ЗАЧАРОВАННОЕ ЛЕТО
Nam et ipsa scientia potestas est. (Знание само no себе есть сила.)
Фрэнсис Бэкон. Meditationes Sacrae (О ересях), 1597.
Сила не в знании, сила в программном коде.
Эрик Дэвис. Техногнозис: миф, магия и мистицизм в век информации.
ГЛАВА 15
На премьере «Ромео и Джульетты» мужчины были в смокингах, дамы — в вечерних туалетах, публика угощалась дорогим шампанским. Правда, очень скоро выяснилось, что интересы сестер Монк весьма разнообразны. В течение недели Габриель сопровождал их еще трижды. Вместе они побывали на поэтическом вечере «открытого микрофона», посетили турнир по кикбоксингу в Эссексе, а также устроили пикник на кладбище. Надо отметить, кладбище было не простым, а Хайгейтским, где нашли упокоение Карл Маркс, Кристина Россетти, Джордж Элиот и Майкл Фарадей.
— Кроме того, здесь обитает призрак Люси Вестенра, — сказала Морриган. Она сидела на траве, скрестив ноги, держала на коленях тарелку с сэндвичами и никак не могла выбрать, какой бутерброд съесть — с огурцом или с майонезом. Прочитав на лице Габриеля немой вопрос, она пояснила: — Это из «Графа Дракулы».
Несмотря на расслабленную позу, Морриган держала спину прямо. Она почти никогда не сутулилась, и даже в моменты отдыха в ней чувствовалась скрытая энергия. Рядышком, подобрав под себя ноги, пристроилась Минналуш. Ее рыжие волосы были стянуты в небрежный узел, и она деловито пыталась откупорить винную бутылку. Габриель понимал, что должен предложить помощь, но Минналуш выглядела так очаровательно — бутылка зажата в руке, кончик языка от усердия высунут наружу, — что он не решился прервать ее занятие. Глядя на двух сестер, сидящих бок о бок, Габриель ощутил душевный подъем.
— Дракула?
— Да. Брэм Стокер черпал вдохновение на Хайгейтском кладбище.
Морриган прикрыла глаза и нарочито скорбным голосом начала декламировать:
— «"Он молод и здоров, тут хватит поцелуев на всех нас…" Светлая дева подошла ко мне и наклонилась надо мною так близко, что я почувствовал ее дыхание. Оно было какое-то сладкое, точно мед… но в этой сладости чувствовалась горечь, отвратительная горечь, присущая запаху крови…»
Морриган замолчала и распахнула изумительные синие глаза. Не успел Габриель опомниться, как Минналуш подхватила монолог, очевидно, с того места, где остановилась сестра.
— «Она наклонялась все ближе и ближе, облизывая при этом свои губы, как животное; при свете луны я заметил, что ее ярко-красные губы и кончик языка, которым она облизывала белые острые зубы, обильно покрыты слюной. Ее голова опускалась ниже и ниже, и губы ее, как мне показалось, прошли мимо моего рта и подбородка и остановились над самым горлом. Кожей я ощутил какое-то щекотание и прикосновение двух острых зубов. Я закрыл глаза в томном восторге и ждал, и ждал, трепеща всем существом».
— Ну ничего себе! — Габриель переводил изумленный взгляд с одной женщины на другую. — Что это было?
— Бедный Джонатан Харкер, отбивающийся от суккубов графа Дракулы. Очень эротично, не находишь?
— Еще бы. Это из книжки?
Морриган кивнула.
— Писатели-викторианцы знали, как соблазнительны сексуальные игры садомазо, тут надо отдать им должное.
— Эта книга, пожалуй, особенно хороша. Она что, лежит у тебя на прикроватной тумбочке?
— Может, Минналуш и держит ее у себя под подушкой, но лично я не перечитывала «Дракулу» со школы.
— Я тоже, — закивала Минналуш. — Честно говоря, в мои четырнадцать граф Дракула был для меня кумиром из кумиров — темноволосый, красивый, с отличными зубами. К счастью, я повзрослела, и моим мужчинам уже не обязательно отличаться такой экзотичностью.
Минналуш расхохоталась и хлопнула ладонью о ладонь сестры в импровизированном салюте.
Габриель тоже рассмеялся, однако замечание привело его в легкое замешательство. В то время как он с трудом может запомнить номер собственного телефона, эти женщины, по-видимому, дословно цитируют целые куски текста, да еще из книги, которую не открывали много лет. Впечатляет и… чуть-чуть пугает.
Минналуш наконец удалось справиться с бутылкой. Пробка вышла с приятным скрипом.
— Габриель, выпьешь немного?
Он заметил, что на бутылке нет ярлыка, и подозрительно понюхал темно-красную жидкость.
— Что это такое?
— Ягодное вино. Морриган сама его готовит.
Габриель осторожно пригубил напиток. Вино оказалось на удивление превосходным.
— Боюсь, я основательно на это подсяду.
Он отхлебнул еще.
Минналуш улыбнулась.
— Рада, что тебе понравилось. Это вино очень полезно для укрепления иммунной системы. Пей его каждый день понемножку.
— Не откажусь.
Габриель осушил бокал. На донышке остался темный круг осадка.
Минналуш удовлетворенно кивнула.
— Еще?
— С удовольствием.
— За нас, — с лукавой улыбкой произнесла она.
— За то, чтобы узнать друг друга поближе, — добавила Морриган и сощурилась на солнце.
Звон, с которым ее бокал ударился о бокал Габриеля, был прозрачным и чистым, как счастье.
* * *
Возможно, вино Морриган и укрепляло иммунную систему, но при этом оно могло свалить с ног даже быка. Дома Габриель заснул прямо перед телевизором. Проснувшись, он обнаружил, что лежит на диване, скрючившись в неудобной позе, подушка под головой закапана слюной, телевизор все еще работает, а на кофейном столике надрывается телефон.
Габриель посмотрел на часы — без семи минут полночь, для дружеских звонков поздновато. Убрав звук на телевизионном пульте, он поднял трубку.
— Я тебя разбудила?
Голос Фрэнки звучал так отчетливо, точно она стояла рядом.
— Не важно. Что стряслось?
В общем, ничего.
— Она помолчала. — Я просто хотела поговорить, узнать, как твои дела.
— Нормально. — Габриель нахмурил брови. — А у тебя?
— Тоже, — сказала Фрэнки, но по ее тону он понял, что это не так.
— Что случилось? Уже поздно. Почему ты не в постели?
— Я в постели.
— А где Уильям?
В самом деле, не может же она болтать с ним, когда рядом лежит муж.
— Спит. С тех пор как заболел, он спит в другой комнате. Не хочет беспокоить меня. — Фрэнки опять умолкла. — Сначала я категорически возражала, но он настоял… Наверное, ему так легче.
— Понимаю.
Интересно, в какой степени сохранилась между супругами Уиттингтон физическая близость? Габриель знал, что не имеет права размышлять на эту тему, но сейчас, в сложившихся обстоятельствах, вопрос возник у него сам собой.
— Габриель…
— Что?
И снова пауза, такая длинная, что на мгновение ему показалось, будто Фрэнки нет на линии.
— Ты никогда не задумывался, что было бы, если…
— Если что?
— Если бы мы остались вместе?
Габриель потер лоб.
— Конечно, задумывался.
И не только об этом, мысленно продолжил он. С тех пор как Фрэнки вновь вошла в его жизнь, он неоднократно спрашивал себя, могут ли они восстановить прежние отношения. Его мучила совесть, ведь в действительности он вовсе не желал Уильяму Уиттингтону смерти, но факты говорили за то, что в недалеком будущем Фрэнки опять станет свободной женщиной.
На другом конце провода послышался долгий, тяжелый вздох. Глухим голосом Фрэнки произнесла:
— Я люблю Уильяма, люблю всем сердцем. Ты мне веришь?
— Разумеется, верю.
— Но иногда я не могу удержаться, чтобы не… Прости, я не должна так говорить… Не должна вываливать на тебя свои проблемы. Это нечестно.
— Ты можешь говорить со мной о чем угодно.
— Понимаешь, все произошло слишком быстро. Мы с Уильямом так мало прожили вместе… Заболев, он начал отдаляться от меня. Он уже попрощался со мной, и теперь я не могу до него достучаться.
— Фрэнки, мне очень жаль…
— С тобой было легче. Во многих отношениях ты вел себя как последняя скотина, но я всегда знала, о чем ты думаешь, что собираешься делать.
— Ну спасибо.
— Говоря это, я чувствую себя предательницей.
— Каждому из нас нужно дружеское плечо, чтобы выплакаться.
— Ты прав.
— Фрэнки…
— Прости, что разбудила тебя, — торопливо проговорила она.
Уже жалеет, что позвонила, понял Габриель и вздохнул.
— Ничего, звони в любое время.
Он положил трубку и уставился на телефон. Две недели назад он бы не поверил, что у них состоится подобный разговор. Фрэнки открывает перед ним душу, вспоминает о прошлом, хочет общения… Две недели назад этот звонок заставил бы Габриеля подпрыгнуть от радости, но сегодня почти не произвел на него впечатления, и, чтобы понять почему, не требовалось познаний в психоанализе. На мгновение он вспомнил беднягу Джонатана Харкера, который чуть не стал жертвой вампиресс, наложниц графа Дракулы. «Я закрыл глаза в томном восторге и ждал, и ждал, трепеща всем существом». Господи, ну почему в этом мире все так сложно устроено?
* * *
Определение «сложная» даже приблизительно не могло охарактеризовать ситуацию, в которой оказался Габриель Блэкстоун.
В последующие восемь недель он, Морриган и Минналуш стали буквально неразлучны. Все глубже погружаясь в мир сестер Монк, Габриель постепенно терял способность судить о них беспристрастно.
Он знал, что сестры строят в отношении него определенные планы — в дневнике говорилось об этом совершенно недвусмысленно. Должен ли он был остерегаться? Вне всяких сомнений. Остерегался ли? Нет. Чем больше времени Габриель проводил в обществе сестер, тем труднее ему было удерживать свои защитные барьеры. Его медленно соблазняли, и он уступал соблазну. Быть предметом внимания сразу двух экстраординарных женщин — от этого у кого хочешь закружится голова.
Сестры Монк действительно отличались от прочих женщин. И пускай Габриель видел их почти каждый день, иногда в самых приземленных ситуациях — например, во время стирки или рано по утрам, в халатах, с растрепанными волосами и бледными губами, — тем не менее они оставались для него экзотическими созданиями, полными загадок. Безусловные представительницы своего времени, сестры, однако, во многом были старомодны, и эта приверженность к старине сквозила в повседневных мелочах.
— Ты до сих пор этим пользуешься? — как-то спросил Габриель у Минналуш, показывая на счеты с костяшками из слоновой кости.
— Конечно, — ответила она, удивленная вопросом. Увлечение сестер Монк алхимией также слегка отдавало колдовством, старыми пыльными фолиантами и безумными пророчествами.
Габриель забросил работу. Раньше он всегда поровну делил свою энергию между трудом и развлечениями, хотя грань между этими понятиями была зыбкой. Теперь он каждый день сопровождал Минналуш и Морриган Монк в их поездках по городу. Обе дамы неизменно производили фурор, где бы ни появлялись. Габриелю льстило внимание окружающих, когда он входил в помещение под руку с двумя ослепительными красавицами. Он испытывал гордость и даже некоторый собственнический инстинкт. Эти леди пришли со мной, думал он, ловя восхищенные взгляды, я — их кавалер.
Однако позже, воскрешая в памяти события этих двух месяцев, Габриель прежде всего вспоминал не парадные светские рауты, элитные спортивные матчи или дорогие рестораны, а тихие вечера в особняке Монк. Напоенные очарованием сумерки в саду, когда огненные цветки горбатого дерева постепенно растворялись во тьме, когда он вдыхал аромат жасмина, чьи пышные ветви своей тяжестью грозили раздавить подпорки… Габриель вспоминал, как сидел в кресле с потрескавшейся кожаной обивкой и потягивал из бокала домашнее вино. Напротив него Морриган, свернувшись калачиком в другом кресле, увлеченно читала книгу; Минналуш восседала на высоком табурете за рабочим столом и, вооружившись миниатюрным резцом, усердно приводила в порядок очередную маску.
Из проигрывателя современного музыкального центра «Накамичи» все время неслась какая-нибудь красивая музыка. Сестры обладали обширной фонотекой, но больше всего любили Первый струнный квартет Чайковского, особенно его вторую часть — Andante cantabile. Воспоминания о долгих теплых днях в доме у сестер неизменно связывалось у Габриеля со щемящим пением скрипки. Этот лейтмотив золотой нитью протянулся через все лето.
И все же Габриель вел образ жизни шизофреника.
За нас. За то, чтобы узнать друг друга поближе. Все хорошо, только… В их тесной компании незримо присутствовал четвертый человек. Если троица наливала вино, он также поднимал свой бокал, провозглашая безмолвный тост. Когда Габриель и сестры Монк нежились на солнышке в саду, невидимка тоже подставлял лучам худые длинные ноги, улыбаясь простой, открытой улыбкой, а в уголках его глаз — этих до нелепости доверчивых глаз — собирались морщинки. Роберт Уиттингтон. Тот, кто умер с немым воплем на устах, чей разум был разрушен.
Внешне Габриель не проявлял беспокойства, смеялся вместе с сестрами, флиртовал, ласково поддразнивал, но на речном дне этой задушевной дружбы камнем лежало осознание того, что одна из них — убийца.
Иногда Габриель забывал об этом или просто заставлял себя забыть. Одна из сестер каждую ночь приходила в его сны.
Минналуш или Морриган — он не знал. Как ни странно, это объяснялось простым нежеланием убедиться в виновности той или другой.
Он считал, что по мере сближения с сестрами неизбежно раскроет все секреты, но день проходил за днем, а имя хозяйки дневника по-прежнему оставалось мучительно-сладкой тайной.
Несмотря на всю свою теплоту и безграничное обаяние, Минналуш никогда не раскрывалась полностью. Ее характер вызывал у Габриеля ассоциации с прозрачной дымкой, стелющейся над водой, влажным туманом и тайными, скрытыми от посторонних глаз местами. Минналуш находилась в расцвете зрелой красоты. Длинные, золотисто-рыжие волосы, обрамляющие высокие скулы, полная грудь, округлые бедра и чувственный цыганский рот отвечали всем критериям истинной женственности.
Индивидуальность Морриган легче поддавалась описанию. Все в ней было четким и ясным: черты лица столь же совершенны, как профиль на греческой вазе, черные волосы — черны до полуночной синевы, белки глаз почти неестественно белоснежны. В каждом движении Морриган сквозила кошачья грация. Глядя на нее, думалось, что эта женщина без колебаний берет все, что пожелает от жизни и любви.
В присутствии Минналуш ощущалась медленная пульсация сексуальной энергии. Габриель припомнил одну из записей в дневнике: «Я испытываю потребность отдаваться любви полностью, всем телом, всей собой». Ну конечно, эти строки могла написать только Минналуш. «Любовь — это экстремальный спорт. Она развивает мускулы разума так же интенсивно, как подъем в гору тренирует сердечную мышцу. Любовь и спорт одинаково рискованны». Разве это не слова Морриган?
Габриель изо дня в день наблюдал за сестрами, оценивал их поведение, пытался сопоставить его со стилистикой загадочных текстов дневника. Нужно только быть повнимательнее, и ему обязательно повезет. Один случайный жест, одна нечаянная фраза, и тайна будет раскрыта.
Габриелю как-то не приходило в голову, что его приоритеты сместились: установить авторство дневника теперь было для него важнее, нежели найти убийцу Робби Уиттингтона. Он убеждал себя, что обе цели неразделимы. Как только он узнает имя хозяйки дневника, сразу станет понятно, кого она называет инициалом «М» и кто в действительности утопил бедного Роберта.
Вероятность того, что автор дневника и убийца — одно и то же лицо, Габриель отметал начисто.
* * *
Габриель знал: есть еще один способ установить личность преступницы. Возможно, ответ кроется в таинственном файле «Ключ Прометея». Спустя несколько дней после первого выхода в театр с сестрами ему удалось вытащить из клавиатуры «Макинтоша» миниатюрный шпионский чип.
Исидор облегченно вздохнул. Владелец ки-логгера, компьютерный маг по имени Аарон, отличался мозгом гения и кулаками уличного бойца, и злить его было опасно. Прежде чем вернуть чип, Исидор переписал все нажатия клавиш, зафиксированные «шпионом». На следующий день он позвонил Габриелю.
— Пароль для открытия «Ключа Прометея» — это имя, Гермес Трисмегист.
— Язык сломаешь, — посетовал Габриель, аккуратно записывая слова на бумажку.
— Теперь у тебя развязаны руки, братишка. Можешь открыть файл в любое время, только смотри не попадись.
— Попытаюсь при первом удобном случае.
Тогда Габриель действительно собирался это сделать. Однако дни проходили, а он все тянул. По правде говоря, возможность залезть в компьютер появилась не сразу, но когда наконец такой шанс представился, Габриель им не воспользовался.
Воскресным днем он вошел в кухню, чтобы нарезать лимон для свежеприготовленной граниты. Минналуш и Морриган отдыхали в саду — качались в гамаке. Минналуш захотелось выпить чего-нибудь прохладительного, и она отправила Габриеля в дом.
Нарезав лимон, Габриель достал из холодильника кувшин с гранитой и наполнил высокий бокал, затем поставил кувшин на место. Его взгляд задержался на дверце холодильника, увешанной неровными рядами фотографий, которые держались на цветных магнитиках. На многих снимках был запечатлен сам Габриель. Вот он с преглупой физиономией изображает Али Джи, героя юмористической телепередачи. Черт, как стыдно. Наверное, в тот вечер он перебрал спиртного. Поразительно: на всех фотографиях у него беззаботный и счастливый вид. Прямо как у Роберта Уиттингтона.
Габриель нахмурился, вспомнив про фотокарточки юноши, прикнопленные к стене в спальне. Интересно, висят ли они там до сих пор? На верхнем этаже он побывал только раз, в свой первый тайный визит. Несмотря на близкую дружбу с сестрами, некоторые границы общения все же оставались незыблемыми, в том числе запрет на посещение спальных комнат. Увы.
Габриель взял бокал и покинул кухню. В гостиной его взгляд упал на «Макинтош». Компьютер находился в спящем режиме, на дисплее отображался скринсейвер: девушка с развевающимися волосами и в летящих одеждах таинственно улыбалась солнцу, которое то разгоралось, то гасло у нее в ладонях.
Габриель остановился. В бокале тихонько звякнули кубики льда. Через прорези в ставнях он видел гамак и двух женщин. Морриган, накрыв лицо шляпой, дремала; Минналуш листала журнал. Он посмотрел на компьютер. Нужно лишь ввести пароль, открыть файл, стащить из коробки чистый компакт-диск и быстренько переписать содержимое. Как просто. Ну же, вперед.
Уголком глаза он заметил шмеля, который застрял между рамами и с отчаянным жужжанием бился об оконное стекло. На полке, в своей стеклянной коробочке беспокойно перебирал лапками Голиаф.
Габриель ждал, ощущая странную пустоту. К горлу подкатил неприятный комок. Содержимое файла даст ответ на вопрос, кто убил Роберта Уиттингтона. Давай, Блэкстоун, действуй.
На охлажденном бокале сконденсировались капельки влаги, ладонь Габриеля намокла. Он взял бокал в другую руку и вытер ладонь о штаны. Широко распахнув створчатые стеклянные двери, он шагнул в жаркое марево сада.
ГЛАВА 16
Примерно с этого времени Габриелю регулярно начал сниться один и тот же сон. Он находился в Портале — там, где Роберт Уиттингтон открыл дверь и выпустил наружу безумие. Несмотря на то что Габриель уже хорошо знал помещение, оказавшись в нем, он всякий раз испытывал благоговейный трепет. Слепящий свет из-под высокого купола; массивные стены из концентрических каменных кругов, исписанных непонятными значками; ощущение, что он попал в священное место.
В этой точке сна Габриеля переполняли радость и чувство приятного ожидания. Он бы охотно пожелал проснуться именно в этот момент, но сон всегда продолжался.
Дверь. Дверь, приоткрытая на волосок.
Он знал, что не должен приближаться к ней; знал, что за ней скрыто. Боль и лавина образов, которые обрушатся на него и превратят мозг в бесформенное месиво. От страха Габриель покрывался холодным потом. Отвернись. Отойди. Вопреки всему он продолжал двигаться к двери, протягивая пальцы к ручке.
Он где-то читал, что сны могут служить предвестниками реальных событий. Люди, которым снились увечья и смерть, как оказывалось, имели серьезные проблемы со здоровьем. Чем кошмарнее становились сны, тем сильнее ухудшалось их состояние, хотя больные могли и не подозревать о своих недугах. Прогрессирование сна означало усугубление болезни.
Во сне Габриель подходил все ближе к двери. Каждая ночь на шаг приближала его к тому мгновению, когда он не просто коснется двери, но распахнет ее настежь.
* * *
События сна развивались, чего нельзя было сказать о реальной жизни. Габриель по-прежнему не знал, которой из сирен принадлежал голос, создающий впечатление незримой интимной близости. Иногда ему казалось, что хозяйка дневника злонамеренно держит его в состоянии постоянного возбуждения. Этот голос будто говорил: вот я, перед тобой; смотри, но не касайся…
Она сводила его с ума.
Вчера в постели я думала о Г. Фантазировала. Дотронься тут, сказала я и положила его ладонь себе на грудь. И вот тут — я опустила его руку к своему лону.
Читая эти слова, написанные черным по белому, Габриель изнемогал от вожделения и мучительного желания узнать, кому они принадлежат.
— Кого бы ты предпочел? — поинтересовался Исидор.
— В каком смысле?
— Если бы ты мог выбирать, тебе бы хотелось, чтобы таинственным автором дневника оказалась Морриган или Минналуш?
Исидор говорил полусерьезно, полунасмешливо. Однозначно ответить на этот вопрос Габриель не мог.
— Все равно. Лишь бы та, которая не убивала Роберта Уиттингтона.
— Значит, ты признаешь, что хозяйка дневника может оказаться убийцей. В прошлый раз ты категорически утверждал, что это невозможно.
— Я до сих пор так считаю… большую часть времени.
— Ты не ответил на мой вопрос. Кого бы ты предпочел, Минналуш или Морриган?
— Не знаю.
— Гейб, я не верю, что тебе одинаково нравятся обе сестрички. Давай, давай, напрягись.
— Да не знаю я!
— Что тебя больше всего привлекает в Минналуш?
— Ее теплота, легкое отношение к жизни, как к игре.
— А в Морриган?
— Морриган… Морриган — само бесстрашие.
— Ладно, попробуем по-другому. Если бы тебе до конца дней пришлось жить на необитаемом острове, с кем из них ты предпочел бы остаться?
Перед мысленным взором Габриеля предстал образ Минналуш: уютно устроившись на мягком пуфике у окна, она нежится в солнечных лучах и лениво потягивается, словно кошка. Волосы на висках отливают золотом, глаза — цвета небесной лазури с искорками бронзы. Мягкий шелк блузки облегает тяжелые полные груди. Поймав его взгляд, она принимает жеманную позу, словно модель перед фотокамерой, и посылает ему воздушный поцелуй.
Представив эту картину, Габриель улыбается, но ее уже заслоняет другой образ. Морриган вышла из душа и вытирает волосы; на обнаженных руках сверкают капельки воды, тонкий халат липнет к влажной коже, подчеркивая прелестный изгиб спины. Сквозь прозрачную ткань видны очертания узких бедер и тень между стройных ног. Наклонив голову, Морриган расчесывается. Уголком глаза она замечает, что Габриель на нее смотрит, и улыбается довольной улыбкой женщины, сознающей силу своей красоты.
— Нет, не могу. — Габриель тяжко вздохнул. — Не могу выбрать.
— Имей в виду, ты играешь с огнем.
— Сам знаю.
— У тебя стальные яйца, братишка. Даже если твоя писательница и не убивала Роберта, ей наверняка были известны намерения сестрицы. Эти двое очень близки.
Да, близки, подумал Габриель, но их близость далеко не безоблачна. Из дневника стало ясно, что отношения сестер Монк представляют собой смесь привязанности и вражды. Чувства хозяйки дневника порой варьировались от искреннего обожания до откровенной ненависти. К примеру:
Я преклоняюсь перед М. Ее мысли — точно удары молота. В них достаточно мощи, чтобы надвое расколоть мир.
Другая запись:
Иногда меня просто трясет. Я смотрю на М., и моя кожа начинает чесаться, словно от крапивницы. Ее одержимость напоминает буйную поросль, которая поглощает из воздуха весь кислород. Я задыхаюсь. Мне хочется крикнуть ей в лицо: "Хватит! Хватит! Хватит!"
О том, что между сестрами не все гладко, можно было догадаться не только из дневника.
— Она любого заставит сделать так, как ей нужно, — небрежно бросила Морриган, как будто упомянула сущий пустяк.
Габриель удивленно посмотрел в ее сторону. Она слабо улыбнулась.
— Не упрекай меня в зависти. Минналуш всегда умела вить из людей веревки. Если ей что-то от тебя нужно, она не успокоится, пока этого не получит.
Ему стало неловко.
— Минналуш очень красива, правда, Габриель?
— Ты тоже, Морриган.
— Я знаю, — без всякого намека на ложную скромность сказала та. — Но у меня нет ее шарма. Ее чертовского обаяния. За ней любой пойдет в огонь и в воду.
Голос Морриган зазвучал жестче.
Соперничество было взаимным. Однажды Габриель случайно вытащил со стеллажа в гостиной фотоальбом. В нем оказались фотографии и вырезки из газет, посвященные самым геройским подвигам старшей сестры: Морриган совершает затяжной прыжок с парашютом; Морриган без страховки взбирается на скалу; Морриган участвует в пикете перед атомной станцией на Украине, ее теснят широкоплечие стражи порядка, вооруженные дубинками…
Габриель завороженно листал страницы. Вошедшая Минналуш тихо встала у него за спиной и вместе с ним молча просматривала альбом.
— Твоя сестра живет богатой жизнью.
— Верно. Я ей завидую.
— Завидуешь?
— Да. Завидую ее храбрости. Взгляни сюда.
Минналуш постучала пальцем по черно-белой фотографии, сделанной крупным планом. Голова Морриган была запрокинута назад, лицо перепачкано сажей, влажные от пота волосы прилипли ко лбу. На щеке красовалась ссадина с запекшейся кровью, в глазах блестел вызов, но при этом Морриган улыбалась, точно лихой пират.
— Где это снято? — спросил Габриель. — Что она делала?
— Бог его знает. Не помню. В любом случае, можешь быть уверен, что это требовало недюжинного ума и абсолютного пренебрежения опасностью. — Минналуш вздохнула. — Я убеждена, что в прошлой жизни Морриган была великим полководцем или Жанной д'Арк. Так и представляю ее под пытками, мужественную и непреклонную.
— А ты?
— Я? Я — беспомощное существо. Беспомощное.
Минналуш повторила это слово, словно смакуя его во рту.
Иногда трещинки в отношениях сестер перерастали в открытые стычки.
Габриель дремал в саду и вдруг проснулся, ощущая необъяснимую тревогу, как будто ему громко крикнули в ухо. Огляделся по сторонам — никого.
Габриель выбрался из гамака и пошел к дому. Подойдя к створчатым дверям, увидел в гостиной обеих сестер. Они стояли лицом друг к другу, и что-то в их позах — напряженные плечи Минналуш, вздернутый подбородок Морриган — заставило его замедлить шаг.
— Ты сделала это нарочно.
Тон Минналуш был холодным, обвиняющим.
— Нет.
— Да! Ты знала, что я расстроюсь.
Морриган коротко, презрительно фыркнула.
— Вряд ли поверишь, сестренка, но я далеко не всегда думаю только о том, что тебе понравится, а что не понравится. Считаешь, весь мир крутится вокруг тебя одной? Ты сильно ошибаешься.
— Иногда… — голос Минналуш дрожал от ярости, — иногда мне кажется, будет лучше, если я уеду.
— Иногда ты ведешь себя как испорченный ребенок, и меня это просто бесит.
Эта сцена не для посторонних глаз, решил Габриель, надо убираться. Стараясь двигаться как можно тише, он шагнул назад, но тут Минналуш резко повернула голову в его сторону. Оказавшись невольным свидетелем ссоры, Габриель почувствовал себя очень неуютно.
На прелестных щеках Минналуш алели пятна, глаза блестели лихорадочным блеском. Она открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но вместо этого развернулась на каблуках. С прямой как аршин спиной, младшая сестра вышла — точнее, выплыла в столовую и скрылась из вида. Еще через несколько мгновений дверь в кухню захлопнулась с оглушительным треском. Воцарилась тишина, как будто весь дом не мог отойти от испытанного шока.
Габриель взглянул на Морриган. Та криво улыбнулась и обезоруживающе подняла вверх обе ладони.
— Мои извинения.
— Ничего страшного. — Он осторожно вошел в гостиную. — Прости, что помешал.
— Наоборот, хорошо, что ты появился, иначе мы наговорили бы друг другу кучу гадостей и потом дулись бы целую неделю.
У Морриган был усталый вид, глаза потухли.
— Вы никогда не думали о том, чтобы пожить отдельно? — спросил Габриель, вспомнив последнюю фразу Минналуш.
— Думали, и не раз. Для нас обеих было бы лучше разъехаться.
— В чем же дело?
— Все не так просто. Мы нужны друг другу. Кроме того, ни я, ни Минналуш не настроены покидать этот дом.
Морриган дотронулась до кулона, как будто он придавал ей силы. Габриель и раньше замечал за ней этот жест. Кулон был тот самый, в форме буквы «М».
Она принялась теребить серебряную цепочку. Габриель обратил внимание на ее красивые руки с длинными, изящными пальцами. Ногти коротко острижены, никакого лака.
— Это подарок матери, — сказала Морриган, заметив его интерес.
— У Минналуш, кажется, такой же?
— Да. Мама подарила их нам в один день. Мне было шестнадцать. Полгода спустя она нас уже не узнавала. Болезнь Альцгеймера…
— Сочувствую. Должно быть, вам пришлось очень тяжело.
— Невыносимо тяжело. Наверное, это самый глубинный человеческий страх — страх, что родная мать тебя забудет.
— Сочувствую, — повторил Габриель.
— Минналуш начала интересоваться вопросами памяти именно из-за болезни матери. Она даже защитила диссертацию на эту тему.
— Да, я знаю.
— Думаю, благодаря научной работе она смогла примириться с жестокой реальностью.
— А ты?
— Я плакала, — просто ответила Морриган. — Много и долго. — Она помолчала. — И плачу до сих пор.
На какой-то миг ее лицо утратило холодную, ироничную маску. Такой ранимой Габриель увидел ее впервые. Он сочувственно погладил Морриган по руке. Ее пальцы дрогнули под его ладонью, а зрачки расширились. У него перехватило дыхание. Вдруг Морриган посмотрела на дверь. Габриель повернулся.
На пороге стояла улыбающаяся Минналуш. Улыбка предназначалась обоим — верный знак, что ее гнев угас.
— Прости меня, сестренка.
— И ты меня, — вздохнула Морриган.
Минналуш перевела взор на Габриеля.
— Если мы пообещаем быть паиньками, останешься на обед?
Он заколебался.
— Пожалуйста.
— С удовольствием, — облегченно выдохнул он.
— Отлично. — Минналуш взяла Габриеля под руку и понизила голос до заговорщицкого шепота: — Сегодня утром я испекла волшебный пирог.
— Волшебный?
— Да. Кто съест кусочек, тот станет умным, сексуально привлекательным и сможет читать чужие мысли.
— Я думал, что уже обладаю всеми этими качествами.
— И главное, ты невероятно скромен. — Морриган взяла его под другую руку. — Минналуш что-нибудь говорила про скромность?
Все трое расхохотались. Неприятный осадок в душе Габриеля улетучился. Он дружески обнял сестер. Бок о бок они вышли в сад, где сумерки уже сделали голубое небо алым.
Вернувшись домой поздно вечером, он включил компьютер и через удаленный доступ открыл дневник.
Сегодня, когда Г. положил руку мне на поясницу, я отозвалась на его прикосновение всем телом. Заметил ли он? Меня вдруг обдало жаром, подмышки вспотели, ноги стали ватными. Именно на это самое место кладет ладонь мужчина, пригласивший даму на танец, побуждая ее — нежно и в то же время твердо — подчиниться ему. И, словно в танце, мне захотелось прижаться к нему, ощутить его напряженные чресла, двигать бедрами в такт музыке, почувствовать, как разгорается желание, сдерживаемое условностями танцевальных движений.
Я видела, что М. наблюдает за мной, и не только из-за нашей сегодняшней ссоры. Она уже поняла, что меня влечет к Г. Может быть, она волнуется, что я дрогну и не смогу дать Г. его истинное имя? Или просто ревнует?
Я ничего не могу с собой поделать, все время думаю о том, каковы на вкус его поцелуи, представляю, как он лежит на мне, распростершись в изнеможении, придавив меня тяжестью своего тела…
Габриель встал, вышел на балкон и до боли в суставах стиснул перила. Сердце колотилось, как будто он только что пробежал стометровку. Он устремил взор в темноту, омытую светом огней.
Любовь моя, кто ты?
ГЛАВА 17
Глядя на инструктора по йоге, который опять вырядился в свое горошковое пончо, Габриель подавил вздох. Он потратил уйму времени, и все без толку. Откровенно говоря, Габриель начал терять энтузиазм. Ариель оказался не самым интересным собеседником, а вставать ни свет ни заря каждый вторник было утомительно. Вчера вечером Габриель, как обычно, допоздна засиделся у сестер Монк. Можно считать, что, заведя будильник на шесть утра, он совершил подвиг. Вероятно, сегодня он бросит проект, а жаль. Габриель искренне рассчитывал на удачу.
Тренер по йоге жаловался на трудности по работе. Габриель слушал вполуха, пытаясь припомнить, не осталось ли в его кабинке таблеток нурофена. Он мучился жуткой головной болью. В самом деле, не стоит так увлекаться ягодным вином Морриган; у него уже вошло в привычку по вечерам опрокидывать стаканчик-другой этого напитка.
Габриель вернулся к беседе:
— Извини, о чем ты только что говорил?
— О том, что компания, в которой я работаю, решила установить в кафетерии для служащих сетевые разъемы, чтобы работники могли иметь доступ к корпоративной сети в течение обеденного перерыва. Ну не свинство ли? Теперь мы должны работать и во время еды! Даже сэндвич спокойно съесть не дадут.
Эврика!
— Сетевые разъемы, — медленно повторил Габриель, пристально глядя на инструктора.
— Вот именно. Заставлять людей работать во время ланча — стыд и позор!
— Стыд и позор, — кивнул Габриель. Его мозг лихорадочно работал. С самого начала он знал, что для взлома компьютерной базы данных фирмы «Левелекс» необходимо проникнуть в помещение компании, однако дюжие охранники и на порог не пускали посторонних, а офисы были оборудованы сигнализацией — все, за исключением столовой. Столовая размещалась в секторе с низким уровнем безопасности. Вполне логично: там нет ничего ценного. За исключением новеньких сетевых разъемов. Все, что требуется от Габриеля, — это проникнуть в неохраняемую столовую, подсоединить сетевой кабель от ноутбука к разъему в стене и… собрать богатый урожай.
Он посмотрел в лицо Ариелю, прикидывая, как тот отреагирует, если узнает, что, сообщив эту мелкую подробность (которую наверняка не считал конфиденциальной), подверг свою фирму серьезному риску утечки информации. Молодцом, Блэкстоун! Он знал, что так или иначе найдет лазейку. Осталось лишь взять на борт Исидора.
* * *
Исидор пребывал в раздраженном состоянии, что было для него нехарактерно.
— Ну и где отчет? Ты обещал закончить анализ вчера вечером. Где цифры?
Голова у Габриеля просто раскалывалась. Расставшись с Ариелем Скоттом, он принял две таблетки нурофена, но в битве между ягодным вином и лекарством победа осталась за вином.
— И отчего это у нас такое хорошее настроение, солнце мое? — прищурился Габриель.
— Я серьезно, Гейб. Ты строишь из себя Казанову, а я пашу за двоих. Так нечестно. Вчера ты свинтил чуть не с обеда, пообещав, что к утру отчет будет готов. Если уж на то пошло, ты обещал сделать его еще две недели назад. Какой план предложишь, приятель? У тебя вообще есть хоть какие-нибудь мысли?
Габриель тяжело опустился в отвратное Исидорово кресло, обитое рыжим велюром. Сегодня он действительно чувствует себя неважнецки и уж меньше всего нуждается в нотациях.
Исидор резко перебросил стопку книг с одного края письменного стола на другой, хлопнув ими так, что у Габриеля зазвенело в голове.
— Я решил, что с «Левелексом» пора завязывать, — твердо объявил Исидор. — Мы ухлопали на проект кучу времени, а результат нулевой. Задача невыполнима. Я знаю, ты любишь денежки, но аванс нам придется вернуть.
О господи… Габриель выпрямился в кресле.
— Не надо, Ис. Я работаю над проектом.
— Если мне не удалось взломать систему, ты не сможешь этого и подавно, — небрежно бросил Исидор.
Все верно, вздохнул Габриель. Кто у нас гений? Исидор.
— Я не о взломе. Есть другой способ.
— Да ну? И какой же?
Габриель замялся.
— Черт побери, нет! — воскликнул Исидор. — Только не говори, что ты окучиваешь кого-то из персонала фирмы.
— Успокойся. Парень не потеряет работу. Он даже ни о чем не догадался.
— Дело не в этом, Гейб. Ты знаешь, как я отношусь к социальной инженерии.
— Сперва ты обвиняешь меня в том, что я не выполняю свою часть работы, а потом, когда я решаю проблему, которая тебе не по зубам, хочешь все испортить?
— Габриель, я тебе не прислуга, и на этом точка. У меня есть полное право высказываться по вопросам бизнеса, и я говорю «нет». Манипулирование людьми — не наш метод.
Презрение в голосе Исидора заставило Габриеля покраснеть.
— Не будь таким щепетильным. Это жизнь, пойми. Кроме того, тебе не придется пачкать руки. Можешь катиться к своим сопливым дружкам и дальше играть в «Смертельное сияние». Трудную работу оставь мне!
Исидор и Габриель исподлобья сверлили друг друга взглядами. Прежде чем кто-то из них успел открыть рот, раздался сигнал домофона.
Не спрашивая, кто пришел, Исидор нажал кнопку. Дверь в парадном открылась и хлопнула.
— Кто это? — Габриель сдвинул брови.
— Фрэнки, — коротко сказал Исидор. — Я попросил ее прийти.
Только этого не хватало, поморщился Габриель. В последние недели он старательно избегал общения с Фрэнки, не отвечал на ее звонки, отделываясь уклончивыми письмами по «электронке» и эсэмэс-сообщениями. Видимо, обойтись без объяснений сегодня не удастся.
На лестнице послышались легкие шаги, и в следующую минуту Фрэнки вошла в квартиру. На ней был спортивный костюм и теннисные туфли. Волосы растрепались на ветру, щеки приятно порозовели. Фрэнки выглядела здоровой и цветущей, отчего Габриель еще больше почувствовал себя старой развалиной.
— Привет, — бодро произнесла она и чмокнула Исидора в щеку, затем повернулась в сторону Габриеля, испепеляя его взором. — А-а.
Всего одно слово, но эмоциональная температура в комнате сразу упала.
— Привет, — пробормотал Габриель.
На несколько мучительных мгновений между ними повисло молчание.
Исидор подвинул кресло поближе к Фрэнки.
— Присаживайся.
— Спасибо, — ответила она, продолжая буравить Габриеля глазами.
Снова возникла неловкая пауза.
— В чем дело, Габриель?
Тон Фрэнки был обманчиво мягким.
— Не понимаю, о чем ты.
В его голосе прозвучали виноватые нотки, и он это знал.
— Ты совершенно забыл о Робби.
Габриель прижал ладони к вискам.
— Неправда.
— Вот как? — встрял предатель Исидор. — Так почему же ты до сих пор не открыл «Ключ Прометея»? Я дал тебе пароль больше месяца назад, у тебя была уйма возможностей подобраться к компьютеру.
Габриель угрюмо воззрился на товарища.
— Ладно, бог с ним, с компьютером, — сказала Фрэнки. — Ты много времени проводишь с сестрами, поэтому уже должен знать, кто из них дальновидящая и соответственно убийца.
— Фрэнки, этого я пока не знаю. — Габриель поерзал в кресле. — Я не рискнул просканировать ту или другую и тем самым раскрыться. Попыток прощупать меня больше не было.
— Точно? Ты уверен, что засек бы ее?
— Ради бога, не считай меня дураком. Разумеется, засек бы.
— Почему ты избегаешь меня, Габриель? — холодно спросила Фрэнки. — Из-за моего звонка той ночью? Он так сильно тебя напугал?
Исидор явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— Пожалуй, мне лучше оставить вас наедине. — Кашлянув, он вышел.
Подождав, пока за ним закрылась дверь, Фрэнки продолжила:
— Дело в звонке, да? Я показалась тебе жалкой?
— Твой звонок ни при чем.
— Значит, дело в сестрах.
Мучительное, напряженное молчание напоминало перетянутую струну, которая вот-вот лопнет.
— Ты потерял голову из-за них… Так же, как Робби. — Ответа Фрэнки не дождалась. — Габриель, что с тобой творится? Пойми, одна из сестер — убийца, а другая — сообщница.
— Ты не можешь это утверждать.
— Зато я могу утверждать, что они отравили твое сердце и ты умираешь медленной смертью.
— Фрэнки, прошу тебя, прекрати. Для мелодрамы час слишком ранний.
— Мне следовало знать… Да, следовало знать, что ты не продержишься до конца. Ты никогда не был стайером, ни тогда, в «Глазе бури», ни сейчас.
— Я не обязан это выслушивать.
Габриель рывком встал с кресла.
— Пожалуйста, не уходи. Нам надо поговорить.
— Хватит говорить!
Уже в дверях он расслышал тихий голос Фрэнки:
— Не разочаровывай меня снова…
* * *
Злой как собака Габриель вылетел от Исидора. Вот что получается, когда хочешь помочь людям. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Черт, не надо было связываться с Фрэнки, соглашаться на поиски ее пропавшего пасынка! Только… без этого он не познакомился бы с двумя самыми обворожительными женщинами в мире. Завидев такси с горящим огоньком, Габриель поднял руку.
— Дрейк-стрит, дом тринадцать, — бросил он водителю. — Челси.
* * *
Дверь Монк-хауса открыла Морриган.
— Габриель? Какой приятный сюрприз. Я ждала тебя только вечером.
— Извини. Помешал?
— Нисколько. Входи. Минналуш нет дома, поэтому тебе придется удовольствоваться моей компанией.
Настроение Габриеля начало улучшаться. В доме царили покой и уют, благоухали цветы. Вслед за Морриган он прошел на кухню и уселся за стол.
— Чаю хочешь?
— Нет, спасибо. Можешь заниматься своими делами, я не буду тебя отвлекать.
— Вот, решила сделать инвентаризацию. — Морриган повернулась к сосновому столу, заставленному химическим оборудованием. — Давно пора, я совсем разленилась. — Пересчитав коричневые бумажные пакетики и пластиковые пузырьки, она что-то записала в книгу, которая лежала тут же на столе, и бросила на Габриеля быстрый взгляд. — У тебя все в порядке?
— Да, а что?
— Мне показалось, ты слегка возбужден.
— Да нет, все нормально.
— Ладно, — улыбнулась она.
Морриган опять отвернулась к столу, взяла какую-то склянку и, прищурившись, посмотрела через нее на свет. Действовала она ловко и уверенно.
— Так кто из вас алхимик, ты или Минналуш?
— Лаборатория по большей части мое детище, но алхимией увлекаемся мы обе. Мой подход более приземленный, Минналуш предпочитает научные выкладки. — Морриган поджала губы. — Теоретик и практик, как обычно.
Габриель откинулся на спинку стула. Его напряженность стала понемногу спадать. Ссора с Исидором и Фрэнки вдруг показалась совершенно пустяковой. Главное, что он здесь, в особняке Монк, а рядом — прелестная женщина, которая наслаждается его обществом. Чего еще желать?
На Морриган был ажурный топик, черные волосы волнами рассыпались по плечам. Красавица… Габриелю вдруг захотелось нежно убрать пряди этих волос с ее лица и прижаться губами к атласной коже на шее…
Усилием воли он заставил себя отвести глаза и принялся рассматривать гравюры в рамках на стене. Рисунки, однако, тоже не настраивали на высокий лад, так как на них были изображены самые что ни на есть земные радости: обнаженные мужчины и женщины сжимают друг друга в объятиях, держатся за руки, с языческим самозабвением пляшут вокруг бурлящих котлов — огонь, жар, пот.
— Понюхай.
Морриган поднесла к носу Габриеля маленькую баночку. Он осторожно принюхался.
— Духи?
— Да, только не жидкие, а твердые. Их надо втирать в кожу. Мы собираемся продавать их вместе с другой парфюмерией. Тебе нравится?
Запах показался Габриелю странным. Густой древесный аромат почему-то вызывал беспокойство, но был очень запоминающимся.
— Я приготовила эти духи в соответствии с алхимическими принципами. Главный из них — растворяй и сгущай. Как видишь, — Морриган выразительно подняла брови, — алхимия находит вполне прозаическое применение в жизни.
— Надо признать, все это, — Габриель махнул в сторону гравюр и многочисленных пузырьков с жидкостью, — выглядит довольно экзотично и напоминает арсенал фокусника.
— Ты что, не веришь в магию?
Тем же тоном Морриган, вероятно, произнесла бы: «Ты не веришь, что Земля круглая?» — изумленно и недоверчиво.
— Боюсь, нет.
— С тобой никогда не случалось чего-нибудь такого, что нельзя объяснить с точки зрения законов физики?
Разве что выход в «скачок», подумал Габриель, но дистанционное видение не имело ничего общего с магическими формулами или заклинаниями, да и запаха серы он ни разу не унюхал.
— Думаю, есть вещи, которые не поддаются объяснению сейчас, но поддадутся в будущем. Я не воспринимаю алхимию всерьез; как наука она давно себя дискредитировала.
Морриган энергично замотала головой.
— Алхимия во все времена оставалась очень уважаемой дисциплиной. Многие известные приверженцы дедуктивного подхода, открыто насмехавшиеся над ней, на самом деле были тайными алхимиками. Коперник, Кеплер, Бэкон… Даже Ньютон бился над тайной философского камня. Алхимики Средневековья и эпохи Возрождения сделали несколько открытий, обеспечивших научный прорыв в металлургии, медицине и химии. Взять хотя бы Парацельса.
— Это еще кто?
В ответ на такую непочтительность Морриган сурово нахмурилась.
— Парацельс первым начал готовить составные лекарства и описал свойства цинка. Один из величайших целителей в истории, он лечил гангрену, сифилис и язву, — она улыбнулась, — и даже практиковал ранние формы гомеопатии, потчуя больных чумой микроскопическими дозами их собственных фекалий.
— Н-да, новаторский метод.
— Впечатляет, верно? Я нередко пользуюсь технологиями Парацельса, когда готовлю косметические лосьоны или напитки. — Морриган указала на батарею склянок. Заметив гримасу Габриеля, она рассмеялась: — Не волнуйся, экскрементов там нет.
— Да-а, этот парень явно обладал нестандартным мышлением.
— И большим мужеством. Заниматься алхимией в те времена было крайне опасно. Алхимики плохо кончали. — Морриган опять нахмурилась. — Вернее, это их кончали. Что называется, корпус капут. Сжигали на костре. Как, например, Бруно. — Она нагнулась и погладила кота, который терся о ее ноги. — Правда, пушистик мой сладенький?
Габриель бесстрастно наблюдал за этой сценой. Между ним и Бруно установилось нечто вроде вооруженного перемирия. Оба по-прежнему не выносили друг друга, но из уважения к дамам старались сдерживать взаимную враждебность. Тем не менее стоило Габриелю войти в комнату, как хвост Бруно тут же начинал нервно дергаться из стороны в сторону, точно под воздействием электрического тока. Морриган и Минналуш находили это очень забавным.
— Ты знаешь, что наш кот получил свое имя в честь Джордано Бруно?
— Да, Минналуш мне говорила. Он, кажется, был магом и чародеем?
— Как большинство алхимиков, и речь отнюдь не о карточных фокусах. Эти люди были наделены великой силой.
— Ну что ж, если они умели превращать свинец в золото, охотно за них голосую.
— Что меня совсем не удивляет, — усмехнулась Морриган. — Но цель алхимии заключалась не только в этом. Материальные превращения — лишь часть науки. Истинная алхимия связана с трансформацией сознания в более высокие формы. Просветление духа, встреча с Господом, постижение истинного смысла сотворения мира, осознание своего места и роли во Вселенной. Это по-настоящему великие тайны, что там какой-то секрет превращения одного металла в другой!
— Если я скажу, что мне бы хватило и этого секрета, ты меня возненавидишь?
— Дикарь, — вздохнула Морриган.
— Просто мы живем в мире, где все крутится вокруг денег и других вещей, которые можно отсчитать, измерить и взвесить.
— О нет. Мы живем совсем в ином мире. — Каким-то неосознанно сладострастным движением Морриган положила ладонь себе на левую грудь. — Как ты не поймешь… мир — это фантазия. Волшебство…
Габриель не отводил взгляда от ее груди. Пальцы Морриган гладили татуировку с изображением монады: загадочный символ, впечатанный в восхитительную сливочно-белую кожу, невероятно эротичный синяк.
— Алхимия — увлекательнейшая наука.
Морриган опустила руку.
Габриель сглотнул.
— Кажется, я тебе верю.
ГЛАВА 18
Предполагалось, что сегодня Габриель вместе с Исидором займется анализом последних данных по проекту «Питтипэтс», но после вчерашней ссоры ему совершенно не хотелось видеть товарища, который наверняка опять обрушит на него свой праведный гнев. Таким образом, вместо поездки в Смитфилд Габриель решил составить компанию Минналуш и отправился с ней в книжный магазин, расположенный в северной части Лондона.
Минналуш залезла на скамеечку и принялась вытаскивать две книги с верхней полки, до которой едва могла дотянуться. Блузка выбилась из юбки, обнажив изящно вытатуированный на пояснице символ монады.
Поразительно, как глубоко может взволновать небольшой кусочек оголенной кожи, подумалось Габриелю. Лично он наделен привилегией созерцать эту красоту в двойном объеме, притом хоть каждый день.
Минналуш оглянулась через плечо и поймала его взгляд.
— Эй, хватит пускать слюни. На вот, держи. — Она передала Габриелю книгу. — И нечего совать голову мне под кофточку.
— Куколка, это я уже видел, помнишь? — улыбнулся он. — И многое другое тоже.
— Точно, негодник, — расхохоталась Минналуш. — Ну тогда рассмотри все как следует.
Без всякого стеснения она задрала блузку на спине и наклонилась вперед, так что рыжие кудри каскадом упали ей на грудь.
Серьезный молодой человек в другом конце зала изумленно вытаращил глаза и уронил книгу, которую держал в руках. Он выглядел так, будто получил сотрясение мозга. Заметив, что Габриель за ним наблюдает, юноша поспешно поднял фолиант и уткнулся в него носом. Пожалуй, без сотрясения все-таки не обошлось — книгу он держал вверх ногами.
Габриель осторожно погладил татуировку.
— Очень красиво.
— Я знаю. — С озорной улыбкой на губах Минналуш выпрямилась.
— У Морриган тоже есть такая.
— Мы сделали их в один день.
— И что же означает этот символ? «Да любви, нет войне»? «Запретим производство атомных бомб»?
— Ты вправду считаешь, что мы так неоригинальны? Монада символизирует единство космоса.
— Как типично для эры Водолея!
Минналуш шлепнула Габриеля по руке.
— Ее создал в шестнадцатом веке один маг. Да-да, маг, ни больше ни меньше. Некий Джон Ди. Его дневники хранятся в Бодлианской библиотеке твоей альма-матер, Оксфордского университета. Самое интересное, что он — мой предок.
— Здорово.
— По тебе не скажешь, что ты в восторге, — склонив голову набок, прищурилась Минналуш.
— Я в восторге, честное слово.
Ее слова почему-то вызвали у Габриеля странное беспокойство, хотя почему именно, определить он не мог.
Минналуш углубилась в чтение книги, которую достала с полки, ее лицо стало сосредоточенным, почти суровым. Габриель замечал эту перемену и раньше. Напряженный взгляд, а может, плотно сжатые губы младшей сестры Монк заставляли его задуматься, что скрывается за шаловливым кокетством и женственностью, которые неизменно ассоциировались с ее личностью. Наряду с этим существовала и другая Минналуш: холодная, твердая, решительная.
Габриель обвел взглядом ряды книг, умещенных на длинных полках с убийственной теснотой. В дальнем конце торгового зала молоденькая продавщица что-то записывала на доске. Стройная, с тонким овалом лица и каштановыми волосами, сходящимися на лбу в треугольный мысок, она была похожа на Фрэнки. Фрэнки, которая вчера смотрела на него с разочарованием и болью…
Прочь, прочь! Габриель сознательно отогнал от себя этот образ. Ни к чему терзаться чувством вины, тем более что он ни в чем не виноват.
Минналуш водрузила первую книгу обратно на полку и раскрыла вторую. Габриель, стоя позади и чуть сбоку от нее, уголком глаза мог видеть содержимое страниц. Книга пестрела акварельными рисунками, однако сюжеты были отнюдь не пасторальные. Главенствующим мотивом выступал огонь. Объятые языками пламени, на кострах корчились женщины в развевающихся одеждах, причем на их лицах застыла какая-то жуткая безмятежность. Рисунки производили довольно сильное впечатление.
— Ведьмы, — спокойно произнесла Минналуш. — Она не отрывала глаз от книги, но, должно быть, интуитивно почувствовала реакцию Габриеля. — Или, точнее, несчастные женщины, которых сочли ведьмами.
— Кто счел?
— Разумеется, мужчины. Мужчины, которых привела в ужас одна мысль о том, что женщины тоже хотят познать великие тайны. Мужчины, напуганные и другими вещами — например, такими, как женская сексуальность. — Минналуш захлопнула книгу. — Ты знаешь, каким способом женщину проверяли на ведьмовство?
Габриель отрицательно покачал головой.
— Привязывали к ногам жернов и бросали в реку. Утонет — значит, чиста, выплывет — ведьма. А еще бедняжек сбрасывали с высокой скалы — смотрели, умеют ли они летать. В описаниях судебных процессов над ведьмами семнадцатого века часто встречается выражение: «Не виновна — не полетит». Женщине в буквальном смысле приходилось жизнью доказывать свою непричастность к колдовству.
Минналуш встала на скамеечку и поставила увесистый том на место. По толщине он намного превосходил остальные книги и неуклюже выпирал из ряда.
На выходе из книжной лавки Габриель обернулся. Даже с этого расстояния ему был виден толстый черный корешок, выпяченный, точно обвиняющий перст. Габриель поежился.
На улице ярко светило солнце, и тревога, которую он испытывал в магазине, быстро рассеялась.
Поскольку подошло время ланча, они заглянули в «Маркс и Спенсер» и купили сэндвичи, решив перекусить в Риджентс-парке. Из своей объемистой сумки Минналуш также извлекла бутылку и два пластиковых стаканчика.
— Я подготовилась к походу, — рассмеялась она.
— Вино Морриган?
— А что же еще. Пей, тебе полезно.
Они ели молча и неторопливо. Напротив них тип с замашками эксгибициониста снял футболку и принялся натирать себя маслом. Габриель мысленно признал, что телосложение у парня хоть куда: бугрящиеся мышцы и стальной пресс. На физиономии атлета было написано выражение снисходительного превосходства: «Я-так-крут-не-умрите-от-восторга». Минналуш беззастенчиво на него пялилась. Оглянувшись на Габриеля, она поймала его сардоническую усмешку.
— Красавчик, правда?
— Да уж, ты глаз с него не сводишь.
— Но при этом совсем ребенок. С ним можно будет общаться лет через десять-двенадцать. Мужчины становятся интересны не раньше, чем перешагнут тридцатилетний рубеж.
— По крайней мере, я уже близок к этому.
— Это не происходит автоматически со всеми мужчинами, сам понимаешь.
— О да.
— У женщин все по-другому. Женщины интересны с самого рождения. — На щеках Минналуш вновь появились задорные ямочки. Хохоча, она повалилась на траву.
Габриель подлил себе вина. Минналуш лежала, раскинув руки и закрыв глаза; ее волосы напоминали испанский мох. Это ли его любовь, в сотый раз спрашивал себя Габриель. Это ли женщина, которая слышит закат и ныряет на стеклянное дно океана, где рыбы играют в прятки?
А что, если сказать ей: «Минналуш, я взялся следить за тобой и твоей сестрой. Предположительно одна из вас — убийца, но другая ведет невероятно увлекательный дневник, и я влюбился в нее по уши. Это ты?» Если бы все было так просто…
Она открыла глаза.
— О чем ты сейчас думаешь?
Габриель медленно протянул руку и погладил прядь ее шелковых волос.
— Минналуш… Красивое имя. И очень тебе подходит. Такое женственное.
— Весьма любезно с твоей стороны. — Она тепло улыбнулась. — Хотя имя мужское.
— Не может быть!
— Может. Из стихотворения Йейтса «Кот и луна»:
Пятнай, пятнай, Минналуш,
Прыжками лик ледяной —
Луна в ударе, к тому ж
Вы с нею крови одной.
Известно ль тебе, мой друг,
Что фазы наперечет,
Что желтый ущербный круг
Со дна твоих глаз встает?
Минналуш — расступись, трава! —
Держит путь сквозь ночь на восток.
Луна теряет права.
Вступает в права зрачок…
Любимое стихотворение моего отца. После рождения Морриган он мечтал о сыне и заранее выбрал мальчику имя. Увы, родилась я, но имя уже менять не стали. Могло быть и хуже — представь, если бы папа остановил свой выбор на Кухулине!
Минналуш со смехом села.
— А Морриган? Тоже звучит необычно.
— Это из ирландской мифологии. Моя мать родом из Голуэя.
— Ты наполовину ирландка?
— О да. Прапрапрапраправнучка фей, эльфов и прекрасных чародеек.
— И великого Джона Ди.
— Тоже мага и волшебника. — Минналуш поднялась и пригладила волосы. — Уже поздно, Морриган, наверное, заждалась.
Только по возвращении в Монк-хаус Габриель осознал, что встревожило его днем в разговоре о Джоне Ди. Минналуш упомянула, что дневники Ди хранятся в Бодлианской библиотеке Оксфордского университета, альма-матер Габриеля. Только вот он никогда не говорил сестрам, что учился в Оксфорде. Стало быть, они наводили справки о нем и наверняка уже знают про «Глаз бури». Конечно, о его способности к дальновидению им известно и так, но ему бы очень не хотелось, чтобы сестры Монк пронюхали еще и про это. Пожалуй, стоило ожидать, что сестры соберут о нем сведения, и все-таки Габриелю было как-то не по себе.
— Габриель? — Минналуш стояла в распахнутых дверях и вопросительно глядела на него. — Зайдешь выпить?
Он заколебался, впервые чувствуя неохоту. Какой-то внутренний сейсмограф предупреждал о грядущей опасности. Если он хочет спастись, то должен бежать. Миг спустя сомнения развеялись. В окне зажегся свет, и за кружевными шторами задвигалась тень — Морриган занималась делами.
Габриель внезапно ощутил усталость. Как приятно сейчас вытянуться с бокалом спиртного на диване в просторной гостиной, где царит прохлада и благоухают розы.
— Да-да, иду, — отозвался он.
* * *
Ночью ему приснился сон — привычный сон о Портале, но на этот раз события развивались несколько иначе. Сначала Габриель находился все в том же помещении с высоким куполом и стенами, испещренными символами, постепенно приближаясь к двери, которая притягивала его, как магнит. Как всегда, он обливался потом, трепеща в ожидании момента, когда дверь распахнется полностью.
Внезапно он оказался не один. Рядом с ним стояла женщина, чьи волосы были убраны под широкополую шляпу. Она обернулась, и Габриель увидел, что это Минналуш. В одной руке она держала большую книгу в черном кожаном переплете, в другой — бокал, наполненный жидкостью, которая сверкала, будто волшебное зелье из журнала комиксов. «Пей, — велела она, — тебе полезно». Как только Габриель протянул руку за бокалом, Минналуш вдруг вспыхнула ярким пламенем и превратилась в пылающий кокон.
В следующее мгновение он уже стоял на вершине башни и вместе с Морриган готовился совершить прыжок. Она прижималась к нему всем телом, Габриель чувствовал ее упругие груди и бедра. Они шагнули в пустоту, и Морриган что-то шепнула ему на ухо, обвив руками шею. Габриель напряг слух. «Прекрасно лететь», — произнесла Морриган, и ветер тотчас унес ее слова.
Они падали и падали… Земля и небо слились в безумную круговерть, когда Габриель вдруг понял, что ослышался. «Прекрасная смерть, — повторяла Морриган снова и снова. — Прекрасная смерть».
