25. Что стало с Ефимычем

Об этом я могу судить по двум объемистым письмам, полученным от него самого, и по рассказам одного офицера, приехавшего с Ухты…

Жена Ефимыча, как мне уже было известно, осталась на оккупированной немцами и финнами территории. Единственный сын их Ванюшка был в партизанском отряде. Изредка от Ванюшки Ефимыч получал письма, но о жене никаких сведений не имел, и это его немало удручало. После того как я выбыл с Ухтинского направления, Ефимыч, не привыкнув к новому своему начальству, задумал расстаться с должностью связного и перейти в одну из рот служить, как положено обычному солдату. Эта мысль особенно окрепла у него, когда однажды комбат, уходя по делам службы, приказал Ефимычу придумать способ ловли мышей, появившихся в землянке.

— Товарищ комбат, да их все равно всех не переловить, — взмолился Ефимыч, — тут их в лесу полно.

— А ты попробуй.

И Ефимыч стал «пробовать» столь необычное для него занятие.

— Хоть бы кто-нибудь не зашел в землянку, — думал он, устраивая приспособление для ловли мышей.

И вдруг, как на зло, в землянку зашел красноармеец Мухин, о котором я уже рассказывал. Зашел Мухин с письмом для Ефимыча и видит: на полу лежит полуопрокинутая оловянная тарелка. Один край у тарелки приподнят и подперт палочкой, а от палочки тянется ниточка за перегородку. Под тарелкой крошки хлеба и рисовой каши. Заглядывает Мухин за перегородку, а там, скорчась сидит Ефимыч и прищуренным глазом наблюдает в щель за ловушкой.

— Мышей ловишь? — догадался Мухин и ехидно улыбнулся, — ничего себе занятьице! Ну, как, клюет?

— Да ну их, проклятых, — хмуро отозвался Ефимыч, — спать проклятые мешают, все и шебаршат, шебаршат, да такой писк поднимут — не уснешь. Трех уж прихлопнул, выбросил…

— Эх, Ефимыч, Ефимыч, — с деланным прискорбием заговорил Мухин, — придешь домой после войны, жонка спросит: «Чем, Ефимыч, на фронте занимался?» А ты ей: «Мышей в землянке ловил!» Она скажет: «Так, за каким ты чортом казенный хлеб жрал? Заместо тебя любой котенок в десять раз лучше справился бы».

— А где ж тут котенков-то возьмешь?

— Нет — и не надо. Мышонок это не фриц, а тварь божья, надо и мышонку дать жить, — заметил Мухин и подал Ефимычу письмо — треугольничком свернутый пакетик: — На-ко вот почитай, кажись от сына тебе.

— Вот спасибо. Редко пишет парень. Все некогда, в отряде но тылам рыщет.

— Не всем же мышей ловить, — насмешливо бросил Мухин и, осторожно закрыв дверь, ушел, оставив за собой мутное облако махорочного дыма. Ефимыч бережно развернул письмо.

«Дорогой мой отец и родитель, Ферапонт Ефимыч, — писал сын. — прости, что пишу редко, спешу сообщить тебе новость, мы опять ходили на дело, а на какое сам знаешь, все описывать нельзя, — надо хранить военную тайну. Расскажу при встрече, где мы были и что там наделали, в общем командование осталось довольно. Были в этот раз и в нашем селе, половину его немцы и финны спалили. Соседи сказывают, что они очень допытывались кого-нибудь из наших родственников, хотя бы и дальних, чтобы повесить на виду у всех на пепелище, где стояла наша изба, там теперь для острастки повешены два пленных бойца, никому не известно, кто они. А произошло все это потому, что наша мама терпела, терпела и напоследок выкинула такую штуку, (пишу со слов соседей, у которых я прятался двое суток) — в нашей избе поселился было немецкий ефрейтор, он заставлял маму готовить ему обед, ставить самовар, мыть, стирать, всякую грязь убирать за ним. А добился он вот чего: однажды ефрейтор заставил маму вскипятить два чугуна воды и вымыть ему паршивую голову. Мама согрела воды, намылила ему башку. И как ей надоумилось, сам не знаю — помнишь, отец, у нас на шестке валялся австрийский штык, ты его принес с той войны и двадцать лет лучину щепали им. Подвернулся он маме под руку и она его с размаху всадила немцу в шею, а в горло выставился. С того часу маму ищут, но не находят. Не иначе она ушла к партизанам, а те ее через фланг переведут, и ты не беспокойся. А изба — дело наживное, после войны построим новый пятистенок получше старого. Вот, отец, какая у нас мать Она открыла счет мести, так давай будем его продолжать.

Твой сын сержант Иван Ферапонтович».

Вот это да! Вот это номер! — изумился Ефимыч, — да как она это осмелилась… Сын партизанит, жена немца прикончила, а я мышей ловлю! Тьфу!.. Да я после этого могу сам себя возненавидеть!.. Нет, надо по-настоящему воевать. А я тут— вроде бы в обозе, да на самой задней телеге!..

И Ефимыч перестал быть связным у моего преемника.