Томас Чарльз Слоан
БОГ ПЕЩЕР

Шелдон, мой спутник по невероятному приключению, о котором я собираюсь рассказать, был бывшим армейским офицером. В какой-то битве с индейцами он получил ранение в колено, которое повлекло за собой неизлечимую хромоту, и с почетом вышел в отставку за несколько лет до нашего знакомства.

Он был большим, крепким человеком, а его быстрая речь и порывистые манеры свидетельствовали о немалой жизненной силе. По лбу его тянулся уродливый шрам, оставленный, как я понял, неким охочим до скальпов дикарем. Со временем я убедился, что его по-солдатски прямой ум был не лишен явственного поэтического начала и что грубый казарменный быт фронтира не искоренил в нем тонкости чувств и изысканности вкуса, тянувшегося ко всему прекрасному и загадочному; в часы безделья эти его свойства служили своего рода изюминкой и придавали приятное разнообразие нашим беседам.

Характер и военный опыт Шелдона вскоре заставили членов нашего Охотничьего клуба все чаще прислушиваться к нему и следовать его примеру; и когда он предложил нам отправиться в горы Виргинии в осенний поход за индейками и прочей дичью, мы с готовностью согласились. Так мы и оказались в конце октября 1900 года на маленькой станции Браунхиллс, где нас встретил Хэнк Боулз, нанятый в качестве проводника и главного егеря нашей охотничьей партии.

Нам был отведен старинный бревенчатый дом милях в двадцати от станции, окруженный гористой, поросшей густым лесом местностью.

К вечеру следующего дня мы достигли цели. Накануне нашего приезда в доме был произведен кое-какой ремонт, но обрушившийся камин не позволял развести огонь, и мы решили устроить кухню на открытом воздухе. В поисках наилучшего места для нее, я вышел на разведку; помню, мое внимание привлекло росшее у дома высокое дерево гикори, чьи ветви частью нависали над крышей.

Спустя несколько часов после того, как мы легли спать, я был разбужен криком Каммингса. Я сел на кровати и увидел, что он стоит посреди комнаты, уставившись в потолок.

— Бога ради, что это с вами, доктор? — вскричал я, спрыгивая на пол.

Не успел Каммингс ответить, как с крыши донеслось низкое угрожающее рычание, сопровождавшееся сопением.

— Пума! — воскликнул Хэнк. — Я так думаю, это она на той неделе утащила теленка Доббина. Здоровенная! Погодите! — закричал он, хватая за плечо Каммингса, который направился было к двери. — Не выходите, иначе эта тварь разорвет вас зубами и когтями!

Пума, если это была пума, на протяжении его монолога хранила молчание, а затем вновь засопела и издала низкое, грозное рычание, точно ей не понравилось неуместное вмешательство Хэнка. По звуку я понял, что зверь переместился и сидел теперь прямо над дверью.

Шелдон, схвативший фонарь, начал искать ружье, и я вдруг вспомнил, что мы оставили наши винтовки снаружи, близ угла дома, рядом с упомянутым выше гикори.

— Идти туда — верная смерть! — убежденно заявил Хэнк. — Адская тварь тут же набросится на вас с быстротой молнии!

Зверя, несомненно, раздражали наши голоса. Он зарычал громче и еще более угрожающе; мы слышали, как его когти скребут по крыше, словно зверь старался поближе подобраться к добыче.

Я не обращал особого внимания на Шелдона, но после вспомнил, что он последним вскочил с постели, когда Каммингс поднял тревогу, да так и замер с побледневшим лицом, на котором был написан невыразимый ужас — совершенно не соответствующий, как мне показалось, его храброму духу и степени опасности. Овладев собой, он теперь, по-видимому, впервые за все это время стал мыслить ясно. Схватив соломенную подушку, он быстро подошел к двери и взялся за засов, прислушиваясь и будто стараясь понять, где именно находится пума, которая в ту минуту злобно рвала и скребла когтями крышу. Я содрогнулся, осознав, что свирепый зверь находится непосредственно у меня над головой; но прежде, чем кто-либо из нас догадался о намерениях Шелдона, он осторожно приоткрыл дверь. Вспыхнула спичка, и в следующую секунду Шелдон, придерживая над головой горящую подушку, бросился за оружием.

Пума тотчас перестала терзать крышу. Я услышал скрежет ее когтей — зверь с жутким рычанием прыгнул на дальний карниз.

Прошло секунд пятнадцать, показавшихся нам четвертью часа, и мы снова увидели Шелдона; он по-прежнему держал в руке пылающий щит, но принес две винтовки и достаточное количество патронов. Стоило Шелдону закрыть дверь, как я услышал, что пума соскочила на землю. Мгновение спустя она с разочарованным воем накинулась на прочные доски двери.

— Стреляйте! — нетерпеливо закричал Каммингс.

— Пуля не пробьет дверь! — возразил Хэнк. — Но мы можем ее открыть и придержать. Пусть майор стреляет в щель.

Пока он говорил, мы заняли позицию и чуть приоткрыли дверь. При следующем броске разъяренного зверя Шелдон разрядил винтовку, как нам показалось, прямо в пасть пумы.

На миг воцарилась тишина. Затем раздался протяжный, пронзительный вой, как ножом полоснувший нас по ушам. Зверь снова взвыл поодаль, на поляне, затем снова и снова; промежутки тишины становились все длиннее, после вой окончательно стих в сердце леса.

— Ушла! — сказал Хэнк.

— Но не мертва, — отозвался Шелдон.

Каммингс рассказал, как вскочил с постели, услышав, что пума прыгнула на крышу — вероятно, с нависающей ветки гикори.

Утром о нашем свирепом ночном госте напоминало немногое: несколько щепок на земле под скатами крыши, глубоко прочерченные следы когтей в грубом дереве двери и узкая кровавая дорожка, начинавшаяся на поляне и исчезавшая в лесу. Хэнк пошел по этой дорожке и углубился в лес, но ничего не обнаружил. Тем происшествие и завершилось — если не считать последствий.

Мне выпало стоять на страже в тот первый день. Нервы все еще были напряжены, и я совершенно не возражал, когда Шелдон, извинившись перед остальными, выразил намерение составить мне компанию.

Около часа он просидел, проронив лишь несколько слов и вяло рассматривая лес, и вдруг резко спросил:

— Случалось ли вам воображать, что вы уже когда-то жили на свете?

Я уклонился от ответа.

— Возможно, Хоссман, я покажусь вам человеком до смешного суеверным, если скажу, что меня, как какую-нибудь выжившую из ума старуху, совершенно лишил спокойствия один сон. Этот сон, подобно бредовым видениям пьяницы, вертится вокруг странного, безымянного, непредставимого чудовища, к которому и я, и все вокруг относятся с поразительным сочетанием ужаса и благоговения.

Я молчал, не зная, что сказать.

Он продолжал:

— В той или иной форме этот сон посещал меня трижды. В первый раз это было в Таксоне; той ночью мой брат и весь его отряд были вырезаны на Хиле горными апачами! Второй раз сон приснился мне в Юме; на следующий день меня известили телеграммой, что моя жена умерла в больнице в Филадельфии! Минувшей ночью мне вновь, в третий раз привиделся этот сон, и тревожный крик Каммингса так смешался с воплями из мира теней, что я с трудом стряхнул пелену ужасной иллюзии; мне все казалось, что я нахожусь в храме Диона и сражаюсь за свою жизнь пред лицом Бога пещер!

Он посмотрел на меня с улыбкой — довольно вымученной, мне показалось — и продолжал, побледнев на глазах:

— Во сне редко вспоминаются предшествующие обстоятельства, и потому не важно было, кто я и откуда пришел. Я обнаружил себя на тропе, которая взбиралась на суровые холмы, вилась среди почерневших скал и ныряла в мрачные ущелья; оставив позади одно из них, я вышел на широкую дорогу и смешался с толпой пестро разодетых людей, спешивших на какой-то праздник. Подсознательно я понимал, что праздник этот очень важен. Дорога была усеяна обрывками красной материи и разноцветными перьями — конфетти карнавала. Люди вокруг наигрывали визгливые, жалобные мелодии, поднося к губам похожие на пастушьи дудочки инструменты; тут и там я замечал медный блеск оружия, мелькавшего в беспорядке чьих-то одежд, и с любопытством глядел на припрятанные мечи и кинжалы. Стайки девушек, рассыпая шутки, с юной веселостью протискивались сквозь толпу; они с совершенной свободой и полным отсутствием робости или застенчивости заговаривали со своими избранниками. Одна из этих молодых женщин, скользнув мимо, кокетливо погладила меня по щеке; улыбка ярко расцвела в ее пляшущих глазах, и мое сердце рванулось к ней, хотя и почувствовал, что некоторые люди вокруг неодобрительно отнеслись к таким вольностям. Немного погодя, она снова пробежала мимо меня и намеренно оступилась. Помогая ей подняться, я запечатлел поцелуй на ее щеке, которая тотчас залилась темным румянцем, вызванным, как я полагал, отнюдь не возмущением. В тот же миг высокий человек в черных одеждах, оказавшийся рядом, обернулся и нанес мне удар коротким бронзовым мечом. Меч просвистел совсем близко и чуть не снес мне голову. Мой убор из перьев свалился на землю. Я заметил, что головы всех путешественников были украшены разноцветными перьями, и только на моем уборе перья были красными.

— Сын жреца! — дрожащим от ненависти голосом прошипел мой противник. — Разве мало тебе плодов земли, и ты захотел сорвать цветок?

— Клянусь огненной Птицей, это Торка, а с ним дочь Нарбина! Опусти оружие! Неужели не видишь ты, что летит он средь красных орлов Диона?

С грациозностью царедворца говоривший наклонился, поднял и возвратил мне шлем — но, повернувшись, плюнул на землю; его ненависть отравила дорожную пыль. Прежде, чем я успел задуматься о нападении первого и издевательской любезности второго, привлеченные ссорой люди разделили нас, и я услышал тихие слова осуждения.

Эти люди Нарбина (вооруженные, вопреки эдикту жрецов) направлялись в Дион, чтобы принести жертву Богу пещер. Я знал — если жертва будет принята, кровь нашего ордена обагрит алтари, и новая каста жрецов будет свершать богослужение меж людьми. Быть может, я успею принести известие об их планах до часа жертвоприношения, и злонамеренных людей Нарбина удастся остановить? Я быстро пошел вперед, надеясь попасть в Дион раньше заговорщиков, но вскоре убедился, что мои надежды были напрасны; на каждом шагу меня ждала новая стычка, являвшая их дерзость и многочисленность. Когда меня беспричинно ранил в руку кинжалом незнакомец, которого я всего лишь пытался обойти на дороге, я понял, что повсюду мне грозит смерть; я был пленником, а цепи заменяли тысячи немых угроз, таившихся в каждом взгляде и жесте моих спутников.

Мы приближались к городу, и на дорогу уже легли тени его зубчатых, защищенных бойницами стен.

Задержавшись у величественных врат, я бросил взгляд на поле курганов и с недобрым предчувствием заметил работников, копошившихся на большой пирамиде Чальмы, где обретались гробницы жрецов. Я размышлял, не затронул ли заговор городскую власть — ведь я знал, что вход в пирамиду распахивался лишь для приема самых знатных особ. Мои спутники тем временем столпились вокруг, как стражи, тем самым не позволяя мне обменяться хоть взглядом или жестом с горожанами.

Так мы достигли изрезанного террасами склона, у подножия которого стоял храм. Мы миновали мрачный портал, во тьме и полном молчании прошли извилистыми коридорами и оказались наконец в огромном зале жертвоприношений, высеченном, по рассказам, в самом сердце горы. Мы распростерлись на полу, и в тишине, нарушаемой только отдаленными и еле слышными голосами жрецов, я осторожно огляделся.

Справа и далеко впереди шипел и курился дымом алтарь заклинаний; рядом стоял седобородый старец, единственным наследником плоти и крови которого был я сам. Лишь его голос мог призвать Бога пещер. Я надеялся, что произойдет чудо и его язык онемеет, что он не сумеет произнести древние заклинания и жертвоприношение, по крайней мере в этот день, будет отложено. Неподалеку зиял темный провал, ход в пещеру, откуда являлся чудовищный бог. Я напряг зрение, пытаясь что-либо разглядеть в непроницаемой тьме; напряг слух до звона в ушах, пытаясь расслышать звук первого мягкого взмаха незримого крыла. Слева свисал складками громадный багряный занавес, за которым торжественно свершался последний таинственный ритуал, переход избранника небес, без боли, вне смерти, в царство вечного блаженства. Шепот жрецов внезапно стих, и ясная громкая нота сделанной из раковины трубы прогремела в огромном зале. Вслед за ней эхом раздался тонкий голос:

— О Бог пещер, мы ждем тебя!

Подобно шуму падающих капель или шороху бесчисленных листьев, сливающемуся в глубокий и звучный голос могучего водопада, приглушенные голоса жрецов слились в единый глас:

— О Бог пещер, мы ждем тебя!

И снова тонкий голос:

— В совершенной тьме родился ты, о Крылатое Пламя Небес!

И вновь приглушенный громоподобный раскат эха:

— Ты приходишь к нам вековечным светом.

По временам, из отдаленных палат глубоко под землей, до меня доносился глухой барабанный бой: то жрецы пытались подстегнуть упрямое божество, ибо в минуты раздражения бог любил притворяться, что спит глубоким сном, и лишь страстные мольбы могли пробудить его к жизни.

Наконец в черном как смоль провале явилось бледное свечение, и непроглядная чернота постепенно обрела серебристый лунный отсвет. И тогда могущественный, потусторонний голос прокатился под сводами:

— Пусть никто не глядит!

Свечение превратилось в поток бледного, дрожащего сияния, который устремился в зал, осветив самые темные уголки и сотни распростертых на полу тел. Ритмический потаенный гул, подобный поступи Молчания, заполнил пространство вокруг, и в священном трепете перед Вечностью я закрыл глаза руками.

Осмелившись наконец бросить быстрый взгляд вокруг, я узрел свисавшую с величественной стены, что высилась за Покровом Превращения, гигантскую птицеподобную тень с огромными простертыми крыльями, испускавшую ливень неярких искр, как если бы ее окружали драгоценным ожерельем мириады светлячков.

Она висела и медленно раскачивалась взад и вперед, как маятник, блеск ее славы накатывал и угасал размеренными световыми волнами, а ее зеленые глаза равнодушно смотрели на застывшие ряды безмолвных, недвижных жрецов. И тот, кто оказывался во власти чар этих месмерических глаз, навсегда прощался с земной жизнью, ибо становился избранником небес; сонмы певчих птиц в благословенных долинах нижнего мира звали его под сень зеленых рощ бессмертия. Туда понесет избранника сквозь темный лабиринт подземных дорог милосердный и ужасный Бог пещер. Долгие минуты тянулось это молчаливое, жуткое созерцание. Все мое тело, казалось, напряглось и дрожало. Я искал глазами жертву, поскольку хорошо знал, что ритуал готовился заранее и что расположенность и предпочтения жреческой иерархии служили надежной гарантией избранничества. Тишину вдруг прорезал прежний тонкий голос:

— О Господин Избранных! неужто кровь юности Диона стала водой, и никто не осмеливается искать твой одобрительный взгляд?

По толпе, словно порыв заблудшего ветра, прокатился тихий вздох. Мои натянутые до предела нервы расслабились, обычное восприятие вернулось ко мне, и откуда-то справа до меня донесся шум борьбы, точно там кого-то силой пытались удержать на месте. Затем раздались слова, произнесенные хриплым шепотом:

— Умри же, проклятый глупец!

За ними последовал захлебывающийся, придушенный крик. Подняв голову, я увидел, как кто-то приподнялся на руках и подался вперед; мелькнула другая рука, и прежде, чем первый упал, я увидел, что из спины у него торчит рукоятка кинжала. В тот же миг толпа в зале заволновалась, слева от меня поднялась стройная фигурка и осталась стоять, чуть покачиваясь в такт движениям громадной птицы.

Я был так заворожен этой необычайной пантомимой, что на секунду забыл об ужасном происшествии, свидетелем которого только что стал. Лишь несколько минут спустя я вспомнил о нем и осознал его значение. Тем временем тонкая фигурка продолжала ритмически покачиваться, пока из зеленых глаз птицы не брызнули сверкающие лучи, словно атомы растворяющегося изумруда. Фигурка медленно, как в трансе, двинулась к ней; я увидел, что это была девушка; мне не нужно было прислушиваться к тихим голосам вокруг, чтобы узнать в ней дочь Нарбина. Она скользила меж распростертых тел, не замечая их, а люди в благоговейном страхе отползали в сторону, освобождая ей путь. Не сводя зачарованных глаз с божественного создания, она приблизилась к Покрову Превращения и скрылась за ним. Затем, повинуясь невидимой руке, багряный занавес затрепетал. Раздалось тяжкое хлопанье крыльев, искры посыпались мерцающим дождем звездной пыли, раздался протяжный, громкий, пронзительный, разрывающий сердце крик — и Бог пещер исчез в занавешенном святилище!

Люди Нарбина вскочили на ноги, под сводчатым куполом зала звучал слитный гул восклицаний. Только сейчас я начал постигать смысл коварной уловки, путем которой, в присутствии верховного жреца, дочь Нарбина заняла место истинного избранника. Бог пещер принял жертву с благословения жрецов, которых должен уничтожить, ибо их собственная жертва была отвергнута. Некогда, в дни Чальмы, одного юношу, пешку в игре фракции недовольных, вытащили силой из-за занавеса; вместо него был предложен и принят другой — жрец правящего ордена. Не сумею ли я повторить это историческое чудо? Я заметил неуверенные и озадаченные движения жрецов, испуг на лице моего почтенного сородича. Черные перья Нарбина уже реяли у алтаря заклинаний. Я знал, что час пробил — нет, он безвозвратно уходил; я вскочил, преисполненный новообретенной отвагой, схватил копье, бросился вперед и раздвинул Покров. Здесь я остановился. Бог пещер снизошел на землю, и у моих ног простиралось огромное крыло, подобное сложенной золотистой накидке, а его полупрозрачные складки, как роскошная вышитая материя, были испещрены переплетенной сетью красных вен.

В складках пряталось несуразно маленькое тело. Окружавшее его свечение трепетало с удвоенной быстротой, контуры тела судорожно и жадно содрогались; я понял, что под ним лежит дочь Нарбина. Пока я стоял, не в силах пошевелиться, существо подняло голову и уставило на меня долгий, пристальный взгляд; с его клюва стекала кровь ужасного пиршества.

Тянулись бесконечные минуты. Наконец моя кровь, застывшая от ужаса, согрелась в жилах и возобновила свой природный бег; страх оставил меня, и я приблизился к магнетической путеводной звезде моего существа, но тотчас отпрянул, не желая осквернить своей стопой ее золотую мантию.

И вдруг издевательский голос развеял чары:

— Не терпится Торке стать любимцем Бога? Не сейчас, о вдохновенный юноша — в один прекрасный день, быть может. Ибо Бог пещер видел тебя, и его не обманешь!

В то же мгновение чья-то могучая рука резко потянула меня назад, и я очутился вне пределов святилища. Глазам моим предстала кровавая бойня. Вокруг лежали десятки изуродованных трупов жрецов — с ними, безоружными, расправились прямо у алтарей. Престарелый верховный жрец пал там, где стоял, и его окровавленная голова — округлившиеся от ужаса глаза, раскрытый рот и нелепо высунутый язык — была насажена на медный посох понтифика и выставлена на алтаре заклинаний. Воздух еще звенел от криков воинов и был пропитан запахом смерти; я знал, что в городе царила анархия. Над моей головой промелькнул бронзовый топор Нарбина. Я вскинул руки, пытаясь уклониться. Но все было напрасно. Жестокое лезвие с шелестом ринулось вниз и распороло мое плечо, как бивень мастодонта; убегая, я споткнулся о собственную руку. Я упал и покатился под каменный трон верховного жреца; и когда меня настиг последний удар, принесший с собою ужасающую тьму небытия, я словно вновь заглянул в громадные зеленые глаза, окруженные красными кругами и мерцающие подобно зловещим звездам в дрожащем облаке лунного сияния!

Так завершил свой рассказ Шелдон. Я долго не мог прийти в себя. Казалось, его подвигло на это признание неодолимое внутреннее побуждение; лихорадочный поток удивительного красноречия, торжественный тон, с каким он подражал жреческим заклинаниям, и быстрая смена выражений страха, благоговения и ужаса на его лице — все говорило о давно прошедших веках; в его словах, как сквозь трещину в стене, мне виделись неистовые политические битвы и варварское великолепие забытой доисторической расы.

Договорив, он отвернулся, глядя в сторону — и я, как и он, стал невольно искать глазами отрубленную руку Торки, чьи пальцы сжимались и содрогались в ядовитом кровавом тумане древней резни.

Голос Шелдона вывел меня из задумчивости; но хотя обычные манеры вернулись к нему, я после часто вспоминал сказанные им тогда слова:

— Мы назвали это сном, Хоссман. Давайте лучше назовем это воспоминанием.

Пока не вернулись остальные, я был не в состоянии думать о чем-либо другом и избавиться от кошмара первобытного ужаса, навеянного рассказом о судьбе Торки.

Похоже, примерно в двух милях от нашего лагеря Хэнк неожиданно набрел на след, по которому шел утром; кровавая дорожка вела через ущелье к нагромождению скал, где, как он считал, скрылась пума, чтобы умереть или зализать свои раны. Я с радостью заметил, что Шелдон проявил настоящий охотничий интерес к этой новости. Наши лучшие следопыты были уверены, что найти убежище пумы и покончить с ней, если она еще жива, будет нетрудно; и все единодушно согласились, что в награду за мужество и изобретательность, проявленные прошлой ночью, Шелдон достоин шкуры.

Вслед за Хэнком наша партия проследовала вдоль реки и благополучно прибыла к устью ущелья; там мы быстро вышли на след. Решено было разделиться на три группы — нам с Шелдоном досталось дно ущелья, а остальные должны были прочесывать склоны с каждой стороны. Мы рассчитывали вскоре поднять пуму; если она попытается бежать из ущелья, то на любом из склонов непременно встретит бдительного врага.

Крошечные багровые капли, видимые время от времени на плоском камне или упавшем дереве, заставили нас проделать немалый путь по берегу ручья, отвоевавшего для себя дно ущелья.

Дальше пришлось идти вверх, преодолевая валуны и кусты, которые скрывали от нас ручей. Чуть выше по склону мы обнаружили его исток: вода с силой вырывалась из наклонной расщелины в скале. Рядом мы заметили кровавое пятно — оно подсказало нам, что здесь должно находиться последнее прибежище пумы.

Мы решили осмотреть расщелину, но прежде Шелдон зажег фонарь, захваченный с собой в ожидании именно такого поворота событий.

Ступив в темноту, мы сразу же запутались в плотном сплетении ветвей мертвого кустарника. Кусты росли так густо, что мы были вынуждены продолжать путь по неглубокому руслу ручья. Вскоре из-за резкого наклона стен мы уже не могли идти выпрямившись, а затем нам и вовсе пришлось опуститься на четвереньки.

Пробираясь таким манером по расщелине, мы достигли своего рода канала или наклонного туннеля; он был чрезвычайно узок, и я начал побаиваться, что мы безнадежно застрянем. Я уже собирался высказать мысль об отступлении, когда ползший впереди Шелдон с натужным кряхтением и возгласом облегчения внезапно обрел свободу движений. Я был не так привычен к физическим нагрузкам и с трудом последовал за ним. Оказалось, что мы можем выпрямиться во весь рост, хотя и оставались по колено в ледяной воде. Какое-то время Шелдон сжимал ручку фонаря в зубах, а когда он резко высвободился из гранитной тюрьмы, фонарь потух; теперь он зажег его снова, мы огляделись и увидели, что стоим в гроте, по полу которого вьется наш ручей.

Мне не хотелось возражать Шелдону, однако продолжение поисков казалось мне совершенно безрассудным делом. Я вспомнил, что близится вечер, что на небе еще днем собирались грозовые тучи и что наши спутники не могли знать, где мы находимся. Еще одно возражение я постеснялся тогда высказать: в дальнем конце грота я заметил беспорядочную груду камней и глины, которая случайно сложилась в виде головы и разверстых челюстей огромной жабы; из пасти ее вытекал ручей, напоминая жадный язык, готовый слизнуть какое-нибудь злополучное насекомое. Все это вызвало у меня острое чувство отвращения и страха.

Если бы мы решились идти дальше, нам пришлось бы пробираться сквозь горло этого гигантского, похожего на окаменелость монумента. Я счел это дурным знаком — сама Природа снабдила сокрытые во мраке тайны такими грозными вратами. Но Шелдон, я думаю, был далек от подобных размышлений; он успел опередить меня, и я услышал его голос, зовущий меня из внутренней пещеры.

Я неохотно двинулся на зов и вскоре оказался в просторном зале, тишину которого не нарушало, а скорее подчеркивало журчание небольшого водопада: ручей, в конце концов, должен был втекать в пещеру откуда-то сверху, и здесь он нашел на своем пути крошечный уступ.

Не обнаружив ничего интересного, мы через некоторое время вышли на расколотый и иззубренный каменный парапет, нависавший над бездонной бездной непроницаемой тьмы, куда в далекие века, по-видимому, рухнула изначальная стена. Наклонившись над краем, мы с помощью фонаря разглядели широкое углубление, густо усеянное упавшими камнями; тусклый свет позволял нам только гадать о глубине пропасти. Шелдон хотел было спуститься туда, но я отсоветовал, и мы решили подробней осмотреть зал, где находились. Изучая его, мы сделали весьма странное открытие. На серой поверхности скалы, словно обведенный огненной кистью, проступал почерневший контур колоссальной летучей мыши с распростертыми крыльями.

Казалось, она висела, цепляясь за стену. Рассмотрев ее более внимательно, я нашел, что она имела сходство, пусть местами и карикатурное, с попадавшимися мне изображениями и описаниями древних чудовищ — птеродактилей. Можно было подумать, что один из них присел отдохнуть на стену.

Шелдон встретил мое заключение нетерпеливыми вопросами, но избегал упоминать о мысли, которая, как я сейчас понимаю, вертелась и у него, и у меня в голове — а именно, что контур на стене близко напоминал чудовище из его сна.

Этот сатанинский портрет, вероятно, был обязан своим возникновением не более чем фантастической случайности; но мы оба испытывали к нему такой болезненный интерес, что я потерял всякое представление о времени и очнулся, лишь услышав необычный шум. Журчание водопада звучало теперь по-иному, а узкий ручеек превратился в ревущий поток. Долго думать о причинах этого не понадобилось. Снаружи наконец разразилась буря, и теперь тысячи потоков стекали с высоты в избранное ими русло.

Я в тревоге поспешил во внешний грот и увидел то, чего боялся. В туннеле, сквозь который мы с таким трудом протиснулись, бесновалось мощное течение; следовало отбросить всякую мысль о возвращении этим путем. Без сомнения, мы еще много часов будем оставаться пленниками пещеры!

Этот вывод, судя по всему, пришелся Шелдону по душе, хотя вслух он выразил большое сожаление. Его слова, однако, звучали неискренне и относились скорее ко мне. Почти сразу же он вернулся к созерцанию странных линий, выжженных на стене; его растущая отчужденность и сосредоточенный взгляд наполнили меня смутной тревогой, и я ощутил необъяснимое облегчение, когда он внезапно прервал молчание.

— Ну что ж, Хоссман, мне нравится афиша; не подождать ли нам спектакля?

Я был отнюдь не в восторге от зловещего духа этой шутки; зная, что нам предстоит провести в пещере несколько часов, я не отказался, впрочем, сопровождать Шелдона в дальнейшем исследовании подземного царства.

Мы вернулись к парапету и начали спускаться, нащупывая путь между усеивавшими склон камнями. Один из них, потревоженный моей ногой, несколько секунд катился вниз, а затем глухо ударился о дно и с плеском погрузился в невидимую воду. Другие камни, задетые им по пути, начали с грозным скрежетом оползать вниз. Страшась гранитной лавины, мы поспешно подались влево и вскоре очутились на широкой платформе, где каменных обломков было гораздо меньше; отсюда к краю темного водоема вел короткий крутой склон.

Мрачные воды едва блеснули в ответ на луч фонаря; если бы не падающие камни, можно было бы подумать, что мы стоим на краю бездонной вулканической шахты. Этот водоем, как я позднее нашел, отличался немалой величиной; я обошел по периметру его инфернальные берега, но до сих пор не могу определить его истинные размеры.

Прежде, чем двинуться дальше, я попытался запомнить наше местоположение, отмечая любые необычные детали нашего окружения. Я выкатил на видное место большой камень и в качестве опознавательного знака прислонил к нему винтовку — было ясно, что темная утроба пещеры может скрывать колоссальный лабиринт.

Как и раньше, Шелдон пошел впереди, неся над головой фонарь. Так мы шли около часа. Я начал уже думать, что мы почти завершили обход озера, и стал внимательно смотреть вперед, ожидая увидеть за любым поворотом неровного берега какой-то признак исходной точки нашего пути.

Мой взгляд привлек какой-то блеск, показавшийся мне далеким отражением фонаря на поверхности воды. Через некоторое время, вглядевшись пристальнее, я почувствовал, как мои конечности внезапно онемели от необъяснимого страха — эти судорожные движения никак не соответствовали покачиванию фонаря Шелдона. Кто или что плясало в густой тьме над темной водой — бросаясь вперед, назад, вправо, влево, описывая быстрые изломанные прямые и медленные круги, словно блуждающая звезда, затерянная в необозримых пространствах вечной ночи? Затем я заметил пульсирующее, как у светлячка, свечение и мое горло сжала холодная рука неведомого Ужаса. Неужели над этим непроглядно-черным морем взлетело существо, которое Шелдон видел во сне? Та адская птица пещер, что поглощала кровь и плоть человеческих жертв? Предстала ли перед нами крылатая рептилия, достойный союзник лицемерного ханжества и гнета жрецов, во имя которой миллионы людей нашли свой конец в грязи и отчаянии?

Проклятое создание еще долго описывало неверную и бесцельную траекторию своего полета. Наконец оно приблизилось к берегу, но оказалось далеко за нами, и я мог разглядеть только светящиеся очертания.

— Понимаете вы, кого оно ищет? — спросил Шелдон.

Бедняга! Я почти забыл о нем. Я сразу же осознал, какое несчастье нас постигло.

Обернувшись, я схватил его за руку. В том же миг ружье выскользнуло из его безвольной руки и с плеском упало в воду. Я потянулся за ним, погрузил руку в воду по плечо; затем, держась за камень, опустился в воду ногами вперед и попытался нащупать дно. Оставалось надеяться, что винтовка легла на отмель у берега.

Пустая надежда! В этой черной дыре не было ни отмели, ни дна!

К счастью, у нас оставался фонарь. Схватив Шелдона, который волочился теперь за мной, как тряпичная кукла, я бросился вперед. Если только мы найдем вторую винтовку, можно будет навсегда покончить с ужасной властью этого существа, пережившего юность мира и зловещий век собственного владычества.

Сомнений не было, мы находились в логовище живого птеродактиля; было также очевидно, что существо способно освещать себе путь во тьме. Я подумал, что в природе, в конце концов, не так мало созданий, наделенных фосфоресцентным свечением. Наука не располагала сведениями о свечении птеродактилей, но в этом не было ничего удивительного, как и в том, что данное свойство, в сочетании со зловещим обликом, оказало такое глубокое впечатление на умы и сердца первобытных людей.

Всякий след свечения вдруг пропал — скрывшись, несомненно, за каким-то утесом. Существо исчезло где-то на берегу, между нами и пещерным залом.

Эта пещера! Я задрожал от неудержимого ужаса, вспомнив о выжженной на стене тени.

Мое волнение мало-помалу улеглось. Неверные шаги Шелдона начинали беспокоить меня. Я наполовину пронес, наполовину протащил его бесконечную милю, но все еще не видел ни каменистого склона, ни винтовки у его подножия. Берег здесь изменился: сравнительно гладкая прибрежная полоса уступила место большим нависающим террасам, которые мы преодолевали с большим трудом. Мне приходилось постоянно помогать своему спутнику, который, казалось, был не в состоянии сделать малейшее усилие. Вопреки гласу своего разума, я был вынужден признать, что он нуждается в отдыхе; рассудив так, я вскоре обнаружил глубокое углубление в скале, хорошо подходившее для этой цели.

Я заставил его лечь, потушил фонарь и разместился у входа. Шелдон через некоторое время заснул, и я слышал, как он бормотал обрывки слов и фразы на незнакомом языке. После и я, донельзя усталый, отдался объятиям покоя — во всем, помимо пробуждения, подобного смерти.

Я уверен, что проспал не больше десяти минут. Я раскрыл глаза и сразу подумал о Шелдоне. Его нигде не было! Я ощупью попытался найти фонарь. Он исчез! Вокруг была лишь темнота, плотная, как бархатный покров. В голове билась жуткая мысль — Шелдон бросил меня одного в этом страшном месте! Я осмелился позвать:

— Шелдон!

Я затаил дыхание, но не услышал в ответ ни звука.

Положение грозило самыми ужасными последствиями. Но я должен выжить — а для этого необходимо двигаться.

Я долго взбирался на четвереньках по скалам, вслепую нащупывая путь, и поднялся на много футов над озером; коленные чашечки разорвали кожу, руки были ободраны о грубые камни.

Внезапно мое жалкое продвижение прекратилось. Впереди на краю обрыва высился огромный валун. Я встал на ноги, прислонился к нему и тотчас отскочил. Камень под моим плечом зашатался!

В ужасе я пополз вокруг него, ощупывая дорогу правой рукой, как зверь копытом; но не успел я проползти и нескольких ярдов, как левая рука вдруг повисла в воздухе. Держась за край, я с нечеловеческим усилием выпрямился. Я едва не упал в пропасть. Как такое может быть? Обрыв оставался справа; а здесь снова обрыв — слева!

Поразмыслив, я разрешил загадку. Горизонтальный участок, по которому я полз последний час, заканчивался острым углом. Но что было внизу — берег или озеро?

Я зажег драгоценную спичку и держал ее, пока пламя не начало лизать пальцы, пристально вглядываясь в царившую внизу тьму.

Я ничего не увидел. Пропасть, куда я чуть не упал, была бездонна! Опасность парализовала меня. Голова кружилась, в водовороте тьмы мелькали огненные пятна. Я распростерся на земле и отполз за ненадежный камень. Мое движение нарушило равновесие колоссальной массы. Камень тяжко наклонился, закачался на краю и рухнул вниз.

Секунды невыносимого ожидания… Затем из глубин донесся далекий и гулкий звук падения. Дрожь снова и снова сотрясала землю. Но что за жуткое чувство? Земля и камни сдвинулись с места; скрежеща и стеная, весь утес сползал в бездонные глубины; что-то подтолкнуло меня, как плечо напрягшегося гиганта, и я очутился в воде за много ярдов от берега.

Я был поражен и испуган, но ужас придал мне сил, а отчаяние мужества. По озеру ходили громадные валы, но я все плыл, спасая свою жизнь. Добравшись до берега, однако, я побоялся выйти из воды. По всей видимости, обрыв, отделявший озеро от каменистого плато, где я только что находился, исчез. Как скажется это на окружающих меня стенах? Долгие минуты я ждал; ничего не происходило, и наконец я выполз на берег и в бессилии растянулся на уступе.

Я слышал неугомонный плеск волн — вода в озере еще не успокоилась; оцепенение усталости сковало мои чувства, и в ужасном сне наяву на меня из непроглядной тьмы воззрились Торка с офицерскими эполетами на плечах и Шелдон с вероломной гримасой жреца; после они будто вместе склонились надо мной и слились воедино. Затем тонкий голос возопил:

— Во тьме родился ты, о Крылатое Пламя Небес!

Ответом было многоголосое бормотание, мгновенно прокатившееся, отражаясь от стен, по громадным приделам:

— И ты приходишь к нам вековечным светом…

Вновь ужасный тонкий голос:

— Неужто кровь юности Диона стала водой…

Но — что это? Другой голос!

— Э-эй!

И снова — на сей раз громче:

— Эгеей!

Нет, это не голос из сна, не вопль забытого духа в пещерах призраков! Я приподнялся и сел, прислушиваясь. До меня донесся отдаленный звук, похожий на щелчок бича.

Шелдон! Конечно, это Шелдон, и он нашел винтовку!

Дрожащим голосом, разбившимся на череду невнятных отзвуков, я издал ответное «Эгей!»

Оглушительное молчание.

— Шелдон! — закричал я, вложив все силы в этот крик.

Раздался далекий, неразборчивый ответ — но не эхо.

Забыв о темноте, о пропасти, о коварном чудовище, чье ящероподобное дыхание отравляло самый воздух пещеры, я побежал, не разбирая дороги. Внезапно, за поворотом берега, я замер. Менее чем в ста ярдах от меня, размахивая фонарями, стояли две фигуры.

Я не верил своим глазам. Шелдона там не было; передо мной стояли Каммингс и Хэнк. Меня они в темноте не видели и смотрели в другую сторону. Я с криком поспешил вперед.

Каммингс и Хэнк лишь мельком взглянули на меня и снова отвернулись. Затем первый осипшим от волнения голосом воскликнул:

— Бога ради, Хоссман, что это?

Я вышел из-под нависшего козырька, который сперва не заметил во тьме, и запрокинул голову. Слева от нас, ярдах в двухстах, озаряя пространство лучами бледного свечения, завис в воздухе птеродактиль; он был так близко, что мы слышали низкое гудение его крыльев. Он застыл, казалось, в полной неподвижности, рассматривая нечто скрытое от наших глаз.

Висящий в воздухе, с мерцающими крыльями, на концах которых выдавались блестящие когти — с жестоким оскалом крокодильей пасти, напряженной в дьявольском созерцании, и зловеще вытянутой громадной головой, сидевшей на изогнутой змеиной шее — он мог лишь пробудить в смертных смертельный ужас.

Пораженно глядя на него, я заметил, что он медленно и постепенно приближается к нам, словно его кто-то тянет на незримом канате.

А затем, о ужас! над каменистым краем утеса, где мы проходили несколькими часами ранее, видимое теперь в инфернальном свечении, показалось лицо человека!

— Шелдон! — ахнул Каммингс.

Шелдон, воздев глаза, карабкался по утесу. Затем он подтянулся, выпрямился и замер на краю. Он простер руки в молитвенном жесте, и мы отчетливо услышали заклинание жрецов Диона:

— О Бог пещер, мы ждем тебя!

— Что он говорит? — пробормотал Хэнк.

Птеродактиль внезапно откинулся назад, показав нам все свое тело и короткий тупой хвост; фосфоресцирующие пятна и кольца на его теле словно сливались в огненный покров.

— Он сейчас нападет! Шел — дон! Шел — дон!! Шел — дон!!! — закричал Каммингс.

Он вскинул винтовку, и его крик почти слился с грохотом выстрела; но пуля прошла много ниже цели — и нашла другую, случайную. Я увидел, как Шелдон дернулся, закачался и — рухнул в озеро.

В тот же миг вниз, как метеор, пронесся птеродактиль, задевая воду крыльями. После он взлетел повыше и со свирепыми визгливыми криками принялся в ярости и разочаровании описывать круги над водой, а затем, заметив нас, ринулся в атаку; его зеленые глаза горели жаждой мести, тяжелые челюсти лязгали с невероятной быстротой. Он несся на нас, шипя, как раздраженный гусь.

— Адская гарпия! — завизжал Каммингс, отбрасывая винтовку. Взлетев с прытью зайца на каменистый склон, он скрылся из виду.

Все это время я стоял, окаменев, весь покрытый холодным потом, вытекавшим, казалось, прямо из мозга.

Времени на отступление на оставалось. Я бросился на землю и кое-как спрятался за камнем — там я несколько часов назад оставил винтовку, что принесла смерть несчастному, безумному Шелдону. Чудовище не заметило меня и пронеслось надо мною в поисках Каммингса. Вскоре оно возвратилось и стало кружиться над местом, где исчезло в волнах тело Шелдона. Когда оно вторично пролетало надо мной, на руку мне упала капля красной пены, которую я поспешно вытер. Думаю, в ней содержался жестокий яд, ибо это краткое прикосновение по сей день продолжает отравлять меня.

Искать тело Шелдона было и опасно, и бессмысленно. Я тихо позвал Хэнка, он выбрался из своего убежища и мы незаметно прокрались вверх по склону, миновали пещеру с абрисом птеродактиля на стене и через каменную жабью пасть выбрались в грот.

Здесь мы с Хэнком нашли Каммингса; он лежал без сознания. Мы вытащили его через туннель, теперь сравнительно свободный от воды, на свежий воздух и не без труда привели в чувство. Но в его глазах застыло безумие; вскоре он снова впал в забытье, и я приветствовал это вздохом облегчения.

Немного погодя, когда мы отдыхали у водоема, я отшатнулся от своего отражения — мои волосы совершенно поседели.

Той ночью Каммингс не переставая бредил, и нам пришлось сторожить его по очереди. На следующее утро мы под моросящим дождем добрались до Браунхиллс и вернулись на поезде домой.

Прошло много недель, прежде чем мой разум и тело полностью восстановились. В ночной тиши я не раз вскакивал с постели с криками ужаса, переживая во сне жуткие события, которые привели к смерти Шелдона, к безумию Каммингса, к моей преждевременной седине.

Два года спустя доктор Каммингс умер в санатории. Служитель рассказал мне, что до последнего мгновения он продолжал воображать, будто спасается от колоссального огненного чудовища; в бреду Каммингс именовал его Адской Гарпией.

Высказывалось предположение, что некоторые рептилии способны веками пребывать в спячке. Если так — быть может, в какой-нибудь темной, недвижной бездне до сих пор спит птеродактиль.

О примечательных видениях, которые Шелдон называл «воспоминанием», немногое можно сказать. Однако я продолжаю дивиться необычайной фатальности его жизненного пути, так тесно связавшей сон об одной судьбе с последними мгновениями другой. В минуту вдохновения я набросал его эпитафию, и после долгих размышлений нашел высказанные в ней мысли не такими уж странными:

ТОРКА,

ЖРЕЦ ДИОНА.

ДВАЖДЫ НА ПАМЯТИ ЛЮДСКОЙ ОН ИЗБЕЖАЛ УЖАСНОЙ ГИБЕЛИ.

ДА ПОКОИТСЯ ЕГО ДУША С МИРОМ, ОЖИДАЯ ИСПОЛНЕНИЯ ПРИГОВОРА, ИБО НАЗНАЧЕННОЕ СУДЬБОЙ СВЕРШИТ РОК.