Ван с Несбитом возвращаются в лагерь, а мы с Габиэлем отправляемся на пробежку. Я спрашиваю его:

– Ты переживаешь из-за того, что Ван отдала твою половинку амулета?

– Нет, конечно. Я же сам отдал его ей в обмен на ее помощь, в благодарность за то, что она спасла мне жизнь. Пусть делает с ним что хочет. К тому же я ведь говорил тебе, Натан: меня больше не интересуют эти штуки. Да и никогда особенно не интересовали.

– И как, по-твоему, отправляться мне за этим амулетом или нет?

– Я как раз думаю об этом.

Я тоже. Познакомиться с Леджер, конечно, хочется, да и амулет меня тоже интересует, но отвлечься на них – значит, отказаться от поисков Анна-Лизы. Хотя я уже начинаю понимать – точнее, принимать то, что понял еще несколько недель назад – Анна-Лиза скрылась, ее здесь нет. И она может оказаться где угодно.

Пару часов мы бегаем, потом возвращаемся в лагерь. Греторекс, Ван и Несбит заняты с Донной, и мы присоединяемся к ним. Несбит держит Донну, а та выглядит так, точно вот-вот отключится.

На земле стоит одна из каменных чашек Ван с остатками какого-то снадобья. Зелья правды, наверное.

Ван бросает взгляд на меня, потом снова поворачивается к Донне и спрашивает:

– Зачем ты хочешь вступить в Альянс?

– Там я смогу делать добро, – Донна едва ворочает языком, как пьяная.

– Какое добро?

– Убивать плохих парней.

– Кто плохие парни?

– Те, что творят зло, нехорошие.

– Но кто они? Назови хотя бы одного.

– Плохие парни. – Донна, похоже, сейчас уснет.

Ван настаивает:

– Охотники плохие?

– Они убивают членов Альянса.

– Да, но они плохие или нет?

– Они связали мне руки, заткнули кляпом рот и морили меня голодом. – Тут ее взгляд ненадолго фокусируется на мне, и она добавляет: – Он их убил.

– Ты знаешь его имя? – Ван показывает на меня.

– Натан. А еще Фредди.

Ван смотрит на меня, выразительно подняв брови.

– Фредди?

Я киваю.

– Натан плохой парень?

– Он убивал Охотников.

– Поэтому он плохой или хороший?

– Все говорят, что плохой.

– А что ты скажешь?

– Он отдал мне весь шоколад.

Ван раздувает щеки. Вид у нее усталый.

– Ты шпионка?

– Нет.

– Убийца?

– Я хочу убивать плохих парней.

– Кто плохие парни?

– Те, что творят зло, они плохие.

Мне почему-то кажется, что они уже давно топчутся на одном месте, и я решаю уйти: пусть переливают из пустого в порожнее без меня.

Позже я спрашиваю у Ван, как все прошло. Она встряхивает головой.

– Трудно. Для идеального результата надо, чтобы зелье было сварено на заказ, так сказать, по индивидуальной мерке клиента. А я пользовалась общим рецептом, но даже с ним она должна была говорить только правду.

– Ну? И какой твой вывод?

– Мне не понравилось, что все ее ответы были какие-то однотипные. Честные, но не открытые. Однако судить пока рано. Надо сварить зелье специально для нее.

Ван предлагает мне сигарету, я беру. Затягиваюсь – и тут же снова выталкиваю дым. Я удивлен: сигарета простая, фейнская.

– Американская, – подтверждает Ван, словно читая мои мысли.

– У тебя, наверное, нет с собой того зелья, которое помогало мне спать?

Ван не сразу, но все же спрашивает:

– Дурные сны?

Я пожимаю плечами.

– Просто сны. – И задумываюсь, не рассказать ли ей о своих видениях. Потом решаю, что не стоит: как-нибудь в другой раз.

– У меня тут кое-что есть. – Опустив руку в карман куртки, она вынимает несколько крохотных бумажных пакетиков. Точнее, клочков бумаги, свернутых так, чтобы занимали совсем мало места. Из них она выбирает три.

– Зелье очень сильное. Принимай строго по одной порции на ночь, иначе не проснешься. – И она замирает, держа квадратики над моей протянутой ладонью. – Ты ведь не соблазнишься проглотить их все сразу, а, Натан?

Я смотрю в сапфировую синеву ее глаз. И отвечаю:

– Каждый день подмывает.

Я не говорю ей, что единственное, что пока удерживает меня от самоубийства, это мысль об Анна-Лизе, о том, что она ходит где-то на свободе, живая и невредимая, и еще о том, что если я умру, а она будет продолжать жить, то мысль о такой несправедливости испепелит меня даже в аду. Только когда она умрет, я сдамся.

Я уже почти решаю отправиться на поиски Леджер, но меня удерживает Греторекс: она хочет, чтобы мы с Несбитом и Габриэлем сначала помогли ей устроить лагерь. Она вводит новый режим ежедневных проверок местности непосредственно вокруг лагеря и еженедельных – более широкого пространства. В каждом лагере Альянса по два прохода: первый для связи с другими, а второй, запасной, ведет куда-нибудь очень далеко – на всякий случай. Греторекс говорит:

– Система проходов позволяет нам не слишком расширять территорию лагеря, но сами проходы тоже могут стать проблемой. У Сола есть по крайней мере один Охотник, который в состоянии их почуять.

Я киваю.

– Мой отец считал, что надо заполнить проходами весь мир. Пусть тогда Охотники побегают.

– Хорошая мысль, но пока мы будем продолжать прятаться и как можно чаще менять места.

Группу новичков посылают на ежедневную проверку ближней территории, а мы с Несбитом и Габриэлем идем дальше, посмотреть, нет ли там каких-нибудь признаков того, что нас выследили.

Хорошо смыться из лагеря хотя бы ненадолго. Несбит, Габриэль и я заранее договариваемся о том, кто из нас какую территорию будет обследовать в течение дня, так что утром мы расстаемся и отправляемся каждый в свою сторону, и только вечером снова собираемся вместе. Три дня мы обходим лагерь Греторекс по большому периметру и не находим ничего подозрительного; напротив, вокруг все на удивление спокойно.

Каждый день я упражняюсь в своих дарах. Невидимость, огонь и молнии даются мне все легче и получаются все лучше, а один раз мне даже кажется, что я вот-вот научусь останавливать время. Правда, останавливать надо совсем не время. Отец делал не это. Он останавливал мир, или, по крайней мере, замедлял его настолько, что он как будто останавливался. Я повторяю то, что на моих глазах делал он: по кругу тру ладонь о ладонь и думаю о движущемся мире, потом прижимаю обе ладони к голове и представляю себе, что весь мир останавливается, а двигаюсь только один я. Поднимаю глаза и вижу, что все вокруг как бы замерло. Я поворачиваюсь к Габриэлю, он сидит неподвижно и смотрит на меня. Вдруг все вздрагивает и начинает двигаться. Габриэль моргает.

– Ты что-нибудь заметил? – спрашиваю я у него.

– Твоя голова вела себя как-то странно, – ответил он. – Сначала ты смотрел в другую сторону, а потом сразу хоп – и на меня.

Я ухмыляюсь ему.

– Кажется, мне впервые удалось остановить время.

– Еще раз сможешь?

Я пробую, и, хотя на этот раз у меня ничего не выходит, я понимаю, что надо не опускать руки, а тренироваться и тренироваться.

Вечером перед возвращением в лагерь мы лежим у костра. Несбит храпит совсем тихо, но спать все равно нельзя, так что я встаю и ворошу огонь в костре.

Габриэль молчит почти весь вечер; он достает сигарету, которую раздобыл, наверное, у Ван, закуривает и протягивает мне. Говорит:

– Ты все лучше и лучше управляешь своими дарами. Еще не так хорошо, как твой отец, но очень близко.

Я выдыхаю колечко дыма и тут же пропускаю через него язык пламени изо рта.

Габриэль говорит:

– Хороший фокус.

Я выпускаю еще одно кольцо и стараюсь сделать так, чтобы мой огненный язык стал тонким, как нитка.

– Мне кажется, ты и без Леджер хорошо справляешься. То есть она, конечно, могла бы подсказать тебе что-нибудь, но вообще-то тебе нужны только настойчивость и время.

– Ага. – И я делаю большое огненное кольцо. – Вот я и буду продолжать тренировки, а заодно раздобуду амулет.

– Который либо сработает, либо нет.

– Хочешь сказать, что мне не стоит тратить на него время?

– Я хочу сказать, что, может быть, нам следует подумать и о других вариантах.

– Каких?

Он тушит сигарету о землю, потом поворачивается ко мне и смотрит мне прямо в глаза.

– Например, уйти. Бросить эту войну. Уйти совсем.

– Как сделали другие Черные Ведьмы? Ты тоже от всего устал?

– Конечно, устал! Я устал мерзнуть. Устал голодать. Устал бояться. А в последние дни, здесь, в этом лесу, я вдруг вспомнил о том, как все начиналось. Как все было здорово, весело. Даже ты был веселым, по-своему.

– Это же война, ты сам говорил.

– Да, это война, и я устал от нее. А еще… я начинаю уставать от тебя, Натан. Никогда не думал, что скажу такое, но это правда. Я устал от твоей мести, от твоей злобы, твоей ненависти. Война убивает тебя. Не тело, она убивает твой мозг, твою душу. Ты переменился. Я чувствую, что теряю тебя. Или ты сам себя теряешь. Тебе не нужна ни Леджер, ни амулет. Тебе не нужно убивать Анна-Лизу. Ничего этого тебе не нужно. Тебе нужно все забыть. Вернуться назад, к природе, и жить, как мы жили все эти последние дни, бежать от войны, пока она не превратила тебя в кого-то другого… в чудовище.

– А я думал, ты не веришь во всякую там борьбу добра со злом. Ты вроде говорил, что ни добра, ни зла не существует.

– Я говорил это о твоем даре. В тебе нет ни добра, ни зла, когда ты становишься зверем.

– Я убивал людей, когда становился им, когда во мне брало верх животное начало.

– Ты убивал ради пропитания или чтобы выжить. Но ты не убивал спящих.

Я качаю головой.

– Нет. Но когда я убиваю, как зверь, я съедаю тех, кого убил, Габриэль. А ведь людей есть нехорошо, позволь тебе заметить. Вообще все это нехорошо. Неважно, в каком обличье я убиваю – в волчьем или в человеческом, результат всегда один: еще одно мертвое тело у моих ног.

– Как зверь ты убиваешь без ненависти.

– Охотники – мои враги. Или мне их залюбливать до смерти?

Габриэль трясет головой.

– Я предупреждал тебя, что Альянс будет интересоваться тобой только в одном отношении: скольких ты сможешь убить. А ты сможешь убить многих. На этом я стою. Теперь они хотят, чтобы ты добыл для них амулет и убил Сола. Сколько еще жизней это будет стоить, им безразлично.

– А ты хочешь, чтобы Сол продолжал править и дальше?

– Нет. Но ты заботишь меня куда больше, чем он.

– Если я получу амулет и он сработает, то я буду неуязвим.

– Этого-то я и боюсь. Помнишь, я говорил тебе кое-что об Анна-Лизе: когда она увидит твою Черную сторону, увидит, как ты убиваешь, как меняешься, она начнет бояться тебя больше всех на свете. Мое мнение ни на йоту не переменилось с тех пор. Только тогда мне было безразлично. Мне никогда не нравилась Анна-Лиза, я ей не доверял и не понимал, чем она так притягивает тебя. Честно говоря, мне даже хотелось, чтобы она увидела эту твою другую сторону. Хотелось, чтобы она поняла: вы не созданы друг для друга. Но… ты особенный человек, Натан, и особенным тебя делает именно то, что ты наполовину Черный, а наполовину Белый. Ты темен и в то же время полон света. И это я люблю в тебе. Всегда любил. А ведь я все еще люблю тебя, Натан, и буду любить. Но ты меняешься. И я… я боюсь, что ты получишь этот амулет и отточишь все отцовские дары. С ними ты станешь неуязвим и убьешь много людей, очень много. Я боюсь, что ты уже не сможешь остановиться и совсем потеряешь себя. И тогда я тоже стану бояться тебя больше всех на свете.