Центральная солнечная обсерватория.
19.15
— Что это, черт побери? — спросил Ральф Мейтсон, обводя изумленным взглядом ряд мониторов.
Он, Дауэр, Гэнт и Хаккетт находились в коммутационном центре на удалении двух исследовательских блоков от лаборатории ЯМР. Солнечные обсерватории по всей планете и за ее пределами скачивали мощные потоки информации.
Хаккетт настроил компьютеры. Специалистов, которые разбирались бы в этих данных, помимо него, в центре не было. Лишь лаборанты, с хмурыми лицами сновавшие туда-сюда.
— Вы наблюдаете за уникальным процессом тепловой конвекции внутри Солнца, — объяснил Хаккетт.
На экране рабочей станции между графически изображенным ядром и поверхностью Солнца двигались круги. Картинка напоминала разрезанный апельсин.
— Выглядит красиво, — заметил Мейтсон.
— Не в красоте дело, — ответил Хаккетт. — Тепловая конвекция отвечает за циркуляцию атмосферы и вод Мирового океана. Определяет изменения погоды на Земле — краткосрочные и средней продолжительности. Способствует смещению континентальных тектонических платформ, воздействуя на магму Земли.
— Потрясающе.
— Кстати, что с экспедиционным планом? Удался?
— Вполне. Половину оборудования доставят в Антарктику сегодня вечером. Остальное полетит вместе с нами. Вам когда-нибудь доводилось иметь дело с оружием?
— А электронная пушка считается?
— Нет.
— Тогда не доводилось.
— Мне тоже. Но теперь нас собираются вооружить. Сами понимаете, в целях личной безопасности. Так ведь, адмирал?
Дауэр не ответил.
— Не-а, ни черта я не понимаю. Но бог с ними. По сути, какая разница? Не заставят же нас стрелять в самих себя, верно?
Мейтсон посмотрел на экран, потом на физика. Гэнт, перехватив его взгляд, негромко спросил:
— Что-нибудь ищете?
— По-моему, за все это время на Солнце не произошло ни малейшего изменения. Когда же бури прекратятся?
— Неизвестно, — произнес Хаккетт.
— Но ведь чем-то они обусловлены? Не сами же по себе разыгрались?
— Не исключено, что сами по себе, — сказал Хаккетт.
— Солнце — упорядоченная система.
— Да уж! — воскликнул Мейтсон. — Сплошные ядерные взрывы. Что в этом упорядоченного?
— Упорядоченность — понятие относительное, — ответил Хаккетт. — Единственный ядерный взрыв здесь, на Земле, —
уже катастрофа. На Солнце же, где реакции ядерного синтеза осуществляются непрерывно, аномалией считалось бы наше с вами появление. Солнце живет по своим законам и четко их соблюдает. По крайней мере, просыпаясь каждый день по утрам, мы неизменно его видим. Вот оно, светит, выполняет свои солнечные обязанности. Так было миллионы лет. Об энтропии вы что-нибудь слышали?
— Естественно. Энтропия — мера неупорядоченности в системе. Все разрушается. Если уронишь на пол кружку, она разобьется. И больше никогда не станет такой, как прежде.
— Правильно. Все рано или поздно разрушается. Ученые называют это неупорядоченностью. Так для чего же мы существуем?
— Ну?
— Жизнь. Деревья. Мы. Черт, да даже облака! Если в мире столько бестолковщины и если так и должно быть, как нам удается это сносить? Порядок рождается из хаоса. Это циклический процесс. Порядок — хаос — порядок — хаос.
Мейтсон задумался: несмотря ни на что, Хаккетт отнюдь не являл собой олицетворение спокойствия.
— Почему же тогда у вас такой вид, Джон? Будто вы увидели призрака?
— Что происходит, когда жесткая, но упорядоченная система внезапно превращается в неразбериху? Когда четкость сталкивается с бардаком?
Мейтсон моргнул.
— Черт его знает.
— Есть такое математическое понятие — бифуркация Хопфа, названное именем немецкого математика Эберхарда Хопфа. В устойчивой системе при ничтожно малом изменении ее параметров непременно возникает колебание. Сначала совсем незначительное, но со временем оно разрастается. То есть, по сути, совершенно внезапно стабильное состояние сменяется нестабильным.
— Что происходит потом? Все нормализуется?
— В конечном счете, да. Большинство химических реакций протекает в несколько стадий при участии различных промежуточных веществ. Вспомните знаменитую автоколебательную реакцию Белоусова-Жаботинского, или просто БЖ, со сложной нелинейной динамикой — от простых периодических колебаний до различных видов хаоса. Если добавить окислительновосстановительный индикатор, можно следить за ходом реакции по изменению цвета. Через равные промежутки времени жидкость становится то желтой, то бесцветной. Никакие внешние силы на нее не воздействуют. Все подобные явления — краеугольный камень теории сложности вычислений.
— И?..
— Некоторые звезды обладают лишь этими свойствами. Их называют пульсарами, Ральф. Одни пульсары вибрируют каждую секунду, другие — всего раз в несколько недель. Взгляните как-нибудь на небо, сразу найдете такую звезду. — Он закусил нижнюю губу, определенно чем-то взволнованный. — Помоему, наше Солнце — тоже пульсар.
— Что?
— То, что я вижу на экране… Тут налицо и бифуркация Хопфа, и реакция БЖ. Похоже, Солнце гораздо старше, чем мы думали, да еще и пульсирует. Невообразимо редко — раз в двенадцать тысяч лет. Гравитационные волнения могут оказаться лишь прелюдией к чему-то гораздо более грандиозному.
Дауэр потребовал разъяснений.
— Хотите сказать, последуют более серьезные вспышки, чем мы предполагали?
— Представьте, — вновь заговорил Хаккетт, — что вся поверхность Солнца закипает и превращается в облако. Оно и породит кошмар на всю Солнечную систему. — Он повернулся к Мейтсону. — По-моему, Ричард сказал, что в некоторых древних мифах упоминается и о пожарах? Будто мир страдал не только от масштабных землетрясений и потопов, но и от огня? Адмирал, плазменное облако таких размеров не пощадит ни Южный полюс, ни Северный. Один из них втянет его в себя. Тот или другой.
— Ужас, — выговорил Мейтсон, прекрасно понимая, что за опасность им грозит.
— Не то слово. — Хаккетт подался вперед и нажал на кнопку на экране. — Все живое исчезнет. — Изображение стало медленно превращаться в какую-то кашу. — Можно точно определить, когда начнется содом.
— Что? — выпалил Дауэр. — Сколько времени у нас остается?
— Ад разразится в шесть вечера — в следующий четверг. А накала достигнет в субботнюю полночь, — сообщил Хаккетт. — В воскресенье же… У Бога выходной.
— Господи…
— А до четверга? Не произойдет ничего страшного? — спросил адмирал.
— Кое-что произойдет, — ответил Хаккетт. — Возможно, уже сегодня вечером. Мы все это почувствуем.
