67
Пляска смерти

Перри восседал на новехоньком палевом диване, надежно укрытый от внешних опасностей уютными тенями маленькой квартирки. Он всегда ощущал себя странно, попадая в другую квартиру Уиндивуда, с той же планировкой, такими же полами, но другой мебелью. Вот и на этот раз Перри казалось, что из его квартирки вынесли вещи и развесили по стенам морские акварели, добавили шторы в тон, разложили повсюду кружевные салфеточки и всякие безделушки в стиле кантри, от которых его тошнило.

Перри с чавканьем ел сэндвич с курицей и осторожно посматривал на улицу через щели в жалюзи. Ему повезло с Толстухиной квартирой: отсюда прекрасно видно, что происходит перед его собственным блоком. Семь полицейских машин — пять местных и две из ведомства штата — расцвечивали угольно-черную ночь хаотичными красно-синими вспышками.

Теперь он понимал, как ему удалось унести ноги от копов. Со своего третьего этажа Толстуха увидела полицейскую машину, когда та еще была далеко. Ее Треугольники и предупредили Перри, что надо смываться. Вполне закономерно, они ведь заботились о себе. Для них жизненно важно, чтобы с Перри все было в порядке — он ходячий инкубатор и, если бы он погиб, с ним вместе умерли бы еще три личинки.

Мигание полицейских огней напоминало о дискотеке. Полночь давно миновала, и в небе не горело ни звездочки. Если Перри хочет бежать, то нужно сделать это сегодня же, позже, когда темнота беззвездной ночи скроет движения, а мягкий падающий снег с жадностью поглотит любой звук.

Но пока Толстуха не закончит свой цикл, он никуда не двинется. Необходимо знать, как все происходит. Она сидела на палевом стуле — в тон дивану — и тоже жевала сэндвич. Женщина тихо плакала, прижимая к свежему порезу на лбу сложенное втрое бумажное полотенце. Перри говорил ей, чтобы не ревела в голос, — она не послушалась. Он порезал ее — шум прекратился. Как любил повторять папуля, иногда просто нужно показать женщине, кто в доме хозяин.

Перри заметил, что на входную дверь она прилепила карту дорог Мичигана. Прочертила красную линию — от Анн-Арбор на север, потом на запад, по второстепенным дорогам. Линия упиралась в городок Ваджамега. Толстуха обвела его несколькими кружками и подписала: «Вот то самое место».

Под Ваджамегой она аккуратно, под линейку, провела красной пастой несколько линий, которые складывались в знакомый символ.

Перри взглянул на то, что вырезал у себя на правой руке. Порезы еще кровоточили. Так аккуратно, как у Толстухи, не получилось, но, может, дело в том, что у него вместо ручки и линейки был кухонный нож? Что этот символ значит для Треугольников? Впрочем, теперь уже не имеет значения.

— Тебе велели ехать в Ваджамегу, да? — спросил Перри. Женщина кивнула. — А машина у тебя есть? — Она снова кивнула, и его губы растянулись в улыбке. Проще простого: осталось только дождаться, пока копы уберутся, и они с Толстухой поедут в Ваджамегу. Перри не знал, что ждет его там, но это ничего не меняло.

Он приканчивал второй сэндвич, расправившись прежде с лазаньей, шоколадным пирогом и парой пирожных. Он давно насытился, а Треугольники все требовали и требовали пищи. И он продолжал есть.

Перри чувствовал себя удивительно хорошо. Он не знал, чья это радость — его собственная или Треугольников, но пища доставляла почти оргастическое наслаждение. Грань между тем, что чувствовали они и что ощущал он, начала потихоньку стираться; теперь Перри и самому хотелось добраться до Ваджамеги.

Перри решил прикончить еще один Треугольник, как только доест сэндвич. Это внесет ясность в их отношения. Ничто так не помогает отстоять свои границы, как небольшой акт самоистязания.

Полицейские перед его домом сновали, словно деловитые муравьи. Перри наслаждался всеми прелестями своего положения. Действо внизу разворачивалось как немая сцена из «Копов».

Полицейские приходили и к Толстухе. Она разыграла спектакль, достойный высочайших похвал. Нет, она ничего не слышала. Нет, она не видела крупного мужчину у дома. Она боялась Перри, но из-за Треугольников она еще больше боялась копов, а потому и выбрала меньшее из двух зол.

Перри стоял у окна, в тени. Интересно, а копы знают, что он наблюдает за ними? Если догадаются, где он, то скоро придут сюда.

Если только они уже не следят за ним.

Перри прищурился, скользнул взглядом по квартире. Может, тут где-нибудь спрятана камера? Жучки? И полицейские его слышат? Перри ни на секунду не сомневался, что они следили за его квартирой, так почему и у Толстухи не установить систему наблюдения? Если так, то его спасение — прыжок из огня да в полымя.

Да и откуда ему знать, что у Толстухи вообще есть Треугольники? Может, их и вовсе нет? И все ловко подстроено? Небось, у нее имеется какой-то прибор, с помощью которого она убедила его Треугольники, что здесь безопасно? А теперь просто присматривает за ним… Копы же в это время шмонают его квартиру и «собирают материал», прекрасно зная, что сам Перри преспокойно сидит у Толстухи и жует сэндвич с курицей?

Взгляд Перри пригвоздил ее к палевому стулу. Она смотрела на него, как газель на льва, который сбил ее с ног, но еще не перегрыз горло. Перри поставил тарелку на кофейный столик.

— Где они? — тихо спросил он.

— К-кто? — Ее глаза наполнились слезами, по жирным щекам побежали соленые капли.

Она что, думает, он тут дурака валяет? Перри взял со стола тесак и принялся поигрывать им. Каждый раз, когда широкое лезвие шлепало по ладони, Толстуха вздрагивала, как от слабенького электрического разряда.

— Не надо делать из меня идиота, — прошептал Перри и улыбнулся во весь рот, не потому что ему нравилось происходящее и не потому, что он хотел ее запугать, а потому, что власть была целиком и полностью в его руках. — Где они? Покажи. Живо.

Толстуха изменилась в лице, когда наконец-то поняла смысл его слов.

— Вы про мои Треугольники, да? — с готовностью выпалила она.

Перри ощутил ностальгию — вот оно, отчаянное желание угодить, избежать побоев, напомнившее ему о матери. Так мама разговаривала с отцом.

— Ты отлично меня поняла…

— Я не обманываю вас, клянусь! — Она умирала от страха, Перри видел это яснее ясного, но, несмотря на животный ужас, Толстуха говорила тихо и сдержанно. Умница.

Она встала и стянула просторную ночную рубаху — быстро и без возражений, хотя лицо ее и покраснело от унижения. У Толстухи были огромные обвислые груди с большущими сосками. Она до сих пор оставалась тучной, хотя дряблая кожа болталась на ней мешком. Какие сто, до заражения она весила килограммов сто двадцать!

Все правильно, у Толстухи на животе гнездилось три Треугольника. Слезы капали с дрожащего подбородка и скатывались по грудям. Толстуха сама повернулась, демонстрируя левый бок. На бедре тоже прижился Треугольник. Он был немного темнее, чем его собственные. С каждой стороны Треугольника змеились черные упругие жилы. Две погружались в тело Толстухи, а одна нежно обвивала ее бедро.

Кожа женщины выглядела нездоровой. По углам Треугольника вздулись чирьи. Над телом паразита кожа сильно натянулась, как будто тот вымахал слишком большим, чтобы оставаться под ней. Собственные Треугольники Перри смотрели бессмысленным, расфокусированным взглядом, а этот — нет. Он злобно таращился на Перри, источая ненависть, и походил на луч от мощного фонаря, пронзающего угольно-черную нежную ночь.

— Ох, приятель, дождешься ты у меня, — тихо пообещал Перри. Этого он убьет первым. — Так, сними трусы и повернись.

Толстуха подчинилась беспрекословно, спустила пижамные штаны и переступила через них. Трусов она не носила. На каждой ягодице красовалось по Треугольнику, еще один прижился на задней поверхности правого бедра. Все они смотрели на Перри с нескрываемой ненавистью. Что они говорят ей о нем?

Перри поразило, насколько здоровыми выглядят паразиты Толстухи. Гнойные язвы — ее собственная проблема. Перри и в голову не приходило, что кто-то может сложить лапки и не сопротивляться. Жалкое зрелище!

Папаша не ошибся. Сбылось все, о чем он говорил. Удивительно, как Перри раньше этого не понимал.

— Ты слабачка, — прошипел Перри. — Ты даже не пыталась ничего сделать, просто позволила им расти на тебе!

Толстуха стояла перед ним голая и тряслась от страха и унижения. Руки машинально прикрывали лобок.

— А что мне было делать? Вырезать их?

Перри не ответил. Он положил нож на кофейный столик и снял рубашку. Клейкая лента почернела по краям. Перри взял нож и поочередно разрезал все полосы. Мягкая мочалка, пропитанная кровью и густой черной слизью, упала на пол.

Запах поразил их обоих — невидимый демон, пробравшийся к каждому в нос, в горло, глубже. Перри захохотал: Толстуха зажала рот рукой. Он глубоко вдохнул ядовитый, гнилостный запах смерти.

— Я люблю запах напалма поутру! Это… запах победы! — продекламировал Перри.

Между ее пальцами брызнула рвота, запачкала диван, столик и ковер. Запах от его плеча действовал не хуже иприта.

Перри надеялся, что гниет хвост Треугольника, а не его тело. А в глубине души понимал, что это самообман. А тот, на заднице, тоже гниет? Жесткая, волокнистая, прочная петля туго-туго затянулась вокруг сердца. Он не мог оставить их в себе и не мог из себя вырвать.

Толстуха лежала на полу, сотрясаясь в конвульсиях. Теперь от нее воняло не хуже, чем от него. Перри не обратил на женщину внимания — он смотрел за окно. Третий этаж. Конечно, не двадцатый, ничего смертельного, но выбирать не приходится. А если вниз головой… Есть ли внизу какие-нибудь кусты? Перри помнил несколько историй о том, как люди не разбивались, упав даже с десятого этажа, и только потому, что приземлялись на кусты или провода. Он надеялся, что никакой серьезной растительности внизу нет.

Снаружи разливалась темнота, неяркий свет, падающий из кухни, превратил стекло в тусклое зеркало. Перри видел себя через щели в жалюзи. Главное — разбежаться, тогда он вылетит на тротуар в водопаде стеклянных осколков.

Перри дернул за шнур, и жалюзи поднялись.

Собственное отражение смотрело на Перри с расстояния в пару дюймов. Он замер. Глаза оставались голубыми, но вот зрачки…

Зрачки стали треугольными.

У него перехватило дыхание, горло сжалось. Ярко-голубые глаза с треугольными зрачками… Какого черта?!

Перри крепко зажмурился. Просто галлюцинация, ничего больше. Протер глаза, открыл их снова. Медленный выдох, глубокий вдох. Зрачки вновь сделались нормальными. Нет, не сделались. Они такими и были, ему просто показалось. Перри моргнул несколько раз. Самообладание постепенно возвращалось. Пора прыгнуть, пора завязывать с этим дерьмом. Перри помотал головой и снова глянул в окно…

…Оттуда на него смотрел отец — худой, как скелет, с перекошенным улыбкой, изможденным лицом. Злым лицом. Перри хорошо помнил эту маску — отец начинал их с матерью избивать, когда она появлялась на его лице.

— Что ты делаешь, парень?

Перри моргнул, потряс головой, но отец никуда не делся.

— Папа?

— Я тебе не папа, а ты мне не сын. Мой сын не сдался бы. А ты сдаешься, парень?

Перри не знал, как ответить на вопрос. Папа умер. Это только галлюцинация.

— То, что я умер, не значит, что мне за тебя не стыдно! Кусок дерьма… Разве твой папочка сдался, когда к нему пришел Капитан Рак?

— Нет, сэр, — машинально ответил Перри. Этот ответ отец долго в него вколачивал.

— Правильно, черт подери! Я боролся с ним до самого конца! А знаешь, почему, парень?

Перри кивнул. Он знал, и ответ придал ему силы.

— Потому что ты Доуси, папа.

— Да, потому что я Доуси. Я боролся, пока от меня не остался этот мешок костей, который ты видишь перед собой. Боролся. Я был сильным. И тебя учил быть сильным, хорошо учил. Кто ты, парень?

Лицо Перри приняло упрямое выражение. Отчаяние ушло, осталась лишь решимость и злоба. Пусть он умрет, но умрет как мужчина.

— Я — Доуси.

Отражение отца оскалилось в улыбке.

Перри опустил шнур, и жалюзи, вновь скрыли его отражение.

Толстуха все еще кашляла и блевала. Треугольники глазели на него с ее ягодиц. Он не чувствовал к ней жалости. Как она могла лишь безвольно ждать, даже не пытаясь бороться?!

— Мир жесток, принцесса, — назидательно сказал Перри. — Выживает сильнейший.

Раз уж она сама не почесалась, чтобы помочь себе, Перри и подавно не станет ее спасать. Кроме того, ему хотелось посмотреть на вылупление. Невозможно одержать победу, не зная своего врага.

Толстуха сотрясалась в конвульсиях еще пять минут. Спазмы перевернули ее на спину. Что с ней? Запах, конечно, тот еще, однако он вряд ли мог вызвать эпилептический припадок. Что происходит?

Ответ напрашивался сам собой. Треугольники на животе начали подергиваться под дряблой кожей, словно у женщины были судороги. Но дрожь происходила не от ее мышц.

Треугольники двигались сами по себе.