Первый год белой стаи
24 января
Петербургские гости – Князь, Брахман, Нестор, Гусляр, Рыбак – выступают в московском клубе «Опричник» в рамках предъявления человечеству сборника максим Князя «Книга власти», трактата Брахмана «Происхождение лжи», ряда исторических изысканий Нестора, музыкального альбома Гусляра «Песни бесстыдства» и картины Рыбака «Стерлядь». Все перечисленные – в белых одеждах. Встречу ведёт честный судия Малюта Катов. Одихмантий и Мать-Ольха, также в белом, осуществляют поддержку выступающих из зала. Оглашено Заявление:
«На Островах, с которых мы прибыли в ваш город, нет сегодня более обсуждаемой темы, чем трактовка вопроса о свободе творящего как выразителя идей породивших его (творящего) сект, братств и движений.
Оставим в стороне очевидное – взаимодействие и противостояние неявно представленных к широкому обозрению сил, смену парадигм, обновление исторических метафор. Зрелище ледохода может вызвать головокружение. Обидно самому оказаться на оторванной от берега льдине. Тем более тающей.
Что ж, мы сочувствуем творящим, чьи художественные удачи отвечают интересам увядающих и сходящих на нет сообществ. Блаженны пляшущие танец дерзости. Безумству храбрых поём мы колыбельную песню.
Наш путь не таков.
Нас объединяет немногое, но объединяет прочно. Мы свободны в выборе пищи и способов отправлений. Мы признаём неразрывный симбиоз четырёх начал: Логоса, Бахуса, Эроса и Марса. Мы презираем любителей “позы мудрости”, учителей жизни, всех, кто “с достоинством несёт” звание творящего. Мы дорожим непринуждённостью артикуляций, простотой жестов и широтой порывов. Творящий не обязан быть предусмотрительным и разумным. Политкорректность не должна подменять эстетические критерии культуры. Мы плачем над либеральным мифом смеясь и отстаиваем преимущество бифштекса с кровью перед морской капустой.
Так определился наш главный враг – экологический маразм, последняя стадия выродившегося гуманизма. Смягчение нравов, о котором мечтала эпоха Просвещения, вне всякого сомнения, произошло. Вслед за ним наступило размягчение.
Нас ждут испытания. Всех».
Князь, Брахман и Нестор высказываются.
Рыбак приветствует публику: «Здорово, земноводные».
Гусляр исполняет духоподъёмные песни.
Встреча инициирует движение, позже названное «Путь белой стаи».
В ночь на 25 января
На постоялом дворе «Измайлово» осуществляется миссионерская акция «Хождение Рыбака в народ», финансово поддержанная Князем, Брахманом и Нестором. Рыбак проводит по льготному (получасовому) тарифу встречу с местной жрицей любви, но не утехи ради, а с целью духовного возрождения падшей.
16 апреля
Действо «Незримая Империя» в петербургском Манеже в рамках массового смотра «Мастерская сознания».
Князь оглашает текст Открытого письма Главному духу из волшебного экрана:
«Господин Дух!
Радея о благе отечества, желая видеть нашим с Вами попечением державу процветающей и сильной, мы, носители коллективной беззаветной санкции Объединённого петербургского могущества, хотели бы напомнить Вам очевидные вещи. Речь идёт о порядке приоритетов государства: именно правильный порядок приоритетов способствует устранению беспорядков во всех сферах социального бытия».
Далее в письме повествуется о необходимости вновь возвести идею овладения Царьградом и проливами в ранг русской народной мечты и запредельной, не подлежащей пересмотру политической перспективы, поскольку без сверхзадачи, думая лишь о чечевичной похлёбке, держава не в силах добиться и целей реальных.
Брахман выступает с докладом, в котором, в частности, сообщает: для того чтобы постигнуть смысл Империи, недостаточно одного имперского самосознания, необходимо ещё имперское самочувствие. То есть эстетическая реакция на трансцендентное, которая чаще всего даётся творящему. Подобное самосознание вкупе с подобным самочувствием позволяют человеку стать подданным Незримой Империи, и суждения его обретают точность, недоступную для самых искушённых духов-политиков.
Нестор читает доклад о связи имперского сознания с уровнем половой конституции.
Рыбак рассказывает притчу, ошибочно принятую публикой за анекдот. Суть её сводится к следующему: государство должно нести в себе не только мощное имперское начало, но и такой же мощный конец.
Гусляр исполняет духоподъёмные песни.
28 мая
Петропавловская крепость. Нестор при содействии Гусляра проводит антропометрические исследования памятника Петру Первому с последующим вычислением трохантерного индекса (отношение тотального роста к длине ноги). Измерения осуществляются в плане работы Нестора над темой «Половая конституция петербургских памятников».
15 июня
Стая на внеочередном пиру разрешает Брахману как члену комиссии по реформированию русской грамматики упразднить запятую перед союзом «и» в сложносочинённых предложениях. В отношении необходимости точки с запятой мнения разделились.
11 сентября
Действо «Интеллигенция минус» в клубе «Аквилон».
Брахман отмечает, что самые мрачные страницы в истории человечества связаны с периодами, когда у власти находились специалисты по словам: «Если элита представляет собой братство по оружию, мы обретаем пространство свободы и творческий импульс, даруемый духом воинственности. Во всех остальных случаях преобладает дух бюрократии и место Господина занимает самозванец».
Одихмантий цитирует определение интеллигенции по фон Плеве: «Та преимущественно часть российского образованного общества, которая принципиально, но и восторженно принимает любые сведения, даже слухи, направленные к дискредитации самодержавно-православной власти. Ко всему остальному в жизни государства она индифферентна». Диагностический признак интеллигенции – наличие кукиша в кармане.
Князь предлагает провести реформу интеллигенции, поскольку от неё, как и от армии, в известной мере зависит безопасность государства. Интеллигенция должна стать контрактной. То есть собственно интеллигенцией следует считать лишь ту её часть, которая в данный момент состоит на службе у государства и выполняет его заказ. Иные формы существования интеллигенции должны рассматриваться как незаконные воинские формирования.
Нестор выступает с сообщением «О нравственном превосходстве Шарикова над профессором Преображенским».
Гусляр исполняет духоподъёмные песни.
Действо заканчивается ритуальным прокалыванием вязальной спицей, принесённой Матерью-Ольхой, надувного интеллигентского кукиша.
Господи, как давно это было! Эпоха миновала! Эпоха целая! Весь мир успел перемениться. Конечно, не без нашего участия.
* * *
Вечером я отправился в гости к Одихмантию. Выражаясь языком Нестора, у стаи там намечался «внеочередной пир», хотя никакой чётко установленной очерёдности, помимо банных мистерий с последующим застольем, дней рождений членов стаи, Нового года, Рождества, Масленицы, Пасхи и ежегодного Дня корюшки, наши встречи не носили. Ничего не поделаешь – порой Нестор позволял себе изъясняться высокопарно. Впрочем, выспренность его была плутоватой – обыкновенно под ней, как под знатной несторовской бородой, таилась озорная улыбка. О том, что этот каприз Нестора (выспренность) не имел никакого отношения к презренной «позе мудрости», не стоит и упоминать.
Строго говоря, «внеочередным пиром» Нестор называл ритуал, с помощью которого мы призывали удачу сопутствовать нашим замыслам. Состоял он в том, что под хорошую закуску, соответствующую случаю, мы наслаждались живой водой, категорически предпочитая её дыму отечества, звёздной пыли и небу в таблетках, поскольку последние магические медиаторы размягчали внутреннюю вертикаль, так что её можно было вязать узлами, а мы на это не могли согласиться ни при каких обстоятельствах.
Одихмантий жил в Коломне. Не сказать, что близко, но с Моховой я двинулся к нему пешком. Путём крюкообразным и покатым: по Пантелеймонской улице через Фонтанку, вдоль Мойки, мимо Инженерного замка, Михайловского сада, Дворцовой, форсируя Невский, минуя Исаакиевскую – до самой Новой Голландии. Что поступил опрометчиво, сообразил поздно. Будь это крепкий, с лёгким морозцем, а не раскисший, слякотный день, вышла бы во всех смыслах прекрасная, бодрящая прогулка. Но март в Петербурге – скверная пора. Красота вокруг была сероватой и влажной, стены домов пятнал белёсый налёт измороси, а пройти по сырой снежной каше на тротуаре и набережной, не промочив ног, полагаю, не удалось бы даже в огалошенных пимах. Я же носил ботинки из нубука – понятна их незавидная судьба. В довершение всего шлёпавший впереди меня по Алексеевской улице гимназист с ранцем уроков за плечами (занятия давным-давно закончились – где шлялся?) со всей юной дури хватил ногой по водосточной трубе, и с грохотом выскочившая из неё льдина больно саданула меня по лодыжке.
К парадной Одихмантия я подошёл хромая. Хорошо, лифт оказался в порядке: шесть этажей по лестничным маршам – это было бы уже слишком.
Хозяин встретил в прихожей, слегка – и потому приятно – пропахшей дымом, и милостиво предложил тапочки, которые обычно не предлагал. Одихмантий держался старых правил – чтобы пройти в дом, гостю достаточно было вытереть подошвы о коврик.
Кроме Матери-Ольхи (кажется, подхватила простуду), все были в сборе.
Встреча с Льнявой, несмотря на дурную погоду и все мои потуги отмахнуться от дразнящих недоговорённостей, не давала мне покоя. Естественно, я обратился к Брахману. И Брахман не подвёл, представ во всём блеске. Оказалось, что «Жёлтый Зверь в чёрном пламени гривы» был предсказан в XVI веке Цезарем Нострадамусом, унаследовавшим откровения божественного огня, астрологические познания и оккультный дар своего знаменитого отца и также составившим книгу прорицаний. Причём не в виде загадочных катренов, требующих усилий в дешифровке кода, а в виде ряда туманных, но всё же последовательно развёрнутых рассказов. Описывал ли он собственные видения, подкреплённые звёздными расчётами, или просто пересказал «Центурии» отца, сняв тёмные покровы тайны с мест, времени и обстоятельств, где/когда/при которых суждено исполниться предначертанному, – неизвестно. В результате вышло то, чего так страшился его отец, Мишель: современники в лице короля и римской церкви увидели, что предречённое Цезарем будущее настолько противоречит их чаяниям, идеалам и ожиданиям, что им не остаётся ничего другого, как только предать проклятию грядущие века. А это тяжело. Поэтому они чрезвычайно огорчились: за то, что Цезарь украл у них будущее, они украли у него настоящее. Они изгнали его из мира видимого, слышимого, осязаемого, воображённого и удержанного памятью, так что даже соседи по улице смотрели сквозь него, как сквозь кристалл чистейшей пустоты, не слышали его мольбы и плач, не чувствовали касаний и оброненных на руки слёз. Книга же Цезаря была признана католической церковью богоотреченной, и все обнаруженные списки её подлежали уничтожению. В итоге до нас дошёл лишь фрагмент рассказа то ли о бесе высокого чина, который в свой срок решит отпасть от царства дьявола с тем, чтобы вновь переродиться в ангела и вернуться под Божью десницу, то ли об ангеле, замороченном нечистым и изменившем своей природе, но в итоге превозмогшем морок. Это и есть Жёлтый Зверь. Сохранившийся фрагмент не имел завершения: удастся ли попытка, осуществится ли перерождение, что последует за тяжбой двух великих сил – теперь неизвестно. А о каких-то иных источниках, освещающих это событие, Брахман сведений не имел. Фактически сие означало, что их, этих источников, не существовало вовсе. Ну вот, и произойти событию следовало не в каком-то из нижних или верхних миров, а здесь, у нас, на родном, так сказать, пепелище.
– Надо же, – почесал затылок Одихмантий. – А я был уверен, что у Цезаря Нострадамуса судьба сложилась успешно. В том смысле, что без катастроф. Это ведь он написал труд по истории Прованса и под конец жизни был обласкан юным Людовиком Тринадцатым, который пожаловал ему кавалерство и произвёл в камергеры двора?
– Обычный трюк, – с готовностью объяснил Брахман, – жизнь Цезаря отдали прожить двойнику, а настоящего из обращения изъяли. Такие фокусы по той поре были в ходу и разыгрывались часто. Вспомнить хотя бы последователей Патрокла Огранщика. Или наших: царевич Дмитрий, подменный Пётр… Общество премодерна – причудливо жили, интересно. Нам остаётся лишь завидовать той щедрой сложности, с которой был придуман их мир. – Брахман вздохнул, сожалея о былом. – А у Мишеля Нострадамуса, прошу заметить, всё семя извели. Первую семью «чёрная смерть» взяла… Впрочем, в те годы он ещё не пророчил. А дети от второго брака… Про Цезаря я рассказал. Другой сын, Андре, был арестован за дуэль, на которой убил противника, а после помилования принял постриг и ушёл в капуцины. Третий, Шарль, прославился как поэт, что в Провансе издавна считалось весьма почтенным занятием, но был уличён в умышленном поджоге и казнён. Были ещё три дочери – две из них остались незамужними, а третья хоть и нашла себе партию, но детей не имела.
– Зачем? – не понял Нестор. – Зачем понадобилось всех под корень? И кому?
– Ха! Известное дело. – Рыбак отложил вилку, которую внимательно обнюхивал. – Всегда действуй на опережение. Ужасни, оглуши, наведи трепет, злодеи хвост и подожмут.
Рыбак умел мигом переводить своё сознание в чёрно-белый режим. Имея перед глазами двуцветную, без полутонов, картинку, ему было легко как громить, так и щедро миловать, да и любые сомнения при этом стекали с него, как с гуся вода.
– Понадобилось это тем же, кто стёр настоящее Цезаря, – терпеливо пояснил Брахман. – Ведь Нострадамус мог передать свой дар, знания или, скажем, ключ, рассеивающий мглу его пророчеств, кому-то из близких и помимо Цезаря. А те, в свою очередь, по роду – дальше.
Стая сидела за вместительным одихмантьевским столом в гостиной с двумя белыми колоннами у широкого окна. Поскольку Одихмантий жил в мансарде, колонны носили полудекоративный характер и роль свою вполне осуществляли, придавая комнате, несмотря на пыль в углах, рассохшийся паркет и давно выцветшие обои, вид благородный и даже немного салонный. Посередине стола стояла большая миска с посыпанным зеленью отварным картофелем и блюдо, на котором, посверкивая в электрическом свете золотисто-коричневой шкурой, лежали две свежезакопчённые форелины (запах дыма от ольховой стружки я почуял ещё в прихожей). Одна из них была уже частично разобрана. Возле тарелки Рыбака лежал неизменный штык-нож, возле тарелки Князя – «зверобой», не требующий правки даже после разделки кабаньей туши. Остальные пользовались столовыми приборами, хотя ножи с собой носили все – так было заведено в стае. Рядом с блюдом, разумеется, возвышалась потная бутылка живой воды. Глаз радовался дружеским лицам и виду еды простой и здоровой.
– А что такое этот Жёлтый Зверь? – Князь не любил неопределённостей. – Метафора кровавого тирана? Этакая гадина, в которой злобы – дна не достанешь? Построил город из человеческих костей и обратился помыслами к келье и уединённой молитве? Или же реальное исчадье ада? Совсем не человеческой природы? Чудище, изрыгающее огонь и смрад, решившее раздвоенным змеиным жалом лжи восславить Господа и ступить копытом на дорогу истины?
– Неизвестно, – признался Брахман. – В любом случае Жёлтый Зверь должен поточить когти о человечью шкуру. Ведь именно она, эта шкура, вместе с заключённой в ней, подобно вину в бурдюке, душой и есть поле битвы тьмы и света. Кто вылакает из живого меха душу? Вот основание этой вечной при. Человек в последние времена – главная забава Господа, его любимая игрушка. Без зрителя, как известно, нет события. А человек для Божьего мира и зритель, и участник. Его, мира, оправдание и гибель.
– Чего тут кашу в лапти обувать? Экспедиция на поиски вашей твари имеет смысл только во втором случае, – рассудительно заметил Рыбак. – Ну, то есть если эта тварь явилась к нам из бездны.
Я подивился здравомыслию Рыбака, с доводом которого трудно было не согласиться.
– Ты давно слои слушал? – Князь наполнил рюмки. Колебания чутких слоёв хрустального эфира Брахман улавливал, как никто другой. Для этого ему, правда, требовалось отключить защиту, перевести настройки и войти в особое состояние – состояние приёма, а это занимало некоторое время.
– Ближний радиус каждый день слушаю.
– А дальний? – проявил нетерпение Нестор, машинально теребя кожаные ремешки лежащего на соседнем стуле рюкзака.
– Дальний… – Брахман пошевелил бледными бровями. – Дальний недели две не слушал. Давно.
– Надо бы послушать, – выразил мнение Князь. – И лучше не откладывать.
Все согласились с Князем – о том, что делается на свете и где это делание происходит, нам следовало знать вовремя. Тогда труднее чёрной силе и шуму времени искажать картину сущего. А в искажении, в уродстве – зло.
Рыбу Одихмантий закоптил удачно – форель была сочной и при этом хорошо пропёкшейся, в прошлый раз, помнится, он её, злодей, пересушил. А вот сиги у него всегда получались любо-дорого – знатная рыба, её чёрта с два пересушишь. Хотя, если постараться, можно и сигов сгубить. Само собой, к домашнему копчению даров пучины Одихмантия пристрастил Рыбак.
Мы славно посидели. Брахман рассказал про внутренний слух номада, ловящий серебряные звоны рая, – ведь издревле кочевник бредёт по земле не без дела, а потому, что живущему в нём детскому знанию открыто устройство мира: кочевник знает, что земля кругла, что, подобно яйцу, она висит в пространстве силой Божьей воли, и, стало быть, рано или поздно он придёт туда, откуда изгнали его прародителя, – в Эдем. Нестор тем временем скептически разглядывал то майонез, то соус тартар, но в итоге, исполненный сомнений, отказался и от того и от другого. Князь рассказал про утиную охоту – про то, как весной бьют селезней, приманенных на голосистых подсадных, прозванных охотниками «катеньками»; как осенью берут крякву в мочилах на подъёме, вспугивая из травы; как стоят зорьку в камышах и стреляют утку на перелёте; рассказал про жирных северных гусей, вечерами перелетающих с луга на озеро; про стада белых лебедей, пасущиеся на открытой воде, а когда лебеди низко летят над гладью, то медленное время свистит в их крыльях при каждом взмахе, и кажется, что это слаженно работают его, времени, тугие поршни; рассказал про то, как растёт у птицы молодое перо: кто ощипывал утку, тот знает – перо распускается, точно цветок из бутона. Потом мне позвонила Мать-Ольха и сообщила, что вовсе не простудилась, а просто копалась в книгах, наглоталась пыли, и теперь в горле у неё саднит, отчего чувствует она себя точь-в-точь как простуженная. Затем Одихмантий поведал про семейство морских чудовищ, издавна обитавших в лазоревых средиземноморских водах возле Яффы – ведь именно там, а не в Эфиопии находится скала Андромеды, где приковали девицу на пожрание чудищу и где Персей освободил её, разделавшись с морской тварью при помощи головы горгоны; однако у окаменевшего чудовища нашлись соплеменники – ведь и Иону Левиафан поглотил именно у берегов Яффы. Мы подивились: и впрямь два редких случая на одной географии. Если бы Одихмантий сказал, что и той и другой истории он был свидетелем, мы бы не усомнились. Потом Рыбак вспомнил про велосипеды своего детства, и в частности о том своеобразном представлении, которое давало о латышках изделие Рижского велосипедного завода в его дамском исполнении, – трудно поручиться за Рубенса, незнакомого с чудесным изобретением в принципе, но Феллини определённо пришёл бы в восторг от размеров его седла. Потом мы с Нестором затеяли спор о фунготерапии: я высказывал сомнения, Нестор же полагал, что природа, если не пичкать её химией, способна излечить нас от самой смерти, но поскольку мы допивали уже третью бутылку живой воды и спор вёлся с применением грязных технологий, то вскоре за мишурой не стало видно ёлки…
Словом, чудесная беседа, славный вечерок. Поэтому, наверно, мы не сразу заметили, что Брахмана уже нет с нами за столом.
Бдительный Рыбак спохватился первым.
Осмотрел углы гостиной и диван с холмом скомканного пледа – пусто. Выглянул в окно на крышу – никого. За тумбой с волшебным экраном – только пыль, в которой впору завестись ужам. В поисках исчезнувшего брата мы высыпали в прихожую – нет и там. В соседней комнате – нагромождение мебели и холостяцкий беспорядок, однако тоже ни души. Устремились в загнутый коленом коридор к кухне и… тут, в коридоре, за поворотом, в простенке между окнами, в полуметре от пола, прислонившись спиной к ветхим обоям и по-турецки скрестив ноги, как раскрашенное гипсовое изваяние на крюке, висел жрец нашей стаи. То есть не висел – парил безо всякой опоры. Глаза его были закрыты, веки трепетали – Брахман находился в состоянии приёма. Он слушал слои, и по дрожи мышц его сухого аскетического лица даже полному профану было понятно, что где-то там, на периферии большого радиуса, слои возмущены необычайно, так возмущены, что у Брахмана, будь он слабее духом, уже хлестала б горлом кровь и сыпались из глаз рубины.
