я думаю, что его все-таки примут в банке… Я открываю тебе кредит.

Грей зло смотрел, как Кинг разделил листок линиею сверху вниз и на левой стороне написал: «Дебет» 1 000 000, а на правой «Кредит» — земля — 60 000 — после чего новый землевладелец с наслаждением растянулся в своем «загоне» на горячем песке.

Скоро солнце начало так припекать, что он начал раздумывать, как бы искупаться.

Кинг, тем временем, взял половину скорлупы кокосового ореха, сердцевину которого только что с удовольствием выел, и пошел к пальмовой роще. Грей увидел, как он пил, закинув голову, и вспомнил, что его тоже мучает жажда.

— Дай мне напиться, Эдди! — крикнул он.

— Пей!.. Воды кругом сколько угодно, — обернулся Кинг.

— Ведь она же соленая!..

— Видишь, каким нужно быть предусмотрительным. На твое несчастье, ты приобрел себе землю, на которой нет пресного источника. Действительно, ты беспомощен, как ребенок.

— Ну, мне начинает казаться, что игра заходит слишком далеко, — люто метнув глазами, сказал Грей. — Но ничего не поделаешь, сила на твоей стороне: продай мне пресной воды.

— Я должен тебя предостеречь от излишнего расточительства. Ты должен помнить, что твой кредит может исчерпаться раньше того времени, когда нам удастся покинуть эту благословенную землю.

— Я хочу пить. Я имею деньги и хочу пить.

— Человек должен сдерживать свои желания и владеть собой. Если ты обождешь часа три, будет отлив. На нейтральной территории море откроет источник, которым ты сможешь воспользоваться. Хотя это, пожалуй, опасно, имея ввиду акул…

— Сколько ты хочешь за одну скорлупу воды? — деловито спросил Грей.

— Вода — первый друг человека! — поднял палец Кинг.

— И ценится очень высоко. Одна скорлупа стоит 10 000 долларов.

Грей, проглотив слюну, решительно вымолвил: «Давай».

Кинг принес ему воды и он, единым духом вылив ее в свое распаленное нутро, протянул скорлупу снова. «Еще!» — еле смог выговорить он. Его мучитель укоризненно покачал головой и принес еще; Грей выпил и ту и увидел, как в книжечке Кинга, на правой стороне, появилась цифра 20 000. Он улегся на своем песчаном ложе под аккомпанемент меланхоличного бормотанья Кинга: «Так, так. Я неплохой ученик… Я делаю верные шаги на дороге созидания ценностей».

Пролежав в полном молчании несколько часов, Грей почувствовал, что желудок его настойчиво требует какой-нибудь пищи. Когда же Кинг, сходив в лесок, принес оттуда каких-то плодов и нахал их есть, с аппетитом причмокивая — муки голода стали просто нестерпимыми, и Грей решился снова обратиться к своему мучителю.

— Я должен что-нибудь есть, чтоб не умереть от голода…

Кинг, прожевывая что-то, с виду несказанно аппетитное, любезно согласился.

— Ты прекрасно знаешь, что в моем «загоне» ничего нет.

— Почему же? Ты можешь ловить и есть рыбу; на камне, к тому же, есть масса чудных слизняков. Мне, помнится, приходилось читать, что они очень питательны. Возможно, что на вкус они и не совсем приятны, но человек в твоем положении не может быть привередливым и ожидать для себя на ужин каких-то гастрономических изысков.

Грей еле сдерживался от желания кинуться на Кинга и начать душить его… К тому же он понимал, что такое намерение заранее обречено на полное фиаско, потому что мускулы Кинга были подобны стали и с их помощью он всегда сумеет восстановить нарушенное «status quo».

— Дай мне есть и возьми себе весь чек.

— Неужели ты собираешься завтра покончить жизнь самоубийством? Я никогда не простил бы себе этого. Я могу накормить тебя, взяв с тебя надлежащую плату. Стоить это будет 20 000 долларов. Но ты можешь удовлетвориться половиною рациона и таким образом сделаешь маленькую экономию.

Делать экономию Грею было не под силу, и он наелся плодов, которых принес ему Кинг, а также съел кусок жареного мяса какой-то неосмотрительной птицы, которую Кингу удалось подбить камнем и зажарить в раскаленных углях костра.

Наевшись, он глазами загипнотизированного боа-констриктором кролика смотрел, как Кинг вытащил из кармана кисет и осторожно, стараясь не просыпать ни волокна драгоценного зелья, скрутил себе папироску и с наслаждением втянул в легкие табачный дым, выпуская его тонкими струйками и масляными от наслаждения глазами следя, как он тает в вечернем воздухе.

— Продай мне одну папироску, Эдди, — заискивающим тоном попросил он.

Кинг возмущенно поднял руки вверх.

— Боже великий! Это уже переходит все границы. Тебе мало того, что ты лежишь на мягком песке… Тебе мало того, что ты сыт, мало того, что напоен, мало того, что вместо того, чтобы работать (ведь труд облагораживает человека…) ты отлеживаешь себе бока, нет, тебе надо еще курить. Это, знаешь, просто нахальство! Ты не можешь сдерживать свои животные инстинкты… Вместо суровой, достойной и простой жизни — ты требуешь еще роскоши, беспрерывных удовольствий. Воля твоя, но если ты непременно хочешь распускать себя и потворствовать своим низменным инстинктам, — я не могу взять за папиросу меньше, чем 100 000 долларов.

Грей, которому нестерпимо хотелось курить, не решился на такое «гусарство». Он лег и, закрыв глаза, почувствовал физическую и нервную усталость от всего пережитого. Заснуть ему, однако, не удалось.

Кинг, наломав себе пушистых пальмовых листьев и устроив чудное ложе, улегся тоже, не переставая высказывать вслух свои мысли.

— Ха; что сталось бы с человечеством, если бы мы, работники и творцы ценностей, не управляли слабою его частью, наставляя, предостерегая и оберегая… Если бы мы не сдерживали их животных инстинктов и не наставляли их на «путь истинный»? Они рады только бездельничать, пользуясь теми благами, которые создаем мы, истинная элита, настоящие вожди и вдохновители прогресса и культуры.

Кинг долго еще бормотал что-то все на эту же тему, пока не заснул.

С Греем дело обстояло намного хуже. Обожженное за день палящим солнцем тело горело и пекло как огнем. Тысячами налетала мошкара, которая немилосердно кусала его, потому что дым от костра, разложенного Кингом для защиты от этих маленьких хищников, до него не достигал. Из песка повылазили бескрылые родственники летающих кровопийц и тоже накинулись на тело бедняги.

Поворачиваясь с боку на бок, расчесывая тело до крови, стеная, бормоча проклятья комашне, Кингу, своей судьбе и всему свету — Грей провел тяжелую ночь и только под утро благодетельный сон сомкнул глазе страдальца. Во сне все время ему снились львы и тигры, которые нападали на него и своими когтями сдирали с живого кожу. Он дрыгал ногами и придушенным голосом по-собачьи подвывал и скулил во сне.

Проснулся он, когда солнце стояло уже довольно высоко, но вместо облегчения и отдыха за ночь — почувствовал себя окончательно разбитым и измученным. Искусанная кожа покрылась волдырями и ранками, которые точили сукровицу и нестерпимо зудели и болели.

Из-за пригорка, на котором росла пальмовая рощица, до его слуха долетало какое-то фырканье, бульканье и плеск.

— Эдди! — крикнул он. — Где ты?

— А, ты наконец проснулся, — долетел из-за пригорка голос Кинга. — Нечего говорить, спать ты великий мастер. Это, к слову сказать, плохо характеризует моральные качества человека… А я уже принимаю утреннюю ванну… Тут есть маленькое пресное озерко… Вода в нем, должен сказать, очаровательная. Действует как целебный бальзам: прозрачна и чиста, как хрусталь! Чудно освежает и прохлаждает.

Эти слова Кинга сопровождались целым фейерверком хлюпанья, бульканья и плеска. Грей, воспаленная и искусанная кожа которого нестерпимо болела, почувствовал, что купанье — это именно то, что ему окончательно необходимо в эту минуту и, сорвав с себя одежду, стремительно кинулся в воду. Соленая вода океана сначала приятно охладила тело и успокоила боль, но уже через каких-нибудь 10 секунд Грей со страшными воплями, как ошпаренный, выскочил из нее. Соль разъедала ранки и Грей имел полную возможность узнать, как чувствуют себя грешники в аду.

Не задерживаясь ни минуты, он перебежал линию прибоя, поднялся на пригорок и прямо перед собой увидел чудесное озеро, в котором плескался Кинг. В ту минуту, когда несчастный уже приготовился прыгнуть в него и почувствовать на своем изнывающем теле целебное прикосновение пресной воды — Кинг увидел его.

— Назад! — заревел он, хватая в объятия нарушителя закона. — Назад!

— Эдди, — взмолился Грей. — Во имя всего святого, позволь мне искупаться.

Кинг добрых десять минут вычитывал ему нотации о преступных инстинктах, каким ставить препятствия призвана судьбой категория сильных и волевых людей — творцов ценностей, пока Грей, пританцовывая и приседая, визжал, как собачонка..

Кончилось дело тем, что выкупаться ему было разрешено, но в книжечке Кинга на правой стороне прибавилось 30 000, так как Кинг считал недопустимой роскошью «специальные», как он выразился, ванны. Правда, целебная сила пресной воды действовала лишь часа два и боль, зуд и другие неприятности возвратились с прежней силой.

Позавтракавши, Кинг заснул под пальмой и Грей, муки которого с каждой минутой делались нестерпимее, так как от жары кожа покрывалась испариной, решил нарушить закон вновь. Осторожно, на пальцах, стараясь не задеть ни одного камушка, он начал пробираться к озеру, но Кинг спал, очевидно, одним глазом и умел просыпаться и переходить от сонных грез к реальной действительности с легкостью индуса, питающегося лотосами…

Новая попытка браконьерства закончилась для Грея печально. Он получил та кую зуботычину, после которой тело его заболело еще больше.

Целый день его палило солнце, от которого некуда было спрятаться. Когда же настала ночь. Грей провел ее совершенно без сна. Ворочаясь на своем песчаном ложе, беспрестанно воюя с комашней всех энтомологических видов, раздирая свое тело, в каком-то горячечном бреду он строил в голове планы один фантастичнее другого, как освободиться от диктатуры Кинга. Браконьерство было невозможно при уменьи Кинга спать как кошка. Кончится тем, что Кинг будет связывать его на то время, пока будет спать сам. Отколотить Кинга он не мог, так как Кинг был втрое сильнее его. Понятно, можно было бы убить его ночью, треснувши его камнем или дубиной, но и этот способ не обещал успеха. Не говоря уже о том, что натура Грея не мирилась с подобным решением проблемы, но рассуждая трезво, он понимал, что если бы Кинг увидел, что дело доходит до серьезных акций, то мог бы сам придушить его, как щенка. Положение было безысходное и даже безнадежное.

На другой день, позавтракав и закурив папиросу, лежа на пушистых пальмовых листьях в холодке, Кинг позвал к себе своего невольника. Тот подошел, не переставая почесываться. Лицо его искажала страшная мука.

— Я решил, — сказал Кинг, развалившись и нагло обдавая лицо Грея табачным дымом, — дать тебе образец моей неизреченной доброты и широкой филантропии. Ты не можешь дальше жить в распущенности и бездеятельности, недостойных человека. Это плохо повлияет на твои моральные качества, чего я допустить не могу. К тому же и капитал твой тает с катастрофической быстротой. Я не вижу, каким образом ты можешь избежать голодной смерти в самом недалеком будущем. Ты имеешь великое счастье (которого, я вижу, ты еще не научился ценить) жить в моих владениях и в моем лице имеешь друга, добродетельность которого воистину не знает границ. Моя обязанность поддержать тебя, человека, неспособного создавать какие-нибудь ценности, распущенного и слабого, и руководить тобой на жизненной дороге к высшим идеалам. Я и решил дать тебе работу…

Кинг некоторое время любовался эффектом, который произвела его напыщенная речь и, сделав паузу, продолжал дальше.

— Да, дать тебе работу, за которую ты будешь получать плату. Я выработал грандиозный план экономического развития и культурного освоения моих владений, который нуждается для исполнения в рабочей силе. Я надумал выстроить себе дворец, достойный моего высокого звания губернатора острова; проложить дороги, очистить от водорослей озеро и устроить на нем купальни по образцу римских, где губернатор мог бы обдумывать на свободе новые проекты цивилизации и развития края, а рабочие могли бы после трудового дня полежать, отдыхая, на гладких камнях, предаваясь душеспасительным размышлениям. Итак, я устанавливаю тебе 10-ти часовой рабочий день с платою 5 000 долларов за час. За каждый час, который ты будешь работать сверх нормы — ты получишь 10 000. За прокорм с тебя я буду брать 40 000, считая 20 000 за обед и по 10 000 за завтрак и ужин. Дневной рацион воды, посчитаем 2 скорлупы по 10 000, будет составлять 20 000; итого 60 000.

Есть будешь вместе со мной, то же, что и я. Старательно работая 11 часов в день, ты сможешь существовать. Если бы тебе пришла охота принять «специальные лечебные ванны», которые будут стоить за 0,5 часа 30 000, ты будешь должен потрудиться всего лишних три часа. Живя экономно, без роскоши, и иногда отказывая себе в чем-нибудь, ты мог бы даже сберечь себе что-нибудь, как говорят «на черный день».

Кинг посмотрел на своего подданного, которого он осчастливливал, и деловым тоном закончил «аудиенцию»:

— Так-так, мой милый, не трать напрасно время. Сразу приступай к закладке палаццо.

Грей, еле держась на ногах, пошел к роще, где было много поваленных бурями сухих деревьев. Кряхтя, охая и проклиная свою жизнь, он принялся тягать здоровенные стволы на то место, где губернатор решил строить свою резиденцию, невдалеке от живописного озера.

Сам губернатор тем временем взял пробковый спасательный пояс, нарезал из него тоненьких пластинок, на каждой из которых написал: «Остров „Подарок Провидения“ — 5 000 долларов — губернатор Эдвард Кинг».

Этими «деньгами» он вечером расплатился со своим рабочим, который, натягавшись бревен и наворочавши тяжелых камней до изнеможения, в эту ночь впервые заснул как убитый, едва добравшись до своего логова, и проспал без сновидений до утра.

Дни шли за днями, но ни один корабль не спешил забрать губернатора и его подданного с острова «Подарок Провидения».

С течением времени Грей привык понемногу к своему положению невольника и уже исполнял свою работу без проклятий и жалобных стенаний, как вначале. Тяжелая работа укрепила его мышцы и все тело его уже не болело, будто все кости его были перебиты. Кожа, под влиянием солнца, ветра и морской воды, огрубела, ранки и ссадины зажили и, удивительное дело, кожа даже как будто не замечала хищной мошкары. Хотя он и похудел, но вместо нездоровых жировых отложений развились мускулы. Он даже повеселел и иногда можно было слышать, как он, таща на плечах камень в 70–80 кило, насвистывал какую-нибудь игривую мелодию.

Ел он исправно и с большим аппетитом все, что давал ему Кинг, так как тяжелая работа требовала и обильной пищи, воды же было мало. Кинг по неведомым причинам очень ценил воду и не давал выпить ни одной лишней капли. 2-х скорлуп было мало, а на больше не хватало «денег» — работать больше положенных 10 часов не хватало силы. Иногда, очень редко, он позволял себе роскошь выкупаться 0,5 часа в пресном озере, когда становился уж очень невыносимым липкий налет соли от морского купанья. День купанья в озере был для него настоящим праздником.

Кинг слонялся без дела, наблюдая, как он работает и иногда позволял себе язвительную критику и резкие насмешки, которые Грей, нужно сказать правду, теперь принимал эпически спокойно. На Кинге лежали обязанности только раздобывать пищу: ловить рыбу, охотиться за доверчивыми птицами, собирать плоды, хотя и эти обязанности он иногда поручал Грею.

Грей смастерил шалаш, очень примитивный, но это не мешало Кингу величать его «дворцом». В этом шалаше жил теперь и Грей, понятно, возле дверей, но укрыться от плохой погоды и мошек в нем все же было можно. Затем Грей прочистил несколько просек в леске, чтоб можно было ходить не царапаясь и не обдирая одежды о каждую ветку бурелома; недели три возился, очищая озеро от водорослей и занесенных в него бурями веток и наконец с большим трудом сложил из обточенных и отшлифованных морем больших камней купальню, которая вполне отвечала требованиям губернатора.

Открытие купальни этот последний обставил очень торжественно и помпезно. Взобравшись на большой камень при свете луны, он сказал большую речь, в которой превознес до небес свое мудрое управление островом и подданными, расхвалил свою добродетельность и безустанную заботу и беспокойство о благосостоянии населения, отметив роль категории людей — творцов ценностей в истории человечества, а также, в коротких словах, отдал надлежащую дань высоким качествам Грея в роли рабочей скотины.

Единственный слушатель этой речи, до крайности утомленный многодневной тяжелой работой, на середине не выдержал и сладко заснул, чем вызвал шквал бурных ругательств оратора, обиженного тем, что перлы его красноречия пропали напрасно и грубо растолкавшего его. Зато следующую церемонию открытия купальни Грей исполнил с искренним увлечением и неподдельным энтузиазмом. Он до тех пор плавал, нырял и плескался в чистой пресной воде, пока не закоченел от холода и зубы его уже неспособны были попадать один на другой.

Через несколько дней Кинг зашел так далеко в порыве филантропии, что заменил входную плату в купальню специально придуманной им формулой, которую его подданный должен был каждый раз произносить, прежде чем выкупаться.

Он до тех пор репетировал ее с Греем, пока тот не произнес ее наконец с требуемой и надлежащей, по мнению автора, торжественностью и экспрессией.

Теперь Грей перед каждым купаньем должен был становиться «смирно» и, приложив руку поочередно ко лбу, сердцу и затем к земле, спросить по ритуалу:

— Разрешите начать?

Кинг разрешал и Грей убежденно говорил:

— Сим, я, ничтожный и жалкий Фрэд Грей, недостойный раб великого и мудрого — признаю свой неоплатный долг и вечную благодарность солнцеликому Эдуарду Кингу и признаю его солью земли и избранником Неба!.. Я признаю, что умер бы смертью жалкого пса, если бы не его неизреченная доброта и поддержка на каждом шагу моей мизерной, жалкой и бесполезной жизни. Я торжественно обещаю ежеминутно молить Бога за моего благодетеля и обязуюсь научить детей моих возносить молитвы к престолу Всевышнего о его здоровье и долголетии на счастье и радость человечества и на благо прогресса и культуры. Припадаю к ногам Мудрого и Великого властелина души моей и тела моего.

Дни шли за днями. Солнце поднималось над островом «Подарок Провидения» и снова пряталось за горизонт, а губернатор и его подданный все еще сидели на нем. Кинг заметно начал скучать. Игра, которую он выдумал, наскучила ему и утратила всякий интерес и цену. Теперь уже не он давал работу Грею, но тот сам находил ее для себя и часто работал сверхурочно, даже исполняя обязанности Кинга. Он ограничивал себя во всем до минимума, а все же выглядел здоровым, бодрым и даже веселым. Кинг, поскольку от него ничего не требовалось, кроме пассивного согласия, не возражал и меланхолично на все соглашался, рассчитываясь каждый вечер со своим работником пробковыми пластинками за работу, съеденное и выпитое. Он целиком передал и свои обязанности Грею, а сам хотел только спокойно лежать где-нибудь в тени и создавать в своем воображении целые поэмы и сказки, в которых уносился далеко, за границы реальной действительности.

Грей целыми днями бродил по острову, везде находя себе работу. Он что-то носил, что-то разыскивал, перестраивал, чистил, украшал. Поддерживал сигнальный огонь, который они каждый вечер разводили на наивысшем пункте острова, надеясь, что проходящие мимо острова корабли заметят его.

В один день (шел уже четвертый месяц ихнего робинзоновского существования), когда Кинг, как обычно, лежал, фантазируя под пальмою, он увидел Грея, бежавшего к нему и громко кричащего:

— Корабль, корабль!

Кинг лениво пошевельнулся и меланхолично заметил:

— Мираж. Бред. Никаких кораблей быть не может…

— Есть корабль, есть!.. Он плывет к нам.

А через десять минут они, подпрыгивая и выкрикивая какие-то нечленораздельные звуки, которые лишь отдаленно походили на человеческую речь, — обнимаясь и целуясь, стояли на прибрежной черте мокрого песка, на «ничьей территории» и следили, как к ихнему островку приближалась высланная с парохода шлюпка.

Когда на другой день, рассказав свою «Робинзонаду» капитану и всем любопытным пассажирам, они, вымытые в настоящей ванне, побритые и одетые в белые костюмы, предложенные им растроганными слушателями, сидели на палубе первого класса, потягивая «шабли» и посасывая сигары, Кинг, усмехаясь уголками губ, сказал:

— Ну, вот и конец. Как тебе нравится твой ученик?

Он полез в карман за кошельком, вынул выцветший, замазанный чек и, старательно и нежно расправляя его на столе пальцами, закончил:

— Теперь, я думаю, было бы как раз своевременно, если бы ты переписал твой чек на мое имя.

Грей, не отвечая ни слова, поднялся со своего места и пошел в каюту. Через минуту он возвратился, принесши с собой небольшой сверток, обернутый в грязную тряпку.

— Это мы сейчас посмотрим, — усмехаясь и себе, сказал он, высыпав на стол кучку пробковых пластинок.

— Вот, — торжественно продолжал он, — заработанные потом, кровью и неутомимой работой мои денежки. Я честно заработал их. Смотри, на каждой стоит твоя подпись. Здесь ровно 1 150 000 долларов… Так что ты должен возвратить мне мой чек и еще за тобой останется долг 150 000… пусть будет благословенна та минута, когда тебе пришло в голову начать эту игру. Как человек с добрым сердцем — я не стану требовать с тебя твоего долга в 150 000. Я знаю, что все равно ты не смог бы расплатиться со мною. Нет, Эдди, человечество таки разделяется на две категории и не может чугунная гиря плавать на поверхности, а резиновый мяч идти на дно. Все становится на свое место.

Кинг молчал, неподвижным взором глядя на море.