Глава 40 ДРУГОЙ КАНОН

Глава 40
ДРУГОЙ КАНОН

Хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Роберт Дадли был не такой, как Кэрью. За маской высокомерия моего друга скрывались образованность и пытливый ум. Просто он был еще молод, импульсивен, с замашками солдафона, и потому здравый смысл и благоразумие порой отступали на второй план. И тогда его рука хваталась за эфес шпаги и атмосфера вокруг него опасно накалялась.

— Эти ножи…

Стоя в дверях хирургической доктора Борроу, Дадли был подобен холодной метели. Зимняя стужа трещала в его сдавленном голосе.

— Пожалуйста, придите позже. — Застегнув свою кожаную сумку, доктор закинул ее на плечо. — Меня сейчас ждут больные.

— Позже вы будете гореть в аду, доктор Борроу. Куда отправляются все лгуны.

Пространство между ними заполнилось тишиной, гнетущей, словно затишье перед отсечением головы.

— Кто вы такой? — ответил Мэтью Борроу.

— Вам известно, кто я.

— Мне известно только то, что вы заявляете о себе. — Голос старика прозвучал лишь на чуточку выше тона полного безразличия. — Однако опыт подсказывает мне, что простой служащий из комиссии древностей вряд ли смог бы содержать конюха. Сдается, вы одеты намного скромнее, чем подобает человеку вашего истинного положения, и если говорить о лжецах…

Ничто не дрогнуло в его небесно-серых глазах. Он прочел настроение Дадли, однако не испугался. Быть может, даже принял его поведение за признак слабости. И, каким-то образом, дал мне надежду, ибо меньше всего на свете хотел я услышать, что он солгал про окровавленные ножи. Я надеялся, что кровавые следы на ножах имели какое-нибудь объяснение, которого никто из нас не предусмотрел. Объяснение, не связанное с Элеонорой Борроу.

Доктор снял с плеча сумку, и Дадли, потеряв терпение, ворвался в хирургическую и захлопнул за собой дверь.

— Доктор Борроу, завтра воскресенье. В понедельник ваша дочь предстанет перед судом по обвинению в колдовстве и убийстве моего слуги. Это она убила его?

— Я ее отец.

Борроу раскрыл руки — на одной два кольца темного металла, которыми пользуются для снятия судорог.

— Вы будете защищать ее перед судом? — спросил Дадли.

— Если позволят, я представлю доказательства ее доброго нрава и буду просить суд снять с нее все обвинения.

— И расскажете судье и присяжным правду об окровавленных хирургических инструментах?

Молчание.

— Так в чем же состоит правда, доктор Борроу?

Ответа вновь не последовало.

— Ради Бога, доктор Борроу, расскажите нам правду, — вмешался я. — Мы на вашей стороне. На стороне вашей дочери.

Взгляд, которым Дадли одарил меня, означал, что я поспешил с заверениями, но мне было трудно сдержать свои чувства.

— Клянусь вам, — сказал я, не сумев подавить волнение души, — что дойду до самого верха, лишь бы ее освободили.

Борроу приподнял бровь, и я глубоко вдохнул, пытаясь овладеть собой и не дать щекам раскраснеться.

— Послушайте, — сказал я. — Если посмотреть на факты беспристрастно, то кажется совершенно невероятным, чтобы женщина убила и расчленила мужчину такого роста. Причины преступления также неочевидны. Однако тот факт, что вы не делали кесарева сечения — и вообще не принимали никаких родов, — свидетельствует о том, что ваше объяснение кровавых следов на ножах…

— …свидетельствует о том, что я солгал. — Борроу опустил руки. — Да. Если бы я узнал об этом чуть раньше, придумал бы объяснение получше.

О мой Бог.

Кое-что, вероятно, являлось правдой.

То, что доктор поздно вернулся домой, сильно устал и бросил свою сумку под лестницей, где так же обычно оставляла свои инструменты и его дочь.

В ту ночь инструментами доктора, похоже, никто не пользовался. Борроу открыл дверь, чтобы показать нам место, где они хранились. Тесное помещение с узкой деревянной приставной лестницей.

— У вас не было причин доставать их оттуда, — сказал я, — до тех пор, пока на другой день…

— С какой целью? Они были чистыми. Накануне ко мне не приходил никто, кому бы потребовалась операция.

— Стало быть, кровавые следы на ножах?..

— Человек Файка вытащил сумку и передал ему, и он спросил: «Что это такое? Чья это кровь?» Он вынул нож, и я увидел, что на нем кровь, и ответил… первое, что пришло в голову. Только Файк меня все равно не слушал. Как я уже вам говорил, он нашел, что искал. И был удовлетворен.

— Как вы догадались, что окровавленные инструменты принадлежат Нел?

— Мои все еще лежат здесь. Чистые.

— Вы видели там инструменты дочери перед тем, как Файк нашел их?

— Нет. Их быстро передали из рук в руки и вынесли за дверь.

— Тогда как же вы поняли, что эти ножи — ее? А не чьи-то еще, которые мог принести Файк и… и подложить вам?

Слова не успели слететь с языка, а я уже понимал, что пытаюсь зацепиться за воздух.

— В таком случае… где же тогда инструменты Элеоноры? — ответил Борроу. — Доктор Джон, я благодарен вам за то, что вы пытаетесь нам помочь, но боюсь, ваш друг прав. Я солгал… и не очень удачно.

— Она убила моего слугу? — вмешался Дадли.

Борроу тотчас посмотрел ему прямо в глаза.

— Конечно же, нет. Как могла женщина…

— Тогда кто?

— Не знаю.

— Она не могла одолжить свои инструменты кому-то, кто вернул их в таком состоянии?

— Я не знаю.

— Кому она могла бы одолжить инструменты, доктор Борроу?

— Мастер Робертс, если бы я это знал, то назвал бы их имена без колебаний. Должно быть, кому-то, кому она доверяла. Может, именно поэтому она не говорит мне… Не говорит никому.

— Она выгораживает кого-то?

Борроу только пожал плечами. Во мне теплилась последняя надежда на невиновность Нел, хотя веры оставалось все меньше. Ведь получалось, что она должна была передать инструменты и потом принести их домой, не смыв с них кровь?

— Того, кто, совершив преступление, не помыл инструменты, чтобы избавиться от улик, — продолжал Дадли. — Не отнес их на реку… или к одному из местных источников.

К Кровавому источнику, горько подумал я. Борроу взглянул на Дадли, закачал головой, и я понял, что перед стариком стояла трудная дилемма. Лучше промолчать, чем раскрыть самую страшную ложь.

— Кого она хотела бы защитить? — спрашивал Дадли. — Ради кого она готова пойти на смерть? У нее есть любовник? — Он даже не взглянул на меня.

— Отец, — ответил Борроу, — всегда узнает об этом последним. Особенно если у него редко бывает время на разговоры с дочерью.

Дадли бросил на меня взгляд. Его глаза говорили, что мы выяснили все, что могли, и нам пора уходить, но теперь я не мог уйти.

— Вы рассказали нам все? — продолжил я. — Все, что могло бы помочь?

— Доктор Джон… — Я заметил в нем первые признаки раздражения. — Откуда мне знать, что могло бы помочь?

Я мысленно вернулся к событиям грозовой ночи, случившимся в моей спальне.

— Хорошо… подумайте вот над чем. По убеждению Нел, казнь ее матери устроили потому, что она хранила некое доказательство… возможно, свидетельство причастности сэра Эдмунда Файка к предательству аббата Уайтинга.

— Похоже, доктор Джон, вы очень хорошо познакомились с моей дочерью. Да еще за такое короткое время.

— Вы верите в это?

Борроу ответил не сразу.

— Нет… не верю. Смерть Уайтинга и самый способ его казни, должно быть, на совести Томаса Кромвеля. Приказ отдал он. Файк тут ни при чем. И я сомневаюсь, что у Кейт могли оказаться так называемые доказательства. В бумагах, которые остались после нее, нет ничего… стоящего. Да и сама она, разумеется, никогда ничего не говорила мне об этом…

— Но, как вы сами сказали, у вас много работы. И совсем мало времени на раз…

— Вы поняли слишком буквально, — спокойно ответил он. — Дочь сказала бы мне. Возможно, я и не разделял религиозные убеждения Уайтинга, но ценил аббатство, как средоточие знаний.

— Ваша жена и аббатство…

— Она была в долгу перед монахами, доктор Джон, все очень просто. Кейт не получила образования в детстве. Монахи научили ее грамоте.

— Когда это произошло?

— Когда она была молода. Кейт хотела уплатить им свой долг, выращивая травы для монастыря. Уайтинг интересовался целительством, у Кейт был редкостный дар выращивать все, что растет. Я имею в виду растения и плоды, которые никто никогда не сажал здесь до нее. Семена привозили в аббатство, часто из-за границы, и жена сажала их и потом ухаживала за всходами. Она будто чувствовала, какие условия лучше подходят растениям.

— Значит, земля… участок под травы.

— Его дал ей аббат. Уайтинг восхищался ее способностями. Считал их… — Борроу скривил губы. — …божьим даром.

— Вы говорите, от нее остались бумаги? — напомнил Дадли.

— Они исчезли.

— Что в них было написано?

— Если бы она хотела показать их мне, то так бы и сделала.

— Вам не было любопытно?

— Есть некоторые вещи, — ответил Борроу, — которые меня совершенно не интересуют. Поскольку, по моему мнению, подобный вздор — всего только глупый миф, придуманный для того, чтобы удержать простой народ в подчинении. У нас была точка соприкосновения. То, о чем мы с Кейт могли говорить ночи и дни напролет, — лечебные свойства растений, пропорции, в которых… — Борроу резко взмахнул рукой. — Черт! Идеи о том, что каждое растение наделено неким божеством целебными свойствами, в согласии с каким-то божественным планом единой соборной вселенной…

Дадли подмигнул мне. Я понял, что хотел сказать Монгер, называя науку доктора Борроу другим каноном в сравнении с моей.

— Ваш голос одинок в этом городе, — сказал я.

— Поэтому я предпочитаю молчать. Я не ищу проповедей, доктор Джон. Мне слишком поздно обращаться в религию.

— Однако вам должно быть известно, что местные предания воздействуют на людей. И если вы чувствовали, что ваша жена приобщена к тайному знанию…

Подобно канату, крепящему лодку к причалу во время шторма, сдержанность доктора, в конце концов, лопнула, и он потерял самообладание.

— Знание? Вы называете это суеверие знанием? Веру в то, что здесь якобы хранится великая тайна, оберегаемая монахами… и что, несмотря на крушение аббатства, тайна осталась?.. Будто удача отвернулась от Кромвеля и короля Генриха потому, что они так и не раскрыли этот секрет? Вы действительно полагаете, что вся эта чепуха — не простой бальзам утешения для бедняков? Подобный вздор такая же глупость, как и нелепая обида на Веллс за то, что там есть собор и благополучие, которое он приносит, а в Гластонбери остались только руины.

Настала моя очередь сделать глубокий вдох и успокоиться. Так или иначе, я должен был выяснить все до конца.

— Что вам известно об этой якобы тайне?

Доктор медленно втянул воздух, потом выдохнул.

— Доктор Джон, как бы мне получше выразить свое презрение к теме нашей беседы… Могу сказать только одно: если бы Кейт не втянули во всю эту чепуху, сейчас она была бы жива.

— Кто втянул ее?

— Аббат… все эти люди. Они завели ее на просторы безумства и бросили там.

— Какие люди?

— Каждый из них. Все те, что топтали эти холмы, облачившись в сутану. Кейт была знатоком трав и не знала себе равных, но она позволила вести себя вслепую по пути глупости. А потом умерли люди.

— Порошок видений? Вы это имели?…

— Думаете, никто не поощрял ее риск? Да любой чертов полоумный монах мечтает о видениях… чем бы они ни были вызваны: хоть кровавым бичеванием плоти, хоть постом до полуголодного обморока. Все годы, что она потратила на угождение их бесплодным стремлениям… мне это отвратительно.

Доктор приподнялся, опираясь обеими руками о стол и тяжело дыша. Дадли молчал, уйдя в себя.

— После казни, — продолжал Борроу, — Файк заявился ко мне со своими людьми — я знал, что это случится, — вывернул наизнанку весь дом и забрал все снадобья Кейт.

— Он искал порошок? — спросил я.

— Чтобы уничтожить все составные части микстуры, вызывающей жжение, — так он мне объяснил.

— И чего же, по-вашему, он больше всего боялся: жжения или видений?

— Он не называл их видениями. Усматривал в них прямой путь для людей в объятия бесов. Так что он забрал все, что только сумел найти в ее мастерской: пузырьки, разновесы, снадобья, бумаги… с тех пор как Кейт научилась писать, она находила особое удовольствие предавать все свои мысли бумаге. Надеюсь, Файк и его школяры потратили немало бесплодных недель, пытаясь найти в них… тайны.

— Тайны… — Я сурово взглянул на доктора Борроу. — Те тайны, в которые ее посвятили монахи?

— Ради этого вы и пришли, не так ли? — ответил он. — Древности. Королева или кто-то из ее приближенных прослышали о тайнах и решили, что непременно должны обладать ими.

Я промолчал.

— По моему убеждению, если хотите знать, у монахов Гластонбери не было иных тайн, кроме секрета обогащения.

Я не был расположен к спору на эту тему.

— Значит, Файк все забрал?..

— Все, что сумел найти. Некоторые бумаги я заблаговременно вынес из дома. Мне они безразличны, но эти бумаги были дороги сердцу Кейт и ее разуму. Идеи, которые, по моему мнению, погубили ее. Я больше не желаю их видеть, но не намерен передавать их Файку.

— И что это за идеи?

— Идеи, которые мне никогда не понять, да я и не желаю. Слишком многим они стоили жизни.

Я перевел взгляд на полку с аптечными сосудами. Солнце ушло, и склянки больше не сверкали в его лучах. В моих мыслях снова звучал голос Нел.

Все сокровища давно исчезли.

Но сокровища не исчезают бесследно, точно утренняя роса, испаренная солнцем. Они просто сменили хозяев.

— Что бы ни было в тех бумагах… вы не думали передать их Нел?

— Зачем? — Он посмотрел на меня так, будто я сумасшедший. — Вложить в руки дочери ключ к падению?

— Кто-то сделал это.

— Порошок? — спросил он. — Мы говорим о порошке?

— Она знает, как его приготовить. Полагаю, не многим людям известен его состав. Случаи горячки святого Антония, видимо, произошли при неосторожном употреблении грибка. Тот, кому могло быть известно, в каких пропорциях и с какими ингредиентами следует готовить смесь, чтобы достичь видений без вреда здоровью, обладал бы ценнейшим знанием, вы согласны?

— Она научилась этому сама, — ответил доктор Борроу. — Но это опасное знание.

— В таком случае возможно ли, что это один из секретов? Нечто, известное здесь много веков назад? Но изготовление… практические детали… были забыты? Не помогла ли ваша жена монахам заново открыть то, что было утрачено?

— Доказав тем самым, что легендарная магия этих мест не более чем форма отравления, интоксикация? Заманчивая идея, доктор Джон.

Это совсем не то, что я подразумевал. Меньше всего я хотел бы увидеть дух этой земли настолько приниженным. Однако я не стал вступать в спор. Боялся, что потеряю доверие доктора. Боялся, что он примет нас за ничтожных искателей сокровищ.

— Значит, формула порошка не интересовала его?

Нет ответа.

— Доктор Борроу, — сказал я, — мне нужно нечто… что-нибудь, что помогло бы мне повлиять на Файка.

— Файк честолюбив. Стоит понять это, чтобы оценить его по достоинству.

Я ничего не сказал.

— Я пытался возненавидеть его, — продолжал Борроу, — но, боюсь, у меня нет права на это. Файк не слепой. Он видит то же безумие, что и я. Разница между нами в том, что я усматриваю в любой религии скрытое стремление разрушить всякую надежду человечества на прогресс… тогда как, по убеждению Файка, если бы все люди земли держались единственной веры и всякое знание принадлежало бы только представителям его класса…

— Его класса?

— То есть не…

— Не червям?

— Файк — по-своему разумный человек. В прошлом он был казначеем аббатства и, возможно, занял бы место аббата, не начнись Реформация.

— Я об этом не знал.

— Он добивался этого места. Как я и сказал, Файк всегда был полон честолюбивых стремлений.

Я попробовал снова.

— Так если не ради порошка видений, то?..

— Ничего особенного мне неизвестно, — ответил Борроу. — Кейт подружилась с Джоном Леландом. Должно быть, вы его…

— Конечно, я знаю, кто это.

— Перед смертью Леланд завещал ей некоторые бумаги. Конечно, безумец оставил после себя беспорядок, и прошло несколько лет, прежде чем кто-то додумался прислать их Кейт.

— И что… что это за бумаги?

— Чушь. Ничего стоящего. Оккультизм. Леланд превратился в раба всей этой бессмыслицы. Астрология, алхимия… Боюсь, Кейт придавала этим бумагам слишком большое значение… Просиживала над ними часами последние несколько недель жизни.

Я почувствовал покалывание внутри.

— Вам известно, о чем эти рукописи?

— Боюсь, у меня имеются более важные интересы…

— Могу ли я увидеть бумаги?

— Вряд ли.

Борроу холодно рассмеялся. Дадли подался вперед.

— Доктор Борроу… эти бумаги… возможно, и есть те сокровища?

— Барахло.

— Но, если этим… сокровищем… не владеет ни Файк, ни ваша дочь, кто же тогда?

Борроу печально покачал головой, снова присел и сомкнул длинные руки, словно изображая молитву.

— Кейт, — сказал он. — Бумаги все еще у нее.

Глава 41
КТО ЗАБОТИТСЯ О БЕССМЕРТИИ ДУШИ…

В ту ночь я проснулся уже в третий раз — лежал и пялился в потолок, пока его дубовые балки не проявились отчетливо в свете луны, похожие на прутья темницы.

Темницы этого мира.

Я лежал в раздумьях, пока тяжесть долгих минут до того не сдавила мне грудь, что я, в приступе удушья, едва сдержав крик, выскочил из постели на безжалостный холод.

Сон пропал окончательно. Я стоял у окна и смотрел на пустынную улицу и серые тени аббатства, едва различимые в свете туманной луны. Потом встал на колени в молитве и надежде на то, что Господь откроет мне свои замыслы, хотя бы на этот раз. Или же сама ночь разбудила меня, призывая проникнуть в еще более мрачные глубины тьмы?

Мысль об этом наполнила меня страхом, побороть который могли лишь мысли о Нел Борроу, лежащей без сна в зловонном, сыром подземелье, разделив его с холодом, смятением и крушением надежд.

Однажды я тоже побывал там, и мысль о подземелье была мне невыносима. Я знал, что должен предпринять что-нибудь. Склонив голову над сомкнутыми в молитве ладонями, я тихо заплакал, и слезы полились из глаз, словно кровь.

Кровь.

Что это здесь? Чья это кровь? — ликовал Файк, держа перед доктором Борроу его сумку с железными уликами.

Пятна крови. Поросячьей или куриной. Боже праведный.

Я медленно поднялся с колен, затем лихорадочно натянул на себя старое бурое домашнее платье. И тотчас бросился в спальню Дадли, даже не подумав о том, что он может снова встретить меня острием своего клинка.

Правда, этого не случилось. На этот раз Дадли спал.

— Робби…

Хотя и не очень крепко.

— Наконец-то. — Дадли лежал неподвижно. — Джон Ди. Где тебя так долго носило?

— Слушай, — сказал я. — Хирургические ножи. Они не приносили ножей с собой.

— Ножи?

— Файк. Он не приносил их. Эти ножи — ножи Нел, а кровь… кровь могла принадлежать даже Мартину Литгоу, но ее…

— Какой в этом смысл?

— Они не приносили ножей… принесли кровь. Они принесли кровь, чтобы пролить ее на что-нибудь… на что угодно… во время обыска. На одежду — кто знает? Пузырек крови. И находка ножей, должно быть, стала подарком судьбы.

— Джон…

— Вот что он делает. Подставляет людей — аббата с кубком, Кейт Борроу с подложными уликами и могильной землей… Файк подтасовывает улики.

— Когда такая мысль пришла тебе в голову?

— Только сейчас. Не мог уснуть.

— И поэтому решил разделить бремя бессонницы со мной? Как милосердно.

— На случай, если забуду.

— Да ну тебя, — рассердился Дадли. — Сам знаешь, что тебе этого не доказать, и мы оба понимаем, почему ты здесь.

Он поднялся с постели, сбросил с себя одеяло, и в свете луны я разглядел, что он уже был одет в уличное платье.

— Одевайся, полоумный, — велел Дадли. — Если другого выхода нет, лучше сделать это еще до рассвета.

«Я не прошу тебя выходить с лопатой и потайным фонарем», — говорил мне Сесил перед нашим отъездом в Гластонбери.

Нам потребовалось некоторое время, чтобы найти лопату. Лучшие инструменты Ковдрей, должно быть, держал под замком. Единственная лопата, которую нам удалось отыскать, была старой и ржавой, с трещиной на черенке.

— Мог бы хотя бы все подготовить, — ворчал Дадли.

— Я не знал.

— Все ты знал. Мы оба знали. Просто никто из нас не отважился завести об этом разговор.

И мы продолжили разговор не раньше, чем городская окраина и сладковатый дым яблоневых поленьев остались позади нас. Перед тем как мы тронулись в путь, я нашел масляный фонарь и зажег его от огня в камине пивного зала. Я держал фонарь притушенным, пока мы не покинули город, продвигаясь в свете бледной луны, затянутой влажной дымкой.

Лестницу через стену мы нашли без труда. Дадли поставил ногу на ступень, но тут же опустил ее снова на землю. Тихо рассмеялся.

— Ты знаешь, который час?

— До рассвета еще далеко, это самое главное, но если хочешь точнее… — Я поднял взгляд на луну. Редкие звезды были видны сквозь туман, но я разглядел Юпитер на юге. — По моим расчетам, сейчас около полуночи.

В Лондоне в это время ходил бы дозорный с колотушкой и псом.

Двенадцать часов пополуночи, проверьте замки и засовы.

Следите за огнем в очаге и свечами,

И пусть Господь дарует вам спокойную ночь.

Спокойная ночь. Домашний уют. В Гластонбери сейчас на улице были только совы да мы, и я нигде не находил никакого уюта. Я был городским человеком, особенно с наступлением ночи, когда даже в Мортлейке…

Говорят, если человек заботится о бессмертии своей души, то не станет ходить мимо вашего дома после заката и на Мортлейкское кладбище. Опасаются, как бы не раскрылись могилы.

Боже мой, если б только Джек Симм видел меня сейчас, готового добровольно покрыть себя позорным пятном некромантии…

— Мы накануне воскресенья — вот что я хочу сказать, — объяснил Дадли. — Мы затеяли это дело в шабаш.

— Да.

— Я бы помолился о божьем благословении, но боюсь, что это уже само по себе богохульство.

Деревянный крест оказался не совсем там, где я приметил его днем, однако ночью глазам доверять нельзя. Я смотрел на него и думал о том, как часто Нел опускалась перед ним на колени, и представил тот ужас и гнев, который она испытала бы, узнай о наших намерениях. Благородный дворянин и презренный колдун. Да простит меня Господь.

Зная, что мне начинать первым, я поставил фонарь на траву и потянулся к кресту. Вкопанный неглубоко, он сразу поддался и с тихим чваканьем легко вышел из грунта.

— Там, что, вода? — спросил Дадли.

— Вода здесь повсюду.

Я положил крест возле могилы. Огляделся. Лес вокруг садового участка стоял, словно войско, затаившееся в тени перед началом боя. Слышались шорохи: видимо, вышли на охоту ночные звери. Или неуспокоенные души людей, чьи кости недавно рассеяли по этой земле, словно конский помет?.. Я поднял лопату и опустил взгляд на траву, залитую огнем фонаря.

— А если Борроу солгал? — сказал я. — Он уже лгал нам раньше.

— О да. Врать он умеет, — ответил Дадли. — Одно из требований его ремесла. Конечно же, вам будет лучше… Главный вопрос в другом: что он за человек, если хоронит личные бумаги жены, даже не выяснив, что написано в этих бумагах?

— Человек, который знает их содержание. Или полагает, что знает. Озлобленный безбожник. Человек, одновременно разбитый горем утраты и исполненный холодного гнева. Человек, который считает покойную жену виновницей своего несчастья.

— И что же можем найти мы в этих бумагах?

— Возможно, мы не найдем в них ничего важного, — ответил я. — Или узнаем, наконец, истинную причину, по которой Файк преследовал Кейт Борроу и охотится за ее дочерью.

С соседних полей донесся прерывистый кашель старой овцы. То ли знак одобрения, то ли недоброе предзнаменование.

— Копай, — сказал Дадли.

И я воткнул лопату в могилу Кейт.

Глава 42
РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Размышляя однажды о смерти, я наблюдал за работой могильщика в Мортлейке. У меня же все выходило иначе. Земля церковного кладбища — часто сухая, изрытая почва, полная осколков почерневших костей: одно захоронение над другим, смерть на смерть, земля освящена и все начинается заново… Но здесь почва была богата, покрыта гумусом и теплая внутри.

Мы не привыкли к такой работе и, углубившись на пару футов, решили передохнуть. У меня пересохло горло, но никто из нас не догадался захватить с собой ни эля, ни сидра. Физический труд плохо был знаком нам обоим.

— Если бы с нами был Мартин… — вздохнул Дадли.

— Тогда нам не пришлось бы приходить сюда.

— Верно.

Движение — и мы оглянулись. Неподалеку от нас по траве проскакал кролик. Нет… ночной заяц. Несколькими прыжками он домчался до живой изгороди и исчез в тумане преданий.

В эту ночь я не искал знамений.

— Как мне отвезти его сердце в Лондон? — задумался Дадли. — Никогда раньше не приходилось заниматься такими вещами.

— Тебе нужен деревянный ларец. Нечто вроде раки для мощей. Я бы предложил обратиться к Бенлоу-костолюбу, только, боюсь, он предложит… и не узнаешь, что хранилось там прежде. Лучше спросить у викария церкви Иоанна Крестителя или Святого Бениния. Они, конечно, заломят цену, но оно того стоит.

— В обычное время я бы только отдал приказ — взмах руки, и готово. — Уткнув кулаки в поясницу, Дадли выгнул спину назад. — Боже, только посмотри на меня… среди ночи, и все руки в могильной грязи. Великий поход. Напомни-ка мне, когда это у Мэлори Артуровы рыцари опускались до рытья могил?

Над нами в полном безмолвии пролетела сова, и Дадли натянул шляпу на голову.

— Знаешь, что она мне подарила? Монастырь, один черт.

— Еще один?

— «Дарую тебе монастырь, — говорит. — Вильям подготовит бумаги».

— Когда?

— Дней десять назад, недели две… Хуже всего, что я не могу даже вспомнить названия этого чертова места. Просто монастырь, несколько сотен акров земли. Только когда я приехал сюда и пару часов походил среди людей, для которых лишняя краюха грубого серого хлеба…

— Ты о деревне Бутли?

— Там никто не боялся меня. Старуха напоила коня, налила мне сидру и дала кусок пирога. Она бы не вышла из дома, если б знала, кто… — Дадли посмотрел на меня. — Странно… Я не думал, что у них есть своя жизнь. Мне казалось, они живут только для того, чтобы прислуживать. И вдруг я начал завидовать им. Всей моей жизнью руководят обстоятельства и борьба за положение. Монастырь или кусок пирога — что из них самое?..

— Тс.

Дадли резко обернулся. Вокруг ни души, однако даже шепот мог далеко разнестись в такую глухую ночь.

— Прости, — прошептал он.

— Разумеется, твоя зависть не продлилась бы долго.

— Конечно, нет. Надолго меня б не хватило. Пару дней в той деревне, и будничная скука одолела б меня. Но всего на пару часов… быть может, это мое выздоровление так повлияло… — Дадли сверкнул зубами в свете тусклого фонаря. — Я даже завидовал когда-то тебе — за то, что ты свободно мог ездить по Европе, учиться и плевать на границы, установленные Господом Богом.

— Теперь я квартирант в доме у матери. Однажды унаследовать дом и заставить его доверху книгами — единственное, на что я могу рассчитывать.

— На большее, Джон, и ты это знаешь. Ты же сам учил меня… Знаешь, учил бесполезным вещам…

— Я учил тебя математике. Учил арифметике, чтобы ты смог подсчитать, сколько тысяч акров земли сумела присвоить твоя семья за многие годы, и… Кажется, мы заболтались. Даром теряем время.

— Теряем, ты прав, — улыбнулся Дадли и перекинул мне через яму лопату. — Твоя очередь.

Он держал фонарь под холмиком сырой земли, которую мы накидали с краю могилы со стороны города. Хватило ума хотя бы на это.

И я с яростью копал землю, стерев нежные ладони до кровавых мозолей. Чем глубже мы продвигались, тем легче поддавались почва и камни. Или нам так только казалось. Нас словно глубже и глубже затягивало в греховность нашего предприятия. Будто мы сами себе рыли дорогу в ад.

Дадли спросил меня сверху:

— Они возвращаются? Мертвецы?

— Думаю, такое случается.

— Но ты ведь ни разу не видел… своими глазами?..

— А ты… в аббатстве?

— Лихорадка. Мы сами создаем себе привидения.

— И, возможно, с помощью магии, создаем призраков, которых видят другие. — Подо мной брызнула ледяная вода, и я отошел на шаг назад. — Кто еще видел призрака Анны Болейн у королевской постели? Хоть кто-то видел?

— Ей нужен мужчина под боком, — ответил Дадли. — И не только Сесил.

О нет. Нет. Не сейчас.

Я продолжал копать, яростно и неутомимо. Снял дублет и остался в одной, мокрой от пота, рубахе. Под сапогами чавкала скользкая, грязная жижа. Но я знал, что бывает земля поопасней, чем эта, и потому снова и снова работал лопатой, пока не сбилось дыхание, не загудело в ушах. И я мог бы поклясться, что за нами вели наблюдение, и вовсе не кролики скакали меж кустов и деревьев — там прятались люди.

Взять его.

— Давай, Джон. Говори все, что считаешь нужным сказать.

Я поднял лопату.

— Ты же знаешь, что у вас нет будущего. — Снова вонзил лопату в мокрую землю. — Ты женат.

— Пока женат.

— Нет… что бы ты там ни говорил… О боже.

Лезвие лопаты скользнуло по твердому предмету.

— Она нездорова, — ответил Дадли.

Я вынул лопату из ямы. Хотелось швырнуть ее подальше в кусты и убежать. Но я не смог даже пошевелиться. На окраине участка выросла тень, и я вздрогнул.

— Люди думают, будто я прячу ее в деревне, — продолжал Дадли. — На самом деле с ней что-то не так… Она больна.

Эйми. Его жена.

— Чем?

— Всем. Боли. Недомогание. Слабость.

— Может быть, у нее в голове?

— Кажется, нет. Мы говорили об этом. Она сказала мне… правда, сказала: «Наверное, я скоро умру». Как будто она узнала об этом от самого Господа Бога.

— Может, обратится к врачу?

— Уже обращалась. К нескольким. Шуты гороховые, Джон. Не знают, с чего начать.

Как и я. Он держал светильник у ног, и потому лица Дадли мне не было видно, но внутренним зрением я снова представил его в поту и горячке.

У меня было полужелание, чтобы она… исчезла из моей жизни… Хотя полужеланий, кажется, не бывает?

— Ты любишь ее, — отчаянно сказал я. — Ты любишь Эйми.

— Всегда любил. У нас был брак по любви. Часто ли такое случается с людьми моего положения?

Дадли уселся на земляной холм, свесив ноги над ямой и надо мной.

— Разбила мне сердце своим взглядом. Говорит так, будто думает, что это предопределено. Для высшего блага страны.

— Говорит… с кем?

— Не знаю. Не смею даже и думать. Встаю на колени в своей часовне, ненавижу себя и громко взываю к Богу… — Дадли наклонил ко мне лицо, залитое мерцающим светом. — Джон, я не знаю, о чем я молюсь. Не скрою, я прошу для себя, но чувствую, что это более…

В долине одна сова отвечала другой. Совы. Духи мертвых.

Прошу тебя, Боже, не надо знамений. Не теперь.

— Я молю Бога, — продолжал Дадли, — чтобы Он открыл мне свою волю. Чтобы я хотя бы узнал, что правильно… что предначертано…

— Помоги мне, — ответил я.

Я стоял на плоском камне.

— Мы с Бет родственные души. Родились в один час, в один день.

Похоже, Дадли сам сочинил эту легенду и старался рассказывать ее при каждом удобном случае. Но так ли было на самом деле, мне неизвестно. Однажды он попросил меня составить единый гороскоп для королевы и для него самого, но я отказался.

— Мы лежим, болтаем, смеемся всю ночь и наводим в мире порядок. Рассуждаем о том, что мы могли бы еще сделать, и это больше… Пойми ты, наконец: наша связь больше, чем просто любовь.

— Ты мне можешь помочь? — Я опустил руку и почувствовал воду. Камень лежал в воде. — Посвети мне.

— Это неправильно, — возразил Дадли. — Святотатство.

— Да.

Я не знал, что он имеет в виду — то, что мы делали, или то, о чем он говорил. Неправильно было и то, и другое.

Дадли распластался на краю ямы, опустив фонарь ниже, и я разглядел под камнем нечто похожее на окостенелую кисть руки. Быстро осмотревшись, я начал копать круговой канал, чтобы отвести воду.

— Ладно, вылезай, — сказал Дадли. — Я сам все сделаю. Моя душа — потеря.

Тело накрыли тремя плоскими камнями — либо для того, чтобы дикие звери не добрались до него, либо для того, чтобы однажды положить сверху еще одно. Сумев поднять каждый камень по очереди, Дадли передавал их мне.

Под ними, сквозь тонкий слой почвы, проглядывали ошметки материи. Остатки погребального савана.

Срезав лопатой со стен ямы тонкие пласты глины, Дадли покидал их себе под ноги, и стоял теперь в образованной таким образом нише у тела, лежащего на возвышении, словно на земляном помосте. А вокруг — канава черной воды. Стоячей могильной воды.

Бездействие было для меня еще хуже — мысли и чувства уже не утопишь в тяжелом труде. Без дублета мои плечи и грудь замерзли, пальцы рук онемели, а подозрение, что за нами следят, стало почти невыносимо. Казалось, тени крадутся через поля костей за моей спиной, поднимаются и тянут лапы…

По спине пробежала дрожь. Свет фонаря колыхнулся за мутным стеклом.

— У-у!

Дадли отскочил назад, словно пара мертвых рук потянулась за ним. Затем я тоже почувствовал запах.

— О, Бог мой…

— Все в порядке. Воняло и хуже, Джон. Просто неожиданно.

— Погоди… пожалуйста… лучше мне… Возможно, они все равно испорчены. Давно истлели. Возможно, мы напрасно тратим время.

Несколько мгновений спустя Дадли выбрался из могилы.

— Да. — В его голосе заметно слышалось облегчение. — Лучше тебе.

Ее лицо я видел лишь мельком.

Запах… скорее затхлый, чем гнилой, — ведь прошло столько времени. И все же я старался дышать через рот. Стекло фонаря запотело, и он светил подобно маленькой луне в облаках. Или ночной лампадке возле постели.

Тело лежало передо мной. Обернутое в истлевший саван. Маленькое и скорченное.

Что теперь?

Я не спросил у Борроу, но как бы я смог? Где они? Прижаты к груди? Пожалуй, самое подходящее место. Я с надеждой поднес фонарь ближе к телу, где, по моему мнению, должна была находиться грудь. Но руки были разведены, прогнившая кожа и бурые кости, и ничего больше, кроме размякшей ткани и лоснящейся слизи, похожей на гнилую мякоть плода, сорванного с ветки порывом ветра.

Что еще я ожидал увидеть? Гвиневеру? Тонкие кости и косу золотых волос, которые рассыпались бы в пыль при первом же прикосновении?

Глаза, которые когда-то, наверное, были зелеными, давно потухли; нижняя челюсть отпала; зубы покрылись черными дырами. Все почернело.

— Ты видишь их? — спросил Дадли.

— Фонарь гаснет. Света мало.

— Зато я что-то вижу. Кажется, бумаги у нее под… помоему, ее голова лежит на них, как на подушке.

— Уверен?

— Нет, но… надо поднять ей голову и посмотреть.

— Не могу понять, где голова.

— Может, лучше… вон там. Дай-ка я сам, если…

— Нет… не надо…

Я старался дышать равномерно. Вспомнил, как прозвучали тихие возгласы изумления, когда я вынул восковую куклу из гроба недалеко от набережной Темзы.

Доктор Ди, большой знаток таинств. Боже…

Я зажмурил глаза, словно это могло облегчить задачу. Однако это принесло мне воспоминания лишь ненадолго забытого образа и миг сладких мучений. Воспоминания о моментах, потерянных для меня с той грозовой ночи, и о реке ослепительно белого света. О восходе солнца в сердце и Нел Борроу в моих объятиях — колдун и ведьма, две родственные души.

Больше, чем любовь. Сердце обливалось кровью в моей груди.

— Джон, как ты там?..

— Сейчас.

Я погрузил обе руки в ее волосы, которые не рассыпались в пыль, но облипли вокруг пальцев, и влажная, гнилая кожа головы сползала склизкими лоскутами. И вдруг мои пальцы погрузились в отверстия, где когда-то сидели ее глаза. Глаза, что видели в последний раз, как занимался день, пока шею не стянула веревка.

Если тощая, так может продержаться некоторое время.

С негромким, но отвратительным хрустом костей я приподнял ее голову. Тяжелее, чем вы могли бы подумать. Вся тяжесть смерти.

Глава 43
РИСУНКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

Вернувшись в маленькую гостиную «Джорджа», мы плотно закрыли ставни на запотевших окнах. Затем заново развели огонь в камине, добавив к почти затухшим углям свежих поленьев, раздобыли и зажгли побольше свечей, пока, наконец, не создали вокруг себя светлое и теплое гнездышко. Но я долго не мог согреться, и меня попрежнему трясло мелкой дрожью. Вот что значит, скажу я вам, душевный холод.

— Если бумаги сгнили… — Дадли стянул мокрые сапоги и поставил их у камина. — Я даже не смогу рассмеяться.

Руки у меня раскраснелись, потрескались и покрылись множеством порезов и царапин. Я пытался размять их над огнем, когда с лестницы до нас донеслись шаги. На пороге показался Ковдрей. Сложив руки на животе, он остановился в дверях. Синеватые мешки под глазами выдавали его усталость.

— Мы не воры, хозяин, — сказал ему Дадли. — Разве что взяли у тебя охапку дров.

Ковдрей посмотрел на стол и отвел взгляд, ибо могильная грязь была повсюду вокруг стола. И на нас. От нас воняло могилой.

— Я видел, как вы уходили. Подумал, может, смогу вам чем-то помочь.

— Ты, что, никогда не спишь?

— Не сплю, если чувствую, что придется проснуться, мастер Робертс.

— Как можно быть в этом уверенным? — удивился Дадли. — Который теперь час, мастер Ковдрей?

— Четвертый. Я все равно встал бы через пару часов. Принести что-нибудь?

— Маленькая… маленькая кружка пива… была бы кстати. — Я не смог подавить волнение в голосе. — И немного покоя. Если не трудно.

— Думаю, он хотел сказать, что если заявится Кэрью, то не пускай этого ублюдка к нам, — добавил Дадли.

— Я принесу вам пива. А сэр Питер остановился в Медвеле.

— Вот как?

— Говорят, они с сэром Эдмундом уедут после утренней службы в Уэлс.

— На суд.

— Суд будет утром, — добавил Ковдрей. — В понедельник.

— Ковдрей…

Он повернулся ко мне. Хлопья подсохшей земли упали с моего рукава.

— Если вы видели, как мы уходили, то не заметили ли вы кого-либо за нами?

Дадли хмуро посмотрел на меня, но я проигнорировал его взгляд. Что должен был подумать Ковдрей, видя, на кого мы похожи?

— Нет, доктор, — ответил он. — Никого не было.

Перед уходом он мельком взглянул на то, что лежало у нас на столе. Предмет примерно в один фут длиной и шириной — дюймов девять, но не толще моего запястья. Зловонный и грязный.

— Он знает, кто мы такие, — сказал я. — Черт, он знает…

— Нет, — возразил Дадли. — Он только знает, что мы не те, за кого себя выдаем. Открывай бумаги.

Мы подвинули стол ближе к огню, и я склонился над кожаным свертком. Его со всех сторон запечатали воском.

Дадли держался на расстоянии.

— То, что ты ожидал увидеть?

— Не знаю, чего я ожидал.

Я вынул кинжал и принялся отковыривать воск. Перед возвращением в трактир мы положили камни на место, засыпали могилу землей, утрамбовали ее ногами как можно плотнее, и с помощью черенка лопаты вбили крест в грунт. Затем, несмотря на холод, страх и настойчивую необходимость поскорее уносить ноги, я просидел несколько минут у ручья на границе участка, смывая ледяной водой грязь с рук и лица.

— Если это чертова Библия… — ворчал Дадли.

Сняв печати, я медленно переворачивал листы.

— Это дневник, — ответил я. — В кожаном переплете.

Я сел и смотрел на него. На передней странице не было ни одной надписи. Листы побурели и пропитались сыростью, некоторые склеились вместе.

— Не сильно пострадал, Джон? Читаемо?

Я просунул лезвие между двумя страницами. Развернул. Взглянул на чернильные диаграммы и написанные каракулями пояснения к ним.

— Читаемо… надеюсь?

— Не спеши…

Присмотревшись поближе, я заметил, что некоторые записи были выскоблены, затушеваны и замазаны чернилами, будто в гневе. Я перевернул еще несколько листов — всего их было не более двадцати, часть страниц осталась пустой.

— Больше половины страниц занимают фрагменты карт. Некоторые расположены на двух страницах. А некоторые… — Я развернул книжку. — …сделаны в другом масштабе.

— Только о чем это все говорит?

— Не имею… — Я поднял глаза. — …ни малейшего представления.

— То есть умнейший человек в мире…

— Иногда на это уходят месяцы… даже годы.

— Но у тебя, конечно, есть это время.

— Погоди-ка…

Запись «Холм Михаила» нельзя было перепутать ни с чем.

Я заметил ее в правом верхнем углу страницы. И чуть дальше — «Аббатство».

Пододвинув ближе еще несколько свечей, я расставил их вокруг книги, будто в надежде на то, что сама их симметрия поможет истолковать смысл записей на страницах.

— Здесь план этой местности… какой-то ее части, во всяком случае.

— Карта сокровищ?

Я пожал плечами. Постепенно я разобрал названия мест: Гластонбери, прежде всего. Затем Меар. Стрелка указывала на Уэлс. На плане были обозначены холмы, дороги, река; волнистые линии явно подразумевали болото. В центре страницы была начертана окружность, внутри которой изображались фигурки — одни нарисованы грубо, другие выведены более тщательно. Символы — крест, колокол, маленький череп. Стрелка указывала на север.

Я присел и задумался. Дадли пристально смотрел на меня, будто ожидая начала объяснений, решения загадки.

У меня ломило руки. Мозг словно окоченел.

— Нарисовано рукой Леланда? — спросил Дадли.

— Похоже на его почерк. В моей библиотеке имеется несколько его рукописей. И я видел гораздо больше. Студентом писывал с них копии, когда изучал географию и картографию. И нам известно, что он работал с Кейт Борроу.

— Над планом этих мест? Как-то связано с его планом дорог?

— Здесь его путевые заметки.

Я снова медленно пролистал дневник. Слов было мало, и все — названия мест или топографические особенности: ручей, камень, живая изгородь, граница. И рисунки различных предметов.

— Работа не завершена. Только начальная стадия. Только скелет карты.

— Тогда почему Кейт Борроу так упорно ее изучала?

— Возможно, она тоже работала над составлением карты. Думала, что когда-нибудь он вернется.

— И потом он помешался рассудком?

— Перетрудился. Как говорят. Взвалил на себя неподъемную задачу составить карту всей Англии и описание ее топографии. Вникал в исторические подробности каждого холма и долины, каждой реки королевства… Его интересовало все, что можно отметить на карте. Он даже не представлял всей трудности своей задачи. И быстротечности человеческой жизни.

Я мог ему посочувствовать. Я и сам хорошо знал, что значит просыпаться средь ночи, в страхе осознавая краткость отведенного мне времени жизни и невозможность познания всего, что должно узнать. Неудивительно, что Леланд, как и я, тянулся к алхимии и астрологии в надежде, что помощь небес приведет нас к созданию эликсира.

— Может быть, он уже потихоньку сходил с ума, пока чертил свои карты, — предположил Дадли. — И уродовал их картинками для детей.

— Что?

— Разными зверушками.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Ты издеваешься?

— Ладно, что видишь там ты? Смотри. — Дадли склонился к карте и начал водить по ней пальцем. — Вот пес… и птица с хвостом, как у павлина.

— Робби, — ответил я. — Лучше принеси пиво.

Леланд. Образованнейший человек. И хорошо знакомый с магией карт. Необъятные просторы суши и моря в уменьшенном виде нанесены на бумагу так, что наш глаз видит их будто бы с высоты. Как и я, Леланд изучал работы Платона и Пифагора, и, кроме того, труды Гермеса Трисмегиста Египетского.

Образованнейший человек. Доведенный знанием до помутнения разума.

Дадли вышел из комнаты и зашагал по коридору к пивному залу, оставив меня снова и снова перелистывать страницы в исступленном молчании. Наклонив книгу, я едва не подпалил тонкую бумагу в свечном пламени.

Потом обнаружил еще один рисунок, где был обозначен дьявольский холм. На сей раз один из его склонов был жирно выделен чернилами, являясь частью гораздо большего изображения, принятого Дадли за птицу с павлиньим хвостом. Внутри рисунка тонкими линиями были выведены границы полей.

Возможно, будь я сейчас дома, я разобрался бы в этом с помощью тех работ Леланда, которые хранились в моей домашней библиотеке. Либо, в конце концов, понял, что все это не представляет никакой важности. Бессмысленные каракули сумасшедшего, винившего себя в падении разоренного Кромвелем Гластонбери.

Дадли поставил на стол кувшинчик пива и пару кружек — две превосходные оловянные кружки, как я заметил. Такую честь нам оказали впервые.

— Может, будет проще понять, если вырвать листы и сложить их вместе?.. — предложил Дадли. — Хотя бы какой-то шанс.

— Если бы он захотел, он так бы и сделал, — возразил я. На самом же деле мне просто ужасно не хотелось испортить книгу. — Мне нужно время, Робби.

— У тебя нет времени. — Дадли опустошил свою кружку и, позевывая, потянулся. — Не понимаю. Не считаю себя идиотом, но просто не понимаю, как можно стоять на земле и наносить на карту холмы и реки, как будто ты птица и видишь их сверху.

— Это длительный и трудный процесс, Робби. Приходится много ходить по земле… Ты едва оправился от болезни. Тебе нужен покой. Почему бы тебе не вздремнуть до рассвета?

Дадли взглянул на меня сверху кривой улыбкой.

— Не значит ли это, что ты хочешь остаться наедине?

— Кто сказал, что я не научил тебя ничему полезному?

Я засмеялся. Должно быть, смехом отчаяния.

Разочарование в бумагах, которые мы нашли, должно быть, выразилось у меня на лице.

Когда я проснулся, два часа спустя, лежа головой на руке поверх стола, три сальных свечи расплавились в зловонную жижу. Меня тошнило от самого себя. Поленья в камине истлели в уголь и пепел, и я вновь вспомнил о Нел. Еще один день в подземелье Уэлса, и она предстанет перед беспощадным судьей и самодовольными, благочестивыми присяжными заседателями из черни.

Моя одежда высохла и задубела от грязи. С первым светом бледной зари я вышел до ветру во двор. Стоял и слушал щебет утренних птиц и гулкие распоряжения Ковдрея, которые тот раздавал служанкам. С другой стороны двора осел добродушно наблюдал за мной у входа в конюшни.

Луна еще не скрылась из виду, и кое-где догорали последние звезды — остаток моего ночного сада.

Моего сада.

Джон Ди… величайший из всех искателей приключений… человек глубочайших познаний и эрудиции… ее Мерлин.

Какой же я был болван. Ничего не достиг, не продвинулся ни на йоту. Всего-навсего неудачливый собиратель костей.

Глава 44
БЛУДНИЦА

Хорошенько очистив себя от грязи, я надел запасной дублет поверх старой, мятой рубахи и потащился в церковь. Дадли еще не выходил из своей комнаты, поэтому я пошел один: доктор Ди, знаток сокровенного, отдался на милость Господа Бога, чьи помыслы он самонадеянно дерзнул разгадать. Доктор Ди, томимый любовью, убитый горем, запятнанный грехом, в тщетной надежде на правосудие.

Утреннее небо скоро стало зловещим: едва тонкая полоса восхода успела показаться над гребнем длинного холма, как пелена густых облаков накрыла Гластонбери от горизонта до горизонта.

В церкви викарий стращал прихожан близящимся концом света. Боже милостивый, чего же я ожидал: утешения, твердости духа и непоколебимой надежды на спасение?

Из двух городских церквей я выбрал ту, что поменьше, — Святого Бениния. Файк с Кэрью, должно быть, отправились в церковь Иоанна Крестителя, сооружение более впечатляющего вида, и мне не хотелось повстречаться с ними.

Крестьяне и их домочадцы с окрестных холмов заполнили церковь до отказа. Я стоял в заднем ряду, в самом темном углу.

В сущности, как в кромешной тьме ада. Алтарь без свечей; проповедь без причастия; ничего, что напоминало бы мессу; и ни малейшего намека на таинство. И в речи дородного валлийца-викария я слышал что-то знакомое: наставления Абеля Медоуза.

— Ибо предсказано: в конце дней ангелы света и тьмы сойдутся в великой битве, и поле той битвы будет душа человека — ваши души, дети мои, наши души. В каждом из нас… в каждом из нас будет идти эта последняя битва. Готовы ли вы вернуть себя, тело свое и душу свою Господу нашему?

Тяжело дыша, викарий наклонился через кафедру и окинул взглядом свою паству. Я видел, как бледнели мужчины. Видел, как женщина отчаянно выкручивала себе руки. Я чувствовал, как воздух наполняется холодным страхом.

— Или отторгнете душу свою? Подобно тем, кто уже отдал ее, не подозревая об этом, вложив свою веру в амулеты и талисманы. И раскрыл рот, чтобы напиться зелья из ведьминого котла… Чтобы глотать сироп Сатаны…

Я в гневе прижался к стене, веря, что аббат Бир, просветитель, построивший эту церковь, возненавидел бы разжиревшего пастора, когда бы услышал такое.

— И говорит Исайя: «Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь — убийцы».

Викарий приподнялся над кафедрой, грозя пальцем.

— Скоро, говорю вам, мы очистим и себя, и наш некогда святой град от греха, неверия и ложной веры… прежде чем то, что предсказано в Писании, не стало явью. Тех же, кто не покаются, пусть поглотит вечный мрак!

Послышалось шарканье ног — в обмороке упала женщина. И тут я заметил Мэтью Борроу — он, несомненно, пришел на службу лишь для того, чтобы не платить двенадцать пенсов штрафа. Протискиваясь сквозь толпу, доктор спешил на помощь упавшей женщине. Его пустой взгляд не выражал никаких чувств. И мне стало ужасно стыдно за то, что мы напрасно осквернили могилу его несчастной жены. Отныне я постараюсь избегать встреч с ним.

— Глас божий прозвучал громом! — надрывался викарий. — Да, Господь разверзнул ночь силой речей своих, повелевая нам искоренить зло до конца дней. Так не должно нам отвращать уши свои от Его воли, ибо Господь наш… — Палец плавно начертил линию от лица к лицу. — Господь всемогущий узнает правду. И я говорю вам: спасите души свои, пока не поздно!

Из церкви я вышел первым.

Монгер, одетый в простую изношенную сутану, догнал меня у церковных ворот. И сразу перешел к сути.

— Читает по евангелию от Файка. Файк хочет, чтобы побольше народу видело казнь Нел, и хочет подогреть инстинкты толпы. Только смерть…

— Как же смогут эти люди обратиться против нее? Люди, которых она лечила?

— Кто? Люди, которые приписывают свое выздоровление милости божьей? Напуганные тем, что к ним прикасалась рука Сатаны? Ведьма, порожденная ведьмой, пряталась среди них все это время. Не слышите, что они теперь говорят? «О, как же не разглядели мы, кто она? Как могли позволить ввести себя в заблуждение ее добрым нравом?» Те, кого она вылечила, теперь боятся, что их исцелило колдовство лгуньи.

Хотя, по правде сказать, в заблуждение их вводил человек, который, по моему разумению, едва ли годился в священники.

— А женщина, которая упала там в обморок? — продолжал Монгер. — Знаете, почему? Я отвечу. Нел вылечила ей воспаленное горло, но женщина теперь убеждена, что у нее изменился голос, охрип, будто демон говорит за нее. Понимаете? Ай… хватит об этом. Говорят, Нел не желает вас видеть.

Когда я подтвердил слухи, Монгер втянул губы и отвел меня в конец улицы, откуда зеленый луг спускался к серой прозрачной реке.

— Смысл ее отказа не совсем мне понятен, доктор Джон. Мне казалось, вы с ней нашли… общий язык.

— Мне тоже, — ответил я. — Джо…

Он отвернулся в сторону. Начинался дождь.

— Все повторяется, — сказал он. — Какой-то злой рок. Ее будто преследует родовое проклятье.

— Верно.

— Может быть, в Уэлс съездить мне? Хотя, раз она не желает видеть ни отца, ни вас, то каковы шансы никчемного кузнеца? Вы по-прежнему готовы защищать ее перед судом? Даже без ее согласия?

— Вряд ли это понравится, но я готов попытаться.

— Под вашим подлинным именем?

— В этом, — ответил я, — как раз главная трудность. — Но теперь у меня появилась еще одна. — Джо… нужна ваша помощь. Над чем работала Кейт Борроу перед арестом?

— Не знаю, у нее было много дел. Ее работа была для нее всем.

— Например?

— Давняя мечта Кейт и Мэтью найти средство для лечения овечьей чумы или причину болезни. Потратили на это много лет.

— Меня больше интересует что-нибудь, связанное с топографией. Она ведь работала вместе с Леландом?

Отвернув лицо, Монгер побрел к реке. Сначала я подумал, что он отвернулся от дождя, но потом понял, что холодные струи хлещут ему прямо в лицо. Кузнец прятал глаза от меня. Я догнал его.

— Это важно. Кейт Борроу владела чем-то — или что-то знала, — что нужно Файку. Нечто такое, над чем она работала вместе с Леландом.

— Лучше спросить у Мэтью.

— Спрашивал. Леланд оставил ей какие-то бумаги. Мэтью положил их в могилу вместе с женой, потому что она очень не хотела, чтобы бумаги оказались в руках Файка.

— Похоже, это очень личное дело. Я ничего об этом не знаю.

— Чего хотел антиквар от травницы?

Монгер так быстро зашагал к берегу, что мне показалось даже, будто он сейчас войдет в воду.

— Это как-то связано с картами, — сказал я.

Кузнец остановился у самой воды и уставился на реку, словно в надежде разглядеть там тень Эскалибура, меча Артура. Сэр Бедивер, если помните, бросил клинок в воду.

— Леланд обращался ко всем нам. Ко всем, кто жил раньше в аббатстве и еще оставался в городе. Спрашивал, какую тайну не выдал аббат даже под пыткой, за что и претерпел мучительную смерть.

— И что вы ему рассказали?

— Ничего. Мы ничего не знали. Те, кто могли что-нибудь знать, давно отсюда ушли.

— Куда?

— Кто куда. Одни подались в Бристоль, Лондон… даже во Францию, самые преданные. Там их никто не будет тревожить. Но кто-то, должно быть, рассказал Леланду о том, что Кейт проводила с аббатом много времени.

— Так произошло знакомство Леланда с Кейт?

— Нет… они познакомились раньше. Когда он приезжал сюда составлять опись древностей. Кажется, он подвернул ногу, и тогда Кейт или Мэтью лечили его. А в сорок пятом он вернулся совсем другим человеком. Он был одержим. Думаю, всем тут надоел.

Как сейчас вижу его выбритое лицо, скуластое, словно римская статуя. Помню, как он кричал: «Вы не понимаете, теперь я принадлежу самому себе».

И вдруг меня осенило: Леланд пытался уверить Кейт в том, что он больше не служит трону и все, что она расскажет ему, останется между ними.

— Вы сказали, что он был одержим…

— Я имел в виду, что его пленил этот город и его тайны.

Я вспомнил, что рассказывала мне Нел о впечатлениях своего отца: в первый раз Леланд приезжал, чтобы забрать сокровища, и во второй — забрать самую землю. Возможно, это было связано лишь с описанием топографических особенностей местности, хотя, зная об интересе Леланда к сокровенному…

— Тайна, которую, по мнению Леланда, хранили монахи… могла ли Кейт, по-вашему, знать ее?

— Трудно сказать. Несомненно лишь то, что Кейт состояла в более близких отношениях с аббатом, чем любой из живущих за пределами монастыря. Даже среди нас, монахов, мало кто был так близок с ним, как она. — Кузнец стер рукавом капли дождя со лба, а вместе с ними, возможно, и проступивший от волнения пот. — Мне надо идти, доктор Джон. По воскресеньям я навещаю матушку.

— Джо… чего вы недоговариваете?

— Ничего такого, что могло бы помочь. Я говорю все, что мне известно.

Кузнец развернулся, чтобы уйти, и, хотя я знал его только короткое время, мне стало ясно, что он не похож на самого себя. Я не двинулся с места. Пройдя десять шагов, Монгер остановился и повернулся ко мне. Поборов нерешительность, он все-таки крикнул:

— Поговорите с Джоан. Последняя лачуга слева, в верхнем городе, за кабаком.

Затем он развернулся, накинул на голову капюшон сутаны и, сделав пару нетвердых шагов, почти побежал к городу сквозь проливной дождь. От прежнего хладнокровия не осталось следа.

Почему?

Жилище Джоан Тирр, построенное из плохо подогнанных друг к другу бревен и булыжника, похоже, совсем недавно служило конюшней или овчарней. Спереди зияли два пустых дверных проема, в соломе ковырялись тощие куры. Внутри еще одна дверь, залатанная комками грязной овечьей шерсти, вела в комнату, где жила Джоан Тирр.

— Шиллинг? — сказала она. — Сегодня ведь воскресенье, и обычно я не работаю. Как вам мое предложение, господин лондонец?

И Джоан благоговейно принялась доставать из стенной ниши над печкой свой кристальный шар. Не знаю, как удалось женщине с таким скромным достатком обзавестись подобной вещью. Маленький, но хорошего качества, кристалл был почти таким же прозрачным, как мой. Я попытался объяснить, что сегодня побеспокоил ее не ради гаданий.

— Тогда шесть пенсов?

— Миссис Тирр…

Вынув из кармана шиллинг, я положил его на перевернутую кормушку для скота, превращенную в стол. Комната Джоан оказалась чище, чем я ожидал. Над коптящим огнем висел железный котелок, и крепкий аромат тушеного мяса наполнял воздух.

— Ага-а-а… — Джоан раскрыла рот широкой, беззубой улыбкой. Затем, поставив кристалл, она размотала платок и раздвинула на груди ворот старого платья. — Вот чего вы…

— Нет!.. Я только… только хотел поговорить с вами.

— Поговорить?

— Поговорить.

Джоан снова закопалась поглубже в овчину, положенную поверх лавки. Бледный свет падал на нее через щели в ставнях и дымовое отверстие между стропил.

— Беспокоитесь о женщине? Вижу… сильная печаль засела в вашей душе. Вы очень взволнованы. Очень. Верно?

— Да.

— Это женщина, сомнений нет. И она живет здесь. Это так же верно, как то, что я еще жива.

— Миссис Тирр, не знаю, что вы слышали…

Джоан снова укутала костлявые плечи платком, поправила глазную повязку и взглянула на меня сквозь дым.

— Джо Монгер говорит, будто вы намерены защищать Нел в суде?

— Сделаю все, что в моих силах… — Я проглотил слюну.

— Вы хороший человек, — ответила Джоан. — Я это чувствую. Честный. Если б только побольше людей знало, какой вы есть. Но ведь хуже всего… — Она заглянула в дым и легонько кивнула. — Хуже всего, что они никогда не узнают, большинство из них. — Она взяла шиллинг и довольно скрестила на груди руки. — Ладно, парень, спрашивай, что хотел узнать?

— Расскажите мне об эльфах, — вдруг попросил я.

Не знаю, как родился этот вопрос. Но порой внутреннее чутье показывает нам верный путь.

Глава 45
ГЛАЗ

Эльфы были настолько же реальны, насколько реальны люди на улице. Насколько реальной была ее семья. Даже ближе. Она слышала их с давних пор… быть может, с тех времен, когда впервые проступила кровь зрелости. Слышала голоса эльфов.

— Какие именно голоса? — спросил я.

Джоан съежилась, словно птичка на ветке в зимнюю стужу.

— Голоса мужчин, женщин. Велели мне выполнять разные поручения… чтобы заставить поволноваться мою мать. Вот что они делают, эти эльфы — проверяют тебя, испытывают твои силы. Примерно тогда все и началось. Я узнала разное… — Она подалась вперед, пахнув на меня ароматом мяты. — Чего мне не следовало знать. О прошлом людей.

Джоан рассказывала об этом с наслаждением. И мне пришла в голову мысль — хотя я и оказался неправ, — что до меня никто не задавал ей таких вопросов. Она подошла к котелку, помешала свою стряпню длинной деревянной ложкой, попробовала кушанье на вкус и, довольная, вернулась назад. Бурая струйка варева мерцала на ее подбородке, отражая слабые отблески огня.

— Мамаша вышвырнула меня из дома! — продолжила она с гордым видом. — Сказала, я слишком много знаю.

— От того, что вы рассказывали ей? Рассказывали ей то, что вам говорили эльфы?

— То, что я знала сама. — Джоан придвинулась ближе ко мне и теперь буравила меня своим зрячим глазом, пока я не отвел взгляд. — Просто я говорила, что это эльфы. Понимаете? Так было лучше всего. Всегда говори, что это сказали эльфы, и тогда никто не станет тебя обвинять.

— Но узнавали вы…

— Тьфу ты! Я была совсем еще юной. Я и самой себе говорила, что это эльфы. Так проще. Только это не так, господин лондонец. В итоге для меня все кончилось плохо. Катишь бочку на эльфов, эльфам это не нравится… и потом ты по уши в дерьме.

Ей пришлось туго, когда она оказалась перед церковным судом в Тонтоне. Ей припомнили все. Что сулят эльфы, если отдаешься им в рабство? Как они могут лишить тебя зрения? Когда же она созналась во всем перед Богом и ее отпустили, люди стали бояться ее. На улице показывали на нее пальцем. Гадили ей под дверью. Подкидывали дохлых крыс.

Отныне к ней шли только дурные люди, желавшие в надежде на отмщение за какую-нибудь мелкую обиду, чтобы эльфы причинили вред обидчику. Пару раз Джоан так сильно нуждалась, что взяла деньги. И потом, если кто-нибудь умирал по неизвестной причине, люди винили ее.

И все это время голоса оставались в ней, говорили в ее голове, будили ее по ночам… и, как и предупреждали в церковном суде, ее зрение стало слабеть, а потом один глаз эльфы забрали себе.

Джоан приподняла повязку. На месте глаза осталось лишь углубление, затянутое сросшейся сморщенной кожей.

— Так и не дали мне никакого покоя. Все кричали: «Сделай это! Сделай!» Заставляли меня идти в лес, к эльфийскому холму, а там на вершине… острой палкой. Я так и сделала! А-а-ах! — Схватив костлявый кулак другой рукой, Джоан ударила себя в поврежденный глаз.

— Боже!

— Пришлось уйти, господин лондонец. Ночью собрала пожитки, какие поместились в старом платке, и пошла.

Вот что случилось с Джоан Тирр перед ее бегством в Гластонбери, где, по выражению Джо Монгера, терпимее относились к мистике. Она подалась в город, где дружба с эльфами обеспечивала теплый прием в некоторых домах.

Конечно, даже в Гластонбери эту хрупкую женщину, соорудившую ветхий шалаш на вершине дьявольского холма, по-прежнему считали немного сумасшедшей. Отличие в том, что местные жители, которые с детских лет жили бок о бок с разного рода безумствами, хотя бы находили ее безвредной. Особенно Кейт Борроу, которая пригрела ее в своем доме, а потом устроила прислуживать одной старухе. Вскоре старуха умерла, оставив Джоан немного денег, и той некоторое время удавалось сводить концы с концами, не прибегая к помощи своих дарований.

Но когда деньги закончились, Джоан, по-прежнему вдохновляемая голосами, снова обратилась к волшебству. И к дьявольскому холму, в недрах которого обитал король эльфов. А когда однажды узнала о порошке видений, она вернулась к Кейт Борроу, о чем уже рассказывал мне Джо Монгер.

— А за чем же еще я, по-вашему, пришла сюда, раз сам владыка Гвин призвал меня?

Хихикнув, Джоан подскочила во второй раз, чтобы снять пробу с похлебки. Когда она вернулась на место, я не стал торопить ее. Часто случается так, что необыкновенные таланты обнаруживаются у людей, отторгнутых обществом. Во времена учебы в Кембридже один из моих учителей отвел меня в хижину на болотах, где жил диковатый старик, про которого сказывали, будто он умеет вызывать духа Хереварда и говорить его голосом по-старосаксонски. В лачуге старика стояла невыносимая вонь, а сам ее обитатель явно подвинулся разумом… Тем не менее я слышал, как он говорит молодым голосом, и достаточно понимал по-англосаксонски, чтобы перевести слова сказания о вылазках против захватчиков норманнов.

Но я еще должен был узнать, что случилось на дьявольском холме в ночь накануне Дня всех святых.

— Что там произошло? Вы можете рассказать мне?

— Не знаю. — Единственный глаз Джоан покосился в сторону под странным углом. — Не знаю.

— Джо Монгер говорил обо мне… так?

Вы хороший человек. Я это вижу.

— Ничего не произошло, мастер, — ответила Джоан. — Понимаете? Ничего.

Я сделал вторую попытку.

— Тот фермер… Моулдер? Во время суда над Кейт он заявил, что вы выли на луну. Что-то в таком роде. Но потом Кейт сказала, что была там одна, и Моулдер предположил, что в таком случае, вероятно, он видел духов.

— Там были я и она, и все, — ответила Джоан. — И ни на кого мы не выли. Мы вели себя тихо. Как покойники. Она просто показывала мне, как надо сидеть.

— А зелье?

— Какое зелье, мастер?

— Из порошка видений.

— Она не дала его мне. Понимаете это? — Глаз Джоан метался по комнате. — Я никогда не пила его.

— Тогда что же?..

— Сидели и говорили. Разговаривали до рассвета. В жизни ни с кем не говорила лучше, чем в ту ночь.

— О чем?

— Об эльфах. О голосах. Она сказала, что голоса — никакие не эльфы. Голоса — это просто голоса. Сказала, что лорд Гвин и ему подобные не склонны общаться с такими, как я. Сказала, что если мне хочется с кем-то поговорить, то надо говорить с Мерлином, который занимался магией всю свою жизнь.

— И что вы об этом думаете?

— Не знаю, что и думать. Там, наверху, у старой башни, было очень тихо… День всех святых. Миссис Кейт помогла мне усесться. Сказала, что на небе взошли все звезды, но я не видела их. Мой глаз к тому времени почти ослеп. Я и на холм-то поднялась, держась за руку миссис Кейт, не могла даже разглядеть тропинку. Но мы просто сидели там, и она рассказывала мне о том, что видел лорд Мерлин — людей и зверей из звезд.

— Зверей?.. Ах да, созвездия.

— Кого?

— Неважно. Что было дальше?

— Она рассказывала про них, а я видела их в уме. Старые голоса… я еще слышала голоса, только теперь они звучали где-то далеко-далеко. И мне так спокойно стало. Помню только, что потом поднималась заря, и помню туман, большой белый туман — густой туман, если хотите, — везде вокруг холма. Смотришь вниз, и там все белым-бело, как будто мы стоим…

— На острове? Именно так и было.

Я был с ней, боже мой, я был там.

— Только небо над нами яркое, как золото. Я видела его сквозь слезы. О, как я рыдала, господин лондонец. Слезы так и лились из моего единственного глаза, как из Кровавого источника в половодье. Никогда так не рыдала, даже в детстве, а миссис Кейт обняла меня, и я так вся и растаяла, прямо раскололась на части. А потом она говорит: смотри… смотри, Джоан.

Она привстала с лавки и взглянула на огонь под котелком.

— Туман начал рассеиваться, а миссис Кейт все говорит: «Гляди, Джоан, вон Рыбы, а вон там Орел. Увидь эти звезды».

— Глядя вниз? — Картина разворачивалась передо мной, словно громадное колесо мельницы, перемалывая мозг жерновами. — И вы видели? Видели их, Джоан?

Джоан Тирр подняла глаза к потолку, где дым очага выходил спиралью в отверстие в крыше.

— Нет, мастер, — ответила она. — Зато стала видеть много других вещей.

Я едва сдерживал себя от того, чтобы не пуститься со всех ног назад, в трактир «Джордж», чтобы еще раз взглянуть на дневник Леланда.

Вот пес… и птица с павлиньим хвостом.

Да, и даже рыцари. Бог мой!

— Что это там? — Джоан вновь подскочила, метнулась к двери и резко открыла ее. — Вон! Убирайся отсюда, чертов ублюдок!

Я тоже поднялся и подошел к двери. Снаружи, посреди бывшего стойла, стоял Бенлоу. Джоан запустила чем-то ему в лицо, и Бенлоу прикрылся рукой. Куры в панике бросились врассыпную.

— Опять шпионишь за мной! — вопила Джоан. — Чертов говноед. Убирайся!

Бенлоу попятился к выходу, но задержался у пустого дверного проема, смахивая пучки грязной соломы со своего зеленого с желтыми прорезями дублета.

— Жду, когда вы снова навестите меня, милорд. Я могу помочь вам, поверьте. Могу помочь вам найти то, что вам нужно.

— Этот ублюдок — лживый болтун, — сказала Джоан. — Вам нельзя иметь с ним никаких дел.

— Я могу помочь вам, — прохрипел Бенлоу. — Я знаю, кто вы, и могу помочь.

— Вон! Убирайся из моего дома, вонючая задница!

Я почувствовал дуновение воздуха и увидел, что Джоан схватила ржавый серп. Замахнувшись, она бросилась к Бенлоу, и тот юркнул в дверной проем.

— Поверьте, милорд. Приходите.

Когда Бенлоу ушел, Джоан повернулась ко мне, сжимая серп в руке у груди.

— Держитесь от него подальше, мастер. Если в этом городе есть еще кто-нибудь более недостойный, чем я, так это он. Вонючий ублюдок. Держитесь от него подальше.

— Постараюсь, — ответил я.

Напрасно. Но как бы я мог знать об этом тогда, охваченный огнем прозрения?

Не выяснив всего, чего хотел, я подавил на время волнение.

— Кейт Борроу, — сказал я.

— Вернула мне глаз, вишь.

Я кивнул.

— Она и лорд Мерлин. Теперь этот глаз видит все. Он один лучше двух. — Джоан блеснула в полутьме зрячим глазом. — Эта женщина просто святая. Вернула мне глаз, но потеряла жизнь. Святая мученица!

— Но она никогда не давала вам порошка.

— А зачем? У нее была своя магия.

— Что сказал Мэтью Борроу?

— Доктор? Она просила ничего ему не рассказывать.

— Но ведь он все равно знал, раз был там. Или его с вами не было?

— Доктора не было.

— Но Джо Монгер говорил… Разве вы не втроем поднялись на вершину?

— Доктора с нами не было. Мы двое и лорд Мерлин.

— Миссис Тирр, — сказал я. — Что известно об этом Нел? Она знает, что вам не давали порошка видений? Она знала об этом с самого начала?

— Миссис Кейт просила никому не рассказывать. Так я и молчала. Пока не поднялась буря и я не поняла, что все изменилось.

— Буря? Которая была позапрошлой ночью?

— Она приходила ко мне.

— Нел… приходила?

Джоан Тирр приютит меня. Она живет в жалкой лачуге, но это лучше, чем подземелье.

Я-то думал, что Нел сразу отправилась домой к отцу, но Джоан сказала мне, что Нел пробыла у нее до самого рассвета.

— Как она вела себя? В каком настроении была?

— Настроение? О, она светилась от счастья. Все искали ее, но я видела ее такой счастливой только ребенком. Мы сидели и разговаривали часа два или больше…

— И вы рассказали ей о том, что произошло на холме?

— Она спросила, почему я не жду старого Гвина, и я рассказала ей о Мерлине и миссис Кейт. — Джоан рассмеялась. — Она подумала, что я имела в виду ее отца, когда сказала о Мерлине.

— И вы рассказали ей… о тайне Мерлина?

Она посмотрела на меня, склонив голову набок.

— О сокровище Мерлина, — пояснил я. — Об образе небес.

Джоан не понимала меня.

Я похлопал ее по плечу.

— Благодарю вас, — сказал я. — Спасибо, Джоан.

Она засветилась улыбкой.

— Все образуется, мастер! Не бойтесь.

— А?..

— Поздновато, но вы еще наверстаете упущенное. Вы женитесь… — Джоан начала считать на пальцах. Один… два… трижды? Бог мой, три раза! И третий — слушайте меня — третий брак будет самым счастливым. И знаете еще кое-что? — Она наклонилась вперед, единственный глаз, казалось, собрал весь свет в комнате. — Она просто еще не родилась. Не родилась! Нежная юная плоть… Подумайте об этом, господин лондонец.

Глава 46
ОБРАЗ НЕБА

Море светилось вдали холодным металлическим блеском брошенного на поле битвы нагрудника, и вся земля… изменилось ли все навсегда?

А я?

Я не спал больше суток, не ел даже церковных просфирей. И теперь передо мной разворачивалось нечто такое, во что я едва мог поверить. Какая-то мистика. Или иллюзия. Или же я приблизился к поворотному моменту в своей жизни.

Мы с Дадли стояли на вершине дьявольского холма. Я чувствовал, что Файк видит нас, но мне было решительно все равно.

— Я вижу Рыб, — сказал Дадли. — Я вижу Рыб? Потом Орел… в книжке это заметнее.

— Его еще нызавают Фениксом, который в некотором роде представляет созвездие Водолея. Следуй линиям холмов, их изгибам. Не столько водолей, сколько судно.

Дадли не видел его. Да, по правде сказать, не видел и я, хотя открытие обжигало мне душу. Чтобы установить истину, нам надо было бы подняться выше, намного выше. Воспарить, как орлы.

Я лечу.

Возвращайся, позвала она.

Образ небес. Я видел его, когда, сотканный из эфира, брел по своему ночному саду, лаская звезды руками. В те мгновения мне казалось, что я почти угадал Его замыслы. Так ли это? Случилось ли это на самом деле, или то были только лживые воспоминания?

— Джон?

— Извини, — ответил я.

Среди людей его положения едва ли нашлись бы такие, кто смог бы справиться с этой мудреной наукой лучше, чем Дадли. И все же я страстно желал, чтобы рядом со мною сейчас была она. Та, которая встречалась в грозовую ночь с Джоан Тирр и, услышав ее рассказ, все поняла, соединила звенья цепи. И затем, пренебрегая опасностями, на рассвете помчалась к отцу, чтобы спросить, что известно ему о великой тайне… Его, Мэтью Борроу, безбожника и прагматика, который, если что-то и знал о тайне, то придавал ей так мало значения, что похоронил ее вместе с женой, посчитав эту тайну много опаснее, чем она в действительности была. Тайна Мерлина. Ушла в могилу.

Но теперь ее снова извлекли на свет.

Мы присели на краю небольшой плоской вершины холма, где, быть может, сидели Джоан Тирр и Кейт Борроу. Во мне все бурлило. Будь я настоящим волшебником, так мог бы вызвать дух безумного Джона Леланда и пригласить его побыть с нами. По крайней мере, у меня имелся его дневник. Теперь я хотя бы знал его помыслы.

И я завел разговор об Артуре, который, как сказывали, являлся потомком Брута Троянского, первого британского короля. Леланд страстно увлекался Артуром. Где бы он ни бывал, составляя описания дорог и земель, он повсеместно обнаруживал новые следы своего кумира. Помнится, даже утверждал, что земляные работы вокруг холма Кэдбери, что стоит неподалеку отсюда, якобы дали бесспорные доказательства, будто это место и есть артуровский Камелот.

— Теперь, значит, ясно, почему он провел столько времени в Сомерсетшире, — сказал я, — и почему вернулся сюда после падения аббатства. Только ради Артура.

— Или ради его костей?

— Все не так уж и прозаично. Этот город символизирует волшебство Артура. Как раз сюда феи пригнали его ладью, и тут он должен был либо умереть, либо уснуть, чтобы снова проснуться, когда стране понадобится его помощь. А здесь — где мы сейчас сидим — жил его чародей. Мерлин. Который появился раньше и подарил ему круглый стол. Начинаешь теперь понимать?

— Честно говоря, — ответил Дадли, — нисколько.

— Нел Борроу рассказывала, что ее мать ничего не знала о Святом Граале, однако слышала, будто какие-то останки Круглого стола Артура еще хранятся где-то здесь. Естественно, это должно иметь прямое отношение к местным преданиям, поскольку Бенлоу-костолюб уже предлагал мне купить кусочек стола.

Я протянул руку к голой земле, соскреб немного и выставил ее на открытой ладони.

— На деле вот это и есть частица стола.

Достав книгу в кожаном переплете, я раскрыл ее и повернул таким образом, что рисунок, поначалу принятый за змею, теперь больше походил на лебедя с раскрытым клювом.

— Все это звездные знаки, символы зодиака — Рыбы, Водолей, Весы… Я смог бы начертить их даже во сне. Да, здесь они выглядят иначе — нынешние астрономы изображают их по-другому. Потому мне и понадобилось столько времени, чтобы во всем разобраться. Эти рисунки, возможно, представляют собой гораздо более древние версии.

— На земле?

— Знаки зодиака, созданные на земле… гигантские знаки, расположенные по кругу, который имеет в поперечнике миль десять, а то и больше. Их воссоздали с учетом природных особенностей окружающей местности — формы холмов и течения рек, линий дорог… полей… живых изгородей. Это и есть великая тайна Гластонбери, переданная друидом Мерлином и оберегаемая монахами.

— Но кем же?..

— Я не знаю. Древними людьми. Древними бриттами. Или теми, кто жил тут во времена Пифагора. Или еще раньше… когда Гермес Трисмегист ходил по земле. Самими творцами этой земли… быть может, с помощью самого космоса…

— Остановись, Джон, иначе тебя хватит удар.

— Извини. — Я сглотнул и, не вставая с колен, осторожно заглянул вниз, едва дыша. — Это… зеркало неба. Это место — самая священная на свете земля. Боже, как дивно!

— Если это верно, мой друг, — сказал Дадли. — Если она здесь. Просто не могу представить, как им удалось все это сделать. Если никто не может увидеть все эти знаки полностью даже с самой высокой точки…

— Но ты также не мог понять, — напомнил я, — как удается одному человеку наносить на бумагу границы земель, очертания холмов, линии морских берегов… Дело в том, что если бы можно было увидеть из одной точки весь круг, то это не было бы тайной. Ее сила кроется в самом осознании ее существования… и ее влияния на разум. Что вверху, то внизу.

Разумеется, теперь, по прошествии многих столетий, все это не было столь очевидно, как прежде. Холмы выветрились, реки расширились, а некоторые совсем пересохли.

— Но ведь если бы дело коснулось изменения линий, образованных дорогами, — предположил Дадли, — или даже перемены направления рек и каналов… тогда слишком много людей непременно узнали бы о секрете, и тайна бы перестала быть тайной.

Я покачал головой.

— Не совсем так. Кто владел этой землей или ее большей частью? Аббатство. Кто отдавал распоряжения по землеустройству? Решал, где проходить дорогам и как вести каналы для осушения заболоченных земель?.. Аббат. Крестьяне и строители выполняли его поручения.

— Так ты полагаешь, что это и есть та самая тайна, которую не раскрыл аббат Уайтинг?

Я только пожал плечами.

— Бог мой, — промолвил Дадли.

— Надо думать, эта же самая тайна и довела Леланда до безумства. Не свела ли она воедино две главные цели в жизни этого человека — составление карты всего государства…

— И Артура, — согласился Дадли. — Боже мой, Джон, на что мы наткнулись?

— Не наткнулись. Мы достали тайну из-под земли.

Я взглянул на книгу: грубые наброски — плод безумного разума? Я знал, что иду по тому же пути, что и Леланд, — по пути в сумасшедший дом.

— Давай рассуждать хронологически. Мы не знаем, чье это творенье, но следует предположить, что все это было тут в дохристианские времена.

— Значит, никакого аббатства…

— Наоборот, Робби, это объясняет причину появления монастыря. Если эта земля была чудом древнего мира, островом звезд, тогда история о пребывании здесь Христа получает обоснование. Здесь должна была находиться школа, в которой друиды давали знания.

— Мерлин?

— Именно Мерлин, кем бы он ни был. Но, по всей вероятности, он был друидом. Самым могущественным из всех. Он-то и открыл Артуру великую тайну небес… иными словами, преподнес ему Круглый стол.

— Но когда же здесь появился Артур, до или после Христа? Я хочу сказать, что у Мэлори…

— Мэлори писал сказки, но не историю. Не имеет значения, кто из них пришел раньше, зодиак удовлетворяет обеим версиям. Артур прибывает сюда, чтобы умереть в самой священной земле во всей Англии. Иисуса привозят сюда ребенком, чтобы он изучил таинства астрологии. Иосиф Аримафейский строит аббатство, чтобы оберегать и присматривать за великим зодиаком.

— Но потом аббатство разрушили…

— И наступило забвение. Если предположить, что тайна зодиака хранилась только аббатом и, может быть, еще одним или двумя монахами, которым он доверял, как себе самому… не теми ли двумя, которых казнили вместе с ним?

— Здесь. — Дадли оглянулся через плечо. — На этом самом месте, где мы сидим.

Я не мог не почувствовать предсмертные муки аббата Уайтинга. Его затащили сюда. Повесили. Затем, полумертвого, сняли с виселицы, чтобы четвертовать. Я посмотрел на Дадли, заметил, как напряглись мышцы его лица, и понял, что он думает не только об Уайтинге, но вспоминает и Мартина Литгоу. Оба они не обрели после смерти покоя.

— Думаю, можно допустить, — сказал я, — что Файк не входил в число монахов, Которым доверили тайну. Однако, имея намерения стать следующим настоятелем монастыря, он наверняка знал о существовании тайны. И пошел бы на что угодно, лишь бы раскрыть ее.

— Чтобы самому владеть ею?

— Чтобы самому владеть ею.

Дадли поднялся, озирая сверху город под пурпурно-серой лентой заката. Все лежало перед нами, как на ладони, начиная от обглоданного падальщиками скелета руин, что некогда были аббатством, и заканчивая Рыбьим холмом, на склоне которого покоилась Кейт Борроу.

— Ты полагаешь, что Файк пытал Уайтинга?

— Или поручил делать это другим. — Я встал, подошел к Дадли и тоже посмотрел вниз. — Я отдал бы все, чтобы доказать это.

— Даже если бы ты и смог… прошло больше двадцати лет. То были тяжелые времена. Зверства творились ежедневно. И паписты были хуже. Я бы не стал долго оплакивать смерть паписта. Да и кто обвинит Файка теперь? Что ему предъявить?

— Это подмочило бы его репутацию, — ответил я.

— Он ведь тогда был простым монахом?

— И что? Он из богатой семьи. Не так уж и трудно снискать благосклонность Томаса Кромвеля.

— Соблазнив его разговорами о тайне?

— Возможно, этого и не требовалось, — возразил я. Кромвель искал доказательства измены Уайтинга. А кто бы мог подтасовать улики лучше монаха из аббатства?

Я мысленно вернулся к той ночи, когда Нел Борроу поделилась со мной подозрениями в том, что Файк предал своего аббата, и затем…

Он совершил больше, чем предательство.

— Похоже на то, — сказал я, — что Кромвеля вполне устраивали улики, которые свидетельствовали о том, что Уайтинг прятал драгоценную чашу и хранил бумаги, порочащие короля.

— Файк надеялся выведать более важную тайну и сохранить ее для себя?

— Ты бы не воспользовался таким шансом?

— Сомневаюсь, что стал бы ради этого пытать старика.

— Он повесил ни в чем не повинную женщину, — сказал я, — и хочет повесить другую.

— А Литгоу? Литгоу тоже?..

— Кажется, я сказал достаточно.

Поворот ножа в свежей ране. И если бы понадобилось обвинение против Файка…

На несколько мгновений все смолкло. Даже вороны покинули башню. Дадли расслабил плечи, развернулся и посмотрел туда, куда должно было зайти незримое солнце, закрытое облаками.

— Здесь центр звездного круга?

— Нет. Пока я с этим не разобрался. Но я разберусь.

— Как, по-твоему, Леланд узнал об этом?

— Не знаю, — вздохнул я. — И вряд ли мы уже об этом узнаем. Но для своего времени он лучше других умел подмечать топографические особенности земли. Он постоянно находился в разъездах. Общался с различными людьми — дворянами, йоменами, крестьянами. И имел доступ ко всем книгам монастырской библиотеки.

Благоговейный трепет, припомнил я. Благоговейный трепет.

— И Нел, и кузнец Монгер утверждали, что Леланд встречался с бывшими монахами аббатства. По словам Монгера, те немногие, кто мог бы знать тайну, давно покинули эти края… однако Леланд, возможно, кого-то нашел. Он побывал во многих местах.

Но между тем Леланд непременно должен был переговорить и с Кейт Борроу, которая была близким другом аббата Уайтинга. Вероятно, в расчете на то, что аббат, предчувствуя скорую смерть, поделился с Кейт, хотя бы частично, тайной зодиака.

Предположение не казалось таким уж невероятным.

Но что рассказала Леланду Кейт? Насколько я мог судить о ней, она никогда не предала бы доверие аббата.

— Джон…

— А?

— Кто-то идет.

Слышались голоса. Смех.

— Если это Файк, я… — Дадли был без оружия, но его рука машинально дернулась к тому месту, где обычно висел клинок, — …не имел пока случая встретиться с ним.

— Не спеши. Еще не время. — Я огляделся в поисках наиболее подходящего пути для спуска. — Он спросит, зачем мы здесь. Но ведь мы не хотим подавать ему повод подозревать, что нам что-то известно. Пока мы не будем готовы.

Теперь стало ясно, что голоса приближались со стороны Медвела, поэтому я показал Дадли на общую тропу. Если бы мы продолжили спуск тем путем, нас бы заметили, так что нам следовало двигаться поперек склона холма. Но лучше было бы спрятаться вблизи вершины и подождать немного. В густеющих сумерках мы присели за торфяной кочкой, что некогда была частью запутанных земляных укреплений, и я услышал голос сэра Эдмунда Файка.

Затем пыхтение, напряженные вздохи. Мужчины волокли что-то на вершину холма? Догадка освежила во мне образ Уайтинга, распластанного на плетне. Неудивительно, что тень старика еще бродила по городу. И останется там навсегда.

Напрягая силы, мужчины переговаривались между собой. Обрывки их разговора долетали до меня.

— …там?

— Слишком… в тени… от башни.

— …там тени нет.

— …будет видно.

Чьи-то шаги приближались к нам. Я прижался к земле, спрятав голову в траве. Дадли последовал моему примеру, но с явным неудовольствием: лорд Дадли склонял голову лишь перед единственной женщиной. Едва дыша, я поднял глаза и увидел в каких-нибудь пятнадцати шагах от себя блестящие кожаные сапоги.

— Ставь ее, — прозвучал голос над моей головой. — Ставь там!

Когда сапоги удалились, я рискнул приподнять голову и сквозь высокую траву увидел брата Стефания, сына Файка.

— Левее, — прокричал он. — Я сказал левее, болван!

На плоской площадке перед расколотой башней Святого Михаила двое мужчин поддерживали деревянные опоры виселицы.

Глава 47
МАЛАЯ МЕДВЕДИЦА

Наконец я уснул. Не раздеваясь, опустил голову на руку поперек стола в своей комнате, и немного спустя прежний сон начался вновь. Я брел по холмам, следуя за перезвоном далеких колоколов. Только на этот раз мои шаги вычерчивали на земле замысловатый рисунок — магический знак, с помощью которого отворяются двери к душе, и когда я взошел на дьявольский холм, все колокола загудели с его пустой башни. Только все они звонили теперь невпопад и так громко, что я рухнул на землю и, закрыв уши руками, катался по траве в жутких мучениях. Катался, пока не замер, не застыл в ступоре, в черной, Т-образной тени виселицы — и проснулся в муках самого страшного пробуждения.

Едкий запах талого сала ударил мне в нос. Роберт Дадли, со свечой на подносе, показался в дверях.

— Боже, Джон, да ты выглядишь как кусок собачьего дерьма недельной давности.

Подходя к окну, он произнес это жалобным тоном и открыл створку.

— Сколько ты спал?

— Пять… шесть?

Дадли вздохнул.

— Хочешь сказать, минут?

Книга с записями Леланда еще лежала у меня под рукой, залитая свечным салом.

— Хочу сказать, что должен хоть кто-нибудь во всем этом разобраться.

— И если кто-нибудь может, так это ты. — Дадли поморщил свой благородный нос от запаха погасших свечей. — Просыпайся, дружище… едем в Уэлс?

Одна мысль об этой поездке предвещала самый тяжелый день в моей жизни. Тяжелее тех долгих, томительных дней, когда меня доставили в Хэмптон-Корт дожидаться суда по обвинению в колдовстве. Хотелось бы знать, что чувствовал Дадли в то утро, когда судили его отца и конец был известен. Мы никогда не говорили об этом.

— Там внизу, на столе, хлеб и сыр, — сказал Дадли.

— Мне не до еды.

Прошлой ночью я спросил Ковдрея, не был ли кто-то еще повешен на вершине дьявольского холма в последние годы… вообще кто-нибудь. После аббата там не вешали никого, ответил мне Ковдрей. Всех остальных, включая и Кейт Борроу, вешали в Уэлсе. Потом он с грустью посмотрел на меня, но ничего не сказал. Однако и так было ясно, что появление виселицы на вершине холма, даже скрытое ночной мглой, не прошло незамеченным.

И как только я мог уснуть?

— Лошади тоже готовы, — добавил Дадли.

— Хорошо.

— Ты по-прежнему намерен?..

— Да. Боже мой, да.

Я тяжело поднялся, мысль о Уэлсе давила мне грудь, словно пушечное ядро. Книгу Леланда я взял с собой. Всю ночь я изучал ее записи, вникая во все, даже мельчайшие подробности, чертил собственные карты, приложил все усилия, чтобы разобраться с этим. Качая отяжелевшей головой, я вспомнил, что добился успеха; правда, теперь он казался мне смехотворным.

— Эм, Робби… — сказал я, снимая прядь волос с утомленных глаз. — Судя по всему, я думаю, что смогу указать тебе место, где лежат кости Артура.

Мы выехали под моросящим дождем и серебристым небом, клубящимся, словно сваленные в кадушку угри. Казалось, темные силы уже покинули свою обитель. Путники на дороге почти не встречались в тот день. Помимо повозок с товаром, двигались группы всадников, разодетых, точно на ярмарку. Я не знал, кто они. Должно быть, торговцы шерстью и мелкие сквайры, для которых судебное заседание стало удобным поводом провести день в трактире.

В предрассветный час Гластонбери молчал. Дожидаясь, пока мальчишка Ковдрея выведет наших лошадей, я приметил Бенлоу. Он шел с улицы Святой Магдалины и явно намеревался подойти ко мне, как вдруг увидел Дадли и передумал. Я помчался за ним, догнал, схватил его за плечи и прижал к стене дома.

— Говоришь, что можешь помочь мне?

— О, я могу вам помочь, милорд, поверьте…

Бенлоу захихикал охрипшим голосом. Выглядел он неважно. Сильно вспотел. Возможно, в последние дни он сильно пил, но я не почувствовал запаха и отпустил его, развернул к себе лицом, чтобы поговорить.

— Прошу… едем с нами в Уэлс. Признайся в суде, что это ты дал кости, которые разбросали в саду Элеоноры Борроу.

— В суде? Перед самим сэром Эдмундом? Быть может, я болен, милорд, но не сошел с ума.

— Чего ты боишься?

Он покачал головой, и я сказал:

— Мы можем защитить тебя.

— Милорд, мне не выйти из Уэлса живым.

— Значит… ты не можешь помочь мне.

— Я могу рассказать вам, где найти мощи Артура. Могу помочь найти его кости.

— Сомневаюсь, мастер Бенлоу.

— Клянусь.

— Можешь клясться, чем пожелаешь.

Я разочарованно развернулся, и Бенлоу снова исчез в полумраке.

Впереди нас показались другие путники, и, когда мы почти поравнялись с ними, Дадли притормозил лошадь.

— Как собираешься действовать?

Битый час я размышлял над этим и не видел просвета.

— Хотелось бы посмотреть, кто будет выступать свидетелем. Понять, как можно их уличить во лжи. Кто, например, дает показания о костях, найденных в саду? Кто, в отсутствие Мэтью Борроу, выступит в качестве врача и даст описание увечий, причиненных Мартину Литгоу?

— Если бы тебя формально признали ее защитником, ты обо всем бы узнал, — ответил Дадли. — Но если она прилюдно откажется от твоей защиты? Ты об этом подумал? Если заявит, что ты ей не нужен?

— Будет защищаться сама? Запрещено. Она может только представить свидетелей.

— А если не отыщется ни одного свидетеля… в смысле, даже если она согласится на твою помощь, как ты построишь защиту?

— Кажется, я уже достаточно знаю, чтобы уличить во лжи их свидетелей.

— Перед кем? Чтобы это сработало, тебе нужен беспристрастный судья, который прислушается к тебе. И беспристрастные присяжные заседатели.

— Это помогло бы.

Дадли натянул шляпу.

— Если не ошибаюсь, это Кэрью сказал: здесь не Лондон.

До Уэлса оставалось миль шесть. Говорили, что он совсем не похож на Гластонбери — свой кафедральный собор и обнесенный рвом дом епископа.

Когда город показался вдали, уже совсем рассвело. Или рассвело ровно настолько, насколько могло в такой хмурый день. Дадли остановил лошадь на краю мокрых полей, примерно в полумиле от города.

— По словам Кэрью, суд занимает половину дома перед рынком. Во второй половине помещается шерстяной склад.

— По крайней мере, там верно расставлены приоритеты.

— Да. Эмм… Джон… раз в нашем распоряжении имеется немного времени для разговора, я…

— Хочешь узнать, где кости Артура?

— За ними мы сюда и приехали.

— Верно.

Нас окружала плоская равнина, голая, сырая земля, разрезанная канавами холодной воды. Мы спешились у обочины дороги, и я изложил выводы трех, может быть, четырех часов упорной работы.

— Они где-то в центре земного зодиака. Вчера ты предположил, что центром является дьявольский холм. Я не согласился с тобой — и оказался прав. Позднее я понял, насколько может быть важно установить, где находится центр круга. И поставил перед собою задачу разобраться с этим с помощью добытых нами карт.

— И что?

— Насколько можно судить, центр находится рядом или в самом селении Бутли. В котором ты, кажется, имел большой успех. На карте Леланда обозначен лесок. Нарисовано нечто вроде черепа.

— Дальше.

— Центр небесного зодиака — северная звезда. Ось, на которой вращается великое колесо. Место большого космического значения. Лежит в созвездии Ursa Minor.

Я обернулся на топот копыт. Двое всадников приближались к нам, и еще больше ехало следом за ними. Вроде, провожатые всадников и повозки.

— Малая Медведица, — задумался Дадли.

— Именно.

— И?

Заметив нас, всадники замедлили движение. И я узнал среди них седовласого головореза с переломанными зубами, который руководил арестом Нел Борроу и избиением ее отца, а позже рассуждал втрактире на тему повешения. Он ехал прямо на нас, и я быстро повернулся к Дадли.

— Как по-валлийски будет «медведь»?

— Откуда мне знать?

— Артур, — ответил я. — По-валлийски значит «медведь».

— Боже.

— Теперь понимаешь?

— В самом центре своего Круглого стола?

— Возможно.

— Какого черта…

— С дороги, — крикнул нам кривозубый.

Дадли шагнул вперед.

— Я вижу здесь только обочину, милейший.

Кривозубый свесился с лошади, будто собираясь ударить Дадли в лицо.

— Тогда не путайся под ногами.

Я заметил, что Дадли напрягся, правая рука привычно потянулась к левому бедру, где обычно находился эфес клинка. Но кривозубый уже повернул лошадь и ускакал вперед, уводя за собой колонну всадников. Их было около дюжины — впереди, позади и по бокам повозки. На телеге лежала фигура, словно разбитая статуя.

Во мне словно обрушилась гора.

Повозка продолжала катиться, и я пошел следом за ней. Потом непреодолимая черная сила овладела моими ногами, и я уже бежал возле телеги, объятый яростью, под косым дождем. Ко мне потянулись руки, но я отчаянно отбивался от них локтями.

— Кто ты, приятель? — спросил незнакомый голос.

— Писарь из Лондона, — гаркнул в ответ кривозубый. — Возомнил себя…

— Куда вы едете? — прокричал я у телеги.

Я начинал задыхаться, поскольку колонна прибавила шаг.

Та, что лежала в телеге, была закована в цепи. Серое лицо, неподвижное, точно камень. Непокрытые волосы измазаны грязью. Обнаженные руки в веснушках.

— Стойте!

— Чего ради?

— Я ее адвокат.

Волна смеха прокатилась по рядам всадников.

— Поздновато, приятель. Мы везем ее домой.

На мгновение мне почудилось, будто еще есть надежда на ее освобождение, но потом я представил вес ее оков и цепей и понял, что всадник, который глядит на меня, — брат Стефаний, сын Файка. Только вместо сутаны на нем был вишневый дублет с короткой накидкой и черная широкополая шляпа.

Вцепившись в деревянный борт телеги, я на короткий миг заглянул в дрогнувшие глаза Нел Борроу — единственное движение, которое я заметил в ней перед тем, как руки скрутили мне за спиной и приставили к горлу острие шпаги. Стефан Файк спустился с коня.

— Оставьте, оставьте его. — Он подал знак, и клинок убрали. — Он всего лишь безобидный конторский. Еще напугаете его до смерти.

Меня оттолкнули, и телега покатилась своим путем, оставив нас со Стефаном Файком наедине. Он стоял передо мной и глядел пустыми глазами.

— Не понимаю, — сказал я. — Суд ведь еще не закончился.

— Какой суд?

Юная бородка придавала его худощавому лицу оттенок лисьего коварства, в глазах и голосе звучала холодная власть. Ему было всего восемнадцать лет.

— Я так понимаю, доктор Джон, у вас имеется особый интерес к этой женщине, связанный с недомоганием вашего спутника. Однако, как видно, теперь он вполне здоров. И думаю, вы благодарны за это.

Я молчал.

— Дело более не требует вашего участия, — сказал он. — Вчера эта женщина сама решила избавить нас от судебных тяжб и дала признание. Сегодня с восходом солнца явилась к судье за приговором.

Стефан Файк бросил короткий взгляд на телегу, которая с грохотом катилась все дальше за его спиной.

— Как вы догадываетесь, это не заняло много времени.

Глава 48
ПРИЗНАНИЕ

Я смеялся, словно умалишенный, если это вообще можно было назвать смехом. Одной половиной еще в этом мире, другой — в чистилище, в том самом чистилище, которого, по утверждению реформаторов-протестантов, больше не существовало. Новоявленные реформаторы церкви могли перестраивать целую вселенную по своей прихоти, сносить соборы одним взмахом руки.

В «Джордже» меня ожидало письмо — вероятно, от Бланш Перри, — и, вернувшись в трактир, я немедленно распечатал его прямо в пивной, на глазах Дадли и Ковдрея.

И начал читать: Anwyl Sion…

Выражение моего лица вынудило Дадли вздохнуть.

— Ну, что там еще?

Я поднес письмо к его лицу. Мой батюшка, как вам известно, был кровным валлийцем. Как часто он говаривал мне о вящей пользе знания живого валлийского языка, с его устными, эпическими традициями, в сравнении с греческим и латынью…

— Хочешь сказать, что ты не говоришь на этом языке? — удивился Дадли.

— Бланш, видимо, полагает, что я говорю.

Anwyl Sion. Мой дорогой Джон. Это все, что я знал.

— Черт возьми, Джон, здесь наверняка кто-нибудь умеет прочитать это.

— Например, жалкий викаришка из церкви Бениния? — ответил я почти криком. — Не совсем тот человек. Мне бы не хотелось, чтобы он знал о содержании письма. Письмо, как я понимаю, особой важности, иначе зачем бы понадобилось писать его… этой старобританской грамотой? — Я повернулся к Ковдрею. Могли ли мы доверять ему? Меня это почти не тревожило. — Вы знаете кого-нибудь, кто бы говорил по-валлийски, но не был бы связан с Файком?

— Я подумаю, — пообещал трактирщик.

— Только не слишком долго, мастер Ковдрей.

Закрыв глаза, я запрокинул голову и сжал кулаки. Когда я выпрямился, Ковдрей смотрел на меня с хмурым видом — усталые глаза, свинцовая кожа. Бог знает, что он обо мне подумал.

— Должен сообщить вам, — нерешительно произнес Ковдрей, — что трепали здесь прошлым вечером наемники Файка. Насчет… повешения.

— Подозреваю, они не намерены тянуть с этим, — заметил Дадли.

— Завтра на рассвете.

У меня перехватило дыхание.

— Времени на королевское помилование у нас почти нет, — с грустью объявил Дадли.

Согнувшись от кашля, я пытался сообразить, который час и сколько времени у нас осталось. Дадли не смотрел на меня, пока я силился изобразить хотя бы видимость самообладания.

— Город разделился, — сказал Ковдрей. — Прежде, в трудные времена, людьми руководили монахи. Их слово принимали за божью волю. Но теперь викарии…

Я с тревогой взглянул на Дадли — среди нас троих не было более убежденного протестанта, чем он.

— Продолжай, — сказал Дадли.

— Нел, ее отец, мать лечили здесь всех. Теперь людям говорят, что все, к чему она прикасалась, требует очищения. В умах брожение, мастер Робертс.

— Если б мы все… — промямлил я.

— В одном можете быть уверены, господа: никто из них не пойдет на Медвел. Поговаривают, что оружия там хранится больше, чем в королевском арсенале.

— Не могу поверить, — сказал Дадли, — что они намерены проводить казнь на холме вместо того, чтобы обделать дело… втихую.

— О боже! — закричал я. — Ее казнь должна стать примером. Так же, как убийство Уайтинга служило предостережением для папистов. В назидание всем, кто осмелится мыслить иначе, чем позволено Библией, какой бы из ее вариантов ни был сегодня в почете. А мы… у нас есть только остаток дня и ночь, чтобы остановить казнь.

— Только Кэрью мог бы остановить ее, Джон. Даже не остановить, но хотя бы отложить на время, пока мы добились бы вмешательства на более высоком уровне. Если, конечно, его уговорить.

— Но Кэрью…

Ковдрей заглянул через мое плечо, и я обернулся. В дверях стоял Монгер. Кивнув, я пригласил его войти.

— …Кэрью знает, что суд — не более чем жалкая комедия.

— Разумеется, знает. Но, если дело касается колдовства, он готов исполнить примитивное правосудие. В душе он моряк. Вешать на реях, топить в море — это в его стиле. И чтобы расшевелить его, надо оспорить справедливость самого обвинения. Если… если нам удастся найти того, кто в действительности убил Мартина Литгоу, тогда…

— И пытал его, — сказал я. — Не забывай об этом.

— Думаешь, я мог бы такое забыть? Думаешь, что я когда-нибудь смогу позабыть об этом?

Глаза Дадли горели пламенем ярости, в комнате царило уныние, а во мне, по всему телу, разливалась холодная тоска осени.

— Прежде всего, — сказал я, — если представить Кэрью доказательства того, что кости на участке Нел были подброшены…

— Собираешься выколотить всю правду из этого мерзкого костолюба?

Монгер откашлялся, и Дадли повернулся к нему.

— Костолюб болен, — сказал кузнец.

— Сильно?

— Возможно, смертельно.

— А если точнее?

— Мы полагаем, это овечья чума.

Ковдрей затаил дыхание. Монгер пожал плечами.

— Сомнений почти никаких. Мэтью осмотрел его. У Бенлоу появились язвы с черными сердечками.

— Это все проклятая шерсть, — проворчал Ковдрей. — Небось, кто-то из фермеров спихнул ему по дешевке шкуры зараженных овец. До сих пор ничему не научился. Вот черт, только этого нам не хватало…

— Если хотите поговорить с ним, — сказал Монгер, — то лучше поторопиться. Просто не подходите близко.

Последовало молчание. Бенлоу неважно выглядел этим утром, но я посчитал его состояние следствием обильной выпивки.

— Я иду, — сказал я. — Он тоже хотел поговорить со мной. Сказал, что может указать, где лежат кости Артура. Я думал, это только уловка, потому как…

Я посмотрел на Дадли, который лишь махнул раскрытой ладонью, показывая, что соблюдать осторожность теперь уже было поздно. Я обратился к Монгеру.

— У нас имеются основания думать, что кости Артура перезахоронили в Бутли. В лесу. Возле церкви.

— Там, рядом с церковью, действительно стоит небольшой лес, — подтвердил Монгер. — Только этот лес молодой.

— Совсем необязательно, чтобы он был древним. Если кости перенесли на новое место только перед арестом Уайтинга, то это случилось лет двадцать назад. Возможно, деревья посадили вокруг могилы.

— Ты можешь помочь нам с этим, кузнец? — спросил Дадли.

— Нет, но я знаю людей в Бутли, которые могли бы помочь, если бы решили, что для этого имеются весомые основания. Бутли не такой уж большой.

— Ты мог бы убедить их? Можешь поехать с нами?

— С нами? — возмутился я.

— Если кости там, нам лучше побыстрее найти их, — ответил Дадли. — Предлагаю покончить с этим прямо сейчас. Некогда терять времени. Ибо завтра…

Он посмотрел на меня и отвел взгляд, как будто предчувствовал, что завтра я могу выкинуть какую-нибудь глупость и провалить нашу миссию.

— Возьмем человек двенадцать, — велел Дадли Ковдрею. — Кэрью пока не беспокойте. С ним я поговорю позже.

Двенадцать?.. Я посмотрел на Дадли, затем на Ковдрея. Трактирщик кивнул.

— О, только ради бога, Джон… — Дадли с болезненным видом плюхнулся на стул. — Ты думаешь, я бы потащился сюда, не обеспечив нам прикрытия?

— Что?

— Как ты думаешь, почему Кэрью относится к нам с такой неприязнью? Да потому что его просто бесит, что столько людей, опытных солдат, занимаются только тем, что тайно прикрывают задницы двух человек, которых он… — Дадли надул щеки. — Знаешь, меня он просто не любит. А тебя презирает.

— Сколько?

— Сколько солдат? Не знаю. Двадцать, самое большее. Не целая армия.

И почему я решил, что живу в одном мире с этим человеком?

— То есть, если я правильно тебя понимаю… Вооруженные люди оберегают нашу жизнь с тех пор, как мы приехали в Гластонбери? — Я повернулся к Ковдрею. — Вы знали об этом?

— Охрану удвоили после убийства вашего человека, — ответил Ковдрей. — Даже сэр Питер забеспокоился. Он такого не ожидал.

— Однако предвидел трудности?

— Он сам не знал, — возразил Дадли. — Никто из нас не знал. Несколько человек приехали раньше нас по приказу Сесила. По крайней мере, выходит, моя жизнь что-то да значит для Англии. И даже твоя, по-своему.

— Шестеро живут у меня в подвале, — сказал Ковдрей. — Ночью выходят сторожить подступы к трактиру. После объявления розыска убийцы жизнь в городе замерла, и лишних людей никто не заметил.

— И когда Кэрью, ммм… ездил в Эксетер, — добавил Дадли, — на самом деле он находился не дальше, чем Уэлс. Теперь ты все знаешь.

— Благодарю покорно.

— Джон… пойми… если и есть на свете человек, который проживает свой день с оглядкой, так это ты. Тебе необходимо понять, кто ты на самом деле.

— Неуверенный в себе человек?

— Просто решили, что неразумно беспокоить тебя такими вещами.

— Кто это решил? Ты? Кэрью? Сесил? Может, скажешь еще, что и Файк обо всем знает?

— Файку ничего не известно о наших делах, — отрезал Дадли. — Понимаешь? Ты опять за свое. Вот потому-то тебе ничего не сказали. Стал бы ты разрывать могилу, если бы знал, что за тобой наблюдают? Мы, конечно… — Дадли развел руками. — На такой случай их было только двое. Приказано было не подходить ближе подножья холма. Им не полагалось видеть, чем мы занимаемся.

Унижение было мне нестерпимо. Я чувствовал себя чужим в этом провонявшем сидром доме. Я думал уйти, чтобы поразмышлять в одиночестве. Но, дойдя до дверей, вспомнил, что говорил Дадли в тот день, когда мы плыли по Темзе. Задержавшись, я развернулся и высказал ему в лицо:

— Редкая возможность побыть простым человеком, без помпы?..

— Фигуральное выражение, — ответил Дадли. — Что-то вроде того. Ты прав. Ты мой друг, и мне следовало сказать тебе. Всему виной лихорадка.

— Поезжай за своими чертовыми костями.

Я развернулся и вышел на улицу, в серый послеполуденный полумрак. Я до сих пор ничего не ел, но времени на еду не было. По крайней мере, я выполнил свою задачу, расшифровав записи Леланда. Если костей Артура в Бутли не было, значит, я переоценил мудрость гластонберийских монахов.

Теперь у меня были хотя бы развязаны руки, чтобы приложить все оставшиеся силы к выполнению задачи, которая казалась мне намного важнее. Дождь перестал, и, несмотря на холодное небо, день был на удивление теплым для этого времени года.

Яркие вспышки огня полыхали в моей голове, пока я брел по главной улице города.

Наполовину в чистилище, наполовину в доме для умалишенных.

Назад: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Дальше: ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 41 КТО ЗАБОТИТСЯ О БЕССМЕРТИИ ДУШИ…

Глава 42 РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Глава 43 РИСУНКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

Глава 44 БЛУДНИЦА

Глава 45 ГЛАЗ

Глава 46 ОБРАЗ НЕБА

Глава 47 МАЛАЯ МЕДВЕДИЦА

Глава 48 ПРИЗНАНИЕ