2. Вдали от боев
Первое, что бросилось мне в глаза, когда я сошел с поезда в Архангельске, — военная сутолока, охватившая город. Повсюду строились бомбоубежища. Кое-где на перекрестках вблизи областных учреждений возводились укрепления на случай возможной высадки десанта парашютистов. На крышах зданий поспешно устанавливались спаренные зенитные пулеметы. Окна пестрели наклеенными полосками бумаги. В центре города перекрашивали и маскировали дома. Несмотря на то, что город находился на довольно почтительном расстоянии от фронта, он готовился к отпору. И все сознавали, что эти предосторожности не излишни.
Придя домой, едва успев поздороваться с женой и сыном, я спросил, есть ли мне повестка о призыве в армию.
Жена подала пакет, полученный ровно через час после вчерашнего выступления товарища Молотова.
Через несколько часов я уже надел военную форму. Летняя хлопчатобумажная гимнастерка с тремя квадратами в петлицах плотно обтягивала мои тучноватые плечи. На солдатском ремне сбоку висел в новой кожаной кобуре наган. Кожаные с широкими голенищами сапоги обещали послужить не менее как до конца войны. Такие сапоги радуют солдата: ни в сырость, ни в холод не подведут!..
Белье, два полотенца, носовые платки, кружку, котелок, — все это я сложил в вещевой мешок. Такие сборы для меня не были новинкой. Ежегодно, за последние пять — шесть лет, мне доводилось проходить боевую подготовку в военных лагерях. Один лишь незначительный предмет, выданный вместе с обмундированием, оружием и снаряжением, свидетельствовал, что нынешние «сборы» совсем не те. Это был обыкновенный медальон в виде пластмассовой трубочки, в которую вкладывалась узкая полоска бумаги. Я записал на этой полоске адрес своей жены.
— Пустяшная вещичка, а наверно многих наводит на мрачные размышления? — спросил я расторопного старшину, выдававшего медальон.
— Не знаю, кого как. Между прочим, в этой трубочке очень удобственно иголки хранить, — деловито заметил опытный старшина.
Однако на настоящую войну я попал не сразу, к моему великому разочарованию.
Мне было приказано временно работать в одном из отделов штаба. Когда отправят на фронт, — было неизвестно.
Потянулись дни за днями. Поступили тревожные вести об отходе наших войск. Эшелон за эшелоном — пополнения отправлялись на запад. Враг напирал в трех направлениях — на Ленинград, на Москву, на Киев.
Из Лондона в Архангельск с военной и дипломатической миссией прибыли две громадные летающие лодки. Вскоре за ними в северные порты пришли первые караваны кораблей с военными грузами. Отрадно было смотреть, как с севера в глубь страны двинулись поезда, груженные танками, моторами, самолетами.
Однажды, провожая меня на работу в штаб, жена сказала:
— Вчера я встретила Кисельникову, ее дочурка учится в нашей школе, а мужа ты должен знать, завмаг и твой земляк. Он с тобой недавно до Вологды в одном вагоне ехал. Так вот эта Кисельникова встретила меня такая веселая и говорит: — «Мой Коля растратил десять тысяч, и его уже осудили на пять лет принудительных работ». Я спрашиваю: — чего ты радуешься? — Она говорит — «За пять лет, глядишь, война кончится, Колю не побеспокоят, жив останется». Ну, не сволочи ли?
Вспомнив встречу с Кисельниковым я не удивился.
— Семья не без урода, — сказал я. Тем более в такое острое и тяжелое время уроды, как прыщи, будут появляться. Однако с таким, как Кисельников, с накожными болячками, бороться не трудно. Они сразу видны.
— Я не понимаю, почему в такой ответственный момент находятся советские люди, которые способны на такую подлость, — недоумевала жена.
— В том-то и дело, что такие люди — советские только по паспорту, а души у них советской нет. Война началась не по песне «любимый город может спать спокойно», и началась не на чужой территории. Сейчас оставление нашими войсками своих городов, слезы и смерть, — все это не под силу паникерам, а тем более таким шкурникам, как Кисельников. Ничего, мы выдюжим, а выродкам из нашей здоровой семьи потом будет стыдно. А, впрочем, навряд ли они устыдятся. Таким плюй в глаза, они скажут — божья роса…
Тяжелая туча продолжала виснуть и разрастаться над нашей Родиной.
День за днем все тревожней и тревожней приходили вести с фронтов Отечественной войны.
В глубокий тыл из прифронтовых городов продолжали итти поезда с фабрично-заводским оборудованием. На новых местах — на Урале, в Сибири поспешно строились корпуса заводов. Отмобилизовывались, обучались, вступали в строй все новые и новые соединения Красной Армии.
В эти первые месяцы войны я очень редко заглядывал домой. Мне постоянно приходилось выезжать за город в расположения запасных соединений, полков и маршевых батальонов. Однажды я на целую неделю с группой военных товарищей вылетел на самолете в чекуевские леса искать и вылавливать вражеских парашютистов.
К осени немцы вырвались к Волхову, к Тихвину, к станции Мга. Завязались ожесточенные бои в ближайших окрестностях Ленинграда. Нити железных дорог, ведущих к нему, были на долгий период перерезаны.
Я стал настойчиво обращаться к моему начальнику, подполковнику Галактионову с просьбой отпустить меня на фронт.
— Надо подождать, придет время, — поедем вместе, — неизменно отвечал Галактионов.
Наконец, однажды он вызвал меня к себе в кабинет и объявил:
— Едете на фронт в командировку, на месяц. По специальному заданию. На участке между Ладожским и Онежским озерами финны и немцы прорвались в глубь нашей обороны и в отдельных местах проникли в западную часть Оштинского района Вологодской области. Сегодня же без задержки вы будете доставлены туда на самолете…
Получив подробные указания и запомнив все, что требовалось запомнить, я в приподнятом настроении вышел из кабинета подполковника.
Через час быстроходный катер оторвался от пристани и с шумом разрезая двинские волны, понесся в сторону аэродрома. Меня провожали серебристые чайки. Их крики звучали для меня напутственным приветом и добрыми пожеланиями.
Сумрачный день не предвещал летной погоды. Синоптики предсказывали порывистый ветер, низкую облачность и даже снег. Однако, не взирая на плохие предзнаменования, наша нерасторопная «амфибия» тронулась в далекий путь. Во избежание нежелательных встреч с шныряющими «мессершмидтами» наш безобидный самолет, убрав шасси, шел бреющим полетом. Окрашенная для маскировки в болотный цвет «амфибия», вероятно, была почти, а то и совсем незаметной с большой высоты. Тем не менее, летчик, молодой парень, опасливо поглядывал по сторонам и вверх. И мне подумалось, что он боится смерти, боится случайной встречи с вражеским самолетом. Еще бы не бояться. Ведь на вооружении у нас только два револьвера!
С непривычки мне казалось, что время в воздухе идет слишком медленно. Мысли мои неслись вперед быстрей самолета. Давно уже под нами промелькнули пригородные деревни, фактории и лесозаводы, разбросанные по широкоразветвленному устью реки; затем потянулась бесконечная тайбола. прерываемая мелкими озерами, извилистыми черными речками и впадинами с коричневой железистой поверхностью. А мы все летели и летели.
По расчетам летчика при нормальной погоде мы должны были бы прибыть в Вытегру через четыре с половиной часа. Но вот подул порывистый ветер. Мелкий, ровный дождь стал барабанить по прозрачному козырьку самолета. Началась «болтанка», нашу машину бросало из стороны в сторону. Непривыкший к подобным ощущениям, я инстинктивно хватался рукой за борт фюзеляжа. Летчик, замечая это, смеялся. Потом он набрал высоту и, следя за картой, немного свернул с курса, чтобы обойти встречную тучу. Качка прекратилась; из-за облачных обрывков проглянуло солнце. Сердце «амфибии» затрепетало веселей, она пошла плавно, как подобает летающей лодке. Вскоре опять пришлось набирать высоту, мы встретили снеговую тучу.
В сумерки, сделав разворот над городом, самолет с выключенным мотором пошел на снижение.
Простившись с летчиком и поблагодарив его за благополучную доставку, я направился искать начальника гарнизона. Никого не спрашивая, я зашел в дом, около которого стояли грузовые и санитарные автомашины и дымили походные кухни; оказалось, что попал как раз куда надо. В комнате с ободранными обоями, за столом, на ящике из-под макарон сидел строгий на вид, черноусый, с подвязанной щекой начальник гарнизона. Вся его незатейливая канцелярия состояла из помятой карты и раскрытой полевой сумки. Проверив мои документы, он предложил отдохнуть, а на утро, до рассвета отправиться с попутной машиной туда, где разрозненные части сдерживали напор финнов.
— Далеко это будет?
— К сожалению, близко, — ответил начгарнизона и, склонившись над картой, показал, где проходит линия фронта…
