Лорна в одиночестве сидела на борту пограничного катера, плавно скользившего по узкой протоке, берега которой поросли древними кипарисами. Низкое урчание двигателя убаюкивало ее, и она отдыхала, оглядывая дельту.

В полумиле впереди двигались аэроглиссеры, издавая более резкий звук. В темноте их прожектора напоминали болотные огни. Гораздо ближе на ветках посверкивали светляки, время от времени перелетавшие через протоку.

Она прислушивалась к дыханию плавней вокруг: к плеску воды в корнях кипарисов, шепоту листьев под ветерком с океана. Все это сопровождалось кваканьем лягушек-быков, воплями совы, ультразвуковым свистом охотящихся летучих мышей. Ночь дышала чем-то древним и дремучим, словно здесь был осколок первобытного рая, принадлежащий доисторическому миру.

— Хотите поесть? — прозвучало рядом, и она подскочила от неожиданности, вырванная из своих мыслей. Потом выпрямилась, ощущая в воздухе приятный аромат каких-то пряностей, примешавшийся к запаху болотной плесени.

К ней подошел Джек — одной рукой он прижимал к себе шлем, а в другой держал пластиковую миску.

— Гумбо из лангуста. Надеюсь, вы любите бамию.

— Я южанка, как же я могу это не любить?

Лорна с благодарностью приняла миску и с удивлением обнаружила несколько pain perdu, плавающих в вареве. Ее мать готовила их каждое воскресенье по утрам: всю ночь вымачивала черствый хлеб в молоке с цикорием, а потом жарила его на сковороде. Этот запах заполнял весь дом. Но чтобы pain perdu подавали с гумбо — такого она еще не видела.

Она неуверенно зачерпнула ложкой.

— Рецепт моей grand-mère, — с иронией заметил Джек. — Попробуйте.

Она откусила кусок напитанного жидкостью хлеба и закрыла глаза от удовольствия.

— Ой, какая вкуснотища. — Смесь тепла от гумбо и сладость корицы — от этого сочетания она чуть не лишилась чувств.

Теперь та же ирония отразилась на лице Джека:

— Мы, кейджны, понимаем толк в кулинарии.

Он сел рядом, поглядывая, как она уплетает гумбо. Они молчали, и неловкость между ними медленно нарастала. Слишком многое отягощало их общие воспоминания — призраки прошлого в тишине и темноте плавней обретали почти физическую реальность.

Наконец Джек разрушил напряжение: словно пытаясь рассеять темноту, он выкинул вперед руку и схватил огонек, пролетавший мимо. Когда он разжал пальцы, на ладони оказался потемневший светлячок — волшебство исчезло, он снова стал всего лишь маленьким крылатым жучком.

— Если моя grand-mère была хорошей кухаркой, то мой grand-père был кем-то вроде врача. У него имелась масса всяких домашних способов лечения. Вываляться в перечной траве, чтобы прошли боли. Если у вас лихорадка — спите под кроватью. Он делал бальзам из давленных светляков, смешанных с чистым пшеничным спиртом, и уверял, что это лечит ревматизм.

Джек подул на жука, и тот полетел, снова ярко засветившись в воздухе.

— Я до сих пор помню, как он в нижнем белье бродит по дому, а колени и плечи у него светятся от этой мази.

У нее вырвался добродушный смешок.

— Ваш брат когда-то рассказывал об этом. Говорил, что один раз до смерти испугался.

— Я помню. Grand-père умер, когда Тому было всего шесть. Он был слишком маленький — ничего еще толком не понимал. Когда мы видели болотный огонь в дельте, я ему говорил, что это дух grand-père пришел за ним. Он ужасно пугался всякий раз.

Лорна улыбнулась: воспоминания обоих, оттолкнувшись от Тома, нанизались друг на друга. Тишина снова обволокла их. В обществе Джека эта проблема неизменно возникала. О чем бы они ни говорили — перед ними обязательно появлялись призраки прошлого.

В этот момент тишина могла бы сокрушить их, разъединить, но Джек не позволил этого и остался сидеть. Между ними жило столько недосказанного, оставленного на долгие годы необъясненным. Голос его перешел на шепот, но она все равно слышала в нем боль.

— Я должен спросить… вы когда-нибудь жалели о вашем решении?

Лорна напряглась. Она никогда не обсуждала ни с кем этот вопрос, по крайней мере, напрямую. Но если кто и заслуживал честного ответа, то в первую очередь — Джек. Ей стало труднее дышать. В памяти воскресла та минута в ванной — она смотрит на полоску теста на беременность. Как и всегда, прошлое было всего в полушаге от нее.

— Если бы я могла, я бы вернула все назад. И не только ради Тома. И дня не проходит, чтобы я не думала об этом. — Ее рука прижалась к животу. — Мне следовало быть сильнее.

Джек помолчал секунду, явно взвешивая, сколько и что сказать.

— Вы с Томом были совсем детьми.

— Мне было пятнадцать. — Она чуть покачала головой. — Достаточно, чтобы понимать. До и после.

Однажды после танцев они с Томом занялись любовью в сарае в саду. Они были глупыми и влюбленными, хотя встречались уже целый год. Оба на тот момент являлись девственниками, соитие вышло болезненным, неумелым и сопровождалось множеством заблуждений.

Например, насчет того, что с первого раза забеременеть нельзя.

После того как не пришли очередные месячные, а потом беременность была подтверждена тестом, с этим конкретным заблуждением она рассталась. Полновесная реальность, требующая настоящей ответственности, непосильным грузом легла на плечи подростков. Они никому ничего не сказали — хранили свою ужасную тайну. В течение следующего месяца она скупила в соседней аптеке все комплекты для проверки на беременность и каждую ночь коленопреклоненно молилась.

Что им оставалось делать?

Она не была готова рожать, становиться матерью. Том пребывал в ужасе — боялся реакции родителей. Ее тоже воспитывали в католических традициях, первое причастие она принимала в соборе Сент-Луиса. Никакого выхода она не видела, в особенности если родители узнают правду.

Том внес предложение. В соседнем приходе имелась акушерка, которая делала подпольные аборты, причем не какая-нибудь доморощенная умелица, а получившая подготовку в Центре планирования деторождения. Там она приобрела необходимый опыт, а на черном рынке — кое-какие инструменты и лекарственные средства, после чего открыла что-то вроде частной клиники в старом доме в дельте. Бизнес у нее процветал: она обслуживала не только перепуганных подростков, но и неверных жен, жертв изнасилований и всех прочих, кому требовалась конфиденциальность. А таких в южной Луизиане пруд пруди. Здесь действовал неписаный закон: пока ты о чем-то не говоришь, этого вроде и не существует.

В конечном счете в этом-то и состояла истинная сила дельты. В ее темных водах можно навечно похоронить любые тайны.

Но было бы заблуждением думать, что эти тайны и в самом деле умирали. Кому-то все же приходилось жить с ними. И то, что, казалось бы, исчезло навсегда, вдруг всплывало на поверхность.

Джек увидел отражение боли в напряженной позе женщины, скорбь, исказившую ее лицо. Не следовало ему начинать этот разговор. Не его это дело — допрашивать, забивать кол в ее сердце. Что касается этой истории, то у него тоже есть свой крест. Может быть, поэтому-то он и здесь — чтобы найти какой-то способ простить самого себя.

— Том ни слова не сказал о беременности, — бросил Джек в тишину. — Даже мне. А у нас была одна спальня на двоих, и я чувствовал: что-то у него не так. Он стал таким мрачным и тихим, бродил по дому, словно ждал, что его кто-нибудь шарахнет по голове. И только в ту ночь он выпил и стал рассказывать сквозь рыдания… Наверное, хотел получить искупление грехов от старшего брата.

Лорна повернулась к нему — она ничего об этом не знала.

— И что он сказал?

Джек потер щетину на подбородке; звук получился слишком громкий, и он уронил руку на колени.

— Вы в то время были у акушерки. А он ждал вас и, пока суд да дело, отправился в какой-то захудалый бар и нагрузился там самогоном.

Она смотрела на него, ожидая продолжения, а он знал, что дальнейшая часть истории ей хорошо знакома.

— Я его толком не мог понять. Вы от него забеременели. Это, по крайней мере, было ясно.

— Ну, это была не только его вина.

— Но чувство вины снедало Тома. Он был уверен, что погубил вашу жизнь и теперь вы возненавидите его. Но больше всего его угнетало, что он уговорил вас отправиться к этой акушерке. Ему казалось, что это неверное решение, но исправить уже ничего было нельзя.

Она мельком взглянула на него:

— Я знала, что он перепуган… как и я сама. Но не представляла, что он так мучается. Он скрывал это от меня.

— Это все кейджнские заморочки. Joie de vivre. Печаль нужно скрывать, в особенности если ты мужчина. Наверно, поэтому Том и напился. Не мог терпеть без какой-нибудь анестезии.

Она нахмурилась.

— Когда я вернулась и увидела, что он едва стоит на ногах, я ужасно рассердилась. Мне было больно, меня шатало от всех этих лекарств, а он — на тебе, напился. Я на него накричала, наговорила всякого. Мы собирались после этого поехать в отель. Все было спланировано, мои родители думали, что я осталась ночевать у подружки. Но когда я нашла его в таком состоянии, то поняла, что придется нам провести ночь в кузове пикапа — дождаться, когда он протрезвеет.

У нее перехватило голос, и Джек знал почему.

— Но Том пил не в одиночестве.

— Да.

В это время Джек мчался через весь приход на своем мотоцикле. После пьяного звонка брата он знал, что Том явно не в состоянии вести машину и ему нужна помощь.

Лорна заставила себя смирить волнение, отодвинув воспоминания подальше.

— Когда они пришли, Том уже вырубился там, в кузове. Они стащили меня с кушетки, уложили на землю — я и глазом моргнуть не успела. Я сопротивлялась, но они держали меня. Они стянули мои джинсы до колен, разорвали рубашку.

— Лорна, не надо, хватит.

— Я их не могла остановить. — Она, казалось, не слышала его. — Я до сих пор помню вонючее дыхание этого пьяного недоноска. Его смех. Его руки на мне. Мне нужно было быть осторожнее. — Голос ее сорвался, по телу пробежала дрожь.

— Они хищники, — сказал Джек, надеясь пригасить ее чувство вины. — Они, вероятно, постоянно околачивались у этой подпольной клиники. Женщины, которые оттуда выходили, становились их легкой добычей. Кто бы стал сообщать в полицию? Ведь не женщина, которая делала аборт в подпольной клинике. Молчание жертв было практически гарантировано. Эти сволочи, наверно, подпоили Тома дешевым самогоном, чтобы он не вмешался. А вы остались одна и без защиты.

— Но я не осталась одна. — Она повернулась к нему, ее глаза сверкнули в темноте.

Джек успел вовремя — затормозил так резко, что заблокированные колеса пронесли его еще на несколько метров. Увидев их у самого леса, он бросился на них, однако даже жажда крови не заглушила в нем понимания, как следует действовать. Трое против одного — значит, надо преподать им урок, отделать одного с такой жестокостью, чтобы устрашить двух других. Он стащил этого мерзавца с Лорны, заломил руку так, что хрустнула кость и парень закричал. А потом Джек, совершенно озверев, ударил насильника ногой — сломал нос, челюсть, выбил несколько зубов.

У него хватило здравого смысла крикнуть Лорне, чтобы она садилась за руль и сваливала отсюда, — как знать, сколько тут еще таких же, не привлекут ли звуки драки их дружков.

Во время потасовки Лорна медлила у двери пикапа, и он решил, что страх парализовал ее.

— Давай мотай отсюда, глупая сучка! — крикнул он и до сих пор корил себя за эти слова. Не только за их жестокость, но и за то, к чему они привели.

Она запрыгнула на водительское сиденье, взревел мотор — и машина понеслась. Избивая человека до кровавого месива, Джек видел, как она помчалась прочь с парковки на узкую, петляющую дорогу. В то время он не догадывался, что его брат, вырубившись, лежит в кузове. Правду он узнал только потом, когда все уже случилось. В темноте Лорна не успела сориентироваться, не вписалась в поворот и врезалась в дерево.

Ее спасла подушка безопасности.

Тома нашли в пятидесяти футах от машины. Он лежал лицом в воде.

Лорна узнала это загнанное выражение в глазах Джека. Сама она почти ничего не помнила после аварии — следующие дни прошли как в тумане.

В конечном счете эта ночь привела к последствиям вполне в духе луизианского правосудия. Сделки заключались за закрытыми дверями. Ей инкриминировали езду в состоянии интоксикации, хотя и не алкогольной, как думали все, когда было установлено, что содержание алкоголя в крови Тома в четыре раза превышает разрешенное. Ее состояние было вызвано приемом успокоительных средств — эту деталь сохранили в тайне, чтобы избавить ее родителей от лишнего унижения.

Кроме того, Джек за закрытыми дверями давал свидетельские показания, объясняя, почему ей пришлось сесть за руль. В то же время обвинения были предъявлены и ему.

Ей было стыдно за то, что она так и не узнала, чем закончилось это дело лично для Джека. Он просто исчез.

— И куда вы уехали? — спросила она наконец. — После суда?

Он вздохнул и покачал головой:

— Парень, которого я избил, — тот, который напал на вас, — был из семьи со связями.

Лорна сидела ошарашенная, пытаясь совместить свое представление о случившемся с только что услышанным. Ее захлестнули сначала потрясение, потом ярость.

— Постойте, но я думала, что никто не знал, кто он такой.

Она так толком и не разглядела нападавших. А люди в таких глухих местах предпочитали держать рот на замке.

— Мне предъявили ложное обвинение, — объяснил Джек. — Оглядываясь теперь назад, я понимаю, что они опасались действовать напрямую. Тогда пришлось бы говорить о попытке изнасилования. И хотя такое в нашей глуши и преступлением-то не считается: ну, мальчишки — они всегда мальчишки, что с них взять? Но никто не хотел опробовать эту теорию на практике. И потом, ведь вы не были изнасилованы, так что и говорить тут не о чем. Так рассуждали они, — добавил он, почувствовав, как она замерла рядом с ним. — Не я. Как бы там ни было, но дело все равно не довели до суда. Правда, просто так отпустить меня они тоже не могли. Его семейство оказалось влиятельным, в отличие от моего. У нас давно нелады с законом. Вы, вероятно, помните, что Рэнди к тому времени уже получил срок за нападение на полицейского. Они мне намекнули, что если я не пойду на сотрудничество, не буду держать рот на замке, то его жизнь окажется под угрозой. Мне предоставили выбор: либо я отправляюсь в морпехи, либо сажусь в тюрьму.

— Так вы поэтому исчезли?

— У меня не было выбора. — Он отвел глаза. — И если уж по-честному, то я был рад уехать. Ведь это я прогнал вас в этом пикапе, приказал вам уехать. Как я мог смотреть в глаза моей семье? И когда я вернулся домой, отслужив по двум контрактам, оказалось, что мне проще хранить молчание. Мертвых лучше оставить в земле и не тревожить.

Лорна прекрасно это понимала. Даже у нее в семье это дело никогда не обсуждалось открыто. Если ты о чем-то не говоришь, то этого как бы и не было.

Они долго сидели, погрузившись в воспоминания, но теперь молчание уже не было для них таким тяжелым или мучительным. Наконец чьи-то шаги нарушили их уединение.

К Джеку подошел его заместитель. Джек уже представил его раньше: Скотт Нестер был родом из Арканзаса, и его речь до сих пор оставалась более чем простоватой, но профессионализм от этого ничуть не страдал.

— Сэр, нам пока не удалось связаться с фермой по радио. Как нам действовать дальше? Я могу вызвать вертолет — пусть проверят, что там.

Джек встал. Ощущение тепла и близости исчезло, как только груз ответственности снова лег на его плечи.

— Ферме было приказано эвакуироваться. Может, поэтому никто не отвечает? Ты не получил подтверждения об эвакуации?

— Я пока приказал Кеслеру продолжать попытки связаться с ними.

По выражению лица Джека было ясно, что он думает, не вызвать ли вертолет, но сомневается, что это хорошая идея. Лорна подняла руку.

— От вертолета много шума, прожектора сверкают… если кошка поблизости, это может ее спугнуть.

Джек обдумал ее слова, потом посмотрел на часы.

— Через пять минут мы будем на ферме. Вряд ли вертолет доберется туда быстрее. И все же, Скотти, свяжись с пилотом. Пусть он прогреет двигатель. Чтобы нам не…

Его оборвал грохот ботинок по палубе — к ним подбежал пограничник, по виду — совсем мальчишка.

— В чем дело, Кеслер? — Джек повернулся к нему.

— Сэр, со мной только что прорвались на связь по поводу этой фермы.

— Ну, они эвакуировались?

— Нет, сэр. Я не знаю, сэр.

Джек уставился на пограничника, пытаясь взглядом успокоить подчиненного. Парнишка перевел дыхание.

— Я пытался связаться с ними, а тут поступил один звонок из местного отделения бойскаутов. Мне сообщили, что сегодня утром на ферму отправилась группа ребят. Они собираются провести там неделю в палаточном лагере.

У Лорны чуть не остановилось сердце.

— С тех пор от них не поступало никаких известий.