Глава восьмая
СОБОР
Чань постарался немного подогнуть колени (он знал, что, приземлившись на прямую ногу, легко выбить сустав), и сделал это как раз вовремя — с размаху налетел на искривляющуюся горячую металлическую стену, покрытую чем-то осклизлым. Время его пребывания в воздухе (несомненно короткое) было достаточным, чтобы он ощутил себя невесомым, ощутил, как готов вывернуться его желудок, что в условиях полной темноты окончательно дезориентировало его. Падение стало для него реальностью, когда он ударился об изгиб в трубе, пролетев, может быть, десять или пятнадцать футов, скорчился и заскользил (ни о каком управлении падением уже не могло идти и речи), потом полетел снова, когда труба опять перешла в вертикаль. На этот раз он ударился еще сильнее, и дыхание у него перехватило — он попал в пространство, где одна труба соединялась с другой, всем туловищем грохнулся об угол в месте сварки, тогда как ноги его проскользнули вниз, потащив тело дальше. Он попытался затормозить, но металлические стенки, покрытые тем же осклизлым налетом, не позволяли сделать это, и он полетел вниз, пытаясь не потерять свою трость, торчащую из-под пальто. Удар замедлил его спуск — он уже не падал, а скользил, к тому же труба шла не отвесно, а под углом. Воздух, обтекавший Чаня, был зловоннее и становился все горячее — у него мелькнула мрачная мысль, что его падение закончится в топке. Он прижимал ноги и руки к стенкам трубы, что хотя и не очень эффективно, но все же замедляло его падение. Когда он достиг следующего стыка, ему удалось ухватиться за кромку и остановиться полностью, ноги его раскачивались в темноте. Он не без труда подтянулся и пролез в отверстие, таким образом он почти лег и мог теперь дать отдохнуть рукам. Чань перевел дыхание, спрашивая себя: сколько он уже пролетел и каким местом думал, пустившись в это опасное предприятие?
Он закрыл глаза — все равно тут ничего не было видно — и сосредоточился на звуках, которые доходили до него. Из трубы внизу доносилось устойчивое металлическое дребезжание, согласованное во времени с регулярными порывами зловонного воздуха, насыщенного паром и химикатами. Он оперся на вторую боковую трубу, которая была меньше размером (достаточным ли для того, чтобы вместить его?) и холоднее на ощупь. Он подождал — может, здесь промежуток между циклами дольше, но так и не дождался ни дребезжания из глубин трубы, ни зловонного выброса. Рассеянно он отметил, что у него болит голова. Щупальца тошноты поднимались из его желудка. Ему пора было выбираться отсюда. Он ввинтился в узкое пространство, засунул ноги в более узкую трубу. Места здесь хватало едва-едва, и Чань постарался выкинуть из головы мысль о том, что труба может сузиться еще больше, — уж очень ему не хотелось думать о том, как он будет карабкаться назад по скользкой трубе. Он засунул свою трость под пальто и прижал ее к себе левой рукой, а потом стал спускаться, стараясь делать это как можно медленнее, притормаживая ногами. Здесь налета на стенках было меньше, и Чань обнаружил, что в большей или меньшей степени может управлять спуском, потому что труба располагалась под наклоном. Чем больше удалялся он от главной трубы, тем чище становился воздух и тем меньше беспокоила его мысль о том, что путь его закончится в котле расплавленного стекла. Спуск продолжался некоторое время (он даже оставил попытки высчитать его длину), а потом эта труба приняла горизонтальное положение, к счастью, так и не сузившись, и он оказался на спине, из всех сил стараясь не думать об историях про похороненных заживо. Труба меняла направления, хотя и оставалась горизонтальной, словно (с улыбкой подумал он) была проложена по полу круглой комнаты. Он пробирался вперед дюйм за дюймом, стараясь производить как можно меньше шума, один раз ему все же пришлось остановиться, когда он одной лишь силой воли подавил рвотный спазм — он сжал челюсти, удерживая поднимающуюся желчь и продувая, как раненый конь, свои поврежденные носовые каналы. Он продвигался вперед, пока (так внезапно, что его затуманенный мозг лишь через несколько секунд разобрал, что он видит) световой клинышек не пронзил темноту над ним. Он протянул руку в ту сторону и наткнулся на нижнюю сторону металлической защелки, потом, осторожно прощупывая трубу вокруг, с облегчением обнаружил края и петли чего-то вроде заслонки.
Чань сдвинул защелку в сторону, уперся в панель обеими руками и нажал. Петли подались, издав ржавый стон. Он замер, прислушался, заставил себя прислушиваться еще целую мучительную минуту. В трубу хлынул неяркий свет, и теперь он с брезгливостью увидел, что весь покрыт ржавчиной и грязью. Заслонка, протестующе скрипнув, открылась целиком. Чань вдохнул более чистого воздуха и сел. В отверстие прошли только его голова и плечо. Он находился в каком-то машинном зале с кирпичными стенами (видимо, в запасном и, к счастью, в настоящее время не используемом) и несколькими такого же размера трубами, пронзающими стены в разных направлениях, — все они сходились в громадном металлическом бойлере, опутанном тонкими шлангами и всевозможными приборами. Он заполз обратно в трубу и теперь выпростал правую руку и опять — голову, а потом протиснул в отверстие левую руку и грудь, игнорируя боль в ребрах и плече. Чувствуя себя как насекомое, выбирающееся на свет божий из липкого кокона (и таким же слабым), Чань понемногу сполз на пол и оглядел комнату вокруг него. Она была довольно маленькой. На ряду крюков висело множество шприцев и закупоренных стеклянных пробирок, пара кожаных перчаток и один из этих дьявольских шлемов из кожи и меди. Наверняка ход, по которому он сюда пробрался, использовали для выброса газа при работе котла. Рядом с крюками располагался встроенный в стену подсвечник с огарком толстой, оплывшей жировой свечи — источника того самого света, что он увидел сквозь щель в заслонке. Свеча горела, а это свидетельствовало о том, что кто-то недавно был здесь… и еще вернется.
Но сейчас он не думал ни об этих людях, ни о машине, ни о ее назначении. Под трубчатым стеллажом стояло грязное кожаное ведро. Чань подполз к ведру, и ему даже не потребовалось засовывать пальцы в рот — его вырвало, теперь его желудок был пуст, и лишь в горле саднило от горечи. Он сел на пол и, вытащив конец рубашки, отер рот, потом попытался протереть лицо, покрытое грязью и сажей. Чань с трудом поднялся на ноги и с грустью посмотрел на свое красное кожаное пальто. Гордость его гардероба была, вне всяких сомнений, погублена. Угольную пыль еще можно было счистить, но, отирая корку химических отложений, он увидел, что красная кожа протерлась и пошла пузырями, почти как если бы пальто обгорело и кровоточило. Он постарался отскрести пальцами как можно больше грязи, потом вытер руки о свои замызганные штаны, с таким чувством, будто ему пришлось проплыть по какому-то адскому болоту. Чань глубоко вздохнул. Голова у него все еще кружилась, боль стучала в глазницах — он знал, что эта боль, если не принять опия, будет преследовать его несколько дней. Он предполагал, что за ним отряжена погоня, которая уже сейчас где-то на пути в чрево дома, призванная хотя бы убедиться, что кости его горят и трещат в топке или что он задохнулся в трубах, так и не добравшись до низа, застряв, как белка в дымоходе. Чань чувствовал, как саднит у него в горле, как отчаянно кружится голова. Ему хотелось пить. Если он не найдет воды, его прикончит первый же встреченный драгун.
* * *
Дверь была заперта, но Чань с помощью отмычки легко справился со старым замком. Дверь открывалась в узкий, круговой коридор с кирпичными стенами, освещенный мерцающим огнем факела, вставленного в металлическую скобу над дверью. Ни с одной стороны больше никакого света не было. Он быстро пошел в темноту направо. Описав круг, он уперся в кирпичную стену, раствор кладки здесь был заметно свежее, чем в боковых стенах или потолке. Чань пошел назад мимо бойлерной, поглядывая вверх на низкий потолок и закругляющийся пол. Он был уверен, что этот коридор отвечает стене большого помещения. Ему было необходимо (чтобы вздохнуть свободнее и отыскать мисс Темпл) найти какой-то путь отсюда вверх.
Следующий факел торчал в скобе вблизи открытой двери, за которой обнаружилась винтовая лестница с яркими металлическими перилами вдоль внутренней стены. Чань посмотрел наверх, но лестница, загибаясь, давала обзор лишь на несколько метров. Он прислушался — до него доносился какой-то звук, низкий гул, похожий то ли на вой ветра, то ли на далекий дождь. Он начал подниматься по лестнице.
Через двадцать ступенек он оказался перед еще одной дверью и еще одним круговым коридором. Он высунул голову в дверь и увидел наклонный потолок коридора. Чань вернулся на лестницу и закрыл глаза. Горло у него горело. В груди ощущение было такое, будто она вот-вот разорвется изнутри — он представлял себе, как стеклянный порошок въедается в его натужно работающие легкие. Он заставил себя выйти в коридор в поисках какого-нибудь прибежища и пошел в ту сторону, где этажом ниже находилась его бойлерная. В том же самом месте он нашел другую дверь и так же без труда открыл замок. Внутри было темно. Чань вытащил факел из скобы и сунул его внутрь: еще один бойлер и еще один набор труб, уходящих в стену. Он увидел кожаное ведро на полу, подошел к нему и с облегчением увидел, что в нем вода — грязная, соленая, но ему уже было все равно. Чань положил факел, снял очки и плеснул воду себе в лицо. Он прополоскал рот, выплюнул воду, избавляясь от вкуса горечи, потом сделал несколько больших глотков, передохнул и выпил еще, потом сел спиной к трубе. Он выплюнул еще один комок бог знает чего изо рта на ладонь и швырнул его в другой конец комнаты. Конечно, с ночью в «Бонифации» это не шло ни в какое сравнение, но сейчас и это его устраивало.
* * *
Чань опять вышел в коридор и вернулся на лестницу. Он не мог понять, почему никто не ищет его здесь. Либо они были уверены, что он умер… либо он свалился ниже, чем рассчитывал… либо они искали его где-то в более уязвимых местах, где он мог оказаться раньше… Все эти соображения не могли не вызвать у него улыбку, поскольку из этого вытекало, что его враги уверены в себе, а эта уверенность давала ему передышку. Но, может быть, они только хотели убедиться, что он не оказался в некоем конкретном помещении и не прервал некое конкретное действие, а уж когда оно закончится, они могут позволить себе разобраться с ним без спешки и в свое удовольствие? Очень даже не исключено, и действие это могло быть связано только с Селестой. Какой же он глупец! Он метнулся к лестнице и побежал вверх, прыгая через две ступеньки. Еще одна дверь. Он вошел в нее — еще один узкий пыльный коридор с наклонным потолком — и прислушался. Здесь гул был громче, но он чувствовал, что это чисто служебные коридоры и он все еще находится ниже главного входа. Неужели ему придется подняться на самый верх, чтобы попасть внутрь? Нет, тут должен быть другой путь — наверху наверняка полно солдат. Чань бросился по коридору сначала в одном направлении — вправо, где была его бойлерная, и нашел там дверь, за которой оказалась пустая комната, бойлер здесь был либо разобран, либо его еще не успели установить, а дальше он уперся в тупик. Он развернулся и потрусил в другую сторону. Гул стал громче, и когда Чань добрался до стены тупика с другой стороны (в этой части коридора не было никаких дверей), то, приложив руку к кирпичам, ощутил слабую вибрацию, согласующуюся с гулом.
Он бегом поднялся на еще один этаж — сколько же он пролетел вниз? — и на этот раз оказался не перед распахнутой, а запертой металлической дверью. Он посмотрел вверх, никого там не увидел и опять напряг слух, пытаясь уловить какой-нибудь понятный звук. Может быть, это голоса? Музыка? Нет, он не был уверен — услышь он такие звуки, это означало бы, что он находится в одном-двух этажах от жилого уровня дома. Он обратился к двери. Видимо, она преграждала путь как раз туда, куда ему и было нужно. Он чуть не рассмеялся. Какой-то идиот оставил ключ в замке. Чань повернул ручку в то самое мгновение, когда ее повернули и с другой стороны. Используя эту возможность, он со всех сил распахнул дверь, надеясь сбить с ног того, кто находится по другую сторону. Одновременно он устремился следом за дверью, разнимая свою трость. С жалким вскриком, ухватившись за перевязанную руку (на которую и пришелся удар двери), перед ним пятился назад пожилой мистер Грей, прихлебатель Розамонды, который подвергал Процессу несчастного мистера Флаусса. Чань ударил его по лицу черенком трости, опрокинул его на пол и быстро окинул коридор взглядом. Грей здесь был один. В этом более широком, чем предыдущие, коридоре потолок тоже был наклонным, а освещался он не факелами, а газовыми светильниками, и Чань видел двери (или ниши?) вдоль внутренней стены. Прежде чем Грей успел поднять голову и позвать на помощь (а Чань видел, что именно это Грей и собирается сделать), Чань прыгнул ему на грудь, больно прижал его руки к полу коленками, надавил черенком трости на горло. Потом, направив острие клинка прямо в левый глаз старика, Чань убийственным шепотом, который сразу же целиком завладел вниманием Грея, сказал:
— Где мисс Темпл?
Грей открыл рот, чтобы ответить, но не смог издать ни звука. Чань ослабил давление трости на его трахею и прошипел:
— Попробуй еще раз.
— Я… я не знаю! — умоляющим голосом произнес Грей. Чань сжал в кулак руку с кинжалом и ударил мистера Грея в челюсть, отчего голова старика больно стукнулась об пол.
— Попробуй еще раз, — прошипел он.
Грей начал плакать. Чань снова занес кулак. Глаза Грея расширились в отчаянном страхе, губы начали двигаться в поисках слов.
— Я не… Я ее не видел… Ее повели в театр… или в зал где-нибудь в доме! Я не знаю!
Чань еще раз ударил его в челюсть.
— Кто с ней? — прошипел он. — Сколько охранников?
— Не могу сказать! — Теперь Грей рыдал уже открыто. — Тут много макленбуржцев, драгун… она с графом… с мисс Вандаарифф… они будут проходить Процесс вместе.
— Процесс?
— Искупление…
— Искупление? — Чань испытывал удовольствие от насилия, переходящее в ярость.
— Вы опоздали! Процесс уже начался… если его прервать, это убьет их обеих! — Мистер Грей поднял взгляд, увидел собственное отражение в дымчатых черных линзах на глазах Чаня и заскулил: — Но… ведь все говорили, что вы… вы… А вы живы!
Его глаза открылись еще шире, если только такое было возможно, от ужаса, когда Чань вонзил кинжал в сердце мистера Грея, зная, что так будет быстрее, чем резать ему горло. За считанные секунды тело Грея дернулось и обмякло. Чань, все еще тяжело дыша, встал на колени, вытер кинжал о пальто Грея и вложил его в ножны трости. Он снова сплюнул, чувствуя боль в легких, и мрачно пробормотал:
— С чего ты взял, что я жив?
Он оттащил тело назад к лестнице и спустил на целый пролет, а потом приподнял и кувырнул вниз с таким расчетом, чтобы неоплаканный мистер Грей долетел до самого низа. Впрочем, где бы оно ни упало, тело было бы вне поля зрения того, кто подойдет к этой двери. Чань сунул в карман ключ, который мистер Грей так неразумно оставил в замке, и вернулся в коридор. Чань вздохнул. Конечно, из Грея можно было выудить больше информации, но он торопился и — после всех этих преследований, когда он чувствовал себя загнанным зверем, — ему не терпелось нанести ответный удар. То, что удар этот достался пожилому раненому человеку, ничуть не смущало Кардинала Чаня. Эти люди, все до последнего, были его врагами, и он не собирался щадить никого из них.
* * *
Ниши в стене оказались дверями прежних тюремных камер — тяжелые, металлические щиты, ручки с которых были срублены долотом. Чань засунул пальцы в маленькое зарешеченное оконце, но прутки под его рукой даже не шелохнулись. Он заглянул в камеру. Дальняя стена, представлявшая собой решетку, была занавешена материей, за которой, как он чувствовал, и располагался большой зал, но добраться туда через камеру у него не было возможности. Он быстро пошел по круговому коридору. Грей был еще одним глупцом из института, как Лоренц и тот тип, которого он застал за изготовлением книги. Чань считал, что наука — штука опасная, а поставленная на службу тем, кто больше за нее платит, опасна вдвойне, особенно если заказчики одержимы слепыми идеями власти. Общество отнюдь не улучшалось трудами этих «мечтателей», хотя, подумал Чань, если быть честным, вряд ли оно улучшалось кем-либо вообще. Он злорадно улыбнулся, подумав, что мир все-таки стал лучше, потеряв порочного мистера Грея, — мысль о том, что он может быть движителем прогресса, позабавила его. В конце коридора обнаружилась еще одна дверь. Ключ Грея хрустко повернулся в замке, и Чань заглянул в комнату, размером едва ли больше чулана; семь труб большого диаметра выходили из потолка и исчезали в полу, в каждой из них была створка вроде той, через которую он выбрался в бойлерную внизу. В комнате этой было удушающе жарко и воняло — этот запах ощущал даже он — едкими парами синей глины. Сбоку находилась стойка с крючками, на которых болталась еще одна коллекция пузырьков, банок и огромных шприцев. Рев машин в этой комнатке отдавался гулким эхо, словно тут находились гудящие трубы громадного церковного органа. Чань обратил внимание на узкий луч света между двумя трубами, а потом, присмотревшись внимательнее, увидел такие же малые просветы в других местах этой стены из труб. Он понял, что так оно и есть: эта стена помещения и в самом деле образована трубами, а сквозь них пробивается свет, горящий в большом центральном зале. Чань присел на корточки и, сняв очки, прижал лицо к ближайшему просвету. Трубы были горячими, и поле его зрения было ограничено узким пространством щели, но то, что он видел, было удивительно. Противоположная стена, высокая, как утес, была увита трубами по всей высоте гигантского сводчатого зала, а по центру виднелось что-то похожее на цилиндрическую башню из клепаной стали, с отверстиями, через которые можно было заглянуть во все камеры прежней тюрьмы. Чань на четвереньках переместился к другой щели, надеясь найти ракурс, с которого можно будет увидеть побольше. С нового места он увидел другую часть стены. Между трубами находился ряд открытых камер (даже несколько рядов) с прежними своими решетками, и все это было очень похоже на балкон для зрителей в театре. Он сел на пол и по привычке отряхнулся, хмурясь при мысли о том, какой он грязный. Для чего бы ни предназначался этот зал, он был сооружен так, чтобы в нем могли находиться зрители.
* * *
Он вернулся на винтовую лестницу и стал осторожно подниматься, держа трость обеими руками. Следующая и последняя дверь показалась, только когда он преодолел в два раза больше ступенек, чем прежде; он с удивлением увидел, что эта дверь деревянная, с новой медной ручкой и замком, отвечающими общему внутреннему убранству Харшморта. Чань поднялся, судя по всему, к жилым этажам дома. Грей сказал, что Чаня считают мертвым, но эти слова можно было толковать неоднозначно. Они могли считать, что он отправился на тот свет еще в министерстве, а могли думать, что он упал в котел. Его явно узнали в саду, но имело ли это какое-то значение? Он был рад играть роль мстительного призрака, явившегося с того света. Он чуть приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Там был не коридор, который он рассчитывал увидеть, а небольшая темная комната, задернутая занавесом, из-под которого пробивался мигающий свет — мигал он в такт шагам, доносившимся с другой стороны занавеса. Он осторожно, двумя пальцами отодвинул занавес, отодвинул чуть-чуть, чтобы можно было заглянуть за него.
Занавес всего лишь прикрывал нишу в большой кладовке, стены которой были уставлены полками, а основное пространство открытого пола — занято отдельными стеллажами с бутылками, кувшинами, банками и коробками. Пока он смотрел, два грузчика переставили звеневшую бутылками деревянную клеть на тележку, которую укатили из вида, но остановились, чтобы поговорить с кем-то невидимым Чаню, Когда они ушли, помещение погрузилось в тишину… правда, был слышен стук шагов и металлическое клацание, которое Чань слышал уже много раз, — скучающий охранник с саблей на боку мерил шагами комнату. Но охранник выхаживал по другую сторону стеллажей. Чтобы добраться до него, Чаню нужно было выйти из занавешенного алькова и только потом, уже на виду у противника, решать, как его атаковать.
Но он не успел начать — услышал приближающиеся шаги и резкий, властный голос, который он слышал в саду.
— Где мистер Грей?
— Он не вернулся, мистер Бленхейм, — ответил охранник.
— Что он делал?
— Не знаю, сэр. Мистер Грей пошел вниз…
— Черт бы его драл! Он что — не знает, который час?! А расписание?!
Чань взял себя в руки — они сейчас наверняка начнут искать Грея. Без шумов, создаваемых слугами, ему не удастся проскользнуть назад так, чтобы его не услышали. Но может, это было к лучшему. Мистер Бленхейм отдернет занавес, и Чань убьет его. Охранник, может быть, успеет поднять тревогу, прежде чем Чань прикончит и его (а может быть, и убьет Чаня), но любой из вариантов его устраивал.
Бленхейм не шелохнулся.
— Бог с ним, — раздраженно сказал он. — Этот мистер Грей пусть хоть повесится. Иди за мной.
Чань слушал их удаляющиеся шаги. Куда они направились — что такое важное происходило в доме?
* * *
Чань на ходу жевал ломоть, оторванный от дорогого белого хлеба, похищенного им из кладовки. Он не узнавал ничего, запомнившегося ему из его предыдущих путешествий по тайным коридора Харшморта. Он находился на нижнем подсобном этаже. Спускаясь по трубам, он мог оказаться в любой точке дома, имеющего форму подковы. Ему необходимо было пробраться в середину (там он найдет вход в тюремную башню, в большой зал), и сделать это быстро. Он не мог вспомнить, когда ел такой превосходный хлеб — нужно было ему засунуть в карман еще одну буханку. Подумав об этом, он вспомнил о своем кармане, куда положил зеленые сапожки мисс Темпл. Может, он просто сентиментальный дурак?
Чань остановился. Где он? Мысль о безысходности его ситуации пронзила мозг, как клинком: он находился в дома Роберта Вандаариффа, в самом сердце того общества, с которым он сосуществовал во взаимно презрительном неприятии. Он подумал о том самом хлебе, который теперь ел: уже одно то, что этот хлеб доставлял ему удовольствие, представлялось ему предательством, он почувствовал, как вызывающая роскошь дома, эта бросающаяся в глаза навязчивая легкость бытия вызывает у него приступ бешенства. В Харшморте Кардинал Чань чувствовал себя ровно таким, каким его видели обитатели этого особняка, — бешеная собака, хоть и умудрившаяся проскользнуть внутрь, но уже обреченная. А почему он пришел сюда? Чтобы спасти вздорную девчонку из этого самого мира богатства? Чтобы убить столько врагов, сколько получится? Чтобы отомстить за смерть Анжелики? Да разве мог он надеяться, что сможет хотя бы процарапать поверхность этого нечеловеческого лабиринта? Он чувствовал, что погибнет и его смерть будет так же незаметна, как и его жизнь. На мгновение Чань закрыл глаза — его гнев был выхолощен отчаянием. Но он тут же поднял веки, сделав глубокий, резкий вдох. Его отчаяние только облегчало их победу. Он пошел дальше, откусив кусок хлеба и думая — хорошо бы еще найти и воды. Чань усмехнулся: вот столкнуться бы ему так с Бленхеймом, или майором Блахом, или Франсисом Ксонком — чтобы те шли с бутылкой пива в одной руке и куском какой-нибудь еды в другой. Он засунул в рот остатки хлеба и разъял трость.
На пути ему пришлось прятаться от двух небольших групп драгун и одной — немцев в черных мундирах. Все они шли в одну сторону, и он двинулся за ними, предположив, что Бленхейм тоже поспешил в том направлении. Но почему никто не ищет его? И почему никто не ищет мистера Грея? Грей занимался чем-то по химической части, но никого из солдат это, похоже, не волновало. Может быть, Грей делал что-то для Розамонды, о чем не знал никто другой, — какую-то секретную работу? Что, если среди заговорщиков — раскол? Это его не удивило (его бы удивило, если бы такого раскола не было); тогда понятно, почему никто не отправился на поиски убитого. Это означало также, что Чань невольно нарушил планы Розамонды. Она знала только, что Грей не вернулся, но не знала почему; теперь ее снедали сомнения и тревога. Она могла думать, что мистера Грея остановил граф или Ксонк — люди, которые могли разузнать, что у нее на уме. Он улыбнулся, представляя себе ее тревоги.
Чань сосредоточился мыслями на центральном зале, вспоминая ряд камер, откуда заключенные — или зрители — могли видеть то, что происходит внизу, а именно там, внизу, предполагал он, и будет Селеста. Он попытался прикинуть, как высоко поднялся, — тот ряд камер, вероятно, и располагается на этом уровне… Но как его найти? Занавеска в нише скрывала выход на винтовую лестницу… Дверь, ведущая к этим камерам, по-видимому, будет скрыта таким же небрежным образом. Может быть, он уже прошел ее? Он рысцой пустился по коридору, открывая все подряд выходящие внутрь двери и заглядывая во все уголки, но ничего не нашел и очень скоро понял, что просто теряет время. Может, ему лучше последовать за солдатами и Бленхеймом — они, судя по всему, собираются охранять графа и его церемонию. Он дал себе на поиски еще минуту. Прошла минута, потом еще пять, но Чань, переходивший из одной комнаты в другую, все не мог заставить себя сойти с того пути, который представлялся ему правильным. Казалось, что на этом этаже вообще нет ни одной живой души. Он со злости плюнул на светлый полированный деревянный пол и вздрогнул при виде алого цвета плевка, потом завернул за еще один угол. Где он? Чань поднял голову.
Он вздохнул и выругал себя идиотом.
Чань находился в какой-то мастерской — здесь было множество полок, уставленных кувшинами и бутылями, он увидел большую ступку с пестиком, кисти, палитры, краски, ведра, большие столы с обожженными столешницами, свечи и фонари, несколько больших, стоящих отдельно зеркал и повсюду натянутые холсты различных размеров. Он был в студии художника. Он был в студии Оскара Файляндта.
Ошибиться в авторстве работ было невозможно — те же характерные мазки кисти, мрачные тона и тревожные композиции. Чань вошел в комнату с таким трепетом, как если бы входил в склеп… Оскар Файляндт умер… Это были его картины, вывезенные из Парижа? Может быть, Роберт Вандаарифф вознамерился собрать все работы художника? Несмотря на присутствие кистей и красок, ни одна из картин не была доведена до конца, словно художник все еще был жив и продолжал работу. Может быть, кто-то по указаниям Вандаариффа реставрировал эти полотна? Чань, подчиняясь какому-то порыву, подошел к маленькому портрету, стоявшему у одного из столов (портрету женщины в маске, металлическом воротнике и сверкающей короне), и перевернул его. Оборот холста, как рассказывал об этом Свенсон, был исписан какими-то магическими символами и подобием математических формул. Он попытался найти подпись или дату, но это ему не удалось. Он поставил картину на место и увидел по другую сторону комнаты большое полотно — оно не стояло, а висело, нижняя его кромка находилась на уровне пола — это был портрет в натуральную величину не кого-нибудь, а самого Роберта Вандаариффа. Великий человек стоял на фоне темной каменной крепостной стены, вдали виднелись странные красные горы, а выше — светлое голубое небо. Такие композиционные элементы напоминали Чаню театральные декорации. В одной руке герой держал завернутую книгу, а в другой — два больших металлических ключа. Когда, интересно, она была написана? Вандаарифф был знаком с Файляндтом лично, а это означало, что участие лорда во всем этом деле относится к тем временам, когда художник был жив. Но, стоя среди такого числа тревожащих душу работ, трудно было поверить, что художник умер, — таким всепроникающим был дух преднамеренной, скрытой, торжествующей угрозы. Чань снова посмотрел на портрет Вандаариффа, напоминающий аллегорическое изображение какого-нибудь князя из семейства Медичи, и понял, что он висит ниже других картин вокруг — его рама практически касалась пола. Он подошел к картине, снял ее с крюка и без всяких церемоний поставил в сторону. Чань покачал головой — настолько все было очевидно. За картиной была еще одна узкая ниша и три ступеньки, ведущие вниз к двери.
* * *
Дверь открывалась внутрь, петли были хорошо смазаны и не произвели ни звука. Чань оказался еще в одном круговом коридоре с низким потолком, свет сюда проникал сквозь щели во внутренней стене, создавая впечатление трюма старого корабля и (точнее) самого чрева тюрьмы. Во внутренней стене находились камеры. Чань подошел к ближайшей — здесь ручки тоже были срублены, а двери зафиксированы в косяках с помощью болтов. Он повернул кружочек, закрывающий глазок, и ахнул.
Дальняя от него стена камеры представляла собой решетку, за которой открывалось пространство огромного зала. Ни одно другое место не навевало на Чаня такого ужаса — сатанинский собор из черного камня и поблескивающего металла.
В центре помещения возвышалась башня. Само помещение по всей высоте — от потолка до пола — было оплетено трубами и проводами, которые шли из стен к башне, напоминая механическое море, волны которого разбиваются о подножье стоящего на берегу маяка. Гладкая поверхность башни, словно оспинами, была усеяна глазками-отверстиями. Узник в одной из камер этого тюремного улья не мог знать — наблюдает за ним кто-нибудь из башни или нет. Чань знал, что в таких условиях заключенный невольно начинает вести себя так, как если бы за ним велось постоянное наблюдение, его привычки меняются, а мятежный дух неумолимо подавляется словно бы невидимой рукой. Чань хмыкнул, подумав о том, что это чудовищное сооружение абсолютно точно отвечает духу его нынешних владельцев.
Со своего места он не мог видеть основания башни и собрался было поискать точку обзора получше, но тут услышал металлическое клацанье и в одной из камер напротив заметил какое-то движение. В камеру с помощью приставной лестницы спускался человек. Тут раздались новые металлические звуки, источник которых был гораздо ближе и где-то справа от него. Прежде чем он успел установить, откуда именно исходит этот звук, раздался новый — прямо над ним, в той самой камере, в которую он смотрел. В потолке открылся люк, и в нем появились ноги человека в синей форме, нащупывающие ступени приставной лестницы, прикрученной к стене. В камеры в разных частях зала начали спускаться мужчины и женщины; первыми обычно появлялись мужчины, которые затем помогали спуститься дамам, иногда им передавали раскладные стулья, и они рассаживались в тюремных камерах, как рассаживаются в ложах театра. Помещение наполнилось нетерпеливым гулом зрителей, ожидающих, когда поднимется занавес. Человек в синей форме (наверно, какой-то моряк) весело поторопил следующего в люке. Что бы там ни затевалось, Чань со своего места никак не мог помешать этому. Хотя ему и удалось уже узнать многое, он ничуть не преуспел в обнаружении Селесты. Какое бы зрелище ни намеревался продемонстрировать собравшимся граф, Чань не сомневался, что Селеста должна стать его частью, и он подозревал, что в этот самый момент она спускается по центральной башне.
* * *
Он побежал, и в легкие его тут же вонзились тысячи маленьких иголочек. Чань сплюнул (крови теперь было еще больше) и снова отругал себя за глупость: нужно было убить графиню на месте, как только он ее увидел. Он подгонял себя в поисках какой-нибудь лестницы, какого-нибудь хода на главный уровень, который, по его представлениям, должен был быть где-то совсем рядом; он увидел этот ход в тот самый момент, когда услышал звук шагов, спускающихся прямо к нему. Спрятаться достаточно быстро у него не было возможности, а потому он разъял трость и, тяжело дыша, стал ждать; губы его алели от крови.
Через минуту перед ним предстал капитан Смит. Офицер увидел Чаня и остановился на лестнице как вкопанный, потом посмотрел наверх и быстро шагнул вперед.
— Господи милостивый, — прошептал он.
— Что происходит? — прошипел Чань. — Что происходит наверху?
— Они считают вас убитым… я считал вас мертвым… Что ж, придется исправить ошибку!
Смит вытащил саблю и пошел вниз по лестнице, угрожающе размахивая клинком. Чань обратился к нему:
— Капитан… в большом зале…
— Я доверился вам, а вы убили моего человека, — проревел Смит. — Того самого, который спас вашу жизнь. Вы — предатель!
Он бросился вперед, и Чаню пришлось уворачиваться — при этом он наткнулся на стену. Капитан нанес удар, целясь ему по голове, Чань нырнул и перекатился через голову. Клинок царапнул штукатурку, выбив из нее белое облачко пыли.
Смит занес саблю для нового удара. В ответ (у Чаня не было ни малейшего шанса остаться в живых, начни он оказывать сопротивление) Чань встал во весь рост в центре коридора, раскинув в стороны руки, словно приглашая Смита убить его, и яростно прошипел:
— Можете меня убить! Но я вам говорю: я не убивал Ривса! Смит замер, кончик его сабли остановился в шаге от груди Чаня, но преодолеть это расстояние не составляло никакого труда.
— Спросите у ваших людей, черт бы их подрал! Они же там были! — шипел Чань. — Его застрелили из карабина… Его застрелил этот… как его… надсмотрщик… Бленхейм! Не будьте вы таким идиотом!
Капитан Смит молчал. Чань внимательно наблюдал за ним. Они стояли довольно близко друг от друга, и Чань, возможно, сумел бы отбить саблю тростью и достать капитана своим кинжалом. Если тот будет упорствовать в своей глупости, Чаню не останется ничего другого.
— Мне сказали… — Смит говорил очень медленно, — что вы воспользовались им как щитом.
— И кто же вам это сказал? Бленхейм?
Капитан не ответил, продолжая сверлить Чаня гневным взглядом. Чань нахмурился.
— Мы разговаривали — Ривс и я. Бленхейм увидел нас. Вы хоть осматривали тело? Ривса убили в спину.
Эти слова были для капитана полной неожиданностью, и Чань увидел, что Смит думает, силой воли смиряя свою ярость, склоняясь то к одному, то к другому. Еще через мгновение капитан опустил саблю.
— Я пойду и сам осмотрю тело.
Он бросил взгляд назад — на лестницу, потом на Чаня, выражение его лица изменилось, словно он его только что увидел и никакой вспышки гнева не было.
— Вы ранены, — сказал Смит, доставая платок и бросая Чаню, который подхватил его в воздухе, отер губы и лицо — сочувственное выражение на лице офицера свидетельствовало, что вид у Чаня хуже некуда.
И снова мысль о том, что он, возможно, умирает, охладила его решимость — в чем смысл, да и был ли он вообще когда-нибудь — смысл? Он посмотрел на Смита — порядочный человек, это видно, который сам все понимает, но ему не оставляет других возможностей его военная форма, любящие его солдаты… кто знает — жена, дети. Чаню вдруг захотелось закричать, что ничего этого он не хочет, что сама мысль об этой тюрьме вызывает у него отвращение, что у него вызывает отвращение даже доброта Смита. Точно так же вызывает у него отвращение и он сам за то, что полюбил Анжелику, за то, что нянчится с Селестой. Он отвел взгляд, чтобы не видеть встревоженных глаз капитана; вокруг него был роскошно-глумливый интерьер Харшморта. Он умрет в Харшморте.
— Да, ранен, но сделать с этим ничего нельзя. Мне жаль Ривса… но вы должны выслушать меня. Была похищена женщина… Та, о которой я вам говорил. Селеста Темпл. Они собираются что-то сделать с ней — какая-то сатанинская церемония… Я уже видел это… хуже смерти… Уверяю вас, она бы предпочла умереть.
Смит кивнул.
— Я чувствую себя лучше, чем выгляжу… Я спустился по трубам… с этим запахом ничего нельзя поделать, — сказал Чань. Он протянул платок назад, увидел реакцию Смита и сунул его себе в карман. — Умоляю вас, пожалуйста, скажите мне, что происходит наверху.
Смит бросил взгляд вверх по лестнице, словно опасаясь кого-то, а потом быстро заговорил:
— К сожалению, я почти ничего не знаю… Я только-только прибыл в дом. Мы были снаружи — ждали появления полковника…
— Аспича?
— Да… произошла настоящая катастрофа… Они прибыли недавно… Какой-то несчастный случай с герцогом Сталмерским…
— Но большой зал заполняется зрителями — им будут демонстрировать какую-то церемонию! — сказал Чань.
— Я об этом не могу ничего сказать… тут повсюду группки людей, а дом очень большой, — ответил офицер. — Все мои солдаты заняты с людьми герцога… после приземления…
— Приземления?
— Я не могу вдаваться в подробности, но тут весь дом перевернули вверх тормашками…
— Тогда, может быть, еще остается надежда! — сказал Чань.
— Надежда на что?
— Мне нужно только пробраться наверх, и чтобы вы показали мне верное направление.
Чань видел, что Смит разрывается на части — с одной стороны, хочет помочь ему, а с другой — убедиться в правдивости его истории. Он подозревал, что появление Аспича может стать последней каплей, которая переполнит чашу терпения Смита и подстегнет его к мятежу.
— Наш перевод во дворец… — тихим голосом начал Смит, словно отвечая на вопрос Чаня, — сопровождался значительным повышением жалованья всем офицерам… Это было как спасение людям, которые многие годы провели за рубежом и были по уши в долгах… Я не удивлюсь, если вознаграждение обернется на самом деле ловушкой.
— Сходите взгляните на Ривса и поговорите с вашими людьми, которые были там. Они пойдут за вами. Ждите и будьте готовы… Когда время придет, поверьте, вы сами поймете, что надо делать.
Смит посмотрел на него без всякой уверенности. Чань рассмеялся (его смех скорее был похож на сухой кашель) и похлопал офицера по плечу.
* * *
— Поначалу дом кажется совершенно непонятным лабиринтом, — прошептал ему Смит, когда они поднялись по лестнице и вышли в коридор главного этажа. — В левом крыле находится большой бальный зал — сейчас там полно народу, — а в правом, куда ведет зеркальный коридор, расположены частные апартаменты — и там тоже полно народу. А еще в правом есть внутренний коридор, по которому можно пройти к винтовой лестнице — я по ней не поднимался, но в коридоре повсюду стояли макленбургские охранники.
— А в центре дома? — спросил Чань.
— Большой зал для приемов, кухни, прачечная, помещения для прислуги, управляющий домом Бленхейм и его люди.
— А где кабинет лорда Вандаариффа? — спросил Чань, размышляя. — В задней части дома?
— Да, — кивнул Смит, — но я там не был. Доступ в левое крыло ограничен — только для специальных гостей и самой доверенной прислуги. Драгун туда не пускают.
— Кстати, — сказал Чань, — а что вы вообще здесь делаете? Когда вы прибыли сюда из министерства? Смит горько улыбнулся.
— Эта история вас позабавит. Когда моих людей сменили на их постах, я получил приказ… от моего полковника срочно явиться в отель «Сент-Ройял». Мы спешно отправились туда — хотя, должен сказать, улаживание семейных скандалов обычно не входит в круг наших обязанностей, — но на пути нас встретила весьма нахальная дама, которая сообщила мне, что я должен сопровождать ее в этот дом.
— Миссис Марчмур, конечно же. Смит кивнул:
— Ее явно напугал какой-то тип. Абсолютный негодяй, как я понимаю.
— Похоже, мы ехали в одном поезде — я прятался в тендере.
— Такая мысль приходила мне в голову, — сказал Смит, — но я не мог послать туда человека — разве что по крыше, нам было запрещено проходить по черному вагону, обитому железом.
— И что в нем было? — спросил Чань.
— Не могу сказать — у миссис Марчмур был ключ, и она вошла туда одна. По прибытии в Орандж-Локс нас встретил мистер Бленхейм с телегами и экипажем. Он вошел в черный вагон со своими людьми, и под присмотром миссис Марчмур они вынесли…
— Что? — прошипел Чань, проявляя неожиданное нетерпение, но страшась услышать эти слова.
— Не могу сказать — все было закрыто холстиной. Может быть, еще один из их ящиков, а может быть, гроб. Но когда они его грузили, я отчетливо слышал, как Бленхейм призывал к осторожности, чтобы не разбить стекло…
* * *
Их прервал звук приближающихся шагов. Чань вжался в стену. Смит выступил вперед, и коридор огласился легко узнаваемым, властным голосом мистера Бленхейма:
— Капитан! Что вы здесь делаете, почему вы оставили ваших людей? Какие, сэр, у вас дела в этой части дома?
Чань не видел Смита, но слышал напряжение в его голосе.
— Меня послали найти мистера Грея, — ответил он.
— Послали? — язвительно спросил мистер Бленхейм. — Кто же это вас послал?
Наглость этого типа переходила все границы. Если бы Чань был на месте Смита и знал, что Бленхейм убил одного из его людей, то голова мажордома уже катилась бы по полу.
— Графиня, мистер Бленхейм. Может быть, вы таким же образом хотите допросить и ее?
Бленхейм проигнорировал этот выпад.
— Ну? И вы нашли мистера Грея?
— Нет, не нашел.
— Тогда почему вы все еще здесь?
— Как вы можете видеть, я ухожу отсюда. Если не ошибаюсь, вы положили тело моего человека в конюшни?
— Конечно — не хватало еще, чтобы гости хозяина спотыкались о труп.
— Вы правы. И тем не менее как его офицер я должен убедиться в причинах его смерти.
Бленхейм пренебрежительно фыркнул — заниматься такими мелочами.
— Тогда вы меня обяжете, оставив эту часть дома и заверив меня, что никто из ваших людей сюда не вернется. Согласно пожеланию самого лорда Вандаариффа, эта часть дома предназначена исключительно для гостей.
— Конечно, если такова воля хозяина усадьбы.
— К тому же я управляю этим домом, капитан, — сказал Бленхейм. — Прошу вас следовать за мной.
* * *
Чань со всех ног бросился в кабинет хозяина дома. Он, к его сожалению, не очень хорошо запомнил план тюрьмы, но если следовать здравой логике, то директор тюрьмы должен был иметь прямую связь с центральной наблюдательной башней. Может быть, Вандаарифф просто занял (конечно, расширив и украсив черным деревом и мрамором) берлогу прежнего деспота? Если догадка Чаня верна, то через кабинет Вандаариффа он сможет добраться до Селесты. К этой-то мысли он и возвращался постоянно — к мысли о ее спасении. Он знал, что перед ним стоят и другие задачи (месть за Анжелику, например, или выяснение того, что произошло с Оскаром Файляндтом или Траппингом). В обычной ситуации он бы попытался разобраться со всеми вопросами сразу, как держал он в голове различимые сведения, полученные в Библиотеке. Но сегодня у него не было времени, не было права на ошибку, не было возможности попробовать еще раз.
Он не мог рисковать — не мог позволить себе, чтобы его заметили, а потому его бег свелся к мучительным перебежкам по открытым коридорам. Он таился в углах и бросался назад в укрытие, заслышав гостей или слуг. Нахмурившись, Чань подумал, что почти каждый в пирамиде обитателей Харшморта является своего рода слугой — по своим занятиям, по браку, по деньгам, по страху, по желаниям. Он подумал о приверженности Свенсона долгу (какому долгу? — этого Чань не мог понять), о своих собственных представлениях о — хотя он и презирал это слово — о чести. Плевать он теперь хотел на все это, как плевал сейчас кровью на белые мраморные плитки пола. А что насчет Селесты? Не была ли она прежде в рабстве у Баскомба? У своей семьи? У своего богатства? Чань понял, что не знает этого. На мгновение она возникла перед его мысленным взором — замечательная девчушка с пистолетом в руке. Интересно, пристрелила ли она кого-нибудь в конце концов?
* * *
Он увидел, что гости были в масках и в вечерних туалетах, а в отрывках разговоров, доносившихся до него, слышался гул нетерпеливого предвкушения и тайны.
— Вы слышали — говорят, что сегодня будет свадьба!
— Человек в плаще — на красной подкладке — это лорд Карфакс. Он только что вернулся с Балтики!
— А вы заметили слуг в металлических нагрудниках?
— Они дадут нам знак подойти… Мне сказала об этом Элспет Пул!
— Я абсолютно уверен… потрясающая решительность…
— Такие сновидения… а потом такое душевное спокойствие…
— Они превратятся в доверчивых щенков…
— Вы ее видели — в воздухе? Такая машина!
— Боль проходит через несколько дней… мне известно об этом из самого надежного источника…
— Я знаю об этом от человека, который уже прошел процедуру… из первых рук…
— Такое непревзойденное качество!
— Так и сказала: «историю лучше всего писать кнутом». Эта дама просто великолепна!
— Никто не говорил с ним уже несколько дней… он, видимо, сегодня расскажет все о своих тайных планах…
— По крайней мере, граф это обещал…
— А потом… будет показана работа!
— Да… будет показана работа!
* * *
Последний обмен репликами происходил между двумя худыми, беспутного вида людьми во фраках и масках из черного атласа. Чань проник довольно далеко в лабиринт частных апартаментов и сейчас стоял за мраморной колонной, на которой была установлена изящная древняя ваза из малахита и золота. Мимо прошли смеющиеся люди (Чань находился теперь в гостиной средних размеров), направляясь к буфету с бутылками и бокалами. Они налили себе виски и весело прихлебывали его, облокотившись на буфет и улыбаясь друг другу. Они были похожи на детей, ждущих разрешения развернуть подарки, полученные ко дню рождения.
Один из них нахмурился и наморщил нос.
— В чем дело? — спросил другой.
— Запах, — сказал первый.
— Бог ты мой, — согласился первый, тоже потянув носом воздух. — Что бы это могло быть?
— Понятия не имею.
— Вонь просто ужасная.
Чань вжался в колонну. Если они пойдут к нему, у него не будет выбора — только убить их обоих. У одного наверняка будет время вскрикнуть. Его обнаружат. Первый человек сделал робкий шаг в его направлении. Другой зашипел на него:
— Подождите!
— Что?
— А может быть, они уже начинают?
— Не понимаю…
— Запах! Вы не думаете, что, может, они начинают? Магические огни.
— Боже мой! Они что — так пахнут?
— Не знаю — а вы знаете?
— Не знаю. Мы не опоздаем?
— Давайте поторопимся…
Они допили виски и, звонко поставив свои бокалы на буфет, заспешили куда-то, ничего не видя перед собой; они пронеслись мимо Чаня, поправляя на ходу маски и разглаживая волосы.
— А что потребуется от нас? — спросил один, когда они открыли дверь.
— Не имеет значения, — взволнованно ответил другой. — Нужно делать что скажут, и все!
— Непременно!
— Мы будем искуплены! — воскликнул один из них уже из дверей, издав нездоровый смешок. — А потом нас ничто не остановит!
Чань вышел из своего укрытия. Тряхнув головой, он спросил себя — была бы их реакция иной, если бы он не проделал весь этот путь по трубам, а прибыл в Харшморт, принеся с собой все те обычные ароматы, что царят в его обиталище. Этот запах они бы наверняка учуяли, он знал — изгои общества пахнут по-своему. А жуткая вонь Процесса давала возможность продвижения по социальной лестнице, отвергая все простые человеческие истины. Сходным образом он теперь понимал, что заговорщики, ничуть не смущаясь, разглагольствуют о своих целях. Прелесть ситуации состояла в том, что никто из этих соискателей (собравшихся в парадных одеяниях, будто приглашены ко двору) не представлял себя в подчиненной роли, хотя, судя по их отчаянному лизоблюдству, именно в такой роли они уже и пребывали. Ирреальность происходящего только льстила им еще больше, щекотала им нервы — шелка, маски, обстановка заговора; но Чань прекрасно понимал, что все эти соблазнительные приманки — сплошной обман. Они не видели очевидного — графиня или граф не вызывали у них подозрения, напротив, они с легкостью поддавались внушению, а те смотрели на всех людей с высоты своего новообретенного знания как на будущих подчиненных. Чань понимал всю неприкрытую жестокость происходящего. На успех был обречен любой план, который эксплуатировал человеческое желание господствовать над другими и не желать знать правду о себе.
* * *
Чань приоткрыл дальнюю дверь и выглянул в коридор, о котором говорил Смит, — по всей его длине находились двери. Одна из этих дверей не так давно вывела его к мертвому телу Артура Траппинга. В одном конце он увидел винтовую лестницу. Он был убежден, что кабинет Вандаариффа, если из него можно проникнуть в центральный зал, должен находиться в этом направлении.
Но откуда начать? Смит сказал, что в доме полно гостей (а еще он говорил, что в коридоре полно охранников), но в данный момент коридор был необъяснимо пуст. Чань предполагал, что за то время, пока он будет проверять около тридцати дверей (на первый взгляд, они показались ему именно дверями), обстановка в коридоре может измениться. Столько времени! Есть ли хоть малая надежда на то, что Селеста жива?
Он смело вышел в коридор, удаляясь от лестницы, и миновал несколько первых дверей одну за другой; волнение все сильнее охватывало его. Если то, что случилось с Аспичем и герцогом (Чаню было трудно представить себе еще более важного члена королевского семейства), и в самом деле каким-то образом нарушило церемонию в большом зале, то и Чань был исполнен решимости преподнести устроителям максимум неприятных сюрпризов. Он разъял свою трость, когда половина коридора осталась позади. Неужели все уже началось, несмотря на то что сказал ему Смит? Чань остановился. Слева он увидел приоткрытую дверь и, осторожно подойдя к ней, заглянул внутрь через щель: ему открылась узкая часть пространства — красный ковер, красные обои на стенах и лакированная подставка с китайской вазой. Он прислушался — до него донесся отзвук тяжелого сопения. Он шагнул назад, пинком распахнул дверь и бросился в комнату.
Перед ним на полу со спущенными до колен штанами был макленбургский солдат, который одновременно отчаянно пытался подтянуть их и предпринимал безнадежные усилия вытащить свою саблю, вместе с ножнами и ремнем съехавшую ему на щиколотки. Солдат испуганно приоткрыл рот, и у Чаня хватило времени заметить, как изменяется это выражение от испуга к отчаянию, а в следующий миг клинок по самую рукоять вошел солдату в горло. Чань вытащил лезвие и отошел в сторону, как мясник, чтобы не забрызгаться хлынувшей струей крови, а солдат свалился на бок, и из-под задравшихся пол его рубахи обнажились голые ноги.
Ничто так не подчеркивало беспомощность человека, как голый зад, подумал Чань. За мертвым солдатом на ковре с платьем, задранным выше талии, стояла на четвереньках женщина с растрепанными волосами, из-под ее зеленой в бусинках маски стекали капельки пота. Она смотрела безумными моргающими глазами и тяжело дышала, однако движения ее были вялыми, словно она спала. Солдат явно собирался изнасиловать ее, но Чань видел, что ее панталоны лишь едва приспущены, — он появился в самом начале действа. Тем не менее отсутствие всякой реакции женщины свидетельствовало о полном ее безразличии. Несколько мгновений Чань стоял над ней, привлеченный как ее красотой, так и подергиваниями, которые сотрясали ее тело, словно с ней случился приступ какой-то болезни. Он спрашивал себя — сколько времени понадобилось солдату от того момента, когда он из коридора услышал ее тяжелое дыхание, на то, чтобы войти и от сладострастного созерцания перейти к прямому насилию? Чань закрыл за собой дверь — коридор был по-прежнему пуст — и нагнулся, чтобы одернуть платье на женщине. Он протянул руку, откинул волосы с ее лица и тут увидел, что на полу, у нее перед глазами лежит… ослепительно синяя стеклянная книга.
Возбуждение женщины все возрастало и сопровождалось теперь стонами, кожа у нее была жаркой и красной, словно у нее случилась горячка. Чань посмотрел на книгу и облизнул губы. С решимостью, какой у него вовсе не было, он ухватил женщину под мышки и оторвал от книги. Глаза его зажмурились от ярко сверкнувшего стекла. Когда он оттаскивал ее, она протестующе хныкала, как сонный щенок, которого отрывают от материнского соска. Он посадил ее и сощурился. Чань захлопнул книгу, губы его вытянулись в гримасе — прикоснувшись к стеклу, он даже через кожаную перчатку почувствовал странную пульсацию. Женщина не произвела больше ни звука. Чань смотрел на нее, неторопливо отирая клинок о ковер (красному ковру это вряд ли могло повредить), ее дыхание постепенно выровнялось, взгляд начал проясняться. Он осторожно потянул в сторону маску с бусинками. Женщина была незнакома ему. Всего лишь одна из этих знатных дам, завлеченных в коварную сеть Харшморта.
Чань выпрямился и сорвал подушку с ближайшего дивана. Вспоров ее с одного конца кинжалом, он резко вывернул ее наружу — на пол полетели желтоватые хлопья перьев. Он осторожно засунул книгу в наволочку и встал. Дама, когда очнется, сможет сама позаботиться о себе — ее пальцы судорожно ощупывали ковер — и потом всю жизнь задавать себе вопрос: каким образом произошло ее таинственное спасение. Если она начнет кричать, то поднимет шум, начнется беготня, — это было ему на руку. Он вернулся к двери, помедлил немного, оглянулся на комнату. Второй двери здесь не было, но что-то все же привлекло его внимание. Обои были красными с круговым, напоминающим флорентийский, рисунком из золотых колец. Чань пересек комнату, направляясь к одному из участков в стене на высоте его головы. В центре одного из золотых колец рисунок был словно засален. Он нажал на потертое место, и внутренняя часть кольца провалилась — возникло отверстие, глазок. Чань прошел мимо женщины (сонно качавшей головой и пытавшейся опереться на локоть) и через секунду был уже в коридоре.
* * *
И опять подтвердилось убеждение Чаня в том, что большинство вещей оказываются надежно спрятаны только потому, что никто не собирается их искать. Теперь, когда он знал, что ему нужно — узкий коридор между комнатами, — ему легко было найти и дверь, которая могла туда вывести. Хотя не исключалось, что с той стороны глазка находится другая обычная комната, Чань чувствовал, что это противоречило бы всей архитектуре (как он ее понимал) Харшморта, которая предусматривала единую структуру всего дома. Зачем нужен глазок в одной-единственной комнате, если можно сделать внутренний проход по всей длине апартаментов по обеим сторонам, что давало возможность терпеливому человеку в мягкой обуви без особых усилий контролировать всех гостей сразу? Он усмехнулся, подумав, что сумел понять причины всем известных успехов Роберта Вандаариффа в деловых переговорах, его сверхъестественное чутье — знание всего того, что замышляют его конкуренты. Менее чем в трех метрах от двери, из которой он только что вышел, Чань увидел две другие, расположенные почти вплотную друг к другу.
Чань вытащил из кармана ключи — сначала Грея, потом свои собственные — и попытался открыть замок. Но замок этот оказался довольно сложным и не похожим на те, с которыми он уже сталкивался в этом доме. Он оглянулся с растущим беспокойством, попробовал второй ключ, потом третий. Ему показалось, что он услышал усиливающийся шум с дальнего конца, от лестницы… Аплодисменты? Дверь не открывалась. Он попробовал следующий ключ. С гулким эхом, разнесшимся по всему коридору, открылась дверь на балконе над лестницей, а потом звук шагов многих людей… В любую секунду они будут у перил. Его следующий ключ подошел, замок щелкнул, Чань без колебаний распахнул дверь и метнулся в полную темноту внутри. Он мгновенно закрыл за собой дверь, даже не зная — слышал или видел ли его кто-нибудь?
Ничего не произошло. Он запер дверь и на ощупь двинулся вперед. Стены тут были чуть не вплотную друг к другу — локтями он терся о пыльные кирпичи, — но пол был выложен гладким камнем (а не деревом, которое со временем начинает коробиться и скрипеть). Он пробирался вперед с тростью в одной руке и завернутой в наволочку книгой — в другой, мешали ему и сапожки мисс Темпл, оттопыривавшие его карманы и задевавшие за стены. Глазок в комнате женщины был на уровне головы, а потому он на ходу вел рукой по кирпичной стене — вдруг попадется впадинка? Она явно должны была быть где-то рядом… От нетерпения он чуть не перешел в темноте на бег, но тут его нога ударилась о невидимую ступеньку, и он чуть не рухнул ничком — помешали ему лишь еще две ступеньки наверху, хотя он и поплатился за это жестокой болью в колене. Он уперся ногами в небольшое подобие стремянки, перегородившей весь проход. Чань осторожно положил свою трость и книгу, а потом принялся ощупывать стену в поисках глазка и наконец нашел его по маленькому полукруглому лучику света. Он молча сдвинул в сторону заглушку и посмотрел внутрь. Женщина уже отползла от мертвого солдата и стояла на корточках на ковре. Руки ее были под платьем — она поправляла на себе панталоны или пыталась разобраться, в какой мере мертвому солдату удалось воплотить в жизнь свои намерения. На ней по-прежнему была ее маска, и Чань с любопытством отметил, что, несмотря на мокрые от слез щеки, она казалась спокойной и решительной… Может быть, это книга так на нее повлияла?
Он вернул на место заглушку и задумался: почему эти ступеньки перегораживают весь проход, может быть, на противоположной стене тоже глазок? Чань развернулся, принялся шарить по противоположной стене и скоро нашел то, что искал. Он осторожно сдвинул заглушку и, наклонившись вперед, заглянул в другую комнату.
* * *
Человек головой и плечами лежал на письменном столе. Чань узнал его, несмотря на черную ленту, которой были завязаны его глаза, как узнавал он любого, кого преследовал на улице, выделяя из толпы по росту или повадкам. Это был его прежний клиент, тот, кто рекомендовал его таланты Розамонде, адвокат Джон Карвер. Чань был уверен, что тайны, которым владел Карвер благодаря своей профессии, могли открыть заговорщиками немало дверей в городе, и теперь Чань задавал себе вопрос: скольких представителей закона успели соблазнить заговорщики? Он покачал головой при мысли о том, что соблазнителям не пришлось особенно утруждаться. Лицо Карвера было красным, как и у женщины, а из уголка рта стекала жемчужного цвета струйка слюны. Под рукой адвоката поблескивала стеклянная книга. Верхняя часть его лица прижималась к стеклу, глаза подергивались в идиотском восторге, зачарованные видениями, возникавшими со страниц. Чань не без любопытства отметил, что лицо адвоката и его пальцы (те, что касались стекла) приобрели синеватый оттенок… словно были заморожены, хотя капли пота на его лбу опровергали это предположение. С отвращением Чань заметил, что другая рука Карвера судорожно дергается у него в паху. Чань оглядел комнату — не найдется ли там какого-нибудь полезного знака, но ничего не увидел. Он не понимал, какой выигрыш получали заговорщики, подвергая своих сторонников воздействию книги, разве что погружали жертву в бессознательное состояние. Может быть, она переделывала их, как и Процесс? Может быть, заговорщики хотели внушить что-то своим жертвам посредством книги? Он чувствовал вес книги у себя под мышкой, помня (ему напоминали об этом и стекло в его легких, и рассказ Свенсона об остекленевших руках покойника в доме Граббе), что этот предмет может быть смертельно опасен. Он даже не заглянул в нее, чтобы убедиться в ее разрушительной силе. Чань вернул заглушку на место и выставил вперед трость, чтобы не наткнуться на следующую лестницу.
Взобравшись на нее, он снова заглянул в глазок — сначала на той стороне, где была женщина. Чаня грызла совесть — может, бросить все эти глазки и идти прямо в кабинет хозяина? Но это означало бы упустить информацию о заговорщиках, которую он никогда больше не сможет получить… Он решил действовать быстрее. Заглянув в комнату, он неожиданно замер — двое в черном укладывали пожилого человека в красном на диван. Лица священника он не видел — может быть, епископ Баакс-Саорнский? Дядюшка герцога Сталмерского и королевы был самым влиятельным священнослужителем в стране, советником правительства, борцом с коррупцией… а здесь злорадно ухмыляющиеся лакеи отирали слюни у него с подбородка. Один из них завернул что-то в материю (наверняка еще одну книгу), а другой принялся измерять пульс епископа. Оба они повернулись на стук в дверь и быстро вышли из комнаты.
Выбросив из головы погубленного епископа (да и чем он мог ему помочь?), Чань повернулся к другому глазку. Еще один человек, склонившийся над книгой (сколько же они изготовили этих дьявольских штуковин?). Его лицо с бегающими глазами над мерцающей поверхностью… Это, без всяких сомнений, был Генри Ксонк, обычная его властная и непреклонная аура исчезла… Чаню даже показалось, что Ксонк потерял все свои обычные качества, что они утекли в книгу. Мысль эта была абсурдной, но он помнил стеклянные карточки — помнил, как отпечатывались в них воспоминания. Если эти книги делают то же, но в большем масштабе… Внезапно Чаню пришла в голову мысль: а что, если эти воспоминания просто впечатываются в стекло из головы жертвы, причем безвозвратно? Какой части своих воспоминаний (а на самом деле — души) лишился сейчас Генри Ксонк?
* * *
В других глазках было все то же самое, и хотя Чань узнавал не все обмякшие фигуры, те, которые он узнавал, свидетельствовали: здесь предпринята неприкрытая атака на наиболее влиятельные фигуры в стране — министр финансов, военный министр, знаменитая актриса, герцогиня, адмирал, судья Высокого суда, издатель «Таймс», президент королевского банка, вдова-баронесса, хозяйка самого важного для общественного мнения салона в городе и, наконец, Маделейн Крафт, при виде которой он испытал искушение прервать свои поиски и вмешаться. Каждый из увиденных им пребывал в некоем судорожном приступе, почти в состоянии наркотического опьянения, совершенно не контролируя ни разум, ни тело; вниманием их всецело владела книга, подсунутая им прямо под нос. В некоторых комнатах Чань видел людей в масках (мужчин и женщин), которые занимались пребывавшими в полной прострации жертвами, иногда забирали книги и начинали приводить в чувство гостей, а иногда еще на какое-то время оставляли их в синих мерцающих омутах. Никого из этих людей в масках Чань не узнал, но он не сомневался, что еще несколько дней назад их нынешние функции исполнялись бы читателями, подобными миссис Марчмур или Роджеру Баскомбу, а еще немного раньше — самими графиней и Франсисом Ксонком. Теперь их организация выросла, пополнилась многочисленными новыми сторонниками, и главари освободились для дел более важных. Мысль, что в доме происходит что-то еще — возможно, для прикрытия процесса подчинения этих высокопоставленных людей, но достаточно важное, чтобы им занимались главари заговора, — дополнительно пришпорила Чаня. Он поспешил дальше в темноту.
Он не стал заглядывать в оставшиеся глазки, а направился прямо к концу коридора, надеясь, что там окажется дверь. Но вместо двери он нашел картину. Его выставленная вперед трость легонько коснулась чего-то, явно не камня, и он, осторожно вытянув руку, наткнулся на тяжелую резную раму. По размерам картина была близка портрету Роберта Вандаариффа, закрывавшему дверь к ряду камер; правда, темнота здесь была такая, что Чань понятия не имел, кто изображен на картине. Но он не стал тратить время на эти бесполезные размышления — он встал на колени, пытаясь нащупать задвижку или рычаг, открывающие потайную дверь. Но почему портрет висел внутри? Не означало ли это, что дверь была вращающейся и кто-то уже вошел в этот коридор? Это было маловероятно — куда как проще было использовать простые утопленные петли, нормально открывающиеся и закрывающиеся. Но что же тогда было изображено на полотне, чего нельзя было выставлять на обозрение?
Он присел на пол и вздохнул. Он испытывал усталость и жажду, чувствовал себя полной развалиной. Драться он еще мог, — это у него было на уровне инстинкта, — но мысли в голове ворочались тяжело. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул; он думал о другой стороне двери — защелка должна быть потайной, может быть, она не на дверном косяке, а в нем. Он принялся ощупывать внутреннюю кромку резного косяка, сначала занявшись той частью, где обычно должен был бы находиться замок… Когда его пальцы попали в углубление, он понял, что единственное отличие тут состояло в расположении замка — не с правой стороны, как обычно, а с левой, этакая глупая обманка, которая вполне могла задержать его на лишние полчаса. Он обхватил пальцами странной формы бобышку и повернул ее. Хорошо смазанный замок беззвучно открылся, и Чань почувствовал, как тяжелая дверь подалась под его руками. Он толкнул ее и вошел внутрь.
* * *
Чань сразу же понял, что попал в кабинет Вандаариффа, потому что лорд сидел перед ним за огромным письменным столом, с серьезным видом царапая что-то гусиным пером на длинном листе бумаги. Лорд Роберт не поднял глаз, и Чань сделал еще один шаг вперед, не закрывая дверь — придерживая ее плечом, обшаривая комнату глазами. Ковры были красными с черным узором, а длинная комната разделена мебелью на отдельные площадки: длинный стол для заседаний, вдоль которого стояли стулья с высокими спинками, несколько мягких кресел и диванов, стол секретаря, большие картотечные шкафы, а потом письменный стол хозяина, по размерам не меньше стола для заседаний, усыпанный бумагами, скрученными картами, всевозможными бутылями и кружками, — все это обступало погруженного в свои труды лорда, как вынесенный на берег мусор.
Больше в комнате никого не было.
Лорд Вандаарифф по-прежнему не обращал внимания на Чаня, его взгляд был сосредоточен на бумаге. Чань вспомнил о главной своей миссии — найти тайный ход в большой зал. Ничего похожего он здесь не видел. На дальней стене за столом располагалась главная дверь кабинета, но других, кажется, здесь не было.
Когда Чань шагнул вперед, что-то привлекло его внимание; краем глаза он увидел картину у себя за спиной. Он снова бросил взгляд на Вандаариффа — тот вообще не замечал Чаня — и открыл дверь до упора. Перед ним была еще одна картина Оскара Файляндта. Полотно напоминало изнанку холстов с фрагментами «Благовещения» и на первый взгляд казалось абсолютной абракадаброй. Картину покрывали штриховые линии, на самом деле представлявшие собой плотную вязь символов и диаграмм. Общие очертания формулы напоминали подкову… Как подумал Чань, это были математические уравнения в форме Харшморта. А еще, решил Чань, в этих очертаниях было что-то эротическое — дом в виде подковы и встроенное в него неестественно длинное крыло главного зала. Какие бы магические смыслы ни несла эта конфигурация, не вызывало сомнения, что корнями она уходила и в символику пола. Чань не знал, каким образом это связано с церемонией в зале или с Вандаариффом. И тем не менее… он попытался вспомнить, когда Вандаарифф приобрел и перестроил тюрьму Харшморт — не больше года или двух назад. Кажется, агент в галерее сказал им, что Файляндт умер пять лет назад? Это было невозможно: магическое полотно на двери явно было творением того же художника. Может быть, Файляндт и не умер вовсе? Может быть, он находится где-то здесь и даже по собственной воле, но если вспомнить, в какой мере Вандаарифф и д'Орканц эксплуатировали все его изобретения, то, видимо, он все же содержался здесь пленником, а то и того хуже — пал жертвой собственной магии и его сознание перетекло в стеклянную книгу, чтобы им пользовались другие.
И тем не менее (даже на грани отчаяния Чань не мог противиться желанию ухватиться за эту соломинку надежды), если Файляндт жив, то его можно найти! У кого еще могут они узнать, как противостоять воздействию стекла или избавляться от него? С болью в сердце Чань понял, что это давало какой-то, сколь угодно малый шанс даже Анжелике. Сердце его разрывалось на части между решимостью спасти Селесту и последней его мыслью воскресить Анжелику; это было невозможно. Файляндт мог быть где угодно — он мог быть заперт в клетке, мог сходить с ума в каком-нибудь забытом богом уголке… или же если он сохранил умственные способности, то его могли сделать своим сообщником заговорщики во главе с графом д'Орканцем.
Чань снова посмотрел на картину. Это была карта Харшморта… а еще и магическая формула ошеломляющей сложности… и к тому же явно сомнительного характера. Сосредоточившись на карте (потому что в магии он не разбирался, а для разгадывания символов у него не было времени), он сумел найти точку в доме, где теперь находился. Нет ли здесь указания, как попасть отсюда в большой зал и в тюремную башню внутри него?
Сам кабинет был отмечен (его знаний греческого хватило, чтобы узнать это) буквой альфа, а над ней, словно значок степени, располагалась крохотная омега… от этой омеги шла четкая штриховая линия к целой группе символов, обозначающих зал. Чань оторвал взгляд от полотна. Если эта комната обозначалась как альфа, то где в ней можно найти омегу? По его понятиям, она должна была находиться сразу за столом Вандаариффа… где стена была закрыта тяжелым занавесом.
Чань быстро подошел к этому месту, внимательно наблюдая за Вандаариффом. Тот все еще не отрывался от своих записей — за то время, что Чань здесь находился, лорд исписал половину длинного листа. Вандаарифф, возможно, был самым влиятельным человеком в стране (а может, даже на континенте), и Чань не смог воспротивиться обуявшему его любопытству. Он подошел поближе к столу (его вонючая одежда должна была бы даже святого оторвать от молитвы), чтобы заглянуть в застывшее, бесстрастное лицо Вандаариффа.
Кардиналу Чаню показалось, что глаза Роберта Вандаариффа не видят вообще ничего. Они были открытыми, но остекленевшими и мутными (мысли за ними витали где-то далеко), и взгляд их был направлен на поверхность стола, но не на бумагу, а в сторону. Чань наклонился еще ближе и посмотрел на лист (голова Чаня была у самого плеча Вандаариффа, но тот по-прежнему никак не реагировал на его присутствие). Насколько мог судить Чань, лорд документировал какую-то финансовую сделку (причем в мельчайших подробностях), связанную с морскими перевозками, с банками в Макленбурге и Франции, со ставками, рынками, акциями, датами выплат по долговым обязательствам. Чань увидел, как Вандаарифф закончил лист и быстро перевернул его (при этом неожиданном движении рук лорда Чань отпрянул назад) и продолжил с середины фразы наверху чистой стороны. Чань посмотрел на пол за столом и увидел множество длинных листов бумаги, полностью исписанных, словно Роберт Вандаарифф освобождал свой мозг от всех финансовых секретов, которыми когда-либо владел. Чань еще раз посмотрел на мелькающие пальцы, завороженный нечеловеческой настойчивостью быстрого пера; еще он отметил, что кончики пальцев лорда посинели… хотя в комнате не было холодно, и синева была еще ярче под бледной плотью — такого Чань еще не видел у живых людей.
Он отошел от лорда, превратившегося в живой автомат, нащупал занавес у себя за спиной, отодвинул его в сторону и увидел простую дверь на замке. Он достал свою связку ключей, выбрал один и вдруг уронил их. Внезапно его наполнил страх оттого, что он находится в присутствии лорда Вандаариффа, о чем последний и не подозревает, царапая своим пером по листам бумаги. Чань подобрал ключи и резким, нетерпеливым движением изо всех сил ударил ногой по дереву рядом с замком. Ударил еще раз и увидел, что на двери появилась трещина. Ни шум, ни оставленные следы не беспокоили его. Он ударил еще раз, и дерево вокруг замка подалось. Он со всей силы надавил плечом, дверь распахнулась — и он оказался в изгибающемся каменном туннеле, конец которого терялся где-то внизу.
Лорд Вандаарифф так и не шелохнулся, если не считать движений его неутомимой руки. Чань потер плечо и пустился бегом.
* * *
Туннель был вымощен ровными плитками и ярко освещен газовыми светильниками, размещенными через равные промежутки наверху. Коридор плавно загибался на протяжении приблизительно ста шагов, после чего Чань был вынужден сбавить скорость. Это оказалось как нельзя кстати, потому что, когда он остановился перевести дыхание (опершись о стену одной рукой и выплюнув еще один кровавый комок изо рта), до него издалека донесся гул голосов, распевающих песню. Впереди туннель резко поворачивал вправо — к большому залу. Будет ли там охрана? Хор поющих голосов заглушал все другие звуки. Доносился он снизу… от тех, кто размещался в зарешеченных ложах! Чань встал на колени и осторожно заглянул за угол.
Туннель переходил в узкие мостки с цепными перилами по обеим сторонам и исчезал в черной зловещей металлической башне, поднимавшейся к каменному потолку. Сквозь металлическую решетку мостков проникал звук песнопения. Чань посмотрел вниз, но освещение было слабоватым, а видел он плохо и потому толком не сумел разглядеть, что происходит внизу. В конце мостков была оставленная открытой металлическая дверь, массивная, с тяжелым замком и металлической щеколдой. Чань остановился перед самой дверью, подождал, прислушался и, никого не услышав, проскользнул в темноту и оказался на винтовой лестнице.
Лестница шла на самый верх под каменный свод зала — туда, где, видимо, находился вход в башню. Но Чань повернул вниз, его ботинки застучали по мосткам, правда, он скорее ощущал, чем слышал их звук за хором голосов, которые доносились до него теперь четче, чем прежде, однако песнопение это было такого рода, что даже если ты знал язык, то разобрать слова не мог — таким растянутым и неестественным было исполнение. Чаню показалось, что звуки похожи на исландский хор, но в этом он плохо разбирался. Все же обрывки фраз, которые ему удалось понять — «непроницаемая синева», «бесконечный горизонт», «вид искупления», — только заставили его ускорить шаг.
Внутри башни горели обычные светильники, но специально притушенные, чтобы их не было видно в смотровые отверстия. Чань помедлил. На ступеньках под его ногами лежало что-то неопределенной формы. Это было выброшенное пальто. Он поднял его и поднес к ближайшему светильнику… форменная шинель, прежде темно-синяя, но теперь грязная и, как отметил он, в крови. Пятна все еще были влажные, а грудь пропиталась насквозь. Однако никакого пореза на ткани — следа раны — не было видно. Владелец шинели, видимо, был ранен в голову или в руку, которую прижал к груди. Или это вообще чужая кровь? Предполагать можно было все, что угодно. И только теперь — как медленно работала его голова! — Чань заметил знаки различия на жестком воротнике. Он посмотрел снова на покрой, на цвет, серебряную шнуровку вокруг эполет… и выругал себя за глупость.
Эта окровавленная шинель, несомненно, принадлежала Свенсону!
Он быстро оглянулся и на стене лестничного пролета увидел капли крови. Насилие совершалось здесь, на лестнице, и, возможно, всего несколько минут назад. Неужели Свенсон мертв? Каким образом он попал в Харшморт из Тарр-Манор? Чань внимательно обследовал еще несколько ступенек, чуть не упираясь лицом в металл. На них были размазанные следы крови, но это были следы, оставленные не раненым человеком, спускавшимся по лестнице, а следы раненого — или мертвеца, — которого волокли по ступеням.
Чань отбросил шинель в сторону (если ее выкинул доктор, то вряд ли Чаню следует ее тащить с собой) и поспешил дальше. Он знал, что расстояние, которое ему предстоит одолеть, приблизительно равно тому, на которое он недавно поднялся: около двух сотен ступенек. Что, черт возьми, увидит он в самом низу? Тело Свенсона? Что сейчас может делать д'Орканц? И почему здесь нет никаких охранников?
Нога Чаня поскользнулась в лужице крови, и он ухватился за перила. Всего одно неосторожное движение — и он приземлится внизу с переломанной шеей. Он заставил себя сосредоточиться — голоса все еще воспаряли в песне, но теперь он уже спустился ниже уровня зрителей, и хор звучал выше его. Когда здесь появился Свенсон? Наверно, он прибыл с Аспичем! Может быть, именно доктор и стал причиной хлопот Смита? Чань улыбнулся, хотя его вовсе не радовала эта картина — доктор один против всех этих людей… Ведь Свенсон не солдат и не убийца, который, глазом не моргнув, делает свое дело. Таким был Чань, и он знал, что должен поскорее найти Свенсона.
А если Свенсон мертв? Тогда, видимо, долг Чаня умереть вместе с ним… И вместе с мисс Темпл.
* * *
Он пробежал еще тридцать ступенек и остановился на маленькой площадке. Мучительная боль пронзала его легкие, и он понимал, что лучше будет, если он доберется до низа, еще имея хоть какой-то запас сил. В стене рядом было одно из смотровых отверстий, и он, сдвинув заглушку, мрачно усмехнулся, оценивая изобретательность создателей. Отверстие было закрыто дымчатым стеклом. Изнутри он мог видеть через него, но ни один заключенный не смог бы разглядеть — открыта заглушка или нет. Чань снял очки и прижал лицо к стеклу, и в этот самый момент пение прекратилось.
Над ним и против него были смотровые камеры, наполненные шикарно одетыми людьми в масках, они стояли, прижимаясь к решеткам, и были похожи на обитателей сумасшедшего дома. Он перевел взгляд вниз, но ничего не увидел — он был все еще слишком высоко.
Он отошел от смотровой щели, и в это время снизу раздался голос — неестественно, странно усиленный и бесспорно властный. Чань не сразу узнал его — он прежде слышал из уст этого человека всего несколько слов; ему вспомнилась эта увиденная мельком картина: огромная фигура в шубе, рука обхватывает Анжелику, скрипучий шепот, адресованный Гаральду Граббе. Но Чань знал: это граф д'Орканц. Проклиная свои легкие, он пустился бегом, его ноги неосторожно перепрыгивали через две, даже три ступеньки, рука с тростью умудрялась держаться за перила, другая рука сжимала завернутую книгу, защищая ее от ударов, полы грязного пальто колотили его по ногам, тяжелые карманы давили на бедра. Воздух вокруг него вибрировал, полнясь звуками голоса графа:
— Вы здесь, потому что верите… в себя… и готовы отдаться своим мечтам… о будущем… о своих возможностях… Вы верите в свои возможности… В преображение… В откровение… В искупление. Уверен, среди вас есть такие, кто будет признан достойным… воистину достойным и воистину желающим пожертвовать своими иллюзиями… пожертвовать своим миром, который и есть мир иллюзий… ради окончательной мудрости. Выше искупления — предназначение… Как Мария отделилась от всех других женщин… Как забеременела Сара в конце бесплодной жизни… Как Леда, зачавшая близнецов красоты и раздора… Эти сосуды были выбраны… предназначены для более высокой судьбы… Вы станете свидетелями Преображения. Вы почувствуете потоки высокой энергии… Вы вкусите это величие… эту неземную амброзию, известную прежде только тем высшим существам, которых неразумные люди называли богами… и детям, которыми мы все были когда-то…
* * *
Чань чуть не перевалился через перила и был вынужден остановиться, вцепившись в них обеими руками, чтобы предотвратить падение. Он сплюнул на стену и, охнув, наклонился к смотровой щели, снимая с себя очки. Внизу он увидел все — словно железный собор в аду, подготовленный к сатанинской мессе. У основания башни находилась приподнятая платформа, установленная, как казалось, на опорах из серебряных труб. На платформе находились три больших операционных стола, каждый из которых был окружен стеллажами, подносами и медными коробками с механизмами. На каждом из столов лежала женщина, привязанная кожаными ремнями, как Анжелика в институте, женщины были обнажены, и их тела оплетены какой-то омерзительной сетью тонких черных шлангов. Лица женщин были полностью спрятаны под черными масками, к которым также были подведены шланги, но поменьше диаметром — для обоих глаз, носа и рта, — а их волосы были убраны под темную материю. Чань понятия не имел, кто лежит на столах. Та из женщин, что была ближе к башне (он едва видел ее с той точки, в которой находился), отличалась от других: ступни ее были такого же синего цвета, как и руки Роберта Вандаариффа.
Рядом с ней стоял граф д'Орканц в том же кожаном фартуке и рукавицах, которые были на нем в институте, и том же шлеме с медной оплеткой, к которому был подведен еще один шланг, вделанный в металлическую коробку на рту маски. В этот шланг и говорил граф, и это устройство каким-то образом усиливало его голос, словно голос бога, достигавший всех уголков огромного зала. За спиной д'Орканца стояло еще человека четыре, они были одинаково одеты, лица их закрыты масками. Люди из института, вроде Грея и Лоренца? А может быть, один из них — Оскар Файляндт, присутствующий здесь в качестве пленника или раба? Основание башни не было видно Чаню. Где охранники? Где Свенсон? На каком столе Селеста? Все женщины, казалось, спали — каким образом сможет он вытащить ее оттуда?
Чань развернулся, услышав какой-то звук у себя за спиной — лязг издавала сама лестница. Ступеньки вились вокруг металлической колонны, которая была источником звука. Он дотронулся до нее и почувствовал вибрацию. Такой звук производит грузовой лифт в отеле… может быть, эта колонна полая? А как иначе можно быстро доставлять вещи сверху вниз? Но что же сейчас доставляют? Ему предоставлялся шанс. Когда то, что отправили, достигнет низа, кто-нибудь должен будет открыть дверь — и в этот момент он сможет проникнуть в зал. Он нацепил на нос свои очки, поставил книгу в наволочке на ступеньку, прислонив к стене, и бросился вниз.
Граф все еще говорил. Чань не прислушивался (все равно тот молол несусветную чушь) — это было еще одно цирковое действо, призванное ошеломить зрителей. Каковы бы ни были реальные последствия этого «преображения», Чань не сомневался — оно являло собой всего лишь прикрытие для другой невидимой сети насилия и корыстных замыслов. Вибрация прекратилась. Выйдя на последний поворот лестницы, он увидел двух людей в фартуках, перчатках и шлемах, они наклонялись к лифту, выволакивая из него клеть в металлической оплетке и закатывая внутрь тележку. За ними виднелась открытая дверь на платформу, а у двери стояли два макленбургских солдата. Чань, не обращая внимания на людей с тележкой, с криком прыгнул со ступенек к ближайшему макленбуржцу, нанес ему удар в челюсть локтем, а под ребра — коленом, отчего тот рухнул на пол. Прежде чем второй солдат успел вытащить свое оружие, Чань сунул трость ему в живот, и тот согнулся пополам — голова его оказалась так близко от Чаня, что он услышал звонкий лязг зубов. Чань вогнал клинок прямо под открытую челюсть солдата, быстро извлек его и выпрямился, а мертвый солдат осел на пол. Чань тем временем вернулся к первому солдату и ударил его ногой по голове. Оба солдата остались бездвижны. Двое в масках смотрели на него с тупым недоумением космических пришельцев, впервые столкнувшихся с варварством землян.
Чань повернулся к открытой двери. Граф прервал свою речь, уставившись на Чаня. Прежде чем Чань успел как-то прореагировать, он услышал шум у себя за спиной и, не оглядываясь, метнулся прочь от двери — в этот момент двое в шлемах катнули ему в спину тележку, уголок которой больно задел его за правое бедро, оцарапав до крови, но удар был не настолько силен, чтобы свалить его на пол. Чань вскарабкался на платформу, и неожиданно громада похожего на собор зала вызвала у него приступ головокружения. Он взял себя в руки. На платформе стояли еще четверо макленбуржцев, которые на его глазах одновременно резким движением обнажили свои сверкнувшие сабли, и майор Блах, спокойно вытащивший пистолет. Чань в отчаянии оглянулся — абсолютно никаких следов Свенсона здесь не было и ничто не указывало, — хотя он понятия не имел, что могло бы на это указывать, — на то, что кто-то из людей в медных касках может быть Файляндтом. Потом Чань окинул взглядом головокружительно высокие своды и группки лиц в масках, глазевших на происходящее сверху вниз с живым вниманием. Времени у него не было. Уйти от солдат Чань мог, только направившись к столам и к бросившемуся ему наперерез, дабы не подпустить к женщинам, д'Орканцу.
Солдаты ринулись вперед, а Чань в свою очередь метнулся сначала прямо на графа, а потом — влево, где нырнул под первый стол и, продравшись сквозь плетение шлангов, выбрался на другой стороне. Солдаты изменили направление и встали по обе стороны от д'Орканца. Чань, продолжая двигаться на четвереньках, метнулся под второй стол, а выбравшись из-под него, услышал крик графа, который приказывал солдатам оставаться на месте.
* * *
Чань выпрямился и оглянулся. Граф взирал на него, стоя с дальней стороны первого стола, механическая маска все еще оставалась на его лице, а первая женщина, оплетенная шлангами, лежала перед ним. Рядом с графом стоял Блах, держа наготове пистолет. Солдаты ждали приказа. Свенсона Чань не увидел. Не было здесь, судя по всему, и Файляндта, а если и был, то не в своем качестве, потому что двое в масках за спиной графа продолжали работать со своими медными механизмами, напоминая пару трутней. Чань посмотрел на край платформы — внизу со всех сторон было кипящее море металлических трубок, испускавших шипение и сернистые пары. Спасения не было.
— Кардинал Чань!
Граф д'Орканц говорил все тем же усиленным голосом, который Чань слышал в башне. С такого близкого расстояния слова звучали невыносимо резко, и Чань невольно поморщился.
— Не сметь двигаться! Вы вторглись в сферы, которых вам не дано понять! Я вам говорю, вы даже не догадываетесь о последствиях для вас!
Не обращая внимания на графа, Чань приблизился к женщине на втором столе и сорвал темную повязку с ее волос.
— Не сметь прикасаться к ним! — завопил граф д'Орканц.
Волосы были слишком темные — не такие, как у Селесты. Он тут же бросился к дальней стороне третьего стола. Солдаты двинулись в его направлении и остановились у второго стола. Граф и Блах остались у дальнего конца первого, пистолет майора был нацелен точно в голову Чаня. Чань нырнул за третью женщину, сдирая повязку с ее волос. Волосы были слишком светлы и не такие кудрявые… Видимо, Селеста лежала на первом столе, а он, как последний идиот, пробежал мимо, оставив ее в руках д'Орканца.
Он выпрямился. Увидев его движение, солдаты шагнули к нему, а Чань уловил мимолетное движение Блаха и снова нырнул, как раз в тот момент, когда прогремел выстрел. Пуля пролетела рядом с его головой и пробила одну из больших труб, откуда вырвалась струя газа, которая мерцающим фонтаном поднялась в воздух, напоминая собой бело-голубой язык пламени. Граф снова закричал:
— Прекратить!
Солдаты — а они уже были у третьего стола — замерли. Чань рискнул выглянуть из-за плетения черных шлангов, увидел между ними белую влажную плоть, а дальше — ненавидящий взгляд Блаха.
В зале не раздавалось других звуков, кроме низкого рева топки и свиста вырывающегося из трубы газа у Чаня за спиной. Чтобы снять Селесту со стола, ему нужно преодолеть сопротивление девяти человек, считая двух с тележкой. Сможет ли он сделать это, не повредив Селесте? И не причинит ли он ей больший вред, чем тот, что претерпит она, если он не вмешается? Он знал, чего бы хотела от него она, как знал он и то, насколько бессмысленным стало любое действие, имеющее целью сохранение его собственной жизни. Он ощущал, как разрастается сеть порезов в его легких. Именно поэтому он и зашел так далеко — чтобы бросить последний вызов этому миру привилегированных негодяев, нанести ему последнее оскорбление. Чань снова обвел взглядом лица в масках, взирающие вниз в напряженном молчании. Он чувствовал себя как зверь на арене.
Граф отделил от своей маски черный шланг, связывающий его с громкоговорителем, и осторожно положил его на ближайшую тумбу, ощетинившуюся рычагами и рукоятями. Он повернулся к Чаню и кивнул (поскольку он оставался в маске, жест у него получился, как у сказочного людоеда) на ближайший к Кардиналу стол.
— Вы кого-то ищете, Кардинал? — спросил он. Голос его теперь звучал не так громко, но благодаря странной коробке, закрывающей рот, по-прежнему казался Чаню каким-то нечеловеческим. — Может быть, в моих силах вам помочь?
Граф д'Орканц, протянув руку, сорвал повязку с волос последней женщины, и те хлынули волнистыми струями — темные и блестящие. Граф протянул другую руку и отвел в сторону шланги, опутывавшие ее ноги. Плоть была обесцвечена и имела какой-то болезненный оттенок, еще более жуткий, чем рука Вандаариффа или лицо Джона Карвера, лежащее на книге, — бледная, как полярный лед, покрытая потом, а ниже — там, где прежде он наслаждался золотистым теплом, было теперь холодное безразличие белого пепла. На третьем пальце ее левой ноги было надето серебряное колечко, но Чань и по первому взгляду на волосы узнал ее… Анжелика.