7
Плиоценовый человек. — Необыкновенные следы. — Керзон — путеводитель. — Волга. — Пещерный хищник. — Подвиг Эрти. — Стоянка первобытного человека. — Великан Мъмэм — ариец. — Николка в роли дипломата. — Братание с плиоценщиками. — Скальпель — лингвист. — Скальпель находит своих плиоценовых предков

…То был настоящий человек. Человек конца плиоценовой эпохи. Он упал, как гром на голову, красной молнией, разодравшей черную ночь. Его вид, поистине, был великолепен и ослепителен… Слабыми, хрупкими детьми стояли перед ним люди ХХ-го века…

Скальпель всегда считал себя экземпляром, по росту выдающимся среди своих современников; действительно, в нем было не меньше 170 сантиметров. Но чем казался он перед этим первобытным атлетом, которого рост заключал в себе целых 200 сантиметров, которому до сажени не хватало всего 3-х вершков?!

Он назвал себя гордо и непринужденно именем Мъмэм, скрестил на высокой груди покрытые желваками мышц руки и в свободной позе прислонился к стене. Его кожа, цвета красной меди, только местами была скрыта под густой растительностью, под черным волнистым покровом — на груди, в паху, на внешней поверхности рук, бедер, голеней и на пояснице. Он был слишком юн, чтобы иметь бороду и баки, — здесь у него кудрявился пушок, как и на всей, свободной от волос, поверхности тела.

Его бицепсы выпирали, как перекрученные узлами канаты, предплечье состояло из отдельных бугроватых тяжей, сходившихся в мощной кисти; дельтовидные мышцы выпуклыми треугольниками лежали на плечах. Но он отнюдь не имел громоздкого вида древнегреческого героя Геркулеса. Его стан был сух и изящен и, хотя четырехглавые мышцы на бедрах казались несколько тяжелыми, — длинные голени отличались легкостью, какая бывает только у неутомимых бегунов, а икроножные мышцы на них не выдавались узловатыми буграми. Это был настоящий человек конца плиоценовой эпохи… Николка не без зависти рассматривал богатырскую мускулатуру его, приобретенную не спортом и занятиями с гирями, а тяжелым повседневным трудом в суровой обстановке борьбы за существование. Скальпеля поражало другое в юном первобытнике.

На широких плечах покоилась гордо взброшенная голова, ее размеры превышали размеры головы культурного человека! Конечно, на глаз трудно было определить объем этого длинного и широкого черепа, но ученый медик готов был поклясться чем угодно, что он вмещал в себя не меньше 2000 куб. сантиметров мозга… Столь же замечательно, как и голова, было лицо. Широкий лоб, посредине выпуклый; длинные миндалевидные глаза, близко подходившие к переносице; узкий орлиный нос; мало выдающиеся надбровные дуги и треугольный подбородок, выступавший вперед с упорством и решимостью.

— Ба! Да это Кроманьонец! — воскликнул медик, делая шаг вперед. — Кроманьонец, но не тот, которого описал нам в свое время ученый Брока. Этот более первобытен и соответственно более могуч…

Он сделал шаг вперед. В это время… но здесь необходимо описать пропущенное…

После того, как Малыш-мастодонт превратил несчастного носорога в колоссальную отбивную котлету, друзья выслушали очередную лекцию д-ра Скальпеля и, укрепив расшатанный во время погони балдахин, не спеша тронулись по направлению к лесу. Хотя они не спешили, оживленный разговор (в нем принимали участие все, даже Эрти, даже Малыш и Керзон) сделал им путь незаметным. Первобытный лес, с жутким видом которого они уже освоились, но которого все же, по мере возможности, они избегали всем сердцем, принял их доброжелательно в свою тенистую прохладу. Эта доброжелательность выявилась в поведении Керзона, радостным лаем, — не в пример обыкновению, — наполнившего мрачные сырые своды.

— Что это с ним? — удивлялся Николка. — Будто собаке знакома эта местность?

— Собака чует человека, — предсказал Скальпель, — и она знает его, как друга. Это я вам говорил прежде, повторю и сейчас…

— Благодарю вас, вы уже повторили, — посмеялся Николка.

— Шутки в сторону, — серьезно сказал Скальпель, шагавший теперь рядом с Николкой, потому что в балдахине стало опасно сидеть из-за низкорослости деревьев и потому что балдахин был сложен.

— С некоторых пор, — продолжал он, — я не особенно стремлюсь к встрече с первобытниками… Уж очень они грубы и невоспитанны.

— Стой, мастодонт!.. Стой!.. Обрасти мхом, или я тебя убью!! — Так внезапно вскричал медик и совершил подвиг, никогда ранее с ним не случавшийся и не повторяемый впоследствии: он своими близорукими глазами обнаружил след, похожий на след человека; мастодонт чуть было не расплющил его колоннообразной ногой.

На влажной голой почве выступали: ясно выраженная пятка, внутреннее ребро ступни и пять пальцев, из которых большой был отставлен в сторону.

Николка по очереди предположил:

— Медведь?

— Орангутан?

— Шимпанзе?

На все три предположения Скальпель отрицательно махнул головой, потом глубоко вдохнул воздух, так же выдохнул его и жутким шепотом сказал:

— Че-ло-век…

— Хорош человек! — без всякой жути воскликнул Николка. — Человек, которого ступня равняется чуть ли не двум моим?!

— Вы ничего не понимаете! Это человек! — уперся Скальпель. — Приготовьтесь к встрече…

С ним нельзя было спорить: он, не приводя никаких доказательств и объяснений, твердил упрямо одно и то же.

— Голословное ваше утверждение, — сказал Николка и не пожелал больше интересоваться загадочным следом.

Подбежал на шум Эрти, стрелявший из лука лягушек. Нагнулся над следом, припал носом к земле, вскочил… и — не то с радостью, не то с боязнью — завопил:

— Фраар! Фраар! Фраар!

— Что я вам говорил?! — торжествующе сказал Скальпель, и Николка сдался, так как на языке Эрти слово «фраар» означало «брат» или вообще «человек». «Брат» — очень древнее слово: по-санскритски оно произносится как «братар», по-латыни — «фратер», по-немецки — «брудэр», по-французски — «фрэр», по-армянски — «ех-пайр» и на большинстве индоевропейских языков оно более или менее сходно. Первобытный язык Эрти объединял все эти слова своим «фраар».

Порешив на том, что необходима сугубая осторожность, друзья двинулись дальше. День стоял на исходе, лес бурлил хищными головами махайродусов, львов, тигров, волков и гиен, а у них не было еще места для ночного убежища. Весь караван сбился около мастодонта, неустрашимо размахивающего хоботом.

— Что за чертовщина?! — недоумевал боязливо Скальпель. — Почему здесь так много зверья?

И через минуту.

— А-а-а, догадываюсь: оно бежало от зимы и уперлось в Волгу. Мы тоже упремся…

Ночевать под открытым небом, в дебрях, наполненных голодными хищниками, даже под защитой огня и мастодонта, представляло смертельную опасность. Исходя из этих соображений, Николка через Эрти, говорившего по-собачьи совершенно свободно, дал Керзону задание до захода солнца найти укромное место для ночевки. Керзон не в первый раз исполнял такого рода задания, но никогда еще он не вел караван так легко и уверенно, как в этот раз, и никогда не выражал такого телячьего восторга, как выражал теперь, несясь зигзагами вперед и с радостным визгом обнюхивая на пути встречные корни и стволы.

— Черт его… — бурчал Скальпель. — Он заведет нас в какое-нибудь собачье логово…

Солнце садилось. Кровавые пятна — отсветы облачного заката — легли на сырую землю, выстланную в несколько слоев черной перегнившей листвой. Корявые, с северной стороны поросшие седым мхом, приземистые деревья с каждым шагом напирали гуще и гуще. В непроходимую глушь вел Керзон путешественников; хищное зверье плотным кольцом, — правда, державшимся на почтительном отдалении, — неотступно следовало за ними. Но это не смущало собаку: присутствие несокрушимого ничем гиганта мастодонта и младшего двуногого с палкой, изрыгавшей огонь и гром, обеспечивали ей бодрость духа и неустрашимость. С значительно меньшей бодростью шли двуногие и Живчик.

Спустя час после быстрого перехода по лесу через поредевшие вдруг деревья блеснула яркая гладь вод, — от ветроносного заката она горела багрянцем. Собака еще уверенней и еще радостней побежала вперед. Она привела приятелей к обрыву, над которым великаны-дубы беспомощно развесили узловатые лапы корней. Внизу, саженях в двадцати по откосу, отлого сбегал к воде песчаный берег, заваленный отрывами скал, — какая-то разбушевавшаяся стихия разбросала их в хаотическом беспорядке.

— Вот и уперлись. — грустно сказал Скальпель. — Это — Волга. Волга-матушка!..

— Дей-стви-тельно… — недоверчиво протянул Николка.

— Хороша матушка, когда ей не видно ни конца, ни края…

— Вы забываете, друг мой, — с той же грустью начал повествовать Скальпель, — забываете, что в конце третичного периода, т. е. как раз в плиоцене, Черное море было еще соединено с Каспийским, и эти два моря занимали гораздо большую территорию, чем та, которая нарисована в учебниках географии ХХ-го века. И Волга тогда была многоводней, т. е. шире. Впадала она в соединенные моря значительно выше, приблизительно у южного конца Приволжских возвышенностей… Здесь, по всей вероятности, мы и находимся. Интересно узнать вкус воды, я думаю, что она — горько-соленая…

Керзон не стал дожидаться конца ученой речи. Убедившись, что его друзья и покровители не особенно удручены подавляющим видом безграничных вод, он лаем пригласил их следовать за собой дальше. Широкая тропа — звери ли, люди ли ее протоптали? — извиваясь взад и вперед, уступами шла вниз с обрыва. Песчаный берег занимал полосу в четверть километра вдоль линии воды. Но не к воде привела собака караван.

— Пещера! — констатировал довольный Скальпель.

— Должно быть, порядочная, — присовокупил Николка.

В обрыве, на расстоянии сажени от песка, зияло черное отверстие. Собака, в движениях хвоста обнаруживая странное волнение, поскакала к этому отверстию и вдруг за два-три шага до него стала, как вкопанная, и вздыбила загривок, ворча разочарованно и зло.

Николка и Эрти натянули луки. Мастодонт, зная хорошо свои обязанности, выдвинулся вперед… Из черной дыры вырвался оглушительный рев, — потревоженный на отдыхе пещерный лев подал свой протест. Даже мастодонт дрогнул при этих звуках, собака же без колебаний попятилась назад.

Еще один бросок яростно-грустного рева, и кудлатая голова, с огромными желтыми глазами, выставилась из пещеры.

— Не надо стрелять, — посоветовал Скальпель, благоразумно укрываясь за мастодонтом, — может, он так уйдет.

Николка и не хотел стрелять, но Эрти… В маленьком человечке вдруг вспыхнули мстительные чувства, заговорила кровь предков и родичей, находивших свою смерть под стальными крючьями пещерных хищников. Кроме того, слишком соблазняла легкая возможность испробовать на настоящем звере диковинную игрушку — лук, подарок Николки. До сих пор он стрелял только в птиц, сурков и лягушек; на них, правда, наметался его глаз, но разве это звери? Эрти стоял в нескольких шагах от кудлатой морды, оторопевшей несколько при виде многочисленности врага и необычайности его состава. Эрти ждал одного небольшого поворота кудлатой морды…

Пещерный хищник, мерцая желтыми глазами, раздумывал. Перед людьми и собакой он не чувствовал ни малейшего страха^- одного, двух ударов лапы вполне достаточно было для того, чтобы из движущихся предметов сделать их навек неподвижными; лошадь же представлялась ему всегда лакомым куском. Только трубящая бесстрашно образина с длинными бивнями наводила некоторое замешательство. Чего хотел от него добродушный гигант, которого ни лев, ни медведь, ни махайродус никогда даже не задевают?..

Мастодонт трубил. Лев стал понимать смысл этого трубения: его просили убраться из пещеры… Наглое требование… Лев размышлял, обводя фосфоресцирующими глазами странную группу.

— Лучше нам его не трогать! — крикнул Скальпель из-под брюха мастодонта. — Ну его к черту: он такой сердитый… Изуродует еще Малыша…

Услышав свое имя, мастодонт решил, что его поощряют к нападению. Он сделал шаг вперед, чуть не задавив Скальпеля, и затрубил еще настойчивее. В этот момент дрогнуло сердце у маленького Эрти: лев повернулся к нему… Свистнула стрелка… Ахнул Скальпель. Пористый нос пещерного хищника украсился оперенной палочкой… Эрти знал, где более всего уязвимы клыкастые звери.

Голова — как провалилась в бездну… Посыпались с обрыва камешки и глина, сотрясенные взрывом неистового рева: хищник катался в пещере в приступе невыносимой боли…

Эрти, успевший заложить вторую стрелку, весело блестел глазенками и лопотал что-то весьма горделивое…

Но вечер надвигался, меркли краски на небе и в воде, потянул пронизывающий ветер, а пещерный обитатель, испуская громовые стенания, не освобождал занятой им квартиры.

— Ну-ка, примусь за него я, — сказал Николка.

При помощи кремня и железного колчедана (патентованная зажигалка его давно не работала) он добыл огня; древесные опилки, хорошо высушенные и слегка обугленные, служили ему при этом трутом. Малыш набрал сухого дерева, и вскоре в сотне шагов от пещеры пылал костер. Выбрав большую головешку, горевшую с одного конца, Николка с нею в одной руке, в другой — с винтовкой, подъехал на Живчике к отверстию в обрыве. Взмахнул головешкой и… пещерный хищник получил освещение в квартиру…

Ждать выражения признательности за свою любезность Николка не стал, — Живчик помчался карьером к костру…

Через несколько секунд выскочил из пещеры обожженный зверь. Завидя убегающих, он пустился за ними в погоню, но его сразу остановил сорвавшийся навстречу ему мастодонт. Принять поражение в третий раз лев не пожелал. Как провинившаяся собака, с поджатым хвостом и опущенной головой он бросился наутек.

Пещера была свободна. Неутомимый исследователь Скальпель тотчас же принялся изучать ее при свете огня. Но прежде всего в пещере побывала собака. Выскочив оттуда через минуту, она опустилась на задние лапы, подняла морду к лесу и заскулила.

— Кого-то нет, кого-то жаль… — в тон ей запел Николка.

Скальпель подтвердил шутливые слова его, найдя в пещере знаки недавнего присутствия людей: на полу валялись кости животных, расколотые и отбитые камнем, множество кремневых осколков и поделок, вроде неуклюжих топоров, ножей, скребниц и т. п. Следов огня не было.

— Здесь свободно могла поместиться целая орда, — сказал тревожно Скальпель, — орда человек в 50… Они ушли недавно, может быть, в недалекую экспедицию… Как вы думаете, Къоль, они не могут вернуться?

Николка откровенно захохотал, — ученый медик сконфузился и обиделся:

— Вы думаете, это я почему спрашиваю? Боюсь, что ли?.. Ничего подобного. Чисто академически… И нечего драть глотку. Вы только и ищете повода посмеяться над почтенным человеком…

Путешественники провели в пещере ночь, — никто их не потревожил; на следующий день — также спокойно, и только на второй день, рано утром, произошла небольшая интервенция в их мирную жизнь со стороны бывших обитателей пещеры.

Заря, по обыкновению, заведенному из миллионолетий, и в то памятное утро занималась на востоке, золотя раскинувшееся на десятки километров шлифованное стекло вод. Уже никто не спал, кроме маленького Эрти. Все были на ногах и за работой. Кончали возведение каменной ограды вокруг площади, метров в 300 квадратных, примыкавшей к пещере. Друзьям все-таки пришлось устраиваться на зиму: перебираться через безбрежную, казалось, реку (вода — не горько-соленая, а чуть-чуть солоноватая, — значит, река!), идти на это рискованное предприятие могла заставить их лишь крайняя необходимость. Такой необходимости пока не было… Каменная ограда предназначалась для затруднения подхода к пещере и для того, чтобы Живчик, Керзон и Малыш могли спокойно проводить свои ночи, находясь вне пещеры. В это утро им оставалось немногое: водрузить столбы в месте, оставленном для них, и повесить ворота.

Николка напевал, Скальпель посвистывал, когда рычание Керзона показало, что не все обстоит благополучно. Друзья поднялись с песка, где в это время они занимались сколачиванием ворот, и едва успели посторониться, как через прорыв в стене мимо них промчался раненый олень. Он находился, очевидно, в смертельном ужасе, если сам забежал в огороженное пространство. Приказав Керзону не трогаться с места, Скальпель и Николка поспешили к входу, чтобы загородить собой единственное место, через которое олень мог бы уйти обратно. Одержимые чревоугодием, в этот момент они совершенно упустили из внимания, что в плиоцене, кроме них, могли водиться и другие любители оленьего мяса. Николка повалился направо, Скальпель — налево, сотрясенные сзади чьей-то могучей дланью. Керзон залился бешеным лаем… Посреди двора с кремневым топором в руке, в гордо-настороженной позе стоял красный великан с миндалевидным разрезом глаз. Керзон бесился от восторга долгожданной встречи — он и кидался на грудь к застывшему статуей великану, и припадал к земле, визжа и стеная, и носился по двору, словно ужаленный тарантулом, и лез целоваться к остолбеневшим друзьям, к ухмылявшемуся мастодонту, к развеселившемуся Живчику…

— Мъмэм, — небрежно уронил красный великан и показал на оленя, забившегося в угол между стеной и мастодонтом, и на себя.

— Мъмэм, — еще раз повторил он и, непринужденно сойдя с места, прислонился спиной к каменной ограде, где и остался стоять, скрестив на груди покрытые желваками мышц руки. Собака продолжала лезть к нему, он ее сурово отпихнул ногой.

— Ба! Да это Кроманьонец, — воскликнул пораженный чудесным явлением Скальпель и сделал шаг вперед. — Кроманьонец, но не тот, которого описал нам ученый Брока. Этот более первобытен и, соответственно, более могуч.

Он сделал еще шаг по направлению к великану. В это время Николка, испугавшись за его нетактичность, сам выступил вперед.

— Стойте смирно! — сказал он строго. — Вы уже однажды испортили все дело, теперь дайте я…

— Ну, портьте, портьте, — живо и ехидно согласился Скальпель. — Я только хотел посмотреть, как у него расположены зубы и не похожи ли они на обезьяньи. Ничего, я успею. Пожалуйста, портьте…

Минута была слишком ответственной, чтобы вступать с ехидным медиком в пререкания: великан не без основания чувствовал себя непринужденно. Один только близорукий Скальпель не видел, что вся стена вокруг двора была усеяна лохматыми головами и красными физиономиями; они то скрывались, то появлялись вновь.

— Ждут от этого молодца сигнала, — с внезапной жутью сообразил Николка.

Стараясь ступать твердо и не глядеть на фатальную стену, он приблизился на три шага к великану. Тот с нескрываемым интересом из-под полуопущенных век наблюдал двор, наполненный необыкновенными предметами и живыми существами. Приближение коричневого заставило его прервать наблюдение и остановить пристальный взор голубых глаз на подходившем.

«Ну и мускулатура!» — с восхищением и некоторой робостью думал Николка, мучительно отыскивая в мозгу то слово, которое завоевало бы ему доверие великана. Прежде всего нужно было улыбнуться. Николка это сделал. У великана в ответ дрогнули губы. Как на зло, ни одного подходящего слова не вспоминалось. Вертелись на языке глупые слова: «здравствуй», «как поживаете», «что новенького»…

Николка продолжал улыбаться, храня драматическое безмолвие. Скальпель пессимистически опустился на песок, устав стоять. Керзон сел на задние лапы, заняв позицию между Николкой и Мъмэмом, и изредка повизгивал, умиротворяюще поглядывая то на того, то на другого. Равнодушный Малыш обнюхивал прижавшегося к нему доверчиво оленя.

— Ну, — не вытерпел Скальпель, — проглотили язык-то?..

— Идиотское положение, — пыхтел Николка. — Что я ему скажу, коли он по-нашему ни бельмеса не смыслит? Сказать ему «жур-жур», или показать «черную ночь», но ведь это же глупо!..

— Спляшите что-нибудь, — невинно посоветовал Скальпель, — а я спою…

«Фраар! — пришло, наконец, к Николке нужное слово. — Фраар, и никаких гвоздей…»

Он ударил себя более чем демонстративно кулаком в грудь и, стараясь подражать в произношении малышу Эрти, вымолвил ожесточенно:

— Фраар!..

Великан вздрогнул и открыл вовсю голубые глаза. Тогда Николка, перстом тыча в Скальпеля, Малыша, Керзона и Живчика, поспешил заверить его, что все они ни больше ни меньше как «фраары».

— Вы б еще вон то бревно назвали фрааром, — недовольно буркнул Скальпель, обидевшись, что его поставили на одну доску с собакой и лошадью.

Великан разжал скрещенные руки и отошел от стены.

— Фраар? — вопросительно кинул он.

— Фраар, и никаких гвоздей! — категорически подтвердил Николка. — Хочешь, я тебе что-нибудь подарю?..

Его взгляд упал на лежавший подле него остро отточенный топор, но взять его было опасно: «детина-то большой, а может, глупый; еще не так поймет, как надо».

Краснокожий дикарь подошел вплотную и оказался выше Николки чуть ли не на полторы головы. Могучие руки опустились фабзавуку на плечи, орлиный нос склонился к самому лицу. Затем великан просто-напросто обнюхал по-звериному и голову и лицо назвавшегося братом человека.

Скальпель не удержался от язвительного предложения:

— Повернитесь к нему другой стороной, Къоль…

Из проказливости фабзавук готов был исполнить совет почтенного друга, но, вспомнив об ответственности минуты, удержался. Найдя, что с точки зрения первобытной этики будет вполне естественным на звериное приветствие ответить тем же, он поднялся на носках, положил руки на твердые, как железо, плечи первобытника («к нам бы его на физкультуру!») и, в свою очередь, обнюхал ему лицо.

— Теперь попрыгайте друг около друга, — издевался медик, — жаль, что у вас хвостов нет…

Заметив, что великан, удовлетворившись знакомством с Николкой, направляется к нему, он вскочил на ноги.

— Я поздороваюсь с ним по-человечески, — сказал ученый медик, — я не собака.

Он протянул руку навстречу великану, но тот остановился в недоумении и крепко прижал к телу кремневый топор.

— Вы неправильно меня поняли, мой друг, — любезно улыбаясь, молвил Скальпель. — Топоров у нас самих сколько хочешь, да получше ваших… Вон, например, видели?..

— Он указал на железный топор.

Первобытник давно заметил этот странный для него блестящий предмет. Теперь, поняв жест медика как разрешение, он забыл о первом своем намерении и, напряженно ступая, подошел к топору. «Момент для подарка созрел», — подумал Николка и, подняв топор, протянул его красному великану. Тот робко дотронулся до сверкающего металла.

— Пойдем-ка, — пригласил его Николка, — я тебе кое-что покажу…

Подойдя к трехвершковому бревну, он с трех ударов перерубил его пополам.

У великана засверкали глаза.

— На, — сказал Николка и протянул ему топор.

— Мъмэм-фраар! Мъмэм-фраар!.. — буйно заликовал великан, бросая свое первобытное оружие на песок и осторожно, как хрустальную вещичку, принимая железный топор.

— Мъмэм — фраар Къоль и Ффель, — поправил его Николка, указывая на себя и на ученого медика. С такой поправкой приплясывающий дикарь согласился сразу.

Тут произошло непредвиденное: лохматые головы на стене, хором взвопя «фраар», полезли во двор — каждому лестно было получить такой же подарок.

Скальпель обомлел, вспомнив первое свое знакомство с первобытниками; мастодонт угрожающе выступил из- за угла.

Краснокожие дикари — ровным счетом 20 человек — попятились обратно к стене при выступлении гиганта.

— Малыш, смирно! — крикнул Николка, испугавшись при мысли, что начинается побоище.

Мастодонт послушно отступил в угол, и дикари рассыпным строем окружили приятелей, продолжая изливаться в братских чувствах и спеша совершить с ними церемониал обнюхивания. Николка без возражений принимал это, Скальпель, сокрушенно махнув рукой, в конце концов, тоже принужден был обнюхать каждого.

— Через год, через два мы забегаем на четвереньках, — бормотал он.

Пока на дворе происходило знакомство людей XX века с людьми плиоцена, в воротах незаконченной ограды происходило то же самое между стаей собак, прибывших вслед за первобытниками, и Керзоном. Но у Керзона там нашлось много старых друзей, в отличие от людей, что не помешало ему, однако, тотчас же погрызться с двумя-тремя кобелями.

Когда схлынула волна приветствий и заверений в дружбе, приятели увидели себя в окружении рассевшихся на песке дикарей. Голубые глаза горели упрямым ожиданием чего-то, ожидание это адресовалось всецело к Скальпелю и Николке.

— Раздать им, что ли, топоры? — спросил смущенный почему-то Николка.

— По-моему, сначала митинг… — комично-серьезно предложил Скальпель, а потом, заметив сердитый огонек в глазах друга, закончил вполне серьезно: — Нужно их накормить, вот что. Они глядят на нас и на оленя с лошадью.

Он был прав на этот раз. Топоры, несомненно, интересовали краснокожих, но еще более интересовало их бродившее по двору живое мясо. Не дождавшись инициативы со стороны недогадливых хозяев двора, вскочил на ноги Мъмэм. Воинственно размахивая новым топором, он прыгнул в сторону Живчика. За ним устремилась стая собак.

— О! Это мне не нравится, — сказал Николка.

Но ему не удалось выступить в защиту своего четвероногого друга, это сделал мастодонт. Он загнал Живчика в угол, где находился трепетавший всем телом олень, и загородил его массивным своим задом. Перед таким афронтом красный богатырь стал в полной растерянности. Собаки ворча отступили к воротам.

Из крута выскочил Николка:

— Идем, Мъмэм. Я тебе дам мяса…

Он привел великана к пещере и знаками показал ему, что надо лезть внутрь. Великан отказался: он чуял там присутствие живого существа и запах хищника. Николка полез один. В пещере от него испуганно шарахнулся маленький Эрти. Он плакал, приговаривая:

— Мъэрти чам-чам не… Мъэрти чам-чам не…

— Да никто тебя и не собирается шамать, — рассмеялся Николка. — Я за мясом пришел, а не за тобой.

— Мса чам-чам, Мъэрти не… — убеждая кого-то, проговорил малец и заученным движением вскарабкался на Николкины плечи. Фабзавук рассчитывал без помощи Мъмэма выволочить из пещеры тушу убитого накануне быка, но оседланный, он этого уже не мог сделать. Потребовалась помощь. Он окликнул Мъмэма.

Осторожный дикарь только тогда полез в пещеру, когда голова Николки, с другой головой поверх нее, показалась из отверстия.

— Мъэрти? — пораженный, воскликнул дикарь и даже попятился. — Мъэрти жи?..

— Жив! Жив! — вместо оробевшего малыша ответил Николка. — А ты ползи-ка сюда, помочь надо.

Мъмэм, увидев своего знакомого (или, может быть, одноплеменника) живым и невредимым, моментально выбросил из головы «мса», за которым пришел. Улыбаясь во весь рот, но не доверяя зрению, он нежно прикоснулся к груди малыша:

— Мъэрти — ръбанък прия…

— Ну да, ребенок, и ребенок, несомненно, приятный… — Николка, озабоченный мыслью об оставленном среди орды Скальпеле (а со двора доносились буйные крики), поддерживал разговор исключительно для того, чтобы не оскорбить как-нибудь гостя.

— Идем-ка за мясом, — все-таки поторопил он его.

— Йе, мса!.. — вспомнил дикарь и, пошевелив чуткими ноздрями, безошибочно направился в темный угол, где лежала свежая туша. Склонившись над ней, он вымолвил новое слово: — Го?..

— Не го, а говядина, — поправил его Николка, удивленный сам сверх меры своим великолепным пониманием первобытного языка. Он ведь того не знал, что перед ним находился древнейший представитель индоевропейской расы, что язык краснокожего дикаря объединяет в себе многие языки, которые в век Николки стали столь непохожими друг на друга; что славянский язык, как язык народа, осевшего ближе всех к своей первобытной родине — Азии, сохранил поэтому более других языков свою первобытность, и нет ничего удивительного, что Николка с такой легкостью ориентировался в речи Мъмэма. Фабзавук не знал этих тонкостей, отмеченных в примечании; не мудрствуя лукаво, он принимал своего краснокожего гостя за косноязычного, не договаривающего слов вследствие какого-либо дефекта во рту, и поэтому считал нужным поправлять его на каждом слове.

— Ии, — сказал Мъмэм, спустив двадцатипудовую тушу вниз и взвалив ее на свои плечи с легкостью, лишний раз подчеркнувшей его чудовищную силу.

— Идем, — сказал Николка, и новоиспеченные приятели, за недостатком слов, мило улыбаясь друг другу, пошли.

Скальпель, оставшись наедине с 19-ю дикарями, не сидел праздно. Не теряя драгоценного времени и не упуская момента (Николки нет, значит, действуй!), он прежде всего ловким профессиональным приемом открыл рот у ближайшего дикаря («Минуточку, спокойно!») и пытливым оком заглянул внутрь. Обезьяньих зубов там не было и следа. Это открытие успокоило его в одном направлении, в другом — взволновало. Он довольно рассмеялся, потирая руки, рассмеялись вслед за ним и дикари. Они сдвинулись плотней вокруг забавного человечка, а тот, ободренный вниманием, приступил немедленно к дальнейшим научным изысканиям. Взял у обследованного дикаря его вооружение — громадную челюсть пещерного медведя и безмолвно приставил к ней палец: как это, мол, называется?

— Асть рркша, — был немедленный ответ.

— Асть! Асть! — подтвердили все дикари, а один, имевший в руке кремневый нож, поспешил назвать и его:

— Азз…

— Подождите, вас не спрашивают, — осадил его медик, любивший во всем порядок. Он вынул из своего передничка записную книжку и внес туда первые два слова человека времен плиоцена (лексикон Эрти медик не принимал во внимание, находя его ребяческим).

— Асть рркша, — соображал Скальпель. — Асть — это, несомненно, кость: похоже и на русское соответствующее слово, и на латинское «ос». Рркша, конечно, — медведь. По всей вероятности, звукоподражательное… Ах, как жаль, что я не знаю санскритского… Ну, теперь говорите, как ваш нож называется?

— Азз… — с готовностью повторил второй дикарь.

— Очень приятно. Он у вас каменный?

— Азз. Къма…

Дикари бесцеремонно облокотились на плечи Скальпеля, смотрели ему через голову, на странную тонкую палочку, из-под которой на белом листике рождались черные неподвижные букашки; нюхали записную книжку и даже пробовали ее на вкус. Медик не смущался обстановкой.

— Азз — звукоподражательное, — рассуждал он и записывал, — воспроизводит звук резки, отсюда и наш «нож» и латинское «энзис». Къма — это уже более старое слово: с камнем, как оружием, человек давно знаком. Возможно, что и оно некогда воспроизводило какой-нибудь звук, теперь, под наслоением времен, его, конечно, не узнать. Но приятно то, что это «кьма» походит на наш «камень» и еще на церковнославянское «каму», на литовское «акму», на греческое «акмон». Интересно, как оно звучит по-санскритски?. И еще интересней, кого это я перед собой вижу. Неужели старинных предков индоевропейской расы?! Ну-с, а это что такое, друг мой?

Дикарь, имевший в качестве оружия рог быка, надетый на палку, с удовольствием ответил:

— Кърн…

— Понятно, — сказал Скальпель, записывая, — неблагозвучно и неизвестно, почему так названо, но во всяком случае походит на латинское «корну», что значит «рог», и на русское «корень». Между рогом и корнем, без сомнения, некоторое внешнее сходство есть… Учили меня, дурака, 15 лет, а санскритскому не выучили. Ну, да ладно… Что у вас еще, молодой человек?

Спрошенный нетерпеливо вертел над головой самой обыкновенной дубинкой, к которой для красоты или еще для чего был приделан длинный клык махайродуса. Дубинка гудела, и дикарь гудел:

— Крррът…

— Так и называется?! — усомнился Скальпель.

— Крррът, — серьезно повторил дикарь и мигом сунул нос в записную книжку, по которой забегал проворный карандаш.

— Крррът, — записывал медик и размышлял. — Похоже на русское «кортик» и на славянское «корд»; вообще, видимо, метательное оружие… Странно. Они говорят какими-то корнями слов и, преимущественно, звукоподражательно: крр… летит палица и рвет воздух, т… ударяется в живое тело… Надо узнать, как они себя называют, — подумал медик, и у него блеснула мысль, от которой захватило дыхание. Он остановил свои производственные расспросы и перешел на другое. Указал на мастодонта.

— Ду-ду… — согласно ответила орда.

— Ладно, пускай так, — сказал медик. — Признаться, я думал, что это ребяческое название… Ну, а Керзона как вы назовете? — Он указал на собаку.

— Кьъан… — ответила орда.

— Отлично, — воскликнул медик и про себя отметил: по латыни «канис», по-немецки «хунд», по-санскритски, — черт его знает… — А Живчика?

— Акьву…

— Здорово, — подумал вслух медик, — по-латыни «эквус», по-гречески «гиппос», по-славянски «кънь».— И он перешел на главное, что у него крепко засело в мозгу:

— Ну, а вот вы все: ты, ты, ты, ты, ты… вообще все, как вы все называетесь?

Сначала ему в ответ посыпались разные названия: орда не поняла вопроса, а яснее он никак не мог сказать.

Один назвал себя — Гух, другой — Вырк, третий — Ург, четвертый — Оджя… Все 19 человек спешили назвать себя.

— Нет! Нет! Нет! — перекричал всех Скальпель. — Нация-то ваша какая? Раса? Племя? Или как это по-вашему, черт побери!.. Ну, вообще все?!..

Он отчаянно и выразительно жестикулировал, будто собирал всех дикарей воедино и бросал их в сторону от животных и от себя.

Дикари вдруг замолчали, а потом один произнес неуверенно:

— Арийя!..

Скальпель вздрогнул и побледнел. Тогда закричали все, поднимаясь почему-то с песка и напыживая грудь:

— Арийя! Арийя! Арийя!..

— Черт вас подери!.. — прошептал медик, взволнованно сопя носом. — Ведь я тоже ариец! Вся великая семья индоевропейских народов: и немцы, и русские, и поляки, и греки, и литовцы, и итальянцы, и французы, и армяне… все, все, все происходят от арийского корня… Значит, во мне струится ваша богатырская кровь, а в вас мирно живут друг с другом и немцы, и французы, и русские, и многие другие… все те, которые так ожесточенно грызутся теперь между собой… Николка! Николка! Коля! Идите-ка скорей сюда!.. Ну — открытие! Бот это открытие! Серьезнейший момент в моей жизни!..

Покрытый испариной, красный и взъерошенный — Скальпель отдувался, подавленный открытием, отдувался на потеху первобытникам, не учитывавшим «всей серьезности» момента, когда Николка с Эрти на плечах и в сопровождении великана Мъмэма, навьюченного тушей, подходили к нему.

— Слушайте! — крикнул Скальпель и поднял палец к небу. — Мы с вами…

Взревел Керзон, безумствуя… Грохнулось тяжелое тело во двор, за ним второе. С обрыва посыпались камни, песок, глина… Пещерный лев, в сопровождении юной подруги, вернулся отомстить за свое выселение и отобрать логово для любви. Он выбрал удачный момент: гигант Ду-ду ушел на прогулку и вслед за ним исчезли куда-то собаки, кроме Керзона.