Теперь вел экспедицию Чаон-Го. Делал он это неохотно, но добросовестно. При наступлении темноты он бормотал заклинания от злых духов. Множество амулетов болталось у него на шее, у пояса и у седла.

Дорога оказалась мучительной.

Вода из бурдюков, наполненных у последнего колодца Эч, была неприятна на вкус. Мелкая едкая пыль раздражала кожу, проникала под платье, скрипела на зубах. Чай, поставленный на огонь, превращался в жидкую грязь. Но никто не жаловался на трудности перехода.

Уже четверо суток экспедиция была в пути. Великий Город приближался, и все были взволнованы его приближением. Но больше всех волновался профессор. Он приподнимался в седле, что-то бормотал, снова опускался в седло. Несмотря на слой пыли и загара, было видно, что профессор похудел и побледнел.

Последние часы все ехали в глубоком молчании.

Вдруг китаец протянул руку и коротко сказал:

— Город.

Из-за дальнего бархана, сверкая на солнце блестящими гранями, как обломок огромного зуба, торчал темнокрасный камень.

Лицо Клавдия Петровича стало такого же темно-красного цвета. Он дотронулся рукой до воротника, словно горло его не могло пропустить глотка воздуха. Потом профессорская рука обхватила шею верблюда.

Неизвестно, ущипнул ли Клавдий Петрович своего «коня», или верблюд почувствовал, что именно сейчас наступило время показать свою прыть, но только животное рванулось вперед и в несколько минут, ныряя меж одними барханами, карабкаясь через другие, скрылось из вида.

Только когда караван добрался до красного обломка, на который указывал Чаон-Го, увидали профессора.

Вооруженный лупой и двумя парами очков, Клавдий Петрович лежал на раскаленном песке и разбирал почти исчезнувшую надпись на остатках разрушенных ворот, которые подымались из песчаного моря Такла-Макан.

Обломанный красный зуб оказался верхушкой башни, на три четверти засыпанной песками, и эта башня была только началом, только частью спрятанных сокровищ.

Между барханами виднелись развалины.

Кусок стены блестел на солнце уцелевшей облицовкой. Дальше виднелся ряд шестиугольных построек, похожих издали на огромный пчелиный сот.

Потонувшие в пустыне остатки города там и сям протягивали свои обломки, словно умоляли о спасении.

Это был «Великий Город».

Нужны были тысячи рук, сотни дней и много любви и терпения, чтобы раскопать чудовищную песчаную насыпь и отдать науке то, о чем до сих пор не ведала история.

Этот город уже лежал в развалинах, когда две тысячи лет назад китайские войска заняли цветущие долины Хотана, и Клавдий Петрович был первый европеец, который прошел через его ворота.

Клавдий Петрович опустил увеличительное стекло и обернулся.

Одна пара очков сдвинулась на лоб, другая съехала на кончик носа, и между ними глядели сияющие, счастливые глаза профессора.

— Это прекраснейшие в мире иероглифы, — с ликованием произнес профессор. — Я в них решительно ничего не понимаю!

Все окружили профессора, поздравляя его: кто пытался сказать маленькую речь, кто обнимал Клавдия Петровича, кто молча тряс его руку.

У ворот Великого Города, возле зубцов темно-красной башни, экспедиция раскинула лагерь.

Витя был целиком поглощен Великим Городом. Необычайные открытия и приключения мерещились ему в этих развалинах, над которыми протекли тысячелетия и которые хранили в себе память о неизвестном прошлом.

Профессор и Витя работали почти круглые сутки.

Правда, приходилось торопиться. Неожиданное открытие Великого Города застало экспедицию врасплох. Средства экспедиции иссякали, пора было возвращаться домой.

К тому же мучились с водой. В колодце, вырытом у лагеря, вода скоплялась в чрезвычайно скудном количестве. Раз в неделю Чаон-Го отправлялся за водой к колодцу Эч. Корм верблюдам выдавался тоже в половинном размере, и чуть ли не по полдня проводили в поисках верблюжьих колючек между песчаными грядами.

Первое время осматривали развалины на поверхности песчаного моря. Было очевидно, что эти остатки города не раз покрывались песком и лишь по капризу бурь иногда появлялись на поверхности. Камни построек были изъязвлены острыми песчинками и сухим ветром, и только немногие стены сияли блеском полированного камня.

Доступней всего оказались шестиугольные башни.

Они, вероятно, служили когда-то крепостью и были массивны и грубы. Камни, из которых были сложены стены, поражали своими размерами. Казалось невероятным, чтобы люди без помощи машин могли сдвинуть эти глыбы.

Клавдий Петрович пришел к заключению, что шестиугольные башни и немногие другие постройки — более позднего происхождения, чем ворота города и чем те стены, которые сохранили через тысячелетия блеск и свежесть своей облицовки.

Витя доказывал, что в древности здесь были машины не хуже наших, иначе, по его мнению, люди не могли бы притащить такие камни. Но осмотр крепости поколебал его уверенность.

Через проломы в стенах экспедиция проникла в башни, оттуда в крепостные подвалы, в которых некогда хранился провиант и боевые припасы. Некоторые же из них, должно быть, служили темницами. По крайней мере, в одном из подвалов был найден скелет, который, когда до него дотронулись, рассыпался белой пылью.

Темница на всем пространстве, куда только могла дотянуться рука узника, была покрыта грубыми, первобытными рисунками.

Инструмент, которым пользовался неведомый художник, валялся тут же на земле: это был овальный камень с заостренными краями.

Чтобы при помощи этого камня в темноте подвала покрыть рисунками стены тюрьмы, требовалось нечеловеческое терпение и долгие годы заключения.

— Слушай, Витя, — сказал профессор, — ты составил себе мнение о том, как строилась эта крепость. Но ты не привел ни одного доказательства. А вот здесь кое-что имеется.

— Профессор пальцем обводил контуры глубоко вырезанных в камне фигур. — Смотри внимательнее. Ты видишь, здесь изображена постройка. Сколько рабочих! Они тащат камни, поднимают их, укладывают… Они падают под непосильной тяжестью… А вот тут лежат голые тела. Их клюют птицы. Это тела тех, которые не выдержали работы и погибли. Около работающих стоят люди в повязке и с плетью в руках. Безусловно, это надсмотрщики. Витя, ты узнаешь здание, которое они строят?

— Конечно, — ответил Витя, — это шестиугольная башня.

— Ну, вот видишь, — строители поднимали на собственных спинах камни, из которых построена крепость. Если они падали от изнеможения, их поднимали ударами. Не хитрая машина… А?

— А здесь что изображено? — спросил Витя и указал на две фигуры на другой стене.

Опрокинутый навзничь человек, в повязке надсмотрщика, лежал на земле. Его попирал ногой второй человек — голый, как те, что трудились над постройкой башни.

— Хоть я и не археолог, но мне это кажется ясным, — задумчиво сказал Костя. — Рабочий убил надсмотрщика. Может быть, он хотел поднять восстание, и, может быть, это он сам был брошен в тюрьму, прикован к стене, и он же вырезал эти рисунки.

— Вполне правдоподобно, — заметил Клавдий Петрович.

— Вот она какая, археология! — с восторгом воскликнул Витя.