Глава XXX
— Ох, как мне жалко уезжать отсюда! — проговорил Витя.
По всей стоянке валялись клочья бумаги, обрывки веревок. Запаковывались тюки. Все, что было возможно взять с собой из Великого Города, увезли для музеев.
Маленькие человечки из желтой и золоченой глины, сохранившиеся в гробнице художника, мирно лежали в ящиках, переложенные ватой и бумагой; древние кувшины, чашки с цветочным узором — все это было уже упаковано.
Клавдий Петрович заботливо и бережно окутывал шелковистой бумагой хрупкие вещи. Он надел вторую пару очков и любовался милыми его сердцу предметами.
Услышав горестные слова Вити, Клавдий Петрович тяжело вздохнул.
— Если бы можно было остаться еще хоть на полгода!
— А я, признаться, — сказал с улыбкой Веселов, — в глубине души все-таки предпочитаю те вещи, которые делаются сейчас на фабриках и заводах. Какой толк в этих старых кладбищенских штуках?
— Не смейтесь, Иван Викентьевич, — возразил Витя, — над кладбищенскими древними вещами, а то Чаон-Го испугается, что дух его покойной тетки отомстит нам в пустыне!
Последнюю фразу Витя произнес по-китайски, подмигивая в сторону Чаон-Го.
Китаец, которого не выводили из терпения ни жара, ни усталость, ни даже свирепые насекомые пустыни, рассердился. Мутный румянец окрасил его желтое лицо.
— Не говори дурно о моей достопочтенной тетке и не отзывайся с насмешкой о духах пустыни. Если б не жадный Фын, я никогда не решился бы притти сюда.
— Хорошо, что ты сознаешься, Чаон-Го. А мы с Костей раньше думали, что в Хотане живут храбрые люди.
— У тебя на языке такой же огонь, как и в волосах, — с обидой ответил проводник, — но ты вернешься в свою страну, и ни один дух пустыни не погонится за тобой так далеко.
— А до Хотана злой дух разве добежит?
— Не знаю. Может быть нет. Фын сказал, что нет. И потому я пошел с вами. Но Фын не всегда говорит правду.
— А как же ты в пустыне не боишься духов?
— Я боюсь. Но я никогда не остаюсь один. А духи пустынь появляются, когда возле человека нет никого другого.
— Значит, ты сейчас ни за что бы не отъехал на один час пути от стоянки?
— И ты, храбрец с огненной головой, не отъедешь.
— Дурак будет, если отъедет, — спокойно заметил Костя. Он закончил свою работу и пошел помогать профессору.
— Давай-ка снесем вещи в палатку, — обратился к нему Клавдий Петрович, и оба они ушли. Веселов и Тышковский крепко спали у костра.
Витя поглядел на китайца.
Ему показалось при неверном свете огня, что Чаон-Го смеется. Смеется, считая его, Витю, суеверным трусом.
А Чаон-Го вовсе не смеялся. Наоборот, мысли его были довольно грустные. Он думал о Фыне, который, наверное, обманет его и снова заберет его заработок в счет долга. Десять лет назад он занял у Фына немного денег, и Чаон-Го, бедный неграмотный Чаон-Го, не понимал, как это случилось, что вот уже одиннадцатый год он выплачивает этот долг, а долг все не уменьшается.
Еще думал Чаон-Го о том, какие странные и непонятные люди эти русские. Они, впрочем, ничего: они добрые, храбрые и веселые.
О своем разговоре с Витей китаец уже забыл, когда рука мальчика тронула его за плечо.
Витя стоял перед ним и говорил:
— Я оседлал Рыжего. Он сердится, но это пустяки. Я поеду к могиле Семи Городов, а чтоб ты поверил, что я был там, я привезу очки Клавдия Петровича: он их вчера опять забыл в гробнице.
Проводник с испугом схватил Витю за руку.
— Не делай этого! Что скажет мудрейший из людей, если я тебя отпущу одного? И многоуважаемый, высокочтимый товарищ Веселов тоже будет сердиться на Чаон-Го. Гнев его будет справедлив, потому что ты только упрямый ребенок, а духи пустынь свирепы…
— Ничего не скажут ни профессор, ни товарищ Веселов: я вернусь прежде, чем потухнет костер.
Витя хлопнул себя по боку: там болтался револьвер.
— Вот средство, если не от духов, то от зверя… А… все-таки скажи, тигры не заходят сюда? — Голос Вити слегка дрогнул.
Весьма вероятно, что Витя все же остался бы возле огня. Он очень наработался за день. Хорошо бы, как Веселов, крепко заснуть у костра… Но мальчик сам уловил в своем голосе колебание, и самолюбие заставило его перебороть себя.
Недовольный верблюд выплыл к западным воротам.
Под лунным светом песок дымком курился на барханах. Ветер колыхнулся теплой волной и замер, ударившись о разрушенную стену.
Чаон-Го все еще шел за мальчиком и уговаривал вернуться. Наконец он пригрозил Вите, что пойдет разбудить Веселова. Мальчик повернулся к нему, наклонился с верблюда и произнес упрямо и раздраженно:
— Попробуй только! Не будь я Витя Орешников, если не расскажу всем духам пустыни, что это ты роешься в старых гробницах! Пусть самый свирепый дух слопает тебя!
Чаон-Го, потрясенный Витиной угрозой, неподвижно застыл на месте. Потом быстро побежал к костру: нельзя в пустыне оставаться одному!
Ветер усиливался и Витя быстро удалялся.
Прошел час. Барханы закрылись черной бушующей пеленой. В воздухе слышалось рычанье: это мчались пески пустыни.
