ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Всю поездку я провел в полубессознательном состоянии, а когда машина наконец остановилась, выглянул наружу и увидел солидную толпу, злобно воющую на тротуаре. Я четко знал, что еще одного избиения мне не пережить; когда меня попытались вытянуть наружу, я отчаянно цеплялся за спинку сиденья, пока один из полицейских не треснул меня по руке дубинкой.
К моему удивлению, толпа не сделала никакой попытки нас атаковать. Нас протолкали вверх по лестнице, затем мимо кучки угрюмых полицейских у двери — и наконец завели в маленькую комнатушку без окон, где велели сесть на скамью.
— Боже милостивый, — вымолвил Йемон. — Это же бред какой-то. Надо с кем-то связаться.
— Нас упекут в Ла-Принцесу, — простонал Сала. — Теперь эти ублюдки точно нас достали. Это конец.
— Они должны дать нам телефон, — заметил я. — Я позвоню Лоттерману.
Йемон фыркнул.
— Для меня он ни черта не сделает. Блин, он же так хотел, чтобы меня посадили.
— У него не будет выбора, — возразил я. — Он не может допустить, чтобы меня и Салу посадили.
Йемон воспринял это скептически.
— Ч-черт… не могу придумать, кому бы еще позвонить.
Сала снова застонал и потер голову.
— Господи, вот будет счастье, если мы выберемся отсюда живыми.
— Мы еще легко отделались, — отозвался Йемон, осторожно ощупывая зубы. — Когда вся эта заваруха началась, я подумал, совсем труба.
Сала покачал головой.
— До чего гнусный народец, — пробормотал он. — Я толкнул того полицейского, и тут кто-то сзади ка-ак треснет меня кокосовым орехом — чуть шею не сломал.
Дверь открылась, и появился начальник. Улыбался он так, словно ничего не случилось.
— Ну как, порядок? — поинтересовался он, с любопытством нас разглядывая.
Йемон пристально на него посмотрел.
— Нам бы позвонить, — сказал он.
Полицейский покачал головой.
— Ваши фамилии? — спросил он, вытаскивая небольшой блокнотик.
— Если вам не трудно, — уперся Йемон. — Думаю, у нас есть право позвонить.
Полицейский показал ему средний палец.
— Я же сказал — нет! — проорал он. — В темпе — ваши фамилии!
Мы сказали.
— Где живете? — спросил он.
— Проклятье, да здесь мы живем! — рявкнул Сала. — Я работаю в «Дейли Ньюс» и уже больше года на этом вонючем куске скалы живу! — Он дрожал от ярости, и полицейский вроде бы пришел в легкое замешательство. — Мой адрес — Кал-Ле-Тетуан, 409, - продолжил Сала, — и я немедленно хочу видеть адвоката.
Полицейский немного подумал.
— Значит, в «Дейли Ньюс» работаете?
— Вот именно, черт возьми, — отозвался Сала. Полицейский оглядел нас и изобразил на физиономии подлую улыбочку.
— Крутые парни, — проговорил он. — Крутые янки-журналисты.
Какое-то время все молчали, а затем Йемон снова попросил дать нам позвонить.
— Послушайте, — сказал он. — Никто тут крутого из себя не строит. Вы только что чуть дух из нас не вышибли, а теперь нам нужен адвокат — разве мы многого просим?
Полицейский снова улыбнулся.
— Ну-ну, крутые парни.
— Да что еще за яйца с этими «крутыми парнями»! — воскликнул Сала. — Где тут, черт возьми, телефон?
Он начал вставать со скамьи, но не успел даже распрямиться, как полицейский быстро шагнул вперед и свирепо двинул его по шее. Сала упал на колени, и полицейский навесил ему еще и по ребрам. В комнату, словно по сигналу, ворвались еще трое полицейских. Двое из них схватили Йемона, заламывая ему руки за спину, а третий сшиб меня со скамьи и встал надо мной с занесенной над головой дубинкой. Я отлично знал, что ему страшно хочется меня треснуть, и замер, не желая давать ему повод. После долгой паузы начальник заорал:
— Вот так-то, крутые парни! А теперь идем. — Меня оторвали от пола, а потом всех нас в темпе вальса погнали по коридору, больно выворачивая руки за спину.
В конце коридора оказалась большая комната, полная людей и полицейских. Еще там была куча столов. За одним из столов в центре комнаты сидел Моберг. Он что-то писал в блокноте.
— Моберг! — заорал я, заботясь не о том, что меня принялись колошматить, а о том, чтобы привлечь его внимание. — Позвони Лоттерману! Добудь адвоката!
Услышав фамилию Моберга, Сала поднял голову и с болью и яростью завопил:
— Швед! Ради Христа кому-нибудь позвони! Нас тут убивают!
Дальше нас на полном ходу протолкали через комнату, и я едва успел еще раз увидеть Моберга, прежде чем мы оказались в другом коридоре. Полицейские не обращали никакого внимания на наши крики — очевидно, они привыкли к тому, что люди вопят, когда их куда-то волокут. Единственная надежда оставалась на то, что Моберг не был слишком пьян, чтобы меня не узнать.
Следующие шесть часов мы провели в крошечной бетонной камере с двумя десятками пуэрториканцев. Сесть мы не могли, ибо сотоварищи наши обмочили буквально весь пол, — поэтому мы просто стояли в центре помещения, раздавая всем сигареты, будто представители Красного Креста. На вид это был воистину угрожающий сброд. Некоторые были пьяны, а другие, похоже, совсем без ума. Я чувствовал относительную безопасность, пока мы могли подкармливать их сигаретами, но всерьез задумывался, что будет, когда сигареты кончатся.
Эту проблему решил для нас охранник, когда предложил нам покупать сигареты по десять центов за штуку. Всякий раз, как нам требовалась одна сигарета для себя, мы были вынуждены покупать двадцать — по одной на душу населения в камере. После двух кругов охранник послал за новым блоком. Позднее мы выяснили, что безопасное стояние в луже мочи стоило нам больше пятнадцати долларов, которые заплатили мы с Салой, поскольку у Йемона денег не было.
Показалось, что мы пробыли там шесть лет, когда охранник наконец открыл дверь и поманил нас наружу. Сала едва мог передвигаться, а мы с Йемоном так выдохлись, что с трудом его поддерживали. Естественно, я понятия не имел, куда нас ведут. «Надо полагать, в подземную тюрьму», — подумал я. Именно так люди и пропадают.
Одолев несколько коридоров, мы прошли назад через здание и наконец оказались в просторном зале суда. Столь же грязных и растрепанных, что и самые жуткие бродяги в той камере, которую мы только что покинули, нас протолкнули в дверь, и я тревожно огляделся, ища кого-нибудь из знакомых.
Зал суда был набит битком, и я какое-то время оглядывался, прежде чем заметил Моберга и Сандерсона, с важным видом стоявших в углу. Я кивнул им, и Моберг в ответ сложил в кружочек большой и указательный пальцы.
— Слава Богу, — выдохнул Сала. — Есть контакт.
— Это Сандерсон? — спросил Йемон.
— Похоже на то, — ответил я, не имея ни малейшего представления, что бы это значило.
— И что этот гад там делает? — поинтересовался Сала.
— Проклятье, могло быть куда хуже, — заметил я. — Нам чертовски повезло, что там вообще кто-то есть.
Прошел почти час, прежде чем объявили слушание нашего дела. Начальник говорил первым, и показания свои он давал на испанском. Сала, который отчасти понимал, что он болтает, всю дорогу бормотал:
— Вот лживый ублюдок… говорит, мы угрожали разгромить заведение…, накинулись на администратора… порвали счет… ударили полицейского… Господи Иисусе!, затеяли драку в участке… нет, это уже слишком! Нам конец!
Когда начальник закончил, Йемон попросил перевод его показаний, но судья не удостоил его вниманием.
Дальше давал показания администратор — потный, возбужденно жестикулировавший. Голос его поднимался почти до истерики, пока он махал руками, тряс кулаками и тыкал в нас пальцем так, словно мы только что вырезали всю его семью и ближайших знакомых.
Из того, что он сказал, мы ровным счетом ничего не поняли, но было очевидно, что все против нас. Когда, наконец, подошла наша очередь говорить, Йемон встал и потребовал перевод всех предыдущих показаний.
— Вы их слышали, — отозвался судья на превосходном английском.
Йемон объяснил, что никто из нас достаточно хорошо не знает испанского и не понял, что было сказано.
— Эти двое раньше говорили по-английски, — сказал он, указывая на полицейского и администратора. — Почему же они сейчас не могут?
Судья презрительно улыбнулся.
— Вы забываете, где находитесь, — заметил он. — Какое право вы имеете приезжать сюда и нарушать порядок, а потом еще требовать, чтобы мы говорили на вашем языке?
Я видел, что Йемон начинает выходить из себя, и жестом попросил Сандерсона что-нибудь предпринять. Тут я услышал, как Йемон говорит, что «ожидал бы лучшего обращения даже при Батисте».
В зале повисла мертвая тишина. Сверкающими от гнева глазами судья вперился в Йемона. У меня возникло чувство, будто над нами в опытных руках палача заносится топор.
Тут Сандерсон крикнул из своего угла:
— Баша честь, могу я вставить словечко? Судья перевел взгляд на него.
— Кто вы такой?
— Моя фамилия Сандерсон. Я из «Аделанте». Мужчина, которого я прежде никогда не видел, быстро подошел к судье и что-то шепнул ему на ухо. Судья кивнул, затем опять обратил взгляд на Сандерсона.
— Говорите, — разрешил он.
После диких разглагольствований полицейского и администратора голос Сандерсона зазвучал как-то странно.
— Эти люди — американские журналисты, — начал он. — Мистер Кемп связан с «Нью-Йорк Таймс», мистер Йемон представляет Американскую ассоциацию авторов книг о путешествиях, а мистер Сала работает для журнала «Лайф». — Он сделал паузу, и я задумался, что хорошего подобная чушь может принести. Чуть раньше наше признание себя янки-журналистами стало катастрофичным.
— Возможно, я ошибаюсь, — продолжил Сандерсон, — но все же думаю, что это заседание вышло несколько сумбурным, и мне бы не хотелось увидеть, как его результатом станет совершенно ненужная путаница. — Он взглянул на начальника, затем снова на судью.
— Господи, — прошептал Йемон. — Надеюсь, он знает, что делает.
Не сводя глаз с физиономии судьи, я кивнул. В тоне последнего замечания Сандерсона слышалось определенное предостережение, и у меня в голове мелькнуло, что он вполне может быть пьян. Насколько я понимал, Сандерсон должен был явиться сюда с какой-то вечеринки, где пил непрерывно чуть ли не с самого утра.
— Хорошо, мистер Сандерсон, — ровным голосом произнес судья. — Что вы предлагаете?
Сандерсон вежливо улыбнулся.
— Полагаю, будет весьма мудро продолжить это слушание, когда атмосфера немного разрядится.
Тот же самый мужчина, что обращался к судье ранее, снова оказался у него над ухом. Последовал быстрый обмен репликами, затем судья обратился к Сандерсону.
— Вы попали в самую точку, — сказал он. — Однако эти люди вели себя столь вызывающе — им следует уважать наши законы.
Лицо Сандерсона помрачнело.
— Что ж, ваша честь, если дело непременно должно слушаться сегодня, мне придется попросить вас сделать перерыв, пока я не свяжусь с Адольфо Кинонесом. — Он кивнул. — Разумеется, я должен буду его разбудить. Мне придется вытащить сеньора Кинонеса из постели, однако в настоящий момент я не чувствую себя достаточно компетентным, чтобы и дальше действовать как адвокат.
Последовало еще одно торопливое совещание у судейского стола. Я отчетливо видел, что фамилия Кинонеса произвела на суд определенное впечатление. Кинонес был адвокатом «Ньюс», бывшим сенатором и одним из наиболее выдающихся людей на острове. Мы нервно наблюдали, как совещание заканчивается. Наконец судья поднял взгляд и велел нам встать.
— Вы будете отпущены под залог, — объявил он. — Или можете подождать в тюрьме — как вам будет угодно. — И судья чиркнул что-то на листке бумаги.
— Роберт Сала, — произнес он затем. Сала поднял взгляд. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — одна тысяча долларов.
Сала что-то проворчал и отвернулся.
— Аддисон Йемон, — продолжил судья. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — одна тысяча долларов.
Йемон ничего не сказал.
— Пол Кемп, — закончил судья. — Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога — триста долларов.
Шок от последней фразы был не меньше, чем от всего, что произошло за ночь. Я чувствовал себя так, будто совершил какое-то предательство. Мне казалось, я сопротивлялся вполне достойно — или так вышло из-за моих воплей? Не потому ли судья проявил ко мне снисхождение, что знал, как меня били ногами? Я все еще это обмозговывал, когда нас вывели из зала суда в коридор.
— И что теперь? — спросил Йемон. — Справится Сандерсон с таким залогом?
— Не беспокойся, — ответил я. — Справится. — Сказав это, я почувствовал себя последним кретином. Свой залог я в крайнем случае мог покрыть из собственного кармана. И знал, что кое-кто возьмет на себя залог Сады, но с Йемоном была совсем другая история. Никто не собирался заботиться о том, чтобы в понедельник Йемон вышел на работу. Чем больше я об этом думал, тем сильней убеждался, что через несколько минут нас двоих освободят, а он вернется обратно в камеру, ибо на всем острове не было никого, кто имел бы за душой тысячу долларов и хоть малейший интерес в том, чтобы избавить Йемона от тюрьмы.
Вдруг появился Моберг в сопровождении Сандерсона и того мужчины, что совещался с судьей. Подойдя к нам, Моберг пьяно рассмеялся.
— Я думал, они вас убить намылились, — сказал он.
— Они почти что и убили, — отозвался я. — А что с этим залогом? Можем мы столько денег достать?
Моберг снова рассмеялся.
— Все уже заплачено. Сегарра велел мне выписать чек. — Тут он понизил голос. — Правда, он сказал оплатить штрафы, если не больше сотни долларов выйдет. Ему повезло — никаких штрафов нет.
— Ты хочешь сказать, мы свободны? — спросил Сала.
Моберг ухмыльнулся.
— Конечно. Я уже за вас расписался.
— За меня тоже? — спросил Йемон.
— Естественно, — ответил Моберг. — Дело сделано — вы все свободны.
Когда мы направились к двери, Сандерсон обменялся рукопожатием со своим собеседником и поспешил следом. Был уже почти рассвет, и небо светилось светло-серым. Не считая нескольких человек у полицейского участка, улицы были пусты и спокойны. Несколько больших грузовых судов стояли на якоре в заливе, дожидаясь утра и буксиров, которые потянут их в гавань.
К тому времени, как мы выбрались на улицу, я успел заметить первые лучи солнца, холодный розовый румянец на восточном горизонте. Оттого, что всю ночь я провел в камере и зале суда, это утро показалось мне одним из самых красивых в жизни. Была в нем ясность и безмятежность прохладного карибского рассвета — после ночи в вонючей и грязной тюрьме. Я взглянул на корабли, затем на море — и ощутил безумную жажду свободы, желание иметь весь день в своем распоряжении.
Тут я понял, что большую часть дня все равно просплю, — и возбуждение исчезло. Сандерсон согласился подбросить нас до квартиры, и мы попрощались с Мобергом, который собрался поискать свою машину. Он забыл, где ее оставил, но уверял, что это не проблема.
— Я ее нюхом чую, — утверждал он. — Причем за много кварталов. — И он зашаркал по улице — маленькая фигурка в грязно-сером костюме в поисках своей развалюхи.
Позднее Сандерсон рассказал, что Моберг вначале позвонил Лоттерману, которого не было дома, затем Кинонесу, который улетел в Майами. Дальше он позвонил Сегарре, который подумал, что будут малые штрафы, и велел ему выписать за них чек. Сандерсон был у Сегарры и, когда позвонил Моберг, как раз собрался уезжать. Тогда по пути домой он остановился у здания суда.
— Чертовски славно, что ты подъехал, — сказал я. — Если бы не ты, нас бы обратно в эту поганую тюрьму запихнули.
Йемон и Сала что-то пробормотали в знак согласия. — Наслаждайтесь, пока можете, — отозвался Сандерсон. — А то вы оттуда ненадолго.
Оставшуюся часть пути мы проехали молча. Когда миновали Пласа-Колон, я услышал первые звуки утра — тарахтение автобуса, начинающего свой маршрут, крики ранних торговцев фруктами — а откуда-то с холма донесся тошнотворный вой полицейской сирены.
