Польский флот в это время уже подходил к Смоленску. Сильный попутный ветер, достигавший 14 метров в секунду, ускорял путь, намного превосходя всякие ожидания.

Чистое, почти безоблачное небо давало возможность великолепно видеть землю и безошибочно ориентироваться.

Сами же корабли, шедшие на высоте 6 тысяч метров, были совершенно невидимы с земли.

Правда, острый луч прожектора мог бы нащупать их и на этой высоте, но для этого нужно было знать и внимательно нащупать небо, а гостей никто не ожидал, и вся находящаяся внизу равнина спала непробудным сном.

Напрасно дежурные слухач и внимательно фильтровали эфир, ища признаков тревоги: сообщения снизу были спокойны и безмятежны.

Все шло как нельзя лучше.

Сам начальник экспедиции, генерал Гель, старый беспокойный вояка, начавший свою карьеру еще в австрийской армии, и тот разнежился и позволил себе роскошь — уйти с леденящего ветра рубки в теплую каюту с покрытым уютным инеем иллюминатором.

Маленький «частный» аппарат соблазнял его позвонить домой, к жене, на квартиру в центре Варшавы, но сообщение с кораблем до начала атаки было строго запрещено, чтобы не открыть своего положения. Пеллингаторная радиоразведка русских могла поймать всегда передачу, определить по лучшей слышимости направление передатчика, связаться со своей парной станцией, и по точке пересечения пеллингов слышимости точно определить нахождение работающей станции.

Из осторожности оставалось только слушать самому.

Гель снял трубку и с тем же чувством, как преступник слушает предсмертные стоны жертвы, стал слушать Москву.

Мощный «Коминтерн» сразу загудел в уши, быстро бросая слова на малопонятном языке. Голос на французском языке давал иностранную информацию о благоустройстве, сообщая, сколько застроено домов, замощено улиц, проведено водопроводов.

Генерал скупо усмехнулся. Вот где ложь большевиков. Через четыре-пять часов эти цифры будут достаточно неверны.

Повернул дальше. Военная ходынская станция передавала без шифра очередной приказ Реввоенсовета. Здесь тоже все было благополучно.

По тайной книжке генерал проверил еще две-три станции крупных центров, где стояли воздушные силы. Станции или молчали, или давали обычные сводки. Чувство безопасности овладело им всецело. Он решил попытаться если не поговорить, то услышать вести из дому.

Было около десяти. Частная станция «Радио Польска» кончала к этому времени свою передачу и, за известную мзду, предоставляла свои антенны для частных разговоров. Жена заказывала первую очередь, и очень часто, сидя в кабинете «Маршала Пилсудского», он слышал голоса жены и детей. Генерал подумал и решительно повернул диск настройки на волну станции. Он попал на середину фразы. Голос, не привыкший к передаче, кричал: «Ждите в Москве от часу до двух ночи… Спешите, спешите, спе…». Дальше в уши генерала забарабанила такая трескотня, что он отнял микрофон. Когда он поднес опять, трубка молчала.

Морщина тревоги на минуту скользнула по лицу.

«От часу до двух ждите…» Кто будет, кого надо встречать?..

Но разум сейчас же успокоил:

«Ну, кто может передавать важное с „Радио Польска“? Просто кто-то передает, что вылетает в Москву. Что же, одним трупом будет больше».

Генерал пожал плечами. От резкого движения сбилась настройка. Прыгающие звуки какого-то шального фокстрота ворвались в трубку и смели последние остатки тревоги.

Генерал поправил настройку. Еще раз прислушался. «Радио Польска» молчит. Он положил трубку, оделся и вышел на мостик.

После света ночь казалась еще темнее.

Несмотря на то, что воздух был необыкновенно прозрачен и даже на такой высоте горизонт чертился на уровне глаз тоном светлее земли, внизу ничего не было видно.

На всем необъятном пространстве светилась жалкая, раздавленная тьмой, кучка огней, похожая на издыхающего в траве светляка, и узкая сероватая полоска, светлее окружающей среды.

Командир «Пилсудского», педантичный, круглоголовый, больше познанский немец, чем поляк, сам стоял в рубке за штурвальным колесом и, упершись взглядом в тьму, даже не обернулся на Геля.

Как каждый командир, он не любил адмирала у себя на борту. Чувствуя здесь свое превосходство «воздушного волка» над штабным генералом, он с аффектированной вежливостью предупредил вопросы.

— Все в порядке, ваше превосходительство. Прошли Смоленск. Эти огни сзади. Ветер попутный. Скорость до 190. Работа моторов без перебоев. Шалит правый средний, — указал он на контрольную доску, где мигали стрелки тахометров. — Но поломка пустяковая. С «Бельведера» сигнализировали, что у них утечка газа незначительная.

Этими словами погасил он тревогу в глазах адмирала.

— Радио не было? — осведомился Гель.

— Нет.

— Тревоги на земле не замечено?

— Тоже нет.

— Хорошо.

Генерал вышел из рубки и отошел к перилам. Все идет как нельзя лучше. Прошли Смоленск, тот Смоленск, который в 1610 году стал поперек пути короля Владислава к Москве… больше, чем на год, приковал его к своим стенам и не дал ему надеть русскую корону. А теперь они перепрыгнули Смоленск, даже не заметив. Через 3 часа они в Москве. Теперь, даже если их заметят, то все равно не успеют приготовиться. Машины бешено идут вперед. Вот новые огоньки внизу: Вязьма.

И тотчас генерал вспомнил сведения секретной книжки: Вязьма, 6 эскадрилий: каждая 24 машины — 2 отдельных отряда по 12 машин.

Задали бы они работу, если бы не спали, как сурки.

На войне главное — неожиданность. К черту все рыцарские церемонии! Самое лучшее — войну объявить, когда она уже кончена. Разве иначе смог бы он так победно пройти дорогой, по которой после Наполеона не прошел никто? Он, генерал Гель — второй.

Долго стоял, опершись на борт, адмирал, убаюканный честолюбивыми мыслями и ровным рокотом моторов.

Уже скрылся на горизонте Дорогобуж, давно миновали Вязьму, уже засветлело за горизонтом небо отраженным светом большого города, когда голос капитана окликнул:

— Ваше превосходительство. Прикажете набирать высоту? Подходим.

Генерал вздрогнул, задергал усы, повернулся и после паузы, точно отдавая новое приказание, ответил:

— Набирайте высоту. Сигнализируйте всем, чтобы перестраивались. Пускайте самолеты с бомбами. Распорядитесь включить радио для сообщения с эскадрой. Я иду в броневую рубку. Все сообщения передавать туда.

— Слушаю, — ответил капитан и глазами добавил: «Наконец-то ты займешься своим делом и оставишь меня в покое».

В следующую минуту, точно желая подчеркнуть, что в управлении теперь он полный хозяин, капитан наклонился к доске и, быстро переключая аппарат, заговорил:

— Алло! Моторные. Полный газ 1400. Штурманское. Курс старый. Угол подъема максимальный. Травить носовые цистерны. Боевая часть. Готовь баллоны. Проверить шланги на малой струе газа. Выставить пулеметы верхней площадки. Команде наружной надеть кислородные маски…

Тревожный огонек сигнала замигал на доске.

Капитан рванул трубку и, быстро меняясь в лице, точно заостряясь и серея, крикнул уже без обычной аффектации, решительно и грубо:

— Слушайте. Фонетическая станция сообщает, что изменился звук шумов. Есть подозрение, что с нами идут чужие моторы. Просят прекратить на минуту работу, чтобы проверить.

И, не дожидаясь приказания, рванул другую трубку и крикнул:

— По судам! Прекрати балласт. Сбавь газ. Выключи. Слушай!

И сразу, точно парализованный, заглох многоголосый шум моторов. Большие серые чудовища чутко прислушивались своими огромными ушами в носовой части, собирая мельчайшие шумы и передавая их чувствительной мембране.

Прошла тягостная минута тишины.

— Выключены моторы? — спрашивал темноту флагман.

— Выключены, — отвечали трубки.

Тянулись минуты неизвестности, более страшной, чем опасность. Генерал из-за плеча капитана впился в сигнальную доску. Но доска молчала. Даже указатель пути застыл на месте, остановившись на карте. Генерал машинально взглянул на карту. Стрелка стояла на черной точке с мелкой надписью: «Бородино».

«Странно знакомо», подумал генерал и не успел дать ответа.

Зеленая лампа доски неровно замигала.

Капитан рванулся вперед.

— Шум растет. Работают моторы. Направление SW-264.

— Наш путь, — растерянно прошептал капитан, обернувшись к генералу, — выследили.

Генерал молчал. Весь вытянувшись, он прислушивался к тихому, рокочущему звуку, который, зародившись в тишине, рос, становясь уже доступным невооруженному уху.