Книга: В дни торжества сатаны
Назад: Глава XI
Дальше: Глава XIII

Глава XII

Я снова очень долго не брался за перо. Не потому, что мне было некогда. Не потому также, чтобы я ленился. Ни то, ни другое. Я не вел своего дневника просто потому, что за все это время не случилось ровно ничего выдающегося.
Кроме того, у меня настолько хорошая память, что я в любой момент могу восстановить все события и записать их, если понадобится, в один прием. По моему мнению, точная датировка чисел и дней или, как это делают многие, даже часов при ведении дневника совершенно несущественна.
Важно, чтобы было записано то, что случилось. Не все ли равно, в конце концов, в какой день, какого месяца и числа произошло определенное событие.
Милостивые государи, — если дневник мистера Джона Гарвее попадет когда-нибудь в ваши руки, то эти строки объяснят вам, почему в заголовке каждой отдельной записи нигде не отмечены даты.
Сейчас у меня опять накопился материал за известный период времени и я решил его увековечить.
С чего начать? Да, — последнее время меня чрезвычайно занимает один вопрос. Вопрос из той области, которой я никогда не занимался, а именно — из области психологии и душевных переживаний женщины. Вернее, не женщины, а девушки. Впрочем, это все равно. Я так же мало знаю душу женщин, как и душу девушек.
Судьба — великий шутник. Она заставляет меня на грани шестого десятка становиться психологом женской души. Если бы запас моего удивления не истощился бы уже давным-давно — смею вас уверить, оно перед подобным фактом не знало бы границ. Но Джон Гарвей много лет уже ничему не удивляется. Ничему.
Я вижу, вы заинтересованы, к чему я веду все это? Мне чрезвычайно любопытно знать, всякая ли девушка перед тем, как согласиться принять предложение любящего ее и любимого ею человека, должна пройти длинный путь страданий, опасений, колебаний и слез?
Если всякая, то я не завидую девушкам, как никогда не завидовал вообще женщинам. Особенно, если каждая из них терзается в подобном случае так, как бедная мисс Мэри…
Нет, я заключаю свою благодарственную симфонию Небу за то, что оно создало меня мужчиной, самым громовым аккордом. Самым громовым и величественным, на который способна несовершенная музыка нашей несовершенной планеты.
В самом деле: что мешает мисс Мэри принять мое предложение и сделаться моей женой? Мы любим друг друга; мы оба свободны; оба здоровы и разница в летах между нами, принимая во внимание, что она женщина, а я мужчина, не так уж велика. Джордж, насколько я заметил, относится к этому плану благосклонно. Правда, он никогда не говорил об этом ни прямо, ни намеком. Но, во-первых, таково мнение по этому поводу самой мисс Мэри, а во- вторых… Во-вторых, мог ли бы в противном случае Джордж, являющийся единственным опекуном своей сестры, не запретить ей постоянных одиноких прогулок со мною, катаний и явных с моей стороны ухаживаний?
Так что же? Что же, наконец, черт возьми?!
Со времени нашего знаменательного разговора в салоне «Плезиозавра» прошло более двух недель, а мисс Мэри так и не ответила на поставленный тогда мною вопрос.
Еще третьего дня я снова напомнил ей об этом. И снова лицо ее, как и всегда в таких случаях, омрачилось и она сказала:
— Милый мой, дорогой, если вы действительно любите меня, дайте мне подумать, дайте мне все обсудить. Теперь скоро. Я обещаю вам, что объясню все и дам решительный ответ.
И, горячо целуя меня, прибавила:
— Верьте только тому, что я люблю вас больше всего на свете. Больше жизни. Верите? Да?
Как я мог не верить ей? Достаточно взглянуть в ее глаза, достаточно было ощутить прикосновение ее губ или ласкающего движения ее маленькой ручки, чтобы поверить и отбросить все сомнения. Если бы они даже и были.
Я замолкал и отдавался упоению минутам счастья и близости этой, сводившей меня с ума женщины.
Я все еще честный человек. Но с каждым днем, с каждым часом мне все труднее удерживать занятую позицию. Я очень боюсь, что меня ждет, в конце концов, позорное поражение.
Что же это? Что? Кажется, в первый раз жизни я ничего не понимаю.
* * *
Между прочим, я очень рад, что отложил анализ нашей достопамятной беседы с Джорджем до другого дня. Вино часто бывает хорошим другом, но еще чаще плохим советчиком. Все последующее поведение моего гостя показало, что я сделал в тот вечер слишком поспешные и необдуманные выводы из некоторых его слов и фраз. Обсудив все хладнокровно и серьезно, я пришел к убеждению, что кое-какие вопросы Джорджа, показавшиеся сгоряча столь подозрительными, вовсе не заслуживают с моей стороны подобного отношения. В самом деле — чем, собственно, интересовался мой собеседник? Тем, чем поинтересовался бы каждый человек на его месте и в его положении. И что он узнал из своих вопросов? Ничего. Ровно ничего. Если он рассказал мне во всех подробностях историю последних лет своей жизни, то совершенно естественно, раз мы были в дружеских отношениях, было с его стороны поинтересоваться подробностями моего быта.
Вся эта история может сыграть поучительную роль только в одном отношении, а именно: она свидетельствует еще раз, к чему ведет подслушивание, хотя и невольное, праздных пересудов домашних слуг. Хотя бы даже таких испытанных и верных, как Джефферсон и Гопкинс. Единственный раз проникла мне в уши помимо моей воли сплетня — и вот что получилось.
Пусть это послужит для вас уроком, мистер Джон Гарвей. Хорошим уроком.
Сейчас Джорджа покинуло даже его действительно, может быть, иногда излишне любопытство. Он давно уже прекратил свои ежедневные прогулки в городок и постоянные разговоры там со всеми встречными. Еще раньше перестала интересовать его радио-станция, к которой он проявил такой исключительный интерес в первые дни пребывания на острове. Теперь он удивительно полюбил прогулки по самому берегу моря и по уединенным частям моих владений. Если последняя привычка моего гостя и не особенно мне нравится, то исключительно лишь потому, что иногда она нарушает гармонию наших прогулок с мисс Мэри.
С наступлением жаркого периода, Джордж пристрастился к купаниям. Он купается по несколько раз: на рассвете, днем, а иногда и поздно вечером. При этом он уплывает до-и вольно далеко в море. Я предостерег его, что плавать среди минных заграждений очень опасно и что, сверх того, в этих водах водится довольно много акул.
Он сердечно поблагодарил меня. По его мнению, присущая ему острота зрения и осторожность движений вполне гарантировали его от опасности при прохождении ближайших к острову мелко посаженных минных заграждений. Мины же второго и третьего пояса посажены слишком глубоко для того, чтобы плывущий по поверхности воды человек мог их опасаться.
— Что касается мин, — сказал я, — соглашаюсь с вами. Их вам, пожалуй, нечего бояться. Они представляют опасность только для шлюпок. Другое дело — акулы.
Он улыбнулся.
— О, эти милые создания тоже не пугают меня. В свое время я с ними достаточно познакомился у берегов Калифорнии. Кроме того, я никогда не плаваю без кинжала. Нет, акулы мне не страшны, мистер Гарвей.
Должен признаться, что тогда я счел слова Джорджа если не хвастливыми, то, во всяком случае, излишне самоуверенными. Но оказалось, что он был прав.
Однажды мы поднялись с Мэри на вершину перевала. Жгучие лучи солнца уже изрядно накалили воздух, но под сплошной многослойной крышей густых зарослей было еще сравнительно прохладно. Лежа на разостланном пледе, мы лениво перекидывались односложными фразами, наслаждаясь тишиной, чудным воздухом и близостью друг друга.
— А вон и брат идет купаться, — неожиданно сказала мисс Мэри.
Я поднес к своим близоруким глазам морской бинокль и, действительно, различил спускавшуюся по узенькой тропинке фигуру Джорджа, одетую во все белое.
Он сошел к самому берегу, быстро сбросил костюм и остался только в купальном трико. Несколько минут он постоял на берегу, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону и с видимым удовольствием подставляя солнечным лучам свое тело. Какое у него было сложение!
Я доволен и даже с некоторого времени слегка горжусь своей фигурой. Но она ничто в сравнении с фигурой Джорджа. Высокая, гибкая и стройная, необыкновенно пропорционально и даже классически сложенная, она поражала сочетанием легкости с почти атлетической силой. Строгая гармония между шириной плеч и бедер, гордая посадка головы, сильная грудь, безукоризненные линии торса и конечностей — все это, в связи с великолепно развитой мускулатурой, обнаруживавшейся при каждом движении под тонкой, бронзовой от загара кожей, делало Джорджа образцом совершенной мужской красоты.
— Удивительно красив ваш брат, — сказал я, все еще не отрываясь от бинокля. — И главное, красота тела совмещается у него с красотой лица. А это очень редкое сочетание. Не правда ли?
Она слегка погладила мои волосы.
— Да, Джордж красив. Очень красив, но… но…
— Что но?
— Нет, — ответила она, меняя почему-то серьезный тон на беззаботный, — я просто хотела повторить вам то, что уже говорила. А именно, что красота для мужчины вещь третьестепенная.
— Вам все-таки должно быть приятно, что у вас такой красивый брат. Вы представляете, что было бы, если бы он в доброе старое время появился в таком виде на пляже одного из модных купальных курортов? Ведь все женщины сошли бы с ума.
Мисс Мэри засмеялась.
— Думаю, что вы правы. Но все-таки…
Она запнулась…
— Что- все-таки? — спросил я.
— Все таки, если бы я даже не была сестрой Джорджа, я не променяла бы его на вас. Ну — надеюсь, вы довольны?
Вместо ответа я горячо поцеловал ее руку.
Между тем Джордж нагнулся к лежавшему на песке платью и вынул из кучи его какой-то предмет. Этот предмет оказался узким ременным поясом, к которому были прикреплены ножны короткого, но широкого ножа. Он надел пояс и бросился в воду.
Джордж был отличный пловец. Это я заметил еще в тот памятный день, когда он после катастрофы плыл со своей бесчувственной сестрой к нашему острову.
Я с удовольствием следил за его сильными и красивыми движениями в воде. Вдруг Мэри испуганно вскрикнула и схватила меня за руку.
— Что это? Что это там — посмотрите?
Сзади пловца скользила по воде какая-то огромная, быстро приближающаяся к нему, тень. Я снова взглянул в бинокль и весь похолодел: тень оказалась акулой. Джордж, по-видимому, не замечал ее. Он плыл на левом боку и был повернуть спиной к догонявшей его хищнице.
Как предупредить его? Что сделать? Закричать? Но он может не услышать. А если и услышит, то не поймет. Я с отчаянием взглянул на Мэри.
Ее лицо было совершенно бледно, но поразило меня каким-то неестественно спокойным выражением. Глаза были расширены и, не отрываясь, смотрели в направлении разыгрывавшейся перед нами драмы.
Милостивые государи, сейчас, когда я пишу эти строки, я глубоко убежден, что выражение, замеченное мною в тот момент в глазах Мэри, было просто плодом моего расстроенного воображения. Я был слишком взволнован — вот и все.
Но тогда… Нет, это просто смешно — тогда мне показалось, что в глазах Мэри не было и тени того ужаса, который я ожидал в них найти. Ее взгляд выражал скорее напряженное ожидание. И еще, если хотите, смесь надежды и…
Словом, вы лучше всего поймете меня, если я скажу, что такое выражение бывает в глазах спортсмена, наблюдающего за скачкой лошади, на которую он поставил крупный куш. Да, именно так. Это — самое верное определение.
Все это пронеслось в моем мозгу в какую-нибудь тысячную долю секунды. Затем я спросил:
— Что делать, Мэри?
Она не отвечала.
Тогда я приложил к губам сложенные рупором руки и закричал во всю силу моих легких:
— Берегись! Акула…
Это был крик отчаяния. Не знаю, разобрал ли Джордж слова, но сам звук, по-видимому, достиг его слуха. По крайней мере, он повернулся. Он не мог сделать этого более своевременно: акула, готовясь схватить добычу, уже переворачивалась на спину.
В то же мгновение Джордж нырнул, а вслед за ним исчезло и чудовище.
Я представил себе, что происходит сейчас под поверхностью воды и замер. Несколько мгновений ожидания показались мне вечностью. Я даже закрыл глаза.
Открыть их заставил меня вздох, вырвавшийся из груди Мэри. Я бы сказал, что это был скорее вздох разочарования, чем облегчения и радости.
— Кончено, — с ужасом подумал я. Подумал и взглянул вниз на сверкающую, голубовато-синюю поверхность дремлющего моря.
На зеркальной глади океана, в том месте, где исчез за минуту перед тем Джордж, виделось опрокинутое на спину тело акулы.
Из распоротого во всю длину, обращенного вверх брюха непрерывным густым потоком лилась кровь. Расплываясь по поверхности воды все дальше и дальше, она окрашивала ее в мутный, дымчато-красный цвет.
Ярдах в двадцати от побежденного врага виднелась голова Джорджа. Он плыл к берегу и был, по-видимому, совершенно невредим.
* * *
Джордж продолжает купаться, как ни в чем не бывало. На все наши восторги и похвалы его храбрости он отвечает:
— Это самое обыкновенное дело, господа.
Он часто говорить о том, что обязан мне спасением своей жизни. По его мнению, если бы я не закричал, он непременно погиб бы.
Кроме купания, Джордж пристрастился к чтению. Он испросил разрешения пользоваться моей библиотекой и иногда даже читает у меня в кабинете.
Я его понимаю: в партере, действительно, такая жара, что никакое чтение там немыслимо. Я очень рад, что нашелся еще один человек, который оценил идею моего друга архитектора Гюи Смита.
* * *
Вчера мы на целый день уходили «за покупками». Вышли в семь утра и вернулись только к десяти вечера. Ездили целой компанией: мисс Мэри, оба Стивенса, Гюи Смит, несколько моих министров, я и даже Колльридж. Да, Колльридж. Он порядочно удивил нас всех, заявив, что он сопутствует нам в нашем путешествии. Он ужасный домосед, этот Колльридж. Наша экскурсия очень развлекла нас всех и мы решили от времени до времени повторять ее. Все мы очень жалели, что нас не сопровождал Джордж. У него было нечто вроде легкого недомогания и он предпочел остаться на берегу.
Спешу извиниться, милостивые государи. Я не объяснил вам еще, что значит ездить «за покупками». Еще раз простите — я стал необычайно рассеян. Говорят, это бывает со всеми влюбленными. Если это правда, то вы, конечно, извините меня.
Дело в том, что хотя на нашем острове находится колоссальный склад всевозможных запасов, начиная с предметов первой необходимости и кончая предметами роскоши, но, конечно, мы не можем считать себя обеспеченными на вечные времена. Максимум через семь лет многим наиболее употребляемым вещам придет конец. Хорошо, если к тому времени на континентах восстановятся нормальные условия жизни. Тогда, во первых, многие из нас покинуть остров, а во вторых, запасы, в случае необходимости, могут быть легко пополнены посылкой за ними на континент грузовой субмарины. Но ведь Бедлам может царствовать в мире не только семь, а и десять лет. С голода, конечно, мы и тогда не погибнем. Но многого необходимого у нас не будет.
И вот Стивенсу пришла блестящая мысль: выйти на линию пароходных рейсов, остановить какой-нибудь торговый пароход и попробовать купить у него что-либо. Все равно что. Лишь бы произвести опыт. Стивенс уверял нас при этом, что если мы заплатим золотом, то нам продадут все что угодно и в каком угодно количестве. Даже в том случае, если груз отправляется заказавшему его адресату, будь этим адресатом хоть одно из красных правительств.
Мне кажется, что Стивенс прав. Сейчас во всем мире позабыли не только о торговле на золото, но и вообще о том, как выглядит золотая монета. Мировая война, а потом воцарение Бедлама давно заменили золото астрономическими суммами бумажных миллиардов. И, конечно, какой капитан или какая судовая команда устоят перед блеском золотого кумира человечества?
Около часа дня мы достигли линии пароходных рейсов Сан-Франциско — Сидней, а около трех часов остановили сигналом огромный океанский пароход, шедший под флагом австралийской автономной республики. После поданных нами сигналов переполох, поднявшийся на палубе судна, понемногу улегся.
Мы подошли почти вплотную и Стивенс начал переговариваться в рупор с капитаном. Это был замечательный разговор.
— Что вы везете? — рычал снизу Стивенс.
— А вам какое дело? — послышался ответный рев.
— Такое, что мы хотим купить кое-что из ваших товаров, если они окажутся подходящими.
— Мы не продаем всяким встречным.
— Мы не всякие встречные, потому что расплачиваемся чистым золотом.
Среди столпившейся вдоль борта судна команды пробежал ропот изумления.
— Алло? — загрохотал сверху рупор. — Что вы сказали?
— Мы платим за товары чистым золотом.
Последовало минутное молчание. Видно было, как стоявшие на мостике люди совещались. Ответ немного удивил нас.
— Убирайтесь к черту! Во всем мире уже два года, как нет ни одной золотой монеты. Прекратите ваши глупые шутки и проваливайте. Не то я пощупаю вас из шестидюймовок. Слышите?
Стивенс вместо ответа снял свою фуражку и протянул ее мне. Я развязал бывший у меня в руках мешок и поток золотых монет посыпался, звеня и сверкая на солнце, в фуражку.
— Видите? — спросил Стивенс.
В ответ понеслись крики удивления. Когда капитану удалось водворить тишину, он сказал:
— А что вы хотите купить?
Его голос звучал теперь очень любезно. Очень. Смею вас уверить.
— А что у вас есть?
Капитан начал перечислять. Увы, его товар состоял, главным образом, из различных суррогатов, которыми несчастные обитатели континентов портили себе желудки за неимением лучшего.
— Этого нам не надо. Все это у нас есть, но только в натуральном виде.
Капитан обозлился.
— Да что вы, черт вас возьми, марсиане, что ли? И золото у них, и настоящие продукты…
Я сказал, что, строго говоря, мы действительно являемся обитателями другой планеты.
Вероятно, это подействовало на несговорчивого капитана. Он подумал и прокричал:
— Если вы, действительно, покупаете на золото, то у меня найдется для вас кое-что и получше.
И, помедлив для эффекта, он продолжал:
— У меня есть большая партия свежих ананасов и настоящего шампанского.
— Свежих ананасов и шампанского? Это подходящая вещь.
— Да, но дешево я их не уступлю. Я везу их по заказу очень высокопоставленных лиц.
— Идет. Мы платим золотом по дореволюционным ценам.
— Согласен, — ответил капитан.
— Тогда спускайте шлюпку и подымайте нас на борт. И имейте в виду: никаких предательств. Минные аппараты у нас наготове.
— Можете быть спокойны.
Через десять минут Стивенс и я в сопровождении двенадцати вооруженных людей стояли на палубе парохода. Пока мы расплачивались, партия ананасов и вина была погружена в шлюпки и они двинулись к «Плезиозавру».
Милостивые государи, я был растроган. Очень растроган. Я положительно не знаю, чем объяснить такое искреннее и сердечное расположение к нам экипажа судна. Эти добрые люди наперерыв предлагали купить у них то то, то другое. Они готовы были продать не только все товары, но и сам пароход. Даже самих себя, пожалуй. Повторяю — я был очень тронут. Но принимать слишком высокие жертвы — не в моей натуре.
Когда я, окруженный конвоем, протискивался назад к трапу, я заметил, что во всех глазах, смотревших на меня отовсюду, читалась истинная скорбь. Добрые, симпатичные люди!
Я уверен, что не будь у меня конвоя, а главное «Плезиозавра» с его минными аппаратами — экипаж этого судна с восторгом оставил бы меня погостить у себя подольше.
Но я никому не люблю быть в тягость. Знаю по опыту, что гости иногда надоедают.
С грустью в сердце я предпочел возвратиться на «Плезиозавр».
Милостивые государи, я сделал дорогую и ненужную покупку: шампанским всех марок у меня завалены погреба, а плантации ананасов на острове дают более чем обильный урожай. И все же я не оставил на пароходе ни одной бутылки, ни одного ананаса. Вы спросите — почему?
Потому что, когда миллионы людей умирают с голода или предаются каннибальству, то «высокопоставленные» лица могут посидеть без вина и экзотических фруктов.
Могут.
Назад: Глава XI
Дальше: Глава XIII