7
Гран-Чако,
август 1944
— Все, что вы видите там, внизу, двенадцать лет тому назад послужило причиной кровавой войны. — Шум мотора вынуждал Дитриха Хофштадтера говорить громко.
— Я вижу только болота, пруды и кое-где пятна кустарников.
— А немного погодя увидите пустыню… Человеку, Хиро, вообще свойственно воевать. Война — неотъемлемая часть его существования. Это вопрос скорее биологический, чем моральный.
Точным движением рук немец заложил маленький самолет в широкий вираж. Солнечные лучи усеяли тысячами золотых блесток реку Пилькомайо. Внизу дровосеки, рубившие квебрачо, задирали головы и следили за полетом, притенив ладонью глаза.
— Мы картировали зону, выделив среди местного населения и иммигрантов большое количество тех, кто потенциально может принять участие в экспериментах. Одни уже находятся в пути, другие ожидают в окрестностях Нанавы.
Запахнув пальто, Отару следил за течением реки, похожей на огромную трещину в сухой земле.
— А что там, в Нанаве? — поинтересовался японец.
Мотор шумел все сильнее, и Хофштадтер уже почти кричал:
— Песок, скалы и мистер Филмор.
Несколько часов они летели над пустынной местностью, и за ними по земле бежала крылатая тень. Наконец Дитрих повел самолет на посадку. Он с улыбкой указал на выбитую в скалах площадку с неровными краями.
— Прибыли. Вон посадочная полоса.
Коснувшись земли, самолет трижды подпрыгнул, затем еще раз и накренился набок. Хиро сильно испугался, как бы он не развалился. Но все обошлось. Тронув крылом грунт, машина выровнялась и затормозила в метре от огромного валуна. Хофштадтер снял перчатки, стянул с головы шлем, пригладил редеющие волосы и знаком пригласил Отару сойти на землю.
— Это вам не понадобится, — указал он на пальто японца.
Воздух был гораздо теплее, чем в Новой Германии, хотя казалось, что вот-вот прольется дождь. Вскоре между пустынными холмами показалась какая-то тень, и Хиро услышал приближающийся звук мотора. К ним подъезжал пикап. Хофштадтер залил из двух канистр топливо в бак самолета, и кругом распространился острый запах керосина.
Мотор автомобиля чихал на холостом ходу. Из кабины вылез высокий синеглазый человек с тонкими усиками. На нем было что-то вроде униформы, под мышкой он держал кожаную сумку.
— Добро пожаловать, мистер Хофштадтер.
Он подошел, протянув немцу руку, потом повернулся к Хиро.
— Мистер Отару? Артур Филмор. К вашим услугам.
Пожатие его руки было сильным и решительным.
Потом, сидя рядом в кабине пикапа, все трое долго тряслись на ухабах. Филмор лихо вел машину, словно не замечая неровностей дороги. Хофштадтер чувствовал себя как рыба в воде. Отару раз пять безуспешно пытался зажечь сигарету.
— Потерпите, Хиро, придется еще немного потрястись.
Немец твердой рукой поднес японцу зажигалку, и тот, глубоко затянувшись, стал смотреть в окошко. За их спинами, между задним стеклом кабины и сиденьями, висел старый маузер калибра 7.65. Внимание Отару сразу привлекли крупные силуэты за окном: друг на друга громоздились заржавевшие, наполовину занесенные песком танки. Дитрих не мог не заметить любопытства японца и попросил Филмора немного просветить гостя.
— Это «Фиат-Ансальдо» и «Виккерс», — пояснил англичанин. — Они здесь уже лет десять, если не больше, со времен войны за Чако. Сотни тысяч погибших за какую-то горсть песка. Никогда в жизни не видел большего абсурда, хотя это и не первые военные действия, которые я наблюдал. Можете себе представить: тысячи человек, загнанных в пустыню, резали своих животных, чтобы напиться их крови! От жары многие потеряли рассудок. Некоторые кончали с собой, чтобы не сделаться закуской для грифов. — Филмор покрутил ус большим и указательным пальцами. — Хотя и я свою роль здесь сыграл, черт возьми…
Прошло несколько часов, и пикап съехал с дороги, направляясь прямиком к нагромождению скал. Там они развели костер и стали жарить броненосца. На горизонте обозначились созвездия. Хофштадтер посмотрел на Отару. Должно быть, тот никогда не видел южного неба. На его стороне экватора такое не видно. Когда Дитрих был молод, его не покидало подозрение, что ему отказали в чем-то очень важном. Вспомнился небесный свод в Германии. Давно, еще в детстве, довелось увидеть в поле множество светлячков, и его заворожило это зрелище: звезды на небе и огоньки вокруг.
Мясо по запаху напоминало зайчатину. Филмор ставил палатку. Хофштадтер сидел, прислонившись спиной к колесу, и читал какую-то книгу в темно-красном переплете. Отару вынул последнюю сигарету, скомкал пачку, сморщился и бросил ее в костер. Огонь тут же накинулся на бумагу, и японец следил, как оранжевые язычки пробираются в каждую складку.
Филмор подошел к огню и перевернул броненосца на спину.
— Почти готово, еще минут десять — и можно есть.
Отару удивленно втянул ноздрями запах:
— Никогда не думал, что мне доведется ужинать броненосцем.
— Южноамериканская специфика! — засмеялся англичанин. — Вот увидите, это не так уж плохо. Может, слегка жирновато… Я, правда, привык.
— Запах недурен. Скажите, мистер Филмор, сколько еще осталось до Нанавы?
— Немного, часа два пути. Не волнуйтесь, утром мы выберемся на нормальную дорогу и перестанем трястись по камням. А привал сделан, потому что ночью ехать нельзя. Если нас в дороге непогода застанет, видимость будет нулевая.
— Похоже, вы хорошо знаете эти места.
Англичанин проколол ножом темный бок броненосца, чуть обнажив розоватое мясо.
— Мм, я думаю, готово… Да, знаю хорошо. Я здесь с двадцать седьмого года. С тех пор, как из-за этого гиблого места начались стычки между Боливией и Парагваем.
Хофштадтер положил книгу в заплечную кожаную сумку и подошел к костру, протянув к огню замерзшие ладони.
— Надо бы вам знать, Хиро, что наш друг Артур работал на англо-голландский нефтяной концерн «Ройял датч шелл», поэтому приехал сюда. Неожиданно открытые новые месторождения привлекли внимание также американской корпорации «Стандард ойл» и США в целом. Страх потерять права на нефть заставил англичан надавить на Парагвай, чтобы тот отказался от каких бы то ни было соглашений на раздел региона Чако с Боливией, которую поддерживали американцы.
Филмор снял с огня броненосца и уточнил:
— Официально все числились инженерами-топографами. Дело в том, что через год мы, так сказать, способствовали тому, чтобы два войска встретились на границе. Работники конкурирующих компаний приложили немало усилий, помогая обеим странам готовиться к конфликту, и убедили их закупить столько оружия в Европе и США, что они запросто могли бы объявить войну всему миру. Парагвай с Боливией истратили намного больше, чем получили от добычи нефти.
После ужина Отару машинально полез рукой в карман куртки в поисках сигарет. Дитрих видел, как он выбросил пачку, поэтому японец ничего там и не нашел, но жест, видимо, был для Хиро привычным.
— Извините, я пойду спать, — произнес японец. — Что-то начал замерзать, хочу закутаться в теплое одеяло в палатке. Мне неловко покидать вас…
Филмор вскочил на ноги:
— Ну что вы, мистер Отару… Если нужны еще одеяла, можете взять в машине. Да и мне, пожалуй, пора на боковую.
Оба посмотрели на Дитриха.
— Идите, идите… Я еще немного посижу.
Оставшись один, Хофштадтер снова вынул из сумки книгу, зажег фонарь и устроился у огня. Открыв нужное место, он взглянул на старую фотографию, служившую закладкой, переложил ее ближе к задней обложке и углубился в чтение:
Последняя ночь, которую она прожила,
Была бы совсем заурядной,
Если б не смерть… Впрочем, смерть всегда
Делает мир другим…
К рассвету костер погас, и лишь тонкая струйка дыма тянулась вверх. Немец заснул возле тлеющих углей, завернувшись в одеяло. Пробудился он оттого, что кто-то тронул за плечо:
— Мистер Хофштадтер!
Дитрих повернулся, открыл глаза и вгляделся в лицо англичанина. Потом приподнялся на локте.
— Доброе утро, Артур. Я и сам не заметил, как задремал возле костра. А ведь меня ревматизм месяцами мучает — я уже не мальчик. Нет ли кофе?
Филмор сходил к пикапу за термосом, налил темной жидкости в крышку и заметил:
— Надо разбудить гостя.
— Не надо. Я успел его немного узнать, вот увидите, сейчас выйдет из палатки при полном параде. — Немец посмотрел на часы. — Еще две минуты.
Ровно в шесть часов Отару и вправду появился — в застегнутом на все пуговицы пиджаке и прекрасно отглаженных брюках. Не к чему придраться. Англичанин расхохотался, Хофштадтер спрятал улыбку за крышкой термоса.
— Доброе утро, господа, — поприветствовал их японец. — Счастлив видеть вас в прекрасном расположении духа в столь ранний час.
— Идите сюда. Если хотите, для вас найдется горячий кофе.
Снявшись с лагеря, они продолжили путь. Как и обещал Филмор, машина вскоре выехала на дорогу. Она представляла собой полосу красного грунта со столбиками ограждения, редкими, как зубы во рту старика. Автомобиль поднял такую пыль, что смотреть в зеркало заднего вида стало бессмысленно.
— Насколько я понимаю, мы находимся еще на парагвайской территории, — прервала монотонное гудение мотора реплика Хиро. — Из этого следует, что конфликт закончился в пользу Асунсьона?
— Да, Парагвай действительно выиграл войну, оставив десятки тысяч трупов удобрять эту треклятую землю, — ответил Филмор.
— А нефть? — спросил немногословный Отару.
— Мы, инженеры, давно знали, что запасы нефти не так уж велики, потому и решили, что лучшей инвестицией будет оружие. Многие акционеры «Ройял датч шелл» и «Стандард ойл» были заинтересованы в «маузерах», «кольтах» и «виккерсах». А мы, с одной стороны, и американцы, с другой, сновали туда-сюда, подстрекая и субсидируя правительства обеих стран. В итоге все деньги вернулись в наши карманы в тройном, а то и в четверном размере.
— Я сам неоднократно участвовал и в саботаже, и в провокациях по обе стороны границы, — продолжал Филмор. — Прежде чем наняться в «Ройял», я послужил в иностранном легионе. В шестнадцатом году мне довелось воевать вместе с Аланом Сигером и видеть его разгром в Белуа-ан-Сантер. Уж не знаю, что он об этом написал, но если из него такой же мемуарист, как вояка, не стану читать ни строчки! — Артур саркастически улыбнулся. — Англичанин «французской школы». Мой отец в гробу бы перевернулся. Слава богу, я папашу не знал.
Теплый ветер поднимал с дороги все больше пыли, и дворники едва с ней справлялись. Филмор приблизил лицо к ветровому стеклу:
— Хорошо, что мы вот-вот приедем. Начинается песчаная буря. Закройте окна.
Вся растительность покрылась пылью, на дороге, как взбесившиеся змеи, то и дело взвивались песчаные смерчики. Филмор до отказа утопил акселератор, и вскоре впереди показалась Нанава.
Англичанин остановил пикап перед коваными железными воротами. Человек в одежде цвета хаки, с ружьем за спиной быстро подбежал к машине, хорошенько всех рассмотрел, отдал честь и открыл ворота.
Филмор подъехал к гаражу и вышел. Не теряя времени, Хофштадтер пересел на водительское место и, как только открылись ворота, загнал машину внутрь.
— Приехали, Хиро, — улыбнулся он. — Я боялся, что нас в пути застанет буря.
Снаружи начал завывать ветер.
Покинув автомобиль, Отару сразу обшарил карманы и потянулся, выгнув спину. К нему подошел англичанин.
— Да уж, путешествие выдалось не из приятных. Прежде всего нам нужен душ. Эта чертова пыль проникает всюду.
Дитрих отряхнул костюм и повернулся к японцу:
— Артур прав: душ, хороший ужин и крепкий сон — вот что сейчас нам нужно. Груз я вам покажу завтра. А теперь пойдемте…
Они подошли ко входу в дом. На одной из стен висели хомут и колесо от телеги, в котором не хватало нескольких спиц. Филмор пропустил спутников вперед, пригладил седеющие на висках волосы и, с шутовской важностью поправив воображаемый галстук, торжественно произнес:
— Добро пожаловать в мое скромное жилище. В Лондоне его назвали бы деревенским домом. К сожалению, время вечернего чая миновало, но непредсказуемость событий рушит все традиции, даже самые священные. — Затем он крикнул: — Джарвис! Джарвис! Где тебя черти носят?
Запыхавшись, вошел смуглый человечек, затянутый во фрак.
— Это Джарвис, дворецкий, — представил слугу хозяин дома. — На самом деле его зовут Хосе, он боливиец.
Отвесив легкий поклон, дворецкий кашлянул, чтобы прочистить горло, сдавленное воротником рубашки:
— Простите, сеньор! Я не слышал, как вы приехали.
Артур вгляделся в бегающие глаза боливийца:
— Все «простите» да «простите»! Опять к бутылке присосался, старая пиявка! Ладно, принеси нам джина и вели приготовить ванну для гостей. Надеюсь, хоть на кухне кто-нибудь шевелится?
Англичанин повернулся к Дитриху и Хиро:
— В наше время приличная прислуга — большая проблема, черт побери.
Немного погодя снова появился Хосе — с бутылкой и тремя бокалами на подносе.
— Выпьем, господа. — Налив всем джина на четыре пальца, Артур поднял бокал. — Я жду вас к ужину в девять. Джарвис покажет ваши комнаты, располагайтесь и будьте как дома.
Несколько часов спустя все трое, умытые и отдохнувшие, собрались за столом. На ужин под аргентинское вино подали свиной бифштекс, обжаренный на гриле, с отварной зеленью на гарнир и картофель фри. Чуть погодя принесли фрукты: папайю, манго и бананы.
После еды Филмор предложил Дитриху и Хиро перейти на веранду, где угостил их сигарами. Струйки дыма медленно поплыли вверх, к крыше. Бури словно и не было. В глубокой синеве неба ярко светил Южный Крест.
Через несколько минут, пошатываясь, со съехавшим набок галстуком, вошел Хосе. Он принес три терракотовые пиалы с тонкими трубками и поставил их на плетеный из ивовых прутьев столик.
Хофштадтер взглянул на Отару и, предваряя вопрос, пояснил:
— Мате. Отвар горьких листьев с приятным послевкусием. Трубка называется бомбилья, у нее сетка на конце, чтобы листья не попадали в рот. Это как пить из горлышка чайника. Будьте осторожны: очень горячо.
Хиро попробовал и поднял глаза, раздумывая, вкусно или нет.
— Неплохо. Взбадривает.
Немец тоже глотнул.
— Да… в этих краях многие не расстаются с чашкой мате, все время посасывают, даже на работе.
Поднялся ветер, стало холодать. Все трое накинули куртки, и Артур потряс колокольчик. Дворецкий, отдуваясь, прибежал на звон. Вид у него был очень утомленный. Лакированные башмаки скрипели при каждом шаге. Хозяин велел принести самогона из сладкого картофеля.
— Черт побери, Джарвис, да ты совсем не шевелишься… Я уже боялся помереть от холода и жажды, — отчитал его Филмор, когда он вернулся.
Человечек всхлипнул, неопределенно махнул рукой и заплетающимся языком пробормотал, обращаясь куда-то в пространство:
— Я могу идти или сеньоры еще нуждаются в моих услугах? — Тут его так шатнуло, что он чуть не упал.
— Можешь идти, Джарвис, а вот бутылку оставь. — Филмор взглянул на гостей.
Хофштадтер с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Отару сидел с невозмутимым видом.
— Желаю сеньорам доброй ночи, — плаксивым голосом произнес дворецкий и исчез в темноте комнаты, примыкающей к веранде.
В тот же миг оттуда донесся грохот металла и звон разбитой посуды.
Когда холод начал пробирать до костей, все трое молча перешли в дом. Миновав пару комнат, они устроились в гостиной, где стояли диваны. Англичанин поставил бутылку и бокалы и опустился на колени, чтобы разжечь камин. Хофштадтер принялся разглядывать стойку с мечами различных форм и эпох. Один особенно его заинтересовал.
— Прекрасная копия, — заметил Отару.
Дитрих отодвинулся:
— Хиро, вы разбираетесь в оружии?
— Немного. В японском чуть получше. Учигатана школы Бидзэн, приблизительно четырнадцатого века, периода Намбокучо. Такой меч один из первых получил равномерную кривизну, поэтому его удобно прятать в складках кимоно. И новшество заключалось не только в форме меча или в низком содержании углерода, но и в том, что удар был одновременно и режущим, и колющим. Должен заметить, копия изготовлена великолепно: хамон выполнен профессионально, украшения на лезвии весьма изысканные. Это свидетельствует о высоком мастерстве кузнеца.
Дитрих и Артур переглянулись.
— Не думал, что вы такой знаток, мистер Отару, — удивился немец. — Вы для нас — постоянный сюрприз.
— О, я вовсе не знаток, просто любитель…
Угли в камине подернулись пеплом. Хофштадтер извинился:
— Прошу прощения, я, пожалуй, пойду спать. Завтра нам предстоит целый день в поле, а прошлой ночью выспаться не удалось.
Хиро поднялся:
— Я тоже хочу откланяться. Спокойной ночи, господа.
Артур попрощался с гостями и отнес бокалы на кухню. По пути в свою комнату Дитрих увидел через маленькое оконце на лестнице, как Филмор открывает створки кухонного шкафа и задумчиво смотрит внутрь, словно соображая, чего бы еще поесть.
Освещенные луной портьеры напомнили Дитриху беседку с белыми занавесками в саду виллы Хофштадтеров в Любеке. Штурмбанфюрер снова увидел сияющее лицо матери, когда та, раскинув тонкие руки, подозвала его, чтобы обнять. А он, в матроске и соломенной шляпе с синей лентой, понесся к ней во весь дух, свалился, разбил коленку, но не дал воли слезам, ведь мужчины не плачут.
Мама на фоне белой занавески в беседке.
Лицо матери, навсегда отмеченное смертельной бледностью болезни.
Хофштадтер посмотрел на руки и вспомнил тот миг, когда он погладил мать по волосам, осторожно опустил ее голову на подушку и пальцами закрыл ей глаза. Дитрих и тогда не плакал. Только ощущение огромной пустоты охватило его. Небытие медленно вливалось в вены и в плоть. А через несколько дней пришла телеграмма от отца. Ее текст, словно выжженный огнем, остался в памяти:
«Скорблю по поводу кончины моей возлюбленной. Приехать в Германию не имею возможности. Поручаю моего сына Дитриха заботам воспитателя, назначенного заранее.
Барон Е. Т. фон Хофштадтер,
Дамаск, Сирия, 18 августа с. г.».
А мы — мы пригладили волосы
И вздернули подбородки,
А потом настала свобода…
Страшная свобода приводить в порядок веру.
Это стихотворение он читал и перечитывал всю жизнь.
Перед тем как погасить свет, штурмбанфюрер закрыл книгу и осторожно опустил на ночной столик.
Хофштадтер долго вертелся в постели — снова явился демон бессонницы. Он являлся каждый год в ночь на восемнадцатое августа, пунктуальный, как сама смерть.
