Пролог

Я поклялся не рассказывать эту историю, пока Ньютон жив.

Утром 28 марта 1727 года – сэр Исаак Ньютон умер восемь дней назад – я нанял экипаж около своего нового жилища на Мейден-лейн в Ковент-Гардене и вместе с доктором Сэмюэлем Кларком, другом и толкователем трудов Ньютона, отправился в аббатство, чтобы взглянуть на Ньютона, который был выставлен для прощания, словно какой-нибудь легендарный греческий герой.

Мы обнаружили его в Иерусалимском зале – обшитой дубовыми панелями огромной комнате с большим открытым камином, расположенной в юго-западной части аббатства. Здесь можно увидеть гобелены и витражные стекла, относящиеся предположительно к эпохе Генриха III, а также мраморные бюсты Генриха IV и Генриха V. Говорят, у Генриха IV случился удар, когда он молился в аббатстве, и его отнесли в этот зал, где он и умер, исполнив таким образом пророчество о том, что он встретит свой конец в Иерусалиме.

Не могу поручиться, что король Генрих был похож на себя, когда лежал в гробу, но бальзамировщик Ньютона сделал свою работу хорошо и не стал размалевывать покойного как дешевую шлюху (подобный недостаток зачастую свойствен людям этой профессии). Лицо Ньютона выглядело вполне естественно, было цветущим, мягким и живым, словно он всего лишь прилег вздремнуть. Запаха тоже не чувствовалось, несмотря на то что тело пролежало без погребения больше недели – достаточно долгий срок. Я решил, что это тоже свидетельствует о мастерстве бальзамировщика, ведь дни стояли довольно теплые, хотя весна еще только началась.

Передо мной в открытом гробу, установленном на длинном обеденном столе, лежал мужчина в светло-желтом парике, простой белой полотняной рубашке и черном костюме-тройке. Его лицо с тяжелым подбородком было изборождено морщинами и, несмотря на длинный орлиный нос, всегда напоминавший мне о римлянах, вовсе не казалось недобрым. Я думал, что увижу в его чертах намек на острую проницательность, некогда присущую ему, но в смерти Ньютон выглядел как самый обычный, ничем не примечательный человек.

– Камень причинял ему ужасные страдания, когда он умирал, – сказал я.

– Но его ум оставался ясным, – откликнулся доктор Кларк.

– Да. Как всегда. У Ньютона был самый ясный ум из всех, с кем мне доводилось встречаться. На мир он смотрел как на загадку, ключи к которой спрятаны Господом в самых разных местах. Или как на некое зашифрованное послание, которое он сможет прочесть, стоит только хорошенько сосредоточиться. Мне кажется, он считал, что человек, способный разгадать земной шифр, справится и с небесным. Он ничего не принимал на веру до тех пор, пока не получал доказательства этого при помощи теорем или графиков.

– Ньютон дал нам золотую нить, которая выведет нас из Божьего лабиринта, – сказал доктор Кларк.

– Да, – ответил я.– Наверное, вы правы.

После обеда я вернулся домой на Мейден-лейн. Я плохо спал, оставшись наедине со своими все еще яркими воспоминаниями о Ньютоне. Не стану утверждать, что знал его хорошо. Вряд ли на свете найдется человек, который взял бы на себя смелость сделать подобное заявление. Ведь Ньютон был не только редкой птицей, но еще и очень осторожной и пугливой. И тем не менее я могу сказать, что в какой-то период знал его так хорошо, как никто другой – разумеется, за исключением миссис Кондуитт.

До знакомства с Ньютоном я походил на Лондон до Великого пожара и слишком мало думал о плачевном состоянии своих интеллектуальных строений. Но когда я встретился с его искрой и сильный ветер его ума направил пламя по узким улочкам моего жалкого мозга, заполненным самым разнообразным мусором, потому что я был молод и глуп, – огонь разгорелся мгновенно, и уже ничто не могло его остановить.

Возможно, если бы этот пожар вспыхнул только благодаря знакомству с Ньютоном, что-то от меня прежнего могло бы остаться. Но в моем сердце тоже зажегся огонь, вызванный его племянницей миссис Кондуитт – в то время мисс Бартон, – а в подобных случаях, когда пламя начинает пылать сразу в нескольких местах, расположенных довольно далеко друг от друга, сам пожар представляется результатом грандиозного злокозненного замысла сверхъестественных сил. На одно печально короткое, но ослепительное мгновение мои небеса воссияли светом, словно их озарил разноцветный фейерверк. И вдруг все погасло, и я оказался на пепелище. Я навсегда лишился веры в Бога; моя душа сгорела, и от нее ничего не осталось; сердце превратилось в холодные черные угли. Короче говоря, моя жизнь пошла прахом.

Разумеется, после пожара всегда начинается новое строительство. Нам известно множество великих проектов сэра Кристофера Рена. Да, верно, у меня тоже были свои собственные проекты. Тот факт, что сейчас я – полковник в отставке, доказывает, что кое-что все-таки поднялось из пепла моей прежней жизни. Однако новое строительство далось мне трудно и не всегда было успешным. По правде говоря, я иногда думаю, что лучше бы я умер после того, как мы расстались, – как король Приам, убитый Неоптолемом среди горящих руин Трои.

Доктору Кларку не хватит терпения, чтобы выслушать мои откровения. Вне всякого сомнения, он продолжает считать, что Ньютон помог слепцам прозреть. Но любой солдат скажет вам, что иногда человек видит слишком много. Даже самый отважный воин может испугаться, оказавшись лицом к лицу с врагом. Смог бы царь Леонид со своей тысячей спартанцев удерживать проход у Фермопил целых два дня, если бы его люди знали, с какой огромной армией им предстоит сразиться? Нет, в некоторых случаях лучше оставаться слепым.

Кларк сказал, что Ньютон дал нам золотую нить, которая выведет нас из Божьего лабиринта. Вначале я и сам так же воспринимал его работы. Вот только создатель лабиринта постоянно вносит в него изменения, и из него нет выхода, потому что он бесконечен, а на одном из перекрестков ты делаешь жуткое открытие, что нет и самого создателя. Должен сказать, что аналогия с лабиринтом нравится мне куда меньше, чем с пропастью или бездной, в которую Ньютон – посредством своей системы мира и падения тел, математики и хронологии – опускает нас на веревке: здесь мы оказываемся в гораздо более опасном положении, поскольку гравитация делает свою невидимую работу.

Невидимая работа. Ньютон все про нее знал. Разумеется, я имею в виду его теорию земного притяжения. А еще интерес к алхимии. И шифрам. Когда я рассказывал доктору Кларку, что Ньютон считал, будто человек, способный разобраться в земном шифре, может понять и небесный, я мог бы поведать ему такую историю о кодах, шифрах и тайнах, что у него задымился бы парик. Но нет. Доктору Кларку не хватило бы терпения выслушать мою историю, потому что она далеко не проста, а кроме того, я солдат и не слишком искушен в ораторском искусстве. Более того, до нынешнего момента я никогда никому ее не рассказывал. Сам Ньютон потребовал от меня клятвы в том, что я буду хранить в тайне это темное дело, как он сам его назвал. Однако теперь, когда великий человек умер, я считаю, что вправе кому-нибудь поведать о тех событиях. Но кому? И как начать?

Боюсь, я чересчур холоден и не владею благородным мастерством изложения, которое могло бы надолго удержать внимание моих слушателей. Это болезнь всех англичан. Наша речь слишком проста, чтобы из нее получилась занимательная история. Должен признаться, что многое я успел забыть. Мне трудно припомнить все подробности. С тех пор прошло более тридцати лет, и кое-какие обстоятельства от меня ускользают.

Впрочем, возможно, дело во мне, ибо я не считаю себя человеком интересным и, уж конечно, не имею права сравнивать себя с Ньютоном. Могу ли я даже мечтать о том, чтобы понять такого великого человека, как он? Я не писатель. Мне гораздо легче описать сражение, чем события тех дней. Бленхейм, Ауденарде, Мальплаке – я принял участие во всех этих сражениях. В моей жизни почти не было места поэзии. Никаких красивых слов. Только пушки, шпаги, пули и проститутки.

Но все-таки я постараюсь восстановить в памяти это дело. Потому что когда-нибудь мне захочется, чтобы люди узнали о том, что тогда произошло. А если мой рассказ покажется скучным, то я просто прикажу себе прекратить и не стану ни на кого обижаться. Я даже не думал, что, вспоминая те события, почувствую потребность записать их на бумаге. С другой стороны, как еще можно улучшить изложение, если не при помощи письма?