Конечно, Витя потерял сознание не от того, что увидел, как его чудесное зерно орошается водой, вместо того, чтобы расти без единой капли влаги. Может быть, немножко и от этого, но главное — его подкосила болезнь.

Недавнее трехдневное блуждание в пустыне, без питья и пищи и последняя бессонная ночь — вызвали обморок.

Маленькие пастушки рассказали Сохэ, которая встревоженно искала Витю, где они встретили его. Сохэ во второй раз нашла «мальчика из города мертвых», во второй раз принесла его к себе и опять вернула к жизни.

На этот раз Витя прохворал несколько дней. Хворал серьезно. Ашур и его дочь ухаживали за ним. Они не позволяли никому из жителей оазиса тревожить больного.

Витя днем лежал в хижине, а вечером, когда наступала прохлада, его выносили на воздух, и тогда он лежал на ковре под деревом, которое прожило уже сотни лет.

С изумлением разглядывал Витя те здания, мимо которых он проходил ночью. Это были остатки древнего города, быть может, такого же древнего, как Великий Город.

Многоярусные дворцы не были ночным бредом. Они стояли между деревьями, сверкая остатками золоченой облицовки, которая их когда-то покрывала.

По стенам ближайшего дворца безголовые титры могучими прыжками убегали от охотников. Время выбило из рук охотников лук и стрелы, сняло головы со зверей и разрушало постепенно самые стены.

В этих дворцах никто не жил.

В их обширных залах жители оазиса Аджи хранили зерно и сушеные плоды: это были общественные кладовые. Витя видел, как жители заходили во дворец и выходили оттуда с припасами.

В нижних этажах, подогнув длинные нелепые ноги, отдыхали верблюды. Ягнята прыгали по ступеньками величественных лестниц. Дети бросали твердые глиняные шарики, стараясь попасть в нежные фарфоровые рисунки, еще украшавшие карнизы зданий.

Население оазиса жило в глинобитных мазанках среди пышных развалин. Эти хижины походили на ласточкины гнезда, которые лепились по карнизам старых дворцов.

Всего народа в оазисе было четыреста двадцать семь человек.

Витя был четыреста двадцать восьмым.

Лежа на ковре, Витя наблюдал жизнь оазиса Аджи.

Ему было и хорошо и грустно. Хорошо оттого, что он выздоравливал, оттого, что он не чувствовал жгучего воздуха пустыни, оттого, что сладко пахло абрикосами, которые сушились на плоских кровлях домов. А грустно оттого, что Витя чувствовал себя одиноким в оазисе, несмотря на внимание Ашура и заботы Сохэ. И было еще особенно грустно потому, что Вите казалось, что смуглые люди, которые проходили мимо, очень несчастны в своих глиняных мазанках среди обломков былого великолепия.

Вите хотелось расспросить их об этой жизни, об оазисе, о дворцах… А больше всего все же хотелось узнать о таинственном знаке солнца и пшеницы, о знаке, который заставил его поверить в то, что он нашел «чудесное зерно».

Но Ашур был строгим врачом и не разрешал Вите говорить, пока он не выздоровеет. Витя вздыхал, но покорялся.

Он вспоминал товарищей и думал о том, как, вероятно, напугались они, когда он исчез.

К вечеру пятого дня Ашур поглядел на Витю и рассмеялся.

— Ты уже здоров, даже потолстел. А я ведь думал, что солнце не оставит тебя в живых! Теперь ты можешь встать, ходить и разговаривать, с кем хочешь.

— Слава вечному солнцу! — пробормотал Витя. — Наконец мне разрешено говорить.

Он хотел вскочить и бежать, но ноги были как чужие, и мальчик с трудом поплелся на улицу.

Все население ждало Витю. На площади, над которой уже зажигались крупные звезды, собрались жители оазиса Аджи. Некоторые пришли с работой, некоторые захватили с собой ужин — овечий сыр, хлебные лепешки и розовые душистые абрикосы.

Старый Ашур сидел у маленького огня, который горел между камнями, сложенными в виде очага. На огне стоял горшок с травами, и Ашур, все время помешивая кипящую жидкость оструганной палочкой, варил какое-то лекарство.

Витя впился глазами в эту картину. Он жалел, что не захватил с собой карманный электрический фонарь. Было бы замечательно пустить сноп никогда здесь невиданного света на эту толпу, пеструю и молчаливую, мирно сидящую под вековыми деревьями. Что бы они сказали?

Пробормотав приветствие, Витя неловко уселся около Ашура.

Ли, бойкая, любопытная, пробралась к Вите, дернула его за рукав и сказала:

— Рассказывай! — И она уселась рядом с Витей и старым Ашуром.

— О чем же мне рассказывать? — оживился и смутился Витя.

Темнота густела, но Витя увидел, как толпа людей придвинулась ближе.

— Рассказывай! — услышал он.

Вопросы падали сначала редко и сдержанно, а затем все чаще и чаще. Так весенний дождь начинается осторожными каплями, а потом шумит без перерыва.

…Созвездия уже прошли половину своего ночного пути. Ли сладко спала, укрытая бараньей шкурой. Витя устал и охрип. Он замолчал.

— Ложись спать, — сказал Ашур. — Я заслушался тебя, а ты еще вчера был болен. И лекарство мое выкипело. Я забыл его на огне. — И он обратился к одной из женщин: — Принеси мне воды, чтоб долить…

— Воды! — нетерпеливо прервал Витя старика. — Я половину ночи рассказывал вам обо всем, о чем вы спрашивали. И теперь я все равно не усну. Я тоже хочу знать. Пока ты, дедушка Ашур, будешь варить лекарство, прошу тебя, расскажи мне в свою очередь!

— О чем ты хочешь спросить?

— О воде. Объясни мне, откуда она берется здесь. Откуда вы сами пришли? Почему на дверях вон той башни нарисован тот же знак солнца, что и на гробнице Великого Города? Почему никто ничего не знает о вас ни в Хотане, ни у ближайших оазисов?

Ашур снова взял палочку, которой он мешал кипящую жидкость. А в это время синяя прозрачная азиатская ночь медленно передвигала с востока на запад свои покорные звезды.

Рассказывал Ашур нараспев. Зажмурив глаза, Витя слушал старика, и ему минутами казалось, что он слышит Халима.

— Я мало знаю. Жизнь моя коротка, а край этот жил бесконечное множество лет. Мне говорил о минувшем мой дед, а дед мой ребенком рассказы слыхал от других стариков… Видишь, — вода закипает, и белая пена, шипя, поднимается вверх. Я варево палкой мешаю. Новая накипь ползет, опадает, чтоб вновь пузырями покрыть беспокойную жаркую чашу.

Так и народы — один за другим — как пена, текли, вечно друг друга сменяя. Сильные слабых давили и гнали прочь от воды, питавшей прекрасную землю. Прочь уходили в пустыню народы в тоске и бессильном гневе. Слабые женщины горько рыдали у редких колодцев в пустыне. Не удивляйся, что жалкие капли воды солоны и поныне…