– Учитывая чудесный эффект терапии Киры, – заявил стэнфордский физик, – неудивительно, что вы целитесь вдаль. Так что же у вас на уме?

– Мы думаем масштабно, – ответил Дэвид. – Очень масштабно. Бессмертие. Цивилизация на просторах галактики, а то и Вселенной. И в конечном счете, возможно, разум, простирающийся через всю галактику или Вселенную.

– Ого! Жаль, что вы не амбициозны, а то могло бы получиться интересно.

– Именно поэтому на повестке дня нет компьютерных шутеров, – пожаловался Гриффин. – А ведь в какой-нибудь параллельной Вселенной, где цели нашей группы будут не столь возвышенны, я мог быть суперзвездой игровой индустрии. Окруженной толпой красивых женщин, спешу добавить.

Ван Хаттен весело потряс головой и повернулся к Кире.

– Дэвид упомянул бессмертие. Я не биолог, но вы вправду считаете, что это возможно?

– Да. Используя усиленный интеллект, этого удастся добиться в ближайшие пятьдесят-сто лет, – ответила она. – В усиленном состоянии мне удалось разработать терапию, которая удваивает продолжительность человеческой жизни. Но для продолжения одних только биологии и медицины будет недостаточно. Возможности манипуляций с человеческим организмом не беспредельны. Помимо неврологов, работать над бессмертием должны усиленные физики, робототехники и компьютерщики. От них потребуется найти способ передать точное квантовое состояние конкретного человеческого разума в более стабильную искусственную матрицу, искусственное тело. И этот переданный разум будет неотличим от своего оригинала вплоть до последнего спи́на последнего электрона. И тогда вам нужно будет только регулярно, каждую ночь, копировать свой разум на специальный носитель. Точно так же, как вы поступаете с жестким диском своего компьютера. И если ваше искусственное тело будет разрушено, ваш разум будет автоматически перенесен в новое.

– Как я понимаю, вы не очень-то верите в существование души? – поинтересовался ван Хаттен.

– Давайте скажем просто – я надеюсь, что душа неотделима от бесконечно многогранной деятельности человеческого мозга. И где бы разум ни нашел свой приют, душа последует за ним.

– Очень поэтично, – признал физик. – Но вопросы души – это только начало. Вы представляете, какая сразу выплывет куча религиозных, этических и философских проблем?

Кира кивнула.

– Ни один разум не в силах это представить. Даже усиленный. Что есть смысл жизни? В какой степени эмоции являются функцией нейронной цепи, а в какой – гормонов? Сможем ли мы испытывать любовь, лишившись эндокринной системы? Сможем ли мы вообще испытывать чувства? И если нет, не потеряем ли мы движущую силу и цель? Останемся ли мы людьми?

Она сделала паузу.

– Если человек верит в загробную жизнь, не почувствует ли он себя обманутым? Или наши оригинальные, органические сущности все же умрут и станут с ужасом смотреть из послежизни на свои бледные подобия, бесцельно мечущиеся по галактике? И что может помешать человеку загрузить тысячи копий собственного разума в тысячи искусственных тел? И даже если в момент вашей смерти ваш разум возродится в идентичной копии, его оригинал все равно перестанет существовать. Так можно ли считать это бессмертием?

Кира вздохнула.

– А ведь это только малая часть вопросов. Я могла бы продолжать всю ночь.

– И вы явно не придумали ни одного ответа, – широко улыбнулся ван Хаттен.

– Ни одного, – рассмеялась Кира.

Ван Хаттен улыбался еще пару секунд, но потом посерьезнел.

– Когда я рос, – сказал он, – моим любимым автором был фантаст Айзек Азимов. Кто-нибудь из вас читал его рассказ «Последний ответ»?

Мужчины растерянно переглянулись, и только Кира утвердительно кивнула.

– Должна признаться, что помешана на научной фантастике, – ответила она. – Когда я росла, Азимов уже капельку устарел, но все равно был любимым. А это его самый провокационный рассказ.

– Не могу не согласиться, – заметил ван Хаттен, явно обрадованный товарищу-фанату. – Но для тех, кто его не читал, позвольте рассказать одну историю, которая доносит ту же точку зрения, пусть и не столь убедительно и провокационно, как у Азимова.

Ван Хаттен несколько секунд собирался с мыслями и начал рассказ.

– Один парень умирает и попадает в загробную жизнь. Его встречает яркий, ослепительный свет. И всемогущая сущность говорит ему, что теперь он может воплотить свои самые безумные мечты о вечности. Нет никаких правил. Можно делать все, что угодно. Можно в одно мгновение пересечь всю Вселенную. И первые десять тысяч лет или около того парень наслаждается новой жизнью. Но проходит миллион лет, а он по-прежнему там, а вокруг все то же самое. Его разум устал, он утомился от бремени сознания. И парень находит ту всемогущую сущность и спрашивает, когда же его существование подойдет к концу. Но ему говорят, что это единственное, чего здесь не бывает. Проходит еще миллиард лет. Он так устал, ему так все наскучило, что он просит прекратить его существование. И снова ему говорят, что это невозможно. «Если так, – рассерженно говорит он, – значит я в аду». И всемогущее существо отвечает ему из глубин сияющего света: «А что, ты только сейчас это понял?»

Все сидели тихо.

Наконец Кира кивнула.

– Это интересная точка зрения. Похоже, совершенного мира не существует. Я могу сказать только одно – по крайней мере, будущие бессмертные смогут прекратить свое существование, если пожелают. А скука и усталость от бремени существования могут быть всего лишь фактором ограниченности нашего интеллекта и перспективы. Или нашей эндокринной системы. Возможно, у усиленного разума не возникнет каких-либо трудностей с вечностью.

– Возможно, – с сомнением признал ван Хаттен. – Простите, что отвлекся. Меня всегда увлекал философский подтекст бессмертия.

Мэтт Гриффин закатил глаза.

– Похоже, вы отлично подходите к нашей компании.

– Должен признаться, мне нравится обсуждать грандиозные идеи. А раз уж ваша группа имеет шанс когда-нибудь превратить эту грандиозную идею в реальность, обсуждение становится еще интереснее.

Ван Хаттен указал на Киру.

– Но позвольте вернуться к сказанному вами ранее, если вы не против. Вы действительно нашли способ удвоить продолжительность человеческой жизни? Почему я об этом не слышал?

Кира описала свою терапию продления жизни, а потом рассказала об анализе, убедившем ее, что обнародование этих сведений приведет к катастрофе.

– С того времени мы очень внимательно изучаем все серьезные открытия, которые делаем, и стараемся определить, к каким последствиям они могут привести. Непредвиденным последствиям. Как вы указали, они есть даже у бессмертия. – Она вздохнула. – Но должна сказать, что сейчас мы переосмысливаем эту позицию.

– Почему? Она кажется вполне разумной.

– Централизованное планирование не работает, – отозвался Дэш. – Это постоянно демонстрирует история, хотя многие отказываются воспринимать доказательства. Кроме того, в любых достижениях есть победители и проигравшие. Если мы изобретаем автомобиль в девятнадцатом веке, следует ли нам обнародовать это изобретение? Или мы придем к заключению, что оно нанесет слишком серьезный удар по процветающей индустрии конных перевозок? Что оно несет слишком глубокие изменения и общество не сможет его переварить?

– Вспомните «Конец Вечности», – предложила Кира, подняв брови. – Вашего любимого автора.

В книге «Конец Вечности» Азимов обрисовал колоссальный бюрократический аппарат, существующий вне времени и способный по своему желанию вносить в поток времени любые изменения. Эта организация искренне желала достичь наилучших последствий для большинства людей и меняла историю, отводя ее от войн и катастроф. Она устраняла опасные открытия и изобретения. Она сохраняла статус-кво, опасаясь покачнуть корзинку с яйцами. Но все эти благие намерения привели к катастрофе.

В самой природе прогресса и эволюции заложены болезненные потрясения. Взвешенный и осторожный анализ способен удержать цивилизацию от драматических ситуаций. Однако временами родовые схватки революционных достижений – та цена, которую вид должен платить за свое выживание и развитие.

Ван Хаттен задумчиво потер подбородок.

– Интересно. Я давным-давно не вспоминал эту книгу. Но понимаю, о чем вы.

– В усиленном состоянии мы достаточно умны, чтобы осознавать – для генерального планирования мы умны недостаточно, – пояснил Дэш. – Тем не менее мы продолжаем цепляться за свою паранойю. А удвоение человеческой жизни находится далеко за пределами того, что способно воспринять общество, даже путем серьезных потрясений. Если выпустить это открытие на волю, оно сломает хребет цивилизации.

– Вот почему вы так важны для нас, – продолжила Кира. – Вы можете оказаться ключевым фактором, который позволит нам предать гласности это открытие. Это и многие другие.

– Не уверен, что я вас понял, – растерянно заметил ван Хаттен.

– Суть в следующем, – ответила Кира. – Стоит появиться недорогому и эффективному способу перемещаться со сверхсветовой скоростью, и все эти проблемы исчезнут. Прямо сейчас человечество сложило все яйца в одну корзину. Мы, как вид, чрезвычайно уязвимы. Земля встречается с метеоритом – и нас больше нет. Мы взрываем себя сами – и нас больше нет. Но стоит нам колонизировать космос, – страстно, с горящими глазами заговорила Кира, – человечество будет жить, даже если Земля исчезнет. Мы сможем продлевать свою жизнь, не опасаясь перенаселения. Нам не потребуется прятать изобретения. Мы будем уверены, что человечество заняло свое место во Вселенной и продолжает расти.

Она сделала паузу.

– Но все это зависит от нашей способности оторваться от планетарной колыбели и разложить яйца по разным корзинкам.

Ван Хаттен энергично кивнул, завороженный ослепительными образами.

– После ваших слов все действительно становится очевидным, – произнес он. – Такая цель достойна того, чтобы в нее уверовать. Само собой, я в вашем распоряжении.

– Вы отдаете себя в распоряжение только Киры? – шутливо поинтересовался Гриффин.

Ван Хаттен усмехнулся.

– Разумеется, я имел в виду всю вашу группу, – невинно ответил он. – Я в распоряжении Центра совершенствования научных исследований.

– На самом деле, – заметил Гриффин, – его не существует. Всякий раз, когда мы работаем с новым рекрутом, мы выдумываем для нашего фиктивного исследовательского центра новое название.

– Настоящее название нашей организации – «Икар», – сказала Кира.

– «Икар»?

– Ага, – усмехнулся Дэш. – Мы решили, что такой радикальной и тайной организации нужно название. А «Аль-Каида» уже занято.

Ван Хаттен рассмеялся.

– Мы с Джимом Коннелли хотели подобрать что-нибудь менее символичное, не настолько комиксоидное, – продолжил Дэш. – Но у нас тут бал правят гики, и мы оказались в меньшинстве.

– Понятно, – ответил ван Хаттен. – Должен признать, это действительно гиковское название. Но если немного подумать, оно очень неплохое. Икар. Грек, который поднялся слишком близко к солнцу. Поучительная история об опасностях гордыни.

Кира кивнула.

– Мы решили, оно нам подходит, – сказала она. – Напоминание о том, что не следует увлекаться. Раз уж гордыня преобладает над прочими чувствами во время усиления, неплохо иметь в памяти какой-то маячок.

– Итак, добро пожаловать в «Икар», – объявил Гриффин. – Мы очень рады, что к нам присоединяется человек такого калибра.

Трое оставшихся членов группы согласно закивали.

– Спасибо, – отозвался ван Хаттен.

Физик обернулся к Дэвиду.

– Вы упомянули, что дела идут не слишком гладко, – уже серьезно сказал он. – Что вы имели в виду?

Дэш на мгновение задумался, будто решая, с чего начать.

– Вербовка идет медленнее, чем мы ожидали, – ответил он. – Поиск состоявшихся ученых, которые могут пройти наши тесты, оказался сложнее, чем мы думали. Мы можем понизить планку – в конце концов, мы вчетвером ей не соответствуем, – но даже единственная ошибка может обойтись нам слишком дорого.

– А дешевые и эффективные путешествия со сверхсветовой скоростью оказались трудноразрешимой проблемой, намного серьезнее, чем мы предполагали, – добавил Гриффин.

– Ага, – весело подтвердил Дэш. – Пока даже дорогие и неэффективные ССВ-путешествия кажутся невозможными.

– Мы наивно думали, что достаточно в несколько раз усилить разум любого хорошего физика, – сказала Кира, – и революционные решения у нас в кармане. Но из этого ничего не вышло. Несколько присоединившихся к нам физиков добились потрясающих успехов во многих областях. Но с ССВ все оказалось… намного сложнее. – Она сильно нахмурилась. – А ведь всё – буквально всё – зависит от решения нами этой проблемы.

– А почему вы так уверены, что я с ней справлюсь?

– Мы не уверены. Но в этой области вы лучше всех. Так что мы надеемся.

– Спасибо за комплимент. Но что, если я тоже не справлюсь?

Кира вздохнула.

– Есть еще одна возможность, над которой я работаю, – ответила она, болезненно скривившись и явно не желая рассказывать дальше.

Ван Хаттен терпеливо ждал продолжения.

– Существует более высокий уровень усиления, – произнесла Кира. – Намного более высокий.

– Намного? – с сомнением переспросил ван Хаттен. – Это невероятно. Я только что испытал на себе ваше усиление и не представляю, как его можно превзойти.

– Не превзойти. Сдуть. Пока вы не пережили первый уровень, его тоже невозможно представить. Но второй…

Глаза Киры расширились, и она восхищенно потрясла головой.

– Я находилась на нем всего пять минут. Но мой разум работал с такой скоростью, что эти минуты воспринимались как пять дней. Я не в состоянии вспомнить бóльшую часть своих мыслей, но знаю точно: этот уровень настолько же превосходит первый, насколько первый превосходит нормальный разум. Вдобавок у него есть огромное достоинство – это состояние настолько трансцендентное, что в нем не остается места для социопатии и мании величия.

– Фантастика, – произнес ван Хаттен.

Кира опустила взгляд и отвернулась.

– Что-то пошло не так? – тихо спросил физик.

Миллер с болезненным выражением кивнула.

– Я едва пережила его, – ответила она. – Пару минут после окончания эффекта я чувствовала себя отлично, а потом тело просто не выдержало. Разогнанный до такого уровня разум сжигает все ресурсы. Вы уже сами знаете, как организм после усиления требует глюкозы. А там все было намного хуже. Это полное истощение… буквально всего.

– Мы помчались в больницу, – сказал Дэш. – И едва успели доехать, как Кира впала в кому. Как потом выяснилось, почти на две недели.

Казалось, он заново переживает те события.

– Она справилась, но все могло закончиться совсем иначе.

Его рассказ был неполон, но остальное касалось только его и Киры. Достигнув запредельного уровня интеллекта, познав каждую клетку своего тела, Кира обнаружила, что беременна, хотя на этом сроке ни один тест не справился бы с диагностикой. Но эти пять минут настолько истощили ее тело, что оно не смогло удержать в себе новую жизнь. А позже они с Дэвидом неохотно, но пришли к выводу – с детьми придется подождать. Решение болезненное, но верное. Как ни скромничай, она и Дэвид играют ключевую роль в истории человечества. И как бы им ни хотелось стать родителями, их ответственность слишком велика и не может позволить такую роскошь.

– А если предварительно обеспечить человека питанием и всем прочим, чтобы предотвратить истощение? – спросил ван Хаттен. – К примеру, за несколько дней до усиления начать ставить капельницы. Разве это не может быть решением?

– Мы думали об этом, – ответил Гриффин. – А учитывая важность ССВ-перемещений и отсутствие прогресса в их разработке, физик из нашей команды вызвался добровольцем.

Он помолчал.

– Мы изо всех сил старались отговорить его, хотели убедиться, что он абсолютно уверен. Но он настаивал. По его словам, шанс заглянуть в мысли Бога стоит риска.

Он мрачно покачал головой.

– И у него не вышло. Несмотря на предварительные капельницы. Несмотря на все медицинское оборудование, которое мы заготовили. Когда он вернулся к норме, то широко раскрыл глаза и прошептал: «Ответ очевиден», а потом впал в кому. И уже из нее не вышел.

Глаза Киры больше не сияли, и выражение ее лица ясно говорило: в случившемся она винит себя.

– Мне очень жаль, – произнес ван Хаттен. – Но, Кира, это не ваша ошибка. Он знал о риске. Я испытал первый уровень и хорошо понимаю, почему он вызвался добровольцем. Его смерть – трагедия, но последние пять минут его жизни…

Он покачал головой.

– Я даже представить не могу, насколько глубоко он проник в природу реальности.

– Да, это хоть какое-то утешение, – согласилась Кира, но без особой убежденности; потом она взяла себя в руки и продолжила: – Я работаю над тем, чтобы понять произошедшее и усовершенствовать терапию. Кроме того, я пытаюсь понизить интенсивность. Если первый уровень – десять, а второй – сто, возможно, мне удастся получить пятьдесят или шестьдесят. Достичь все еще запредельного уровня, который можно пережить. Именно этим я и занимаюсь бóльшую часть времени.

– Есть прогресс?

– Некоторый, но его недостаточно. Это нейронная цепная реакция. Процесс кристаллизации с дискретными конечными точками. Похоже, у него нет промежуточных состояний.

Дэш взглянул на часы.

– Не хочется упоминать об этом, но боюсь, нам пора закругляться, – сказал он, кивнув стэнфордскому физику. – Вам не стоит опаздывать на рейс.

Пухлое розовое лицо ван Хаттена медленно расплылось в широкой улыбке.

– Сейчас я в таком восторге, что, кажется, могу сам долететь до дома. Это был самый потрясающий день в моей жизни.

– Ну, есть еще много всякого, – сказала Кира, – но мы сможем подробнее ввести вас в курс дела в следующий раз. Во всяком случае, сегодня мы успели затронуть все основные моменты.

Дэш с тревогой взглянул на физика.

– Почти все, – заметил он.

Ван Хаттен поднял брови.

– Мы не можем отпустить вас, не предупредив об опасностях вступления в «Икар».

Дэш пересказал, что случилось с Россом Мецгером. Как они приобрели частную исследовательскую компанию «Эдванст Физикс Интернэшнл», за два года до постройки нынешнего комплекса. Как на лабораторию напали наемники и как погиб Росс. Кто-то извне знает об их существовании. И этот кто-то беспощадно компетентен.

Ван Хаттен задумчиво потеребил подбородок.

– Насколько я понимаю, реактор холодного синтеза так нигде и не появился, иначе это событие попало бы во все новости.

– Верно, – подтвердила Кира. – Но это неудивительно. Выход установки едва покрывал расход энергии. Росс в усиленном состоянии был убежден, что ее можно значительно улучшить, но кто бы ее ни захватил, он не представляет, как это сделать… – Она мрачно покачала головой. – Честно говоря, я думаю, основной целью рейда была не кража конкретного изобретения, а сигнал нам.

– А у вас есть какие-то зацепки?

– Ни одной, – ответил Дэш. – Единственный подозреваемый, который пришел нам в голову, – это сам Росс Мецгер. Но мы быстро исключили его.

– Тот парень, которого убили?

Дэш кивнул.

– Рейд был практически безупречным. Его настолько хорошо подготовили, что я не мог отделаться от мысли – это работа усиленного разума или инсайдера, – сказал он. – И в том и в другом случае это могло указать на Росса. Но из нас пятерых он был самым устойчивым и лучше всех справлялся с побочными эффектами терапии. Росс раз за разом проходил усиление, но его личность, в отличие от наших, в основном не менялась. Из всех нас у него было меньше всего шансов выйти из-под контроля.

– И вы исключили его из-за этого? – удивленно уточнил ван Хаттен. – Не потому, что его убили во время нападения?

Кира улыбнулась.

– Вы уже испытали, как легко подделать собственную смерть во время усиления. У вас есть абсолютный контроль над вегетативной нервной системой. Вы в состоянии остановить сердце на то время, когда кто-то будет проверять ваш пульс. Если бы здесь был Джим Коннелли, он бы подробно рассказал, как это бывает.

– Как мы уже говорили, – заметил Гриффин, – это наша лучшая уловка. Все, с кем вы сегодня познакомились, считаются мертвыми. Если бы Росс решил переметнуться и снять себя с доски, он бы в первую очередь задумался о таком варианте.

– Но в данном случае, Антон, вы правы, – продолжила Кира. – Смерть Росса исключила его из числа подозреваемых, поскольку он не мог ее подделать. Ему требовалась капсула, а ее не было. Я готовлю их и веду тщательный учет. Их хранилище абсолютно безопасно, и ни одна не пропадала.

– Короче говоря, – сказал Дэш, – у нас нет ни зацепок, ни идей.

Ван Хаттен помолчал, обдумывая эти сведения.

– Так, значит, на вас охотится неизвестный, но могущественный враг. А вы не думали выйти из тени? Возможно, не для общественности, но хотя бы для правительства?

Гриффин рассмеялся было, но тут же смутился.

– Простите, – сказал он. – Я не принижаю вашу идею. Не думайте, что мы ее не обсуждали – и тогда, и после. Но терапия Киры предлагает абсолютную, неограниченную власть тому, кто ее контролирует. Добавим сюда побочные эффекты, которые постепенно превратят даже Ганди в самовлюбленного, рвущегося к власти диктатора. Вы действительно хотите, чтобы правительство и военные узнали об этом золотом яйце и – прости, Кира – гусе, который несет эти яйца? Попробуйте это представить.

– Да, – растерянно произнес ван Хаттен. – Похоже, идея была необдуманной. Но после всего, что вы рассказали, мне в голову приходит только один образ – здоровенная окровавленная туша в стальной клетке, которую опускают в кишащую акулами воду. Это будет борьба за добычу, страшнее которой не видел мир.

– Вот тут мы с вами полностью сходимся, – весело заметил Гриффин. – Только уберите стальную клетку, и тогда картинка будет абсолютно точной.