Глава 39
ПЕЧАЛЬНАЯ УЧАСТЬ КУР ШАРЛОТТЫ
Я принимаюсь за чтение не сразу. Сначала усаживаюсь в постели, пристраиваю на столике рядом свечу. Несколько долгих минут просто держу письмо в руках, не разворачивая его. И, наконец, незадолго до полуночи начинаю читать…
Дорогая Беатриса!
Если ты читаешь это письмо, значит, моя миссия не удалась.Я не стану разглашать характер этой миссии, дабы не подвергать тебя еще большей опасности. Скажу одно. Было человеческое существо, которое нуждалось в моей помощи.Если бы в опасности оказался наш собственный любимый сын, я мог бы лишь надеяться, что отец какого-нибудь другого ребенка сделает для него то, что я сейчас делаю для этого мальчика. И я верю, что, когда Эктор сам станет мужчиной, он будет готов поступать так же.Мне многое вменят в вину, Беатриса. Меня назовут дьяволом, роялистским агентом, врагом народа и так далее. Ничем таким я не являюсь. Я врач, чей высочайший долг (по крайней мере, так я всегда считал) — исцелять, помогать, а не сидеть и пассивно наблюдать, как угасает Жизнь.Мысль, что я своими действиями подвергаю опасности тебя и малыша Эктора, мучает меня невыносимо. Как я желал бы уберечь вас! Пожалуйста, знай — верь, — что если был бы другой путь, я бы пошел по нему.Знай и еще одно, моя дорогая жена. Я люблю тебя, люблю всей душой. Ты будешь хорошей матерью нашему сыну, а если он когда-нибудь спросит обо мне, скажи, что до последней секунды своей жизни я думал о нем.Прощай.Эктор
Я перечитываю письмо раз десять, а может, и больше, стараясь примирить внутренний образ отца, сложившийся за долгие годы, с тем, каким он предстал в этом письме — величественным, страстным. Вывести ребенка из крепости, охраняемой двумястами стражниками! Какая для этого требуется комбинация принципиальности, мужества и чистого безумия?
Получилось ли у него то, что он задумал?
«Все в порядке», — сказал он матери, когда вернулся. Означали ли его слова, что невероятный замысел осуществился? Что дофина тайно переправили в Швейцарию, где он и пребывал все эти годы? А как же сообщения о смерти ребенка? Или комиссары Тампля просто скрыли факт его исчезновения? И кого похоронили в тот день на кладбище Мадлен?
Вопросы, ураган вопросов. И за всеми этими вопросами зреет понимание. Понимание того, как случилось, что Шарль оказался заброшенным в мой мир. Я отыскал причину, по которой прощальное письмо избегло пламени. Впервые за всю мою жизнь отец обращался непосредственно ко мне.
И я верю, что когда Эктор сам станет мужчиной, он будет готов поступать так же.
Я снова и снова перечитываю эту фразу. И в глубине души отвечаю: я готов. Готов завершить начатую тобой работу.
Нет ничего удивительного, что в эту ночь я вижу во сне отца. Только говорит он почему-то голосом Шарля Рапскеллера. Они играют в карты с Кретьеном Лебланом и никак не могут договориться, как называть короля, и в процессе спора начинают словно бы оплывать по краям. Вдруг сон прерывается возгласом из реального мира:
— Доктор!
Я разлепляю глаза.
— Проснитесь! Вставайте!
Кажется, это Жанна Виктория. Она тяжело дышит и полна решимости. Трясет меня за воротник сорочки.
— Что вы здесь…
— Присматриваю за вами, — отрезает она. — Как обычно. Скорее, у нас нет времени!
Схватив мою руку, она, словно сестра милосердия — выздоравливающего, сводит меня вниз по лестнице.
— Шарль, — шепчу я.
— Он со стариком. Быстрее!
«Но что случилось? — хочу я спросить. — Почему я должен куда-то идти?»
Но тут мы доходим до нижнего этажа, и я сразу понимаю почему.
Пожар.
Первое, что я чувствую, это как с заднего двора бьет волна раскаленного воздуха. Жар делает его одновременно густым и жидким. Над нашими головами трещат и стонут стропила. То, что осталось от кухонного потолка, дождем конфетти осыпается на нас, и от сладкого терпкого запаха становится трудно дышать.
Куры, вспоминаю я в тот момент, когда Жанна Виктория вытаскивает меня из дома. Куры — их Шарлотта держит на заднем дворе. Они сгорят заживо.
Тут появляется сама Шарлотта. Ее лицо краснее обычного, потемневшие глаза кажутся бездонными.
— Месье Эктор! — восклицает она с характерным ломаным акцентом.
Мысленно я быстро пересчитываю присутствующих. Папаша Время стоит, завернувшись в покрывало. Студенты-юристы, вся троица, окружают молодую женщину в одеяле, с голыми плечами и прекрасными золотистыми волосами. Сегодняшний трофей, только непонятно, чей именно.
От этого весьма неорганизованного сборища отделяется взъерошенная фигура. Мать, без обычной своей шляпки с тюлем, прическа сбилась набок.
— Ох! — произносит она.
Она обнимает меня и дрожит всем своим легким, будто птичьим, телом.
— Ты жив!
— Ну конечно.
— Что ж, — кивнув, она размыкает объятия, — отлично.
Глядя ей через плечо, я неожиданно замечаю Шарля. Захваченный созерцанием пожара, тот не обращает на меня внимания. Приходится помахать рукой перед самым его лицом.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю я.
— О да! Но какой замечательный пожар!
Пламя больше не удовлетворяется задней стороной дома. Красно-оранжевые языки лижут занавески. Трещат и вспучиваются перекладины. Через трещины в стенах и дверях, словно затаившаяся ярость здания, вырывается черный дым. Да уж, пожар замечательный.
— Эй! — зовет Шарль. — Ты забыл свою книжку.
Дневник отца еще раз падает мне в ладонь. Я смотрю на обложку зеленой кожи.
— Ты…
Ты прочел? Вот то, о чем я хочу его спросить. Но вместо этого лишь произношу:
— Спасибо.
Из вечера в вечер обитатели пансиона Карпантье, собравшись за обеденным столом, воевали друг с другом. Но в нужде мы становимся братьями. Нас окружают соседи: месье Сенарж, ростовщик, мадам Флерье со своей престарелой тетушкой и лохматым шпицем — все с сочувствием и расспросами. Но мы им не отвечаем. Это наше бедствие.
И когда окно фасада с треском распахивается и наружу, рассекая воздух, вырывается струя белого пламени, мы кричим в унисон. В щепки разлетается второе окно. Горящее здание, рокотавшее до сего момента басом, переходит на баритон, и в этот момент я слышу голос Шарлотты:
— А где мадам?
Я вижу ее, озаренную пламенем: завернувшись в тряпье, она, словно вор, то крадучись, то перебежками пробирается к дому.
— Мама!
Шарлотта с Папашей Время пытаются удержать меня, но я проворнее их. Я проворнее целого Парижа, я могу обогнать все его население в этом забеге к парадной двери, но огонь желает только меня, и больше никого. Так мне кажется, потому что жар, которым он приветствует меня, едва я переступаю порог, словно бы скроен по форме моего тела. Я погружаюсь в этот жар, и на какую-то секунду все застилает чернота, и вот я уже ползу по руинам столовой. Под ногами хрустит стекло, из кладовки Шарлотты несет горелой мукой и жженым сахаром. Горло у меня распирает, легкие, наоборот, съеживаются. Мозги превращаются в туман, из-за чего мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что препятствие на моем пути — не что иное, как тело матери.
Я пытаюсь поднять ее, но она так тяжела, что я не могу это сделать. Перевернув ее, я обнаруживаю, что к животу она прижимает ящик со столовым серебром.
Тщетно я пытаюсь вырвать ящик у нее из рук. Приходится взгромоздить ее вместе с ящиком на плечо и тащить к выходу. Вокруг ревет пламя. В считанные секунды и наборный столик, и фарфор — плод трудов заключенных, и абажур цвета слоновой кости поглощаются огнем. Я прорываюсь, наконец, наружу, а свирепый жар гонится за мной, кусает за пятки, палит волосы.
Только оказавшись на улице, я замечаю, что моя ночная сорочка горит. Жанна Виктория срывает ее с меня, швыряет на землю и затаптывает пламя. Я едва не смеюсь: опять я в ее присутствии полуголый! Но смех не получается, для него нет воздуха, так что я падаю на колени и склоняюсь над телом матери.
Она почти без сознания, ее кожа бледна, синюшна, рот в саже, а голосовые связки в спазмах издают странные высокие звуки, точно заедающая шарманка.
— Не волнуйся, — шепчу я. — Ты в безопасности.
Она затихает. Покрытыми сажей пальцами правой руки она тянется ко мне, и жар, источаемый домом, словно бы сплавляет нас воедино. Постепенно, однако, этот жар спадает, и ее пальцы, начиная от кончиков, холодеют. Холодеет ладонь. Потом вся рука.
Я прикасаюсь к ее левой руке, все еще обхватывающей ящик с серебром. Она такая же холодная. И неподвижная.
Сначала никто не произносит ни слова. Потом ко мне подходит Шарль. Его руки образуют что-то вроде колеблющегося квадрата вокруг меня. Позже я понимаю, что так он пытался прикоснуться ко мне.
— Я знаю, каково это, Эктор. Я тоже потерял мать.
Назад: Глава 38 СЛУЧАЙ ДОМАШНЕГО ШПИОНАЖА
Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ГРЕВСКАЯ ПЛОЩАДЬ
