Глава двадцать седьмая
ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ
— Отец, я грешен перед Господом и перед вами.
— Поднимитесь, князь.
— Нет, я останусь на коленях — сейчас, здесь. Во всяком случае, ради первого раза. Я не могу быть уверен в том, что нам еще раз выпадет такая удача — тихая часовня, роскошный ковер, постеленный под ногами. Сейчас, в самый первый раз…
— Тогда я тоже встану на колени, чтобы мы вместе могли возносить свои молитвы.
Мужчины встали на колени друг против друга у входа в алтарь. В этот час церковь была пуста. Паства уже приходила, пропела молебен, причастилась святых таинств и ушла, укрепленная верой, вдохновленная новыми чаяниями и надеждами. Влад не притронулся ни к освященной просфоре, ни к вину. С того момента, как он исповедовался в последний раз, прошло слишком много времени. Сначала надо было поговорить о грехах.
Христианские святые, испытывающие мученичество или блаженство, безучастно взирали на прихожан с фресок, украшающих стены церкви. Позади священника над алтарем висел Иисус, распятый на кресте. Страшные мучения отпечатались на его лице. Перед ним висело кадило, из которого плюмажем вздымался сизый дымок. Рядом стояла золотая чаша для причастия, которую Влад подарил церкви только сегодня утром.
— Князь! — произнес священник. — Прежде чем вы начнете, я обязан снова спросить вас, верно ли вы решили, что вам нужен именно я? Без всякого сомнения, воевода Валахии должен исповедаться главе церкви. Архиепископ понимает высшие цели государства, знает его дела. Ведь именно они составляют содержание ваших грехов. Я же — простой прислужник Господа, обычный человек…
— Который, однако, был солдатом?
— Да.
— А значит, грешником.
— Все люди рождаются во грехе, князь.
— Но ты убивал!
— Да, так и было. Надеюсь, Господь простит мне это.
— Ты любил женщин?
— Да. Ни один из самых обычных грехов не минул меня. Случались и необычные. — Он кашлянул. — Я охотился с ястребами.
— Ты считаешь, что это грех?
— Да, когда охота становится навязчивой страстью, а ты готов отдать все ради того, чтобы заполучить хорошую птицу.
— Тогда мы близки больше, чем можно было предположить. Кроме того, мы ровесники, разве нет?
— Почти, я думаю. Но…
— Мне вовсе не нужен состарившийся духовник, который давно уже забыл все желания молодости и думает только о вечности. Мне нужен тот, кто живет сейчас. Что же касается содержания моих грехов и тех обстоятельств, в которых они были совершены, то здесь все просто. — Влад наклонился вперед. — Я должен править.
— Вы правите.
— Нет. Я просто сижу на троне. Он стоит в самом центре страны, в которой столь мало законности, что ее невозможно сравнить ни с какой другой в мире. Я сел на этот трон, чтобы изменить такое положение. Это мой кисмет.
— Мне неизвестно такое понятие, князь.
— Это турецкое слово. В грубом переводе оно означает «неизбежная судьба», то есть предназначение, которое предписано свыше, дано Господом при рождении. — Он закрыл глаза. — В одном из пророчеств Магомета сказано: «Судьба каждого человека привязана к его собственной шее».
— Вы хотите сказать, что сами не властны над тем, что делаете?
— По сути, да.
— Но это вовсе не согласуется с учением нашей церкви, с нашей верой. У каждого человека есть выбор, возможность следовать добру или злу.
— Тогда, наверное, я отбился от христианства в том, что касается понимания этого. Ведь я знаю, в чем мое предназначение, что и как мне предписано делать. Я не могу поступать по-другому.
Священник облизнул пересохшие губы. Они оба видели, что в том, что касалось учения, между ними существовало противоречие, и у каждого были свои доводы. О том, кого Влад на самом деле почитал своим богом, ходило немало слухов. Его не просто так называли Дьяволом. Это было не только одно из его имен, прилепившееся с чьей-то легкой руки. Многие шептались, что его мать принадлежала к ненавистной всем католической вере, так что князь не мог считаться верным сыном православной церкви. Другие же шли дальше. Они уверяли, что в Османской империи Влад принял магометанство, именно поэтому турки и дали ему армию.
Однако учение Христово, как оно ни важно, на самом деле вовсе не было тем поводом, по которому они пришли сюда.
— Так в чем состоит кисмет? — спросил брат Василий.
— В том, чтобы служить Господу.
Священник сдвинул брови.
— Но это обязанность каждого. Каждый крестьянин верит в то, что он служит Господу, во всяком случае, должен верить.
— Это верно. Но если ты рожден Дракулой, то твоя судьба отличается от судьбы крестьянина. Я не могу просто превозносить имя Божье на словах и молиться о том, что касается моей жизни. Я должен быть ярким, искрящимся мечом Господним, разящим неотвратимо. Но чтобы делать это, я в первую очередь должен заточить свой собственный меч.
— Как?..
— Сделав три главных шага. — Влад поднялся с колен и уселся по привычке по-турецки. — В первую очередь я должен вернуть справедливость на эту землю. Начать надо с тех, кто угрожает мне больше всех прочих, — с бояр.
— Какая справедливость была заключена в том, что вы сделали с Албу сель Маре прошлой ночью?
— Он способствовал убийству моего отца и старшего брата. Этот человек заслужил свою смерть.
— Таким образом? — Священник содрогнулся. — Вы сделали все намеренно, чтобы унизить его, взять, как мужчина берет женщину, чтобы продлить его страдания.
— Нет. Хотя да! Но это только одна из целей.
— Каковы же другие?
— Однажды меня кое-чему научили. — Влад наклонился вперед. — И я на всю жизнь запомнил эту фразу: «Мы мучаем других, чтобы они не мучили нас».
— То есть вы стараетесь навести ужас на своего противника, прежде чем он поступит таким же образом?
— Да. — Дракула кивнул. — В то же время я предлагаю людям простой выбор. Подчиняться тому, кто помазан Господом, или быть наказанным. Более того, быть наказанным таким способом, который вполне дает представление о том, что ожидает грешника на небесах.
— Но разве Иисус не говорил о любви как о единственном пути к спасению?
Влад закрыл глаза. Он оперся рукой о ковер, чтобы удержать равновесие. Последнее слово, произнесенное священником, возродило в его памяти воспоминания о человеке, который тоже однажды проговорил его, понятное только Владу, на внутреннем дворе замка Токат.
Князь проглотил слюну, открыл глаза.
— Да, Иисус говорил так. Но я не властен над любовью людей, могу контролировать только их страхи. Любовь переменчива, зато страх устойчив и постоянен, как звезда на небе.
— То есть вы хотите заставить своих людей жить в страхе?
— Я хочу, чтобы они жили в определенности, осознавая место, которое отведено им в этом мире, созданном Господом. Люди обязаны без всякого сопротивления или сомнения подчиняться тем законам, которые я дам им от лица Господа. Да. — Влад кивнул. — Они должны вполне отдавать себе отчет в том, что будут наказаны, если откажутся подчиняться, причем таким образом, что другие, глядя на них, еще подумают, грешить или нет.
— За какие же проступки вы будете налагать наказание?
— За все.
— Что будет, если кто-то украдет корову?
— Его посадят на кол. Если вы просто отсечете ему руку, то получите бывшего вора, который теперь стал бродягой и нищим, потому что не может работать. А вор, посаженный на кол, станет примером.
— Насильники?
— На кол. Тебя возьмут так же, как взял ты.
— Подделка денег? Бунт? Мятеж? Мошенничество?
— На кол. На кол. На кол.
Священник поднялся с колен, сел и вздохнул.
Исповедь явно не получалась. Они о ней просто забыли.
— Неужто вы хотите осуществить все это?
— Обязательно! Валахия была одним из важнейших торговых перекрестков мира. Теперь повсюду считают, что мы — банда грабителей с большой дороги. Все богатства, которые могли бы быть нашими, уходят в другие места. Это обедняет нас, делает мою власть ограниченной, почти смешной. Кто будет считаться с князем-банкротом, который ничем не владеет? Видите эту золотую чашу на алтаре? Через пять лет я заменю ее на другую, украшенную драгоценными каменьями. Она будет символизировать благополучие Тырговиште. Каждый сможет прикоснуться к ней, и никто не посмеет выкрасть ее из храма.
— Боюсь, что этого не случится.
— Я клянусь вам, святой отец, перед ликом Христа. Так и будет.
Несколько мгновений священник пристально смотрел в зеленые глаза Влада. Он искал в них хотя бы отблеск напускной бравады или фанатизма, но видел только уверенность в собственных силах и решимость.
— Нельзя забывать еще и вот о чем, — продолжил он. — Даже если вы, князь, наведете порядок здесь, то есть еще кое-что и кое-кто. Я имею в виду некоторых людей, которых вы не можете контролировать. Они находятся за границами вашего государства и желают свергнуть вас. Что вы будете делать с ними?
— Я буду поступать таким же образом, так же наказывать тысячу раз ради того, чтобы это запомнилось.
— Вы имеете в виду…
— Я имею в виду, что вступлю в конфликт с саксонцами, которые контролируют Трансильванию, отсиживаясь в своих укрепленных городах — Брашове, Сибиу и других. Если они попытаются воспрепятствовать мне вести торговлю, как я желаю, — на кол. Кстати, такая судьба ждет любого валашского торговца, который осмелится торговать на их территории. Да, святой отец. — Влад кивнул. — Посадить на кол — это чисто германское наказание. Оно упомянуто в Кодексе Иглау и применялось задолго до того, как я стал осуществлять такое наказание в Валахии. Турки научились сажать на кол у наших братьев-христиан.
— Кто бы ни делал такое, это омерзительно.
— Верно. Но если трансильванские саксонцы по-прежнему дают приют каждому, кто заикнется, что жаждет свалить меня, и строят заговоры, чтобы помешать мне осуществить то, что предписано свыше, то им не будет пощады. Я спущусь им на голову, как Ганнибал сошел с гор на Рим, призову к ответу огнем и мечом, посажу на кол сотни и тысячи.
В воздухе снова повисло молчание.
Князь и священник неотрывно смотрели друг на друга, потом брат Василий все-таки отважился спросить:
— А что потом? Вы умиротворите всех на своей земле, восстановите порядок или закон, как бы это ни называлось, ослабите саксонцев, которые узурпировали торговлю, снова сделаете Валахию богатой. Этим будет исчерпано ваше предназначение, князь? Вы сочтете его выполненным?
— Нет, — ответил Влад, и глаза его загорелись. — Это будет только начало. Меч заточен, но все еще лежит в ножнах. Меч Господа нашего и Коготь дракона сольются воедино, станут одним лезвием. Я нанесу такой удар, что любой грех, совершенный мною, будет отсечен, останется только искупление. — Он поднял руку, предупреждая вопрос. — Я знаю. Если мой кисмет, моя судьба неизменны, то как могут повлиять на это мои действия, да? Тут есть противоречие, но что поделаешь. — Он улыбнулся. — Таков уж я.
— Но чтобы очиститься от всех грехов… Лишь один путь обеспечивает полное прощение воину.
— Да, именно это.
— Крестовый поход, — произнесли они вместе.
— Да. — Влад кивнул. — Священная война. Я снова водружу крест Христов на собор Святой Софии в Константинополе.
Священник ахнул. Он думал о браваде, об одержимости, искал их в зеленых глазах князя, но не усмотрел, как ни вглядывался.
— Это невозможно, — едва слышно возразил брат Василий.
— Неужели? — спросил Влад. — Все говорили, что Константинополь неприступен, но Мехмет взял его.
— Но маленькая Валахия против… — В волнении священник остановился. — Как? Армия турок превосходит все население вашей страны, князь.
— Не совсем так. Не бойтесь, я вовсе не сошел с ума. Валахия станет наконечником копья, как и обычно, а весь христианский мир поднимется и двинется за нами.
— В этом ваше предназначение?
— Да. — Влад не мигая смотрел куда-то поверх головы священника. — Я знаю это с тех самых пор, когда жил заложником при турецком дворе. Тогда я получил у них неплохие уроки.
Темнота снова нахлынула на князя, но не смогла полностью загасить свет, который излучали его глаза.
— Я знаю Мехмета, человека, которого все теперь называют Фатих, то есть Завоеватель. Он не совсем то, что о нем думают. Поэтому его вполне можно бить, как это сделал в прошлом году Хуньяди у Белграда. — Темнота в глазах Влада сгустилась. — С Божьей помощью однажды и мой меч обрушится на его голову. Тогда… — Он замолчал.
— Что тогда?
— Тогда я смогу умереть счастливо, выполнив все, к чему предназначен, очистившись от всех своих грехов.
Снова повисло молчание. Оба смотрели в пространство, забыв о том, где находятся, о словах, которые были произнесены.
Потом священник наклонился.
— Единственная цель исповеди в нашей истинной вере состоит в том, чтобы вы могли двигаться вперед, освободившись от грехов. Исповедь очищает вас для… достижения ваших целей. — Легкая дрожь пробежала по телу священника. — Если вы вкусите милости Божьей, откроете свою душу, покаетесь и снова почувствуете на своих губах Тело и Кровь нашего Спасителя, то будете по-другому думать о путях достижения этих целей.
Влад поднял голову, поверх священника взглянул на Христа, распятого над алтарем, потом произнес только одно слово:
— Возможно.
— Вспомните, как сказано у Луки: «Тот, кто положил свою руку на плуг, а потом снова оглянулся, не заслужит Царствия Небесного». — Священник проглотил слюну. — Так что расскажите мне о грехах, которые вы совершили, и тогда мы сможем смотреть в будущее.
Влад покачал головой, слабая улыбка тронула его губы.
— Я даже не знаю, с чего начать…
Снаружи послышался шум. Кто-то взбежал по ступеням на крыльцо.
Князь обернулся на звук.
— Это за мной. Я должен идти. — Он снова встал на колени. — Пойдемте со мной, святой отец. Вы сможете судить о моих делах, попивая вино из фляги.
— Не мне дано судить, Влад Дракула, — строго ответил священник, когда Влад поднялся. — Это привилегия Господа.
— Это верно, — ответил тот, по-прежнему улыбаясь. — Но с Богом не выпьешь вина.
— Богохульствуете, князь?
— Да. — Улыбка Влада стала только ярче. — Простите меня, отец. Я грешил перед Богом и перед вами.
Дверь церкви распахнулась. Ион стоял на пороге, вглядываясь в сумрак. В конце концов он разглядел коленопреклоненную фигуру перед алтарем.
— Воевода! — произнес он и сделал несколько шагов вперед. — Пора.
Влад поднял голову.
— Я иду, Ион, — ответил он. — Мой духовник тоже отправится с нами.
— Какой духовник?
Влад обернулся. Глубокий сумрак, окутавший не только врата алтаря, но и его душу, теперь рассеялся.
— Это не имеет значения, — сказал князь, поднимаясь. — Он будет рядом, когда у меня возникнет необходимость в нем.
