Книга VII
НАРОД КАУЧУКА

Селение, где я стал юношей, находится в северной части Жарких Земель, у подножия снежных гор, среди густой поросли обвитых лианами «плачущих женщин» — каучуковых деревьев. Дальше начинаются джунгли, столь плотные, что даже лучи солнца, вершащего по небу свой дневной путь, не в силах пробиться сквозь зеленые кроны. Джунгли, где полно рек и болот, кишмя кишат крокодилами, обезьянами, попугаями, змеями и огромными крадущимися ягуарами. Ливни там хлещут такие, словно на землю обрушивается вся влага небес, а духота и влажность обволакивают, словно горячая, мокрая ткань.

Народ в моем селении простодушный, трудолюбивый, воруют там редко и всегда помогают друг другу. Меня растили моя тетушка Оме и ее брат, Тагат. Точнее сказать, тетушкой я ее называю из уважения, на самом же деле мы с ней в кровном родстве не состоим.

Лет двадцать пять лет назад Оме вышла замуж за слугу странствующего купца и покинула селение, переселившись в долину Пернатого Змея, что за великими горами. Но она оказалась бездетной, а спустя пять лет после замужества овдовела. По ее словам, решив вернуться на родину и отправившись в путь, она услышала у дороги детский плач и увидела брошенного младенца. То был я — по ее словам, моих родителей, бедных земледельцев, свалила хворь: так я и оказался брошенным.

Айо… злые языки нашептывали, будто я ее собственный сын, прижитый в блуде, после кончины ее мужа. Правда, слухи передавали так, чтобы ни сама Оме, ни ее неженатый брат Тагат этого не услышали. То была крепкая парочка, которая вполне могла ответить на злословие увесистыми тумаками.

Тагат был носильщиком, сильным, выносливым: таких купцы нанимали, чтобы переносить товары из города в город. Большую часть жизни он провел в дороге, пересекая Сей Мир во всех направлениях, и тюк на его спине редко бывал пустым.

В нашем селении сотня хижин, по большей части таких же, какую я делю с Тагатом и Оме, с земляным полом и тремя стенами, сложенными из брикетов смешанной с соломой и высушенной глины. Четвертая стена, на стороне, удаленной от полуденного солнца, была из пальмовых листьев, чтобы пропускать ветерок. Из пальмовых листьев сделана и крыша.

Спали мы все в одной комнате, а еду готовили снаружи, перед хижиной. Только у главы селения имелся дом в три комнаты, с обнесенным оградой двором. Все достаточно взрослые для работы жители селения добывали каучук, или, иначе, резину, которой и славился наш народ. Рабочий день начинался еще до того, как бог Солнца покидал пещеру, в которой был заточен в течение ночи. Мужчины начинали день с того, что складывали костры, а женщины готовили легкий завтрак, состоявший, как правило, из тортилий и маисовой каши.

Еще в предрассветном сумраке все мы приступали к работе, добывали резину, служившую основой богатства нашего правителя, составлявшую славу нашего края и приносившую маис и бобы на наши столы.

Прежде чем разойтись по рабочим местам, мы собирались перед деревенским вождем, отбиравшим среди нас тех, кому на сей раз предстояло совершить жертвоприношение богу Ксолотлю. Эту обязанность по очереди выполняли все семьи: каждое утро два человека делали надрезы на своих телах и собирали кровь в чашу, а вождь окроплял этой кровью деревья, дававшие нам каучук. Незадолго до полуденной трапезы еще двое жертвовали свою кровь богу Луны, творцу «слез», придававших резине большую упругость.

Деревья, дававшие «каучуковое молочко», были стройными, серо-коричневого цвета и достигали изрядной высоты: в десять, а то и двенадцать ростов человека. Высокие стволы венчали густые зеленые кроны. Когда дерево начинало приносить сок, его собирали каждые несколько дней на протяжении пятнадцати лет. Мне уже исполнился двадцать один год, так что когда меня на первом году жизни принесли в селение, большей части этих деревьев еще не было.

Для начала на дереве, на высоте человеческого роста, делался надрез в большой палец шириной, примерно наполовину опоясывавший ствол. Под этим надрезом прикреплялась глиняная чашка. Сок капал в нее, и она наполнялась в течение нескольких часов. С одного дерева даже две полных пригоршни сока удавалось собрать не каждый день, но его собирали с тысяч деревьев, и содержимого маленьких глиняных чашек хватало для заполнения множества больших кувшинов. Заполненные кувшины относили обратно в селение, где сок вываривался и разливался по формам.

Свежее древесное молочко белого цвета, тягучее, но как только оказывается вне дерева, начинает быстро густеть. Поэтому необходимо быстро слить лишнюю жидкость, а более плотную часть успеть поместить в формы, пока содержимое не загустело окончательно. Жидкостью пропитывались мешки из ткани. После высыхания они выворачивались наизнанку и служили для переноски воды. Предметы религиозного почитания, вроде маленьких фигурок богов и крохотных каучуковых шариков, которые, когда горели, растекались, напоминая слезы богов, тоже приготовлялись из свежего древесного молочка. Многое изготавливали уже из застывшей резины: подошвы сандалий, какие носили представители знати и богатые купцы, состав, в смеси с копалом дававший при сожжении ароматный дым, рукояти ударных инструментов и барабанных палочек и тому подобное. Даже жрецы-целители находили веществу применение, используя при лечении порезов и язв.

Мой народ называл каучук «гуи». И точно так же называлась игра в мяч. Айо! Сказать «игра в мяч» — все равно что сказать «смысл жизни». Только война и смерть имеют в нашей жизни подобное значение. Некоторые из площадок для игры в мяч велики, более ста шагов в длину и пятидесяти в поперечнике, обнесенные высокими каменными стенами с искусно высеченными изображениями богов. Другие, как, например, в нашем селении, представляют собой всего лишь продолговатые ровные площадки, обложенные по краям камнями. Но где бы ни находилась игровая площадка, в огромном городе или маленькой деревне, она была столь же важна для жителей, как и посвященные богам храмы.

Команды и отдельные игроки состязались за благоволение зрителей и богов, сражаясь у них на глазах за мяч, что приносило одним победу и славу, а другим — поражение и смерть. Потому ее и называли игрой жизни и смерти.

Для изготовления мячей использовалась особая резина. Простейшие мячи представляли собой шарообразные комки затвердевшего молока «плачущей женщины», мячи лучшего качества изготовлялись из отдельных полос загустевшего молока, а наилучшую прыгучесть давало соединение молока «плачущей женщины» со слезами бога Луны.

В то время как сборщики сцеживали молоко, другие работники срезали лозы «лунного цветка», обвивавшие деревья лианы, на которых распускались прекрасные белые цветы величиной с человеческую голову.

Мой народ верил, что бог Луны и дочь Ночи полюбили друг друга, но Владыка Ночи был против их союза, и когда его дочь отказалась расстаться с возлюбленным, обратил ее в лиану. Но и тогда она не забыла о своем влечении к богу Луны. Каждую ночь, когда ее возлюбленный проплывает по небу, на лозах дочери Ночи, в знак ее любви, распускаются дивные белые цветы. Они распускаются только по ночам, так что, наверное, эта история правдива.

Срезанные и очищенные от цветов и листьев лианы размочаливают на валунах каменными молотками, а когда они размягчаются, выкручивают, выжимая из них сок в глиняные горшки. Эта жидкость и есть слезы бога Луны, плачущего каждую ночь при виде прекрасных цветов, напоминающих об утраченной возлюбленной.

Мячи, изготовленные из прокипевшей смеси, в которой на десять частей древесного молока приходится одна часть лунных слез, получаются гораздо более упругими и прыгучими, чем сделанные из одного лишь древесного молока.

В сознании моих соплеменников древесное молоко связывалось с семенем, жидкостью, без которой невозможна жизнь. И точно так же без древесного сока была бы невозможна жизнь Народа Каучука. Большую часть полученной резины, в основном в виде различных ритуальных предметов и игровых мячей, мы ежегодно отправляли в Теотиуакан как часть дани, наложенной на наш край Пернатым Змеем. О том, чтобы отвергнуть требования кровожадного Кецалькоатля, никто не смел и помыслить. Сделать так означало навлечь на нас нашествие свирепых Воителей-Ягуаров и гнев самого Ксайпа, Свежующего Господина. Задолго до моего рождения Кецалькоатль, Пернатый Змей, построил Теотиуакан и подчинил Сей Мир своей власти, а объявлял людям его волю Свежующий Господин.

Никто не знал — то ли он не имеет возраста, подобно богу, то ли стареет и умирает, как человек, и кто-то другой, заняв его место, принимает его титул, но сам Пернатый Змей был богом, а потому непреходящим и вечным. Этому богу поклонялся не только Теотиуакан, но и весь Сей Мир, признавший его верховенство и плативший дань, дабы его почтить. Правитель каждого большого города, представлявший там особу Кецалькоатля, собирал людей, предназначенных для жертвоприношения, и вместе с иными дарами отсылал в Теотиуакан, где все оценивалось и подсчитывалось Ксайпом и его служителями.

До тех пор пока требования об уплате дани неукоснительно исполнялись, города-государства Сего Мира во всем остальном жили сами по себе, но стоило кому-то из правителей попытаться воспротивиться, ответ Теотиуакана был быстрым и беспощадным. В мятежный край отправлялось Могучее войско во главе с отрядом Воителей-Ягуаров и устраивало ужасающую резню. Мятежный город не просто ставили на колени: всю знать и воинов отправляли на жертвенные алтари, а простолюдинов обращали в рабство.

Городского правителя приберегали напоследок. Сначала он становился свидетелем изнасилования и обращения в рабство всех его близких, а потом науали отводили его к Свежующему Господину.

Айо! Немного находилось городов, дерзавших отказаться от уплаты дани. Такая участь была суждена и стране Народа Каучука, где я вырос и возмужал. В печали, с сокрушенным сердцем, мне предстояло покинуть ее, залитую кровью и полную беснующихся демонов, ужаснее которых не найти и во всех девяти преисподних Миктлана.