1
Под местом пересечения океанских желобов:
Филиппинского, Яванского и Палу
Он щелкнул пальцами. «Да будет свет». Вспыхнули осветительные патроны.
Из тьмы выступили лица съемочной группы. Люди моргали. Яркий свет резал глаза. Придавал лицам зеленоватый оттенок и голодный вид.
Вокруг материализовался город из камня.
Клеменс кивнул. Щелчок нумератора с «хлопушкой» прозвучал, словно выстрел. Надпись восковым карандашом: «ПРЕИСПОДНЯЯ, сцена 316, дубль 1. IMAX».
— Мертво, все мертво, — нараспев произнес он, а камера в это время показывала панораму города, похожего на скелет, твердый и пустой. Город был построен гораздо раньше Трои, еще до того, как впервые прозвучало слово «Египет». Стены потрескались от старости или разрушились под воздействием тектонических сил. Арки свисали подобно ребрам. Окна смотрели пустыми глазницами. Камера повернулась к рассказчику и замерла.
Клеменс посмотрел прямо в объектив. Пусть камера зафиксирует мешки под глазами, седую клочковатую бороду и сальные волосы, неровно зашитую рану на скуле. Никакого грима. Ничего не скрывать. Зрители должны видеть усталость и следы пятимесячного пребывания под землей, когда они ползли сквозь чрево планеты.
«Ради вас я истекал потом и кровью, — подумал Клеменс. — Убивал ради вас. И ради моей доли в сборах».
Его голубые глаза вспыхнули.
— День сто сорок седьмой, в недрах земли, под одним из самых глубоких океанских желобов, — произнес он. — Мы достигли их города. Их Афин. Их Александрии. Их Манхэттена. Здесь был центр цивилизации.
Клеменс негромко покашлял. Вся съемочная группа мучилась кашлем — какой-то неопасный пещерный вирус. Еще одна болезнь в череде недомоганий, не пощадивших никого: сыпь от ядовитых лишайников, расстройство желудка от речной воды, затяжная лихорадка после нападения прозрачных муравьев, гниющие раны, головная боль из-за повышенного давления. Не говоря уже о герпесе и гонорее, свирепствовавших среди этого сборища похотливых мужчин и женщин.
Клеменс приблизился к высокому прозрачному натеку кальцита. Натеки сползали со стен подобно медленной, пластичной лавине медового цвета. Осветительный патрон, расположение которого было тщательно выбрано, подсвечивал камень сзади. Внутри, точно гигантское насекомое в куске янтаря, висел темный силуэт человека.
Клеменс перевел взгляд на камеру — на будущих зрителей, — словно приглашая к размышлениям.
— Какие новые чудеса мы тут увидим? — Он прижал фонарь к камню и заглянул внутрь. — Смотрите, смотрите моими глазами.
Потом медленно, дюйм за дюймом, стал перемещать луч фонаря. Постепенно темная фигура представала перед зрителем во всех своих жутких подробностях. Не человек, а некое первобытное существо. Символ регресса, каприз природы. Камера взяла крупный план.
Клеменс осветил бледные безволосые ноги, покрытые доисторическими татуировками. Луч фонаря остановился в паху существа. Гениталии были обернуты каким-то мешком с завязками из сыромятной кожи — нечто вроде фигового листа для этого уродливого Адама. Единственная одежда существа состояла из мешка, перевязанного кожаным шнурком, который обхватывал ягодицы. Кожа! — в мире, где не водились крупные животные… за исключением человека. Эти хейдлы все пускали в дело, даже человеческую кожу.
— Мы были их мечтой, — серьезным голосом произнес Клеменс в камеру. — А они — нашим кошмаром.
Клеменс передвинул луч выше. Существо выглядело одновременно изящным и свирепым. С крыльями как у купидона, оно не могло летать. Это даже не крылья, а зачатки крыльев, рудименты — почти смешные. Хотя какой уж тут смех. Тело существа покрывали раны и боевые шрамы, словно у обитающего на свалке пса.
Луч фонаря передвинулся выше и осветил жуткое лицо. Мутные розовые глаза — мертвые — уставились на Клеменса. Ему стало не по себе, хотя во время постановки кадра он уже все это видел. Существо, подобно сверчкам, мышам и всяким ползучим тварям, населявшим эти глубины, было альбиносом. Редкая белая растительность на лице. Ресницы и клочковатые усы выглядели почти изящными.
Тяжелые надбровные дуги выдавались вперед, как у обезьяны. Классический Homo erectus. Подпиленные зубы и изрезанные ножом мочки ушей, превратившиеся в бахрому. И главное украшение, из-за которого Клеменс выбрал его из множества тел, — пара бесформенных рогов. Потрясающие рога, фирменный знак Сатаны.
Рога представляли собой костяные наросты, что-то вроде раковой опухоли — как объяснили Клеменсу, весьма распространенной в подземном мире. Они росли прямо изо лба существа и идеально подходили к названию фильма. Каждая преисподняя нуждается в своем дьяволе.
И совершенно неважно, что он не тот дьявол, на поиски которого пустился Клеменс. Это вовсе не тело Сатаны, по слухам лежащее где-то в городе. И не имеет значения, что те, кого люди считали демонами, были их далекими предками или по меньшей мере дальними родственниками. С генеалогическим древом Клеменс разберется потом, в монтажной.
— Теперь хейдлы ушли, — произнес Клеменс в микрофон, прикрепленный к изодранной футболке. — Ушли навсегда, уничтоженные созданной человеком болезнью. Одни называют это геноцидом, другие — божественным промыслом. Я склоняюсь ко второму. Мы избавились от власти ужаса, который они навевали. Освободились от древней тирании. Ночь принадлежит нам, человечеству, и так будет всегда.
Клеменс отступил и поднял наполненный ужасом взгляд, словно Франкенштейн, пожираемый монстром, которого сам создал. Замерев, он сосчитал до пяти.
— Стоп!
Оператор, выглянувшая из-за треноги с камерой, подняла большие пальцы вверх. Звукорежиссер снял наушники и махнул рукой — все в порядке. Отличный дубль.
— Сделайте несколько снимков нашего друга крупным планом, — распорядился Клеменс. — Затем разбираем оборудование и пакуемся. Уходим. Наверх. День еще не закончен. — Дежурная шутка. Какой день в мире, где нет солнца? — Мы возвращаемся домой.
Домой! Все мгновенно вскочили.
Туннель, ведущий наружу, проходил где-то рядом. Через несколько недель они выберутся на поверхность. В миллионный раз Клеменс вытащил из водонепроницаемого футляра пачку бумажных листов и стал вглядываться в потрепанные карты.
Это были страницы из дневника монахини, одной из двоих выживших, которые выбрались отсюда три года назад. Именно за призраками той погибшей экспедиции охотился Клеменс в своем фильме. Одно из самых отважных путешествий в истории, сравнимое с экспедициями Марко Поло и Колумба, — переход длиною в шесть тысяч миль по системе туннелей, проходивших под дном Тихого океана. Но главная интрига заключалась в том, что состоявшая из ученых экспедиция неожиданно столкнулась с догматом веры. В глубинах бездны исследователи обнаружили дом Сатаны. Исторического Сатаны, человека — гоминида, если хотите, — который превратился в легенду. Предводителя племени.
Монахиня, этот синий чулок по имени Али фон Шаде, писала о встрече с ним. В то время город был обитаем — смертельная эпидемия еще не началась. В последний раз она видела Сатану в доспехах из зеленого нефрита. Три дня Клеменс прочесывал город в поисках тела или скелета, намереваясь показать его в кульминационных кадрах фильма — чтобы изумить, потрясти и в одном образе сплести воедино все сюжеты рассказанной истории. Клеменс действительно нашел нефритовые доспехи, только пустые. Брошенные, осиротевшие — ни единой косточки внутри. Несмотря на разочарование, он вдруг понял, что это ему даже нравится. Сатана оказался всего лишь пустой оболочкой.
Клеменс не раз обращался к фон Шаде с просьбой об интервью, но всегда получал вежливый отказ. «Я не хочу делиться подробностями той катастрофы». Как будто это ее личная история. Интеллектуальная собственность, находящаяся под священной защитой. Стерва.
Для подготовки экспедиции им с Куинном — его партнером — требовались карты и ориентиры. Клеменс перепробовал все: цветы, приглашения пообедать, деньги и даже процент с чистой прибыли от фильма. И все бесполезно. Впустую. Ничего. Куинн посоветовал оставить ее в покое. Клеменс не послушал и нанял вора-домушника, который выкрал дневник монахини, скопировал, а затем вернул на место. Ничего страшного. Если она не хочет говорить, за нее это сделает дневник.
Карты фон Шаде представляли собой что-то вроде записок — схема маршрута в них сопровождалась фантастическими историями и акварельными набросками, рассказывающими об экспедиции «Гелиоса». Каждый раз, когда во время путешествия Клеменс начинал сомневаться, предполагая, что она ошибается или выдумывает, карты оказывались верными.
Из темноты доносился гул далекого водопада. Он тоже присутствовал на карте. Фон Шаде сама не видела его — хейдлы захватили ее и завязали глаза, — но позже отметила этот звуковой ориентир в своем дневнике. Кратчайший путь к солнцу лежит через водопад.
Наверху плыли длинные, призрачные ленты облаков. Пещера была огромной, и в ней сформировался собственный микроклимат. Геологи предполагали, что много миллионов лет назад пузыри серной кислоты поднялись из земной мантии на поверхность, в результате чего образовался лабиринт из полостей и туннелей, известный теперь как субтерра. Превосходное убежище для потерянной расы.
Клеменс скатал в рулон страницы дневника фон Шаде и выключил головной фонарь. Запас аккумуляторов подходил к концу, как, впрочем, и остальное. Но съемки в основном закончены. Съемочная группа покорила вершину, если можно так выразиться, — добралась до подземного города в лабиринте подземных пещер под дном Тихого океана. Теперь можно подниматься, выходить на поверхность, к солнцу. К потускневшим имени и славе Клеменса.
Почти все члены съемочной группы были еще прыщавыми юнцами, когда он получил премию «Оскар» за документальный фильм «Адреналин», рассказывавший о безумцах-спортсменах, которые в поисках острых ощущений пересекали зоны международных конфликтов. После такого успеха Клеменс почивал на лаврах оскароносца, подвизаясь в качестве режиссера второго плана на съемках голливудских боевиков.
А потом люди открыли субтерру. В мгновение ока внимание всех переключилось на огромный обитаемый лабиринт, существовавший прямо под ногами. Рынок книг и фильмов о любителях адреналина просто исчез. Клеменс на собственной шкуре убедился в невозможности конкурировать с демонами и злодеями разных религий. Через год он обанкротился, развелся с женой и был вынужден снимать порнофильмы за двести долларов в день.
Примерно в это время в его жизни появился Куинн. Старомодный исследователь, уже спускавшийся под землю и задумавший фильм. Картину о неудавшейся экспедиции, которая повторила бы путь в преисподнюю. На Клеменса снизошло что-то вроде откровения: чтобы победить дьявола, нужно стать дьяволом самому. Именно поэтому он — в возрасте пятидесяти двух лет — убедил Куинна стать его партнером в производстве фильма. Вместе они подготовили эту отчаянную, хотя и тщательно подготовленную экспедицию в недра земли. Клеменс пришел к выводу: если «Преисподняя», выплеснувшись на огромные экраны IMAX, не сможет возродить его репутацию, значит, все кончено. Придется вновь работать на порномафию.
К сожалению, в проблему превратился сам Куинн. Благородный. Улыбчивый. «Настоящий мужик». Куинна — в президенты! Съемочной группе импонировали его непринужденные манеры и забота о безопасности. А также талант рассказчика и сценариста — рядом с ним Клеменс выглядел серостью, лишенной воображения. Он и на самом деле был таким. Только не собирался терпеть насмешки подчиненных. А значит, Куинн должен был сгинуть. Умереть.
Клеменс надеялся, что после исчезновения партнера дела пойдут на лад. Но презрение съемочной группы лишь усилилось. Они его подозревали. Идиоты. В этом диком мире, где не действуют законы, убийства не существовало. Кроме того, «нет тела — нет и преступления». Куинн выбрал для падения бездонную пропасть. Проще не бывает — один легкий толчок сзади, и до свидания, амиго. Клеменс несколько раз пытался успокоить людей и даже предоставил два дня на поиски их бесстрашного лидера. Затем пришло время угроз и запугивания. Шоу должно продолжаться.
— Джошуа…
Снова этот шепот. Клеменс резко обернулся.
Повел фонарем влево, затем вправо. Естественно, никого. Все началось после того, как они вошли в город. Группа издевалась над ним: они шептали его имя голосом Куинна, доводя до бешенства.
— Пошел ты! — бросил Клеменс в темноту.
— Сам иди, — ответил женский голос. В луче фонаря появилась Хаксли. — Что с тобой?
— Так это ты?
— Да, я. Ты сказал, что мы разбиваем здесь лагерь.
Хаксли была ветеринаром, и Куинн пригласил ее в экспедицию в качестве врача. Именно неуверенная рука доктора, привыкшего иметь дело с домашними животными, зашивала щеку Клеменса после камнепада в одном из туннелей. Он догадывался, что ей нужно.
— Крылья. — Хаксли приблизилась к замурованному в кальците существу. — Мне нужно сделать замеры и взять образцы. Я хочу добавить крылья к своей коллекции. Крылья ангела. Падшего ангела. Уникальный экземпляр.
Приближается бунт, подумал Клеменс. Съемочная группа в шаге от открытого восстания. Они не могут дождаться, когда выберутся отсюда. Наверху ждет солнечный свет. Все буквально жаждали его. И Хаксли хочет их задержать?
— Ты говоришь это каждый раз, стоит натолкнуться на какую-нибудь кость или тело, — возразил Клеменс. — Съемки закончены. Теперь вперед, вверх. Мы должны еще пройти много миль, прежде чем устраиваться на ночлег.
— Ты не понимаешь, — настаивала Хаксли. — Крылья у человека! А вчера мы видели одного с жабрами, как у земноводного. А на прошлой неделе — женщину-рептилию.
— Что ты пытаешься мне доказать? Это ж хейдлы. Мутанты. Здесь их тьма-тьмущая. Тысячи. Кроме того, ты уже защитила диссертацию, док. Чего ты хочешь? Нобелевской премии?
— Не знаю, — ответила она. — А ты? Второго «Оскара»?
Клеменса злили вовсе не амбиции Хаксли. Когда все закончится, каждый постарается выжать из экспедиции максимум возможного. Он уже несколько месяцев выслушивал грандиозные планы. Байдарочники собирались разместить рекламу в журналах «Аутсайдер» и «Мэнс джорнал», чтобы привлечь любителей приключений. В подземных туннелях имелись темные стремнины и пороги четвертой категории сложности, а также речные берега из отполированного белого мрамора. Кинооператор мечтала открыть художественную галерею и опубликовать книгу — подарочное издание большого формата с фотографиями преисподней. Три альпиниста намеревались объединиться, основать венчурный фонд и вернуться для разведки потрясающих золотоносных жил, которые они трогали руками, но были вынуждены оставить позади.
Другими словами, здесь, внизу, зарабатывались деньги и слава. Хаксли ничем не отличалась от других. Настрадавшись в темноте подземного мира, доктор хотела своей доли пирога. Все дело в том, что женщина не умела себя вести. Тот факт, что она была подругой Куинна, вовсе не делал ее исключением из правил. Здесь распоряжался Клеменс. А все остальные, в том числе отчаянные альпинисты, спрашивали у него разрешение заработать на экспедиции. Но не Хаксли. Она вела себя так, словно Клеменс отнимал законно заработанное.
— У нас уговор.
— Какой уговор?
— Я в экспедиции в качестве ученого.
— Ты пошла как врач, — возразил Клеменс. — Твоя работа — лечить больных и раненых.
— Ты говорил, что мы останемся тут еще на одну ночь.
Клеменс смотрел сквозь не.
— Конец дискуссии, — отрезал он. — Мы уходим.
— Я остаюсь.
— Одна? Здесь? — Осветительные патроны тускнели, и тени подступали со всех сторон.
— Ты не ученый, — сказала Хаксли. — Тебе не понять.
Клеменс задумался, но не о том, чтобы остаться с ней, — размышлял, как от нее избавиться. Он не вчера родился. Понятно, что наверху Хаксли попытается обвинить его в убийстве. Затеет судебное преследование. Добьется ареста имущества. По крайней мере, этим она ему угрожала.
Клеменс пожал плечами.
— Занимайся своими обязанностями, док.
Хаксли заморгала. Это был блеф. Но теперь уже поздно. Клеменс улыбался ей улыбкой крокодила.
— Хорошо, — сказала она. — Я займусь своими обязанностями. С тобой или без тебя.
— Мы будем на тропе, которая ведет вверх, — сообщил Клеменс. — Пройдешь через водопад и увидишь туннель. Не забудь.
— Это займет пару часов. — Хаксли вскинула голову. — Я догоню вас.
— Уж постарайся. Не опоздай на автобус. Теперь никто никого ждать не будет. Закон джунглей, Хаксли. Каждый сам за себя. Поняла?
Женщина во все глаза смотрела на него, как будто он только что признался в убийстве.
— Я догоню вас до наступления ночи.
«Ночь». Еще одна странная метафора. Даже в этом месте, лишенном света, люди цеплялись за привычные понятия, называя часы бодрствования днем, а время сна ночью. Несмотря на то, что их тела забыли, что такое солнце, а сны снились в окружении полутонов тьмы.
Они оставили Хаксли в неярком круге света.
«Спи, милая принцесса», — подумал Клеменс.
Мысленно он уже добавлял в сценарий скорбные строки о еще одной потере — докторе Хаксли.
Три дня они петляли по городу, отсняв огромное количество пленки. Это место напоминало Помпеи, с одной лишь разницей: мертвые не погребены в толще вулканического пепла, а висели в прозрачных наплывах. Болезнь убила их, а минеральные осадки обессмертили. Сотни и тысячи тел висели в отложениях углекислого кальция. Три ночи съемочная группа провела над тем местом, где нашел последний приют уродливый варвар. Теперь они свободны.
Выход из пещеры закрывал гигантский водопад. В воздух взмыла осветительная ракета. Водяная пыль расцвела многочисленными радугами, отмечавшими траекторию падения ракеты.
— Боже… — пробормотал один из байдарочников. Этим было все сказано.
Как и обещал дневник монахини, туннель находился сразу за центральным водопадом. Пещеры внутри пещер, соединяющиеся с другими пещерами. Словно швейцарский сыр.
Клеменс хотел, чтобы съемочная группа установила камеру и сняла, как он входит в туннель. Все сделали вид, что не слышат. Режиссер ждал, когда ворчание и хмурые взгляды выльются в открытый бунт, и вот теперь, когда это произошло, даже испытал облегчение. Наконец отпала необходимость в дальнейших угрозах. Можно просто подниматься.
Тропа уводила все выше и выше, гигантскими кругами. Ступени лестницы, вырезанные в скале подземной цивилизацией, которая, по мнению некоторых ученых, существовала здесь двадцать пять тысячелетий назад, стерлись до едва заметных выступов. Камень был скользким от влаги, приносимой теплым ветром, постоянно дувшим в спину.
Довольно скоро Хаксли передумала и решила догнать остальных. По этой причине Клеменс шел последним. Ее голос стал доноситься уже через час, но слышал его только Клеменс. Слов он разобрать не мог, но понял, что женщина явно напугана. Может, сели аккумуляторы? Хотя, скорее всего, Хаксли не могла найти вход в туннель. Растяпа.
Вскоре голос стал таким слабым, что на него можно было не обращать внимания. Почти. Шепот все же достигал его ушей.
— Джошуа…
Как ей это удается?
Стены туннеля сближались. Поток теплого воздуха снизу иссяк. Клеменс почувствовал, как пространство схлопывается вокруг него — звуки теперь распространялись иначе. Казалось, все стало ближе.
— Джошуа…
Он не обращал внимания.
На всем пути Клеменс постоянно искал мусор, кости и другие следы первой экспедиции. Ее финансировала корпорация «Гелиос», и в ней были ученые, солдаты и носильщики — всего более двухсот человек. Их путь начинался под Галапагосскими островами.
Клеменс и его съемочная группа из девятнадцати человек преодолели шесть тысяч миль — шли пешком, карабкались по скалам, сплавлялись на плотах. Они повторили путь экспедиции «Гелиоса», находя ее следы и восстанавливая картину постепенной гибели по рисункам на стенах, мусору, засохшим экскрементам, а ближе к концу и по костям. Куинн сравнивал обреченных исследователей с Льюисом и Кларком, пересекавшими Америку, — разве что их маршрут был втрое длиннее. Их тоже убили аборигены, эти так называемые хейдлы из геологической преисподней. Выжили только фон Шаде и разведчик экспедиции; они могли рассказать, что произошло, но предпочитали молчать. Разведчик исчез, не сказав ни слова. Монахиня сначала лечилась, потом замкнулась в науке. Тайна ждала раскрытия.
«Нашел — мое», — подумал Клеменс. Теперь эта история принадлежит ему: обрывки дневников и журналов, клочки форменной одежды, сломанные инструменты, а также продолговатые черепа, установленные на сталагмиты, и кости хейдлов, лежащих там, где их настигла болезнь… Все собрано и записано на широкоформатной пленке.
Карабкаясь вверх, они находили эмблемы хейдлов, вырезанные в камне. Одна из них указывала им путь. Простая, повторяющая спираль. На протяжении многих месяцев им встречались разные варианты этого символа, похожего на след от вспышки, только более изящные и витиеватые. И чем ближе они подходили к городу, тем сложнее и запутаннее становились спирали. Здесь, например, спираль была так искусно вплетена в арабеску, будто ее хотели спрятать.
Клеменс до сих пор не мог поверить, что дикие хейдлы некогда создали империю, включавшую весь этот лабиринт из ходов и туннелей. Когда человечество еще только училось добывать огонь, хейдлы уже строили огромный город, никогда не видевший солнца. Некоторые специалисты даже утверждали, что хейдлы обучили людей основам сельского хозяйства и металлургии.
Многие встретили это утверждение в штыки: «Они учили? Нас?» Теперь, проведя некоторое время под землей, Клеменс все понял — и ужаснулся. Почему бы не позволить скоту выращивать себе пищу, размножаться, скапливаться в городах и деревнях? Пусть нагуливают жир, прежде чем их утащат вниз.
У развилки группа остановилась на ночлег. Ни слова не говоря, мужчины и женщины сбросили рюкзаки и расстелили спальники. В дневнике монахини ничего не говорилось о том, что тропа разветвляется. И вообще там практически не описывался путь наверх. По всей видимости, фон Шаде пребывала в шоке после плена и освобождения. Или намеренно скрывала место, где в Новой Гвинее туннель выходит на поверхность.
Бобби, еще одна дамочка себе на уме, решила взять инициативу в свои руки и разведать путь, по которому они пойдут завтра. Через несколько минут ее отчаянный крик эхом отразился от стен туннеля. Все мгновенно вскочили. Без колебаний. На свет явилась разномастная коллекция ружей и пистолетов.
За восемь месяцев им ни разу не пришлось стрелять. Здесь не было ни одной живой мишени. Тьма подверглась стерилизации. В преисподней им никто не угрожал. Произошло изгнание дьявола, как предпочитали выражаться некоторые. Пандемия уничтожила хейдлов.
Бобби нашли в широкой впадине, притихшую и напуганную — бледность проступала даже сквозь обесцветившуюся за время пребывания под землей кожу лица. Она махнула рукой, указывая вверх по тропе. Клеменс смотрел, как женщины окружили подругу, а мужчины плотной группой, с оружием на изготовку двинулись дальше.
— Господи, помоги… — послышался мужской голос.
По обе стороны тропы выстроились длинные ряды человеческих мумий. Всего их было тридцать, и на многих еще сохранились остатки ремней, ботинок и военной формы… с нашивками на рукаве в виде солнца с крыльями, логотипа корпорации «Гелиос».
— Наконец-то, — произнес Клеменс.
Все недоуменно уставились на него.
— Что?
— Потерявшийся дозор, — пояснил он. — Я все думал, куда же они подевались.
Последние триста миль съемочная группа Клеменса то и дело натыкалась на останки ученых из экспедиции «Гелиоса», но среди них не было солдат. И вот наконец телохранители — высушенные и выставленные на публичное обозрение, с торчащими из них стрелами и копьями, с разного рода смертельными ранами. В одном из черепов застряло черное лезвие обсидианового топора с обломанной рукояткой.
— Что это? Что здесь произошло?
— Таксидермия каменного века, — объяснил кто-то.
— Последний рубеж Кастера, старик.
— Как грешники в аду, — пробормотал звукооператор.
Похоже, они действительно страдали — связанные веревками, с отвисшими челюстями и съежившейся на костях плотью. Сборище проклятых. Не удивительно, что люди боялись подземного мира. В субтерре на самом деле существовали пытки, о которых рассказывали легенды.
Вот он, кульминационный кадр, подумал Клеменс.
Они бродили вдоль рядов, словно посетители мрачного музея, и освещали фонарями то одну, то другую мумию. Солдаты казались Клеменсу какими-то странными, похожими на больших насекомых с бочкообразной грудью и выпученными глазами.
Затем он увидел разрезы. Грудные клетки выглядели огромными из-за маленьких животов. Людей выпотрошили. Глаза вырвали, а вместо них вставили круглые белые камни, смотревшие в вечность. На иссохших бедрах и бицепсах виднелись такие же надрезы, нечто вроде ритуальных увечий.
У ног солдат лежали штурмовые винтовки с расщепленными прикладами — видимо, их сломали в поисках дерева, горючего материала. Только приклады были пластиковыми. Разбитыми вдребезги. Клеменс буквально чувствовал атмосферу ненависти. Хейдлы презирали этих людей.
— Что это?
— Господи, сердце. Они привязали сердце к его бороде.
Клеменс приблизился к мумии. Совершенно верно: высохший мешочек мускулов был сердцем, вплетенным в бороду мужчины.
— Но почему они его не съели? — спросил Клеменс. — И где остальные части тел?
— О чем ты? — Бобби удивленно уставилась на него.
— Здесь было не меньше двух тысяч фунтов свежего мяса, — ответил Клеменс. — Но хейдлы не стали их есть, а высушили и выставили на обозрение. Хотел бы я знать, зачем им эта морока с консервацией трупов?
Подземным миром правил голод. Тут не пропадало ни грамма белка. Судя по тому, что видела съемочная группа, останки ученых и даже хейдлов всегда обгладывались до костей, а кости разбивались в поисках костного мозга. Тем не менее тела солдат остались целыми — в основном.
Настроение было подавленным. Клеменс слушал разговоры, пытаясь понять смысл подобной жестокости.
— Может, предупреждение? — предположил один из альпинистов. — «Берегись». «Осторожно, злая собака». «Здесь водятся драконы».
— Такой обычай существовал у римлян. Они распинали пленников вдоль дорог, ведущих в город. Вроде как в назидание.
— Нет-нет, больше похоже на трофеи. Сувениры с поля боя.
— Зачем они проделали это с глазами?
— Черт, смотрите, они еще и кастрированы. Эти подонки отрезали им яйца.
Последнее обстоятельство всех разозлило, особенно мужчин.
— Точно, но ради всего святого, зачем?
— Думаешь, хейдлы все еще здесь?
— Ты же видел город. Они погибли. Мертвы.
— А вдруг кто-то выжил?
— Невозможно.
— Выжившие есть всегда.
— Она права. Все это одно гигантское убежище.
Лучи фонарей разлетелись в разные стороны, обшаривая тьму.
— Невозможно.
Людьми овладел страх.
— Принесите камеру и звукозаписывающее оборудование, — сказал Клеменс. — Единственное, что мы можем сделать, — снять их на пленку, сохранив для потомков.
На этот раз никто не противился приказу. Они ушли все вместе, оставив Клеменса одного. Режиссер стал прикидывать угол съемки и сочинять комментарии. «Камера скользит слева направо». «О них, о горсточке счастливцев, сыновей и братьев».
Нет, поправил он себя. Люди приходят в широкоформатный кинотеатр не для того, чтобы слушать Шекспира. Им нужна сенсация, шок, потрясение. Клеменс начал снова.
«Лицо мумии крупным планом. Камера отъезжает, показывая мертвецов. Я выступаю из их шеренги».
«С незапамятных времен человек воевал с тьмой…»
Клеменс двинулся вдоль ряда мумий, выискивая подходящее лицо. Блестящие оскаленные зубы. Выпученные каменные глаза. Чернобородый, решил он. Тот самый, со свисающим с подбородка сердцем.
Он подошел к выбранному мертвецу и втиснулся между двумя телами. От стены веяло прохладой. Исходивший от мумий запах вызывал ассоциации с кожевенной мастерской. И спортзалом. Даже мертвые, они не перестали пахнуть. Кожа и пот. Высушенные, как обертка кукурузного початка.
— Джошуа…
Шепот заставил его вздрогнуть. Неужели голос Хаксли слышен и тут? Или кто-то другой издевается над ним?
Клеменс поспешно отодвинулся от стены, подальше от мумий.
— Кто здесь?
Он направил луч фонаря в туннель, пытаясь найти шутника. Никого.
— Джошуа…
Снова шепот. Клеменс осветил оскаленные лица мумий. Воздух, решил он. Проходит по туннелям, издавая звуки, иногда похожие на свист и вздохи. И всего лишь. Шепот — это просто движение воздуха.
Посреди ночи Клеменс вдруг проснулся. Сел, тряхнул головой и огляделся. Вчера вечером они выбрали для ночного освещения химические патроны оранжевого цвета. Его маленькое племя спало, сбившись в беспорядочную оранжевую кучу — руки и ноги переплетены, голова к голове, дыхания смешались. Бастион из непроизвольных подергиваний и храпа. И оружия.
Стремление сбиться в кучу превратилось в рефлекс. Днем это был отряд храбрецов, мускулистых, хвастливых, готовых сражаться с каждой скалой, каждой рекой, протиснуться в любую расщелину, попадавшуюся на их пути. Ночью же они жались друг к другу, словно потерявшиеся в лесу дети.
— Джошуа…
Звук доносился издалека, тихий, едва слышный, больше похожий на выдох. Клеменс окинул взглядом спящих людей. Это не они. Шепот приходил извне, оттуда, где кончался круг оранжевого света.
И вот снова.
— Джошуа…
Такой тихий, будто звучит у него в голове. Может, это сон? Нет, теперь он точно проснулся.
— Что? — Клеменс старался говорить тихо.
— Джошуа…
Голос зовет его. Там кто-то есть.
Клеменс сосчитал людей и понял, что одного не хватает. Потом вспомнил о Хаксли. Она так и не появилась. Увлеченные мумиями, все о ней забыли.
— Хаксли? — шепотом позвал он.
Одна из женщин пошевелилась. Подняла голову.
— Что случилось?
— Ничего, — ответил Клеменс. — Спи.
Глаза женщины закрылись.
Он сидел еще несколько минут, внимательно прислушиваясь. Но в туннеле вновь стало тихо. Тогда Клеменс лег и попытался заснуть. Бесполезно. С голосом или без него, Хаксли уже не шла из головы. Женщина осталась там и, возможно, заблудилась. Ей страшно. Она ведь просила остаться. Смотрела умоляющим взглядом.
Промучившись полчаса без сна, Клеменс вздохнул и поднялся. В совесть он не верил. Но голос не давал ему покоя. Проклятье! Приведи ее. И тогда можно рассчитывать на ее благодарность.
Клеменс встал и на цыпочках вышел из оранжевого круга. Нет смысла никого будить. Утром он вернется и притащит Хаксли. Еще один бунтарь в его коллекции.
Направляясь к туннелю, Клеменс вдруг представил, что его проглатывает гигантская глотка, и едва не вернулся за обрезом. Но колени у него подгибались и без дополнительного груза. Кроме того, последние шесть тысяч миль они не встречали живых существ крупнее лобстера. «Сатана мертв. Да здравствует… что-нибудь».
Он спускался по туннелю. Грохот водопада усиливался.
Хаксли ждала прямо у входа в туннель. В луче фонаря Клеменса возникло ее лицо с выпученными глазами. Вид у нее был какой-то удивленный.
— Предупреждал же, чтобы не оставалась, — сказал Клеменс.
Она ничего не ответила. Дуется. Наверное, голодная. Непросто будет тащить ее вверх по туннелю.
Но Клеменс все равно был доволен, что вернулся за ней. Этот эпизод он включит в сценарий — рассказ о ночной спасательной экспедиции. Не важно, что спуск занял у него меньше трех часов. Он превратит их в восемь. Часов? Дней. Нужно выжать отсюда все, что только можно. Люди восславят его сострадание. Обозреватели отметят, как он заботился о съемочной группе. Не смог спасти всех — «бедный Куинн», — но пытался. На конкурсах пригодится все.
Хаксли продолжала пристально смотреть на него, не делая попытки подняться по тропе.
— Пошли, — сказал Клеменс, спускаясь к ней.
Она не отрывала от него глаз.
— Может, пойдем, Хакс?
Клеменс остановился. Теперь он увидел кровь на каменном выступе между ног женщины. Ее рот был зашит. Хаксли насадили на сталагмит, словно на кол.
— Господи Иисусе… — пробормотал Клеменс и попятился.
Глаза Хаксли следили за ним. Немыслимо. Она еще жива.
— Джошуа…
Клеменс полоснул лучом фонаря по обступившей его тьме. Тьма расступилась. Затем снова сомкнулась. Стены блестели от испарений водопада. Там была расщелина. И в ней что-то шевельнулось. Клеменс направил туда луч.
На него смотрели блестящие глаза. Лицо. Снова прозвучало его имя, на сей раз громко:
— Джошуа.
Клеменс вздрогнул.
— Что?!
Молчание. У Клеменса мелькнула мысль, что это ожил и освободился его приятель хейдл, замурованный в отложениях кальцита. Но глаза были розовыми. И никаких рогов на голове. Только копна сальных, спутанных волос и борода, не стриженная много лет.
Существо вынырнуло из утробы расщелины.
Послышался скрежет камня о камень. К величайшему изумлению Клеменса, на незнакомце были доспехи из нефрита. Зеленые пластинки позвякивали, словно подвески на люстре.
Из каменной трубы, идущей наверх, донеслись крики. Похоже на щенячий визг. Причем мужские голоса звучали даже пронзительнее женских.
«Нет! Не может быть! Сгинь!» Клеменс попытался взять себя в руки. Это невозможно. Город мертв. Уничтожен. Там одни кости.
Клеменс вспомнил о камере. Пятясь, он невольно думал о том, какой это был бы великолепный кадр. В глубинах бездны, в городе затерянных душ из сочащегося водой камня… из праха восстает Сатана.
