ГЛАВА XVI
Атланта, Джорджия
Воскресенье, 11 мая, 8.35
Рейчел остановила машину у подъезда дома своего отца. Утреннее небо в середине мая было ослепительно голубым. Дверь гаража была поднята, «олдсмобиль» стоял снаружи, роса блестела на его вишневой полированной поверхности. Картина была странная, так как ее отец обычно ставил машину в гараж.
Дом немного изменился со времени ее детства. Красные кирпичи, белая отделка, угольного цвета кровля. Магнолия и кизил росли перед входом, посаженные двадцать пять лет назад, когда их семья въехала сюда. Теперь они разрослись, как и остролист с можжевельником, окружающие фасад и боковые стены. По ставням был виден возраст дома, мох медленно подбирался к кирпичам. Внешний вид здания требовал заботы, и Рейчел мысленно взяла себе на заметку поговорить об этом с отцом.
Рейчел припарковалась, дети выскочили из машины и побежали вокруг дома к задней двери.
Она проверила машину отца. Не заперта. Она покачала головой. Он просто отказывался запирать что-либо. Утренняя «Конститьюшн» лежала на крыльце, она подошла и подняла ее, затем прошла по цементной дорожке к задней части дома. Марла и Брент звали Люси во дворе.
Кухонная дверь была также не заперта. Над раковиной горел свет. Насколько ее отец был беспечен по поводу замков, настолько же он психовал по поводу света, зажигая его, только когда это было абсолютно необходимо. Он бы непременно выключил его прошлым вечером, перед тем как лечь спать.
Она позвала его:
— Папа? Ты здесь? Сколько раз мне еще повторять тебе, чтобы ты запирал дверь?
Дети звали Люси, потом протиснулись сквозь открывающиеся в обе стороны двери и побежали в столовую и гостиную.
— Папа? — позвала она громче.
Марла вбежала обратно в кухню:
— Дедушка спит на полу.
— О чем ты?
— Он спит на полу возле лестницы.
Рейчел кинулась из кухни в прихожую. Неестественный угол, под которым была повернута голова ее отца, свидетельствовал о том, что ее отец не спал.
* * *
— Добро пожаловать в Музей высокого искусства, — приветствовал стоящий на входе человек каждого проходившего в широкие стеклянные двери. — Добро пожаловать. Добро пожаловать.
Люди продолжали проходить по одному сквозь вертушку. Пол ждал своей очереди.
— Доброе утро, господин Катлер, — сказал человек на входе. — Вам не нужно было ждать. Почему вы сразу не подошли?
— Это было бы нечестно, господин Браун.
— Членство в совете должно давать некоторые привилегии, разве нет?
Пол улыбнулся:
— Наверное. Меня здесь должен ждать репортер. Мы договаривались встретиться с ним в десять.
— Да. Он ожидает на главной галерее с самого открытия.
Пол устремился туда, его каблуки цокали по отполированной террасе. Четырехэтажный атриум был открыт до потолка, полукруглые пешеходные проходы опоясывали стены на каждом этаже, люди ходили вверх и вниз, и шум от негромких разговоров наполнял воздух.
Катлер не мог придумать лучшего времяпрепровождения в воскресное утро, чем пойти в музей. Он не часто ходил в церковь. Не то чтобы он не верил. Просто его больше привлекали творения рук человеческих, нежели размышления о некоем всемогущем существе. Рейчел была такая же. Он часто думал, не влияет ли негативно их безразличное отношение к религии на Марлу и Брента. Может, детей нужно было приобщать к вере? Так он ей и сказал. Но Рейчел не согласилась. Пусть они сами решают, в свое время. Она была убежденной атеисткой.
Это был их обычный спор. Один из многих.
Он прошелся по главной галерее, выставленные здесь картины были образчиками того, что находилось в остальном здании. Репортер, худощавый проворный человек с бородкой и фотоаппаратом, висящим на правом плече, стоял перед большой картиной, написанной маслом.
— Вы Гейл Блэйзек?
Молодой человек обернулся и кивнул.
— Пол Катлер. — Они обменялись рукопожатием, и Пол показал на картину: — Она прекрасна, не так ли?
— Последняя работа Дель Сарто, как мне кажется, — ответил репортер.
Пол кивнул:
— Нам удалось уговорить частного коллекционера предоставить ее на время вместе с несколькими другими прекрасными полотнами. Они на втором этаже вместе с остальными работами итальянцев четырнадцатого и восемнадцатого веков.
— Я учту, что их надо будет посмотреть перед уходом.
Катлер взглянул на большие настенные часы. 10.15.
— Извините, что опоздал. Почему бы нам не побродить здесь, пока вы задаете свои вопросы?
Молодой человек улыбнулся и достал диктофон из сумки на плече. Они пошли по широкой галерее.
— Приступлю сразу к делу. Как давно вы состоите в совете музея? — спросил репортер.
— Уже девять лет.
— Вы коллекционер?
Он усмехнулся:
— Едва ли. У меня есть только пара картин маслом и несколько акварелей. Ничего существенного.
— Мне говорили, что ваши таланты лежат в сфере организации. Администрация превосходно отзывается о вас.
— Я люблю свою волонтерскую работу. Это место особенное для меня.
Шумная группа подростков устремилась из мезонина в галерею.
— У вас образование в сфере искусства?
Катлер покачал головой:
— Не совсем. У меня степень бакалавра по политологии в Университете Эмори и несколько курсов по истории искусств. Затем я выяснил, чем занимаются историки искусств, и пошел в юридическую школу.
Он пропустил историю о том, как его не приняли с первого раза. Не из тщеславия — просто спустя тринадцать лет это уже не имело значения.
Они обошли двух женщин, восхищавшихся картиной, изображавшей святую Марию Магдалину.
— Сколько вам лет? — спросил репортер.
— Сорок один.
— Вы женаты?
— Разведен.
— Я тоже. Как вы справляетесь с этим?
Катлер пожал плечами. Необязательно как-то комментировать это.
— Справляюсь.
На самом деле развод означал неприбранную квартиру и ужины либо в одиночестве, либо в компании деловых партнеров, за исключением двух дней в неделю, когда он ужинал с детьми. Общение было ограничено деятельностью Государственной коллегии, что было единственной причиной того, что он работал в стольких комитетах, чтобы занять свое свободное время и выходные, когда он не встречался с детьми. Рейчел хорошо относилась к его визитам. Пожалуйста, в любое время. Но он не хотел мешать ее общению с детьми и понимал ценность порядка и необходимость постоянства.
— Может быть, вы расскажете немного о себе?
— Прошу прощения?
— Я часто прошу об этом людей, которых интервьюирую. Они могут сделать это гораздо лучше, чем я. Кто знает вас лучше вас самого?
— Когда администратор попросил меня поучаствовать в этом интервью и показать вам музей, я думал, статья будет о музее, а не обо мне.
— Так и есть. Для воскресного выпуска «Конститьюшн». Но мой редактор хочет разместить на полях статьи информацию о важных людях. Живые люди, скрывающиеся в тени выставок.
— А кураторы?
— Администратор сказал, что вы здесь одна из центральных фигур. Тот, на кого он может по-настоящему рассчитывать.
Катлер остановился. Что он мог рассказать о себе? Пять футов десять дюймов, темные волосы, карие глаза? Телосложение человека, пробегающего три мили в день?
— Как насчет обычного лица, обычного тела и обычной личности? Надежен. Человек, с которым вы пойдете в разведку.
— Человек, который проследит, чтобы вашей недвижимостью управляли надлежащим образом, когда вас не станет?
Пол не говорил раньше, что работает адвокатом по наследственным делам. Очевидно, репортер хорошо подготовил домашнее задание.
— Что-то в этом роде.
— Вы упомянули разведку. Вы служили в армии?
— Да, после призыва.
— Сколько времени вы работаете юристом?
— Раз уж вы знаете, что я адвокат по наследствам, думаю, вы также знаете, сколько времени я практикую.
— Вообще-то я забыл спросить.
Честный ответ. Что же, это справедливо.
— Я работаю в «Приджен и Вудворт» уже тринадцать лет.
— Ваши партнеры прекрасно отзываются о вас. Я разговаривал с ними в пятницу.
Катлер приподнял брови в замешательстве:
— Никто мне ничего не говорил об этом.
— Я просил их не говорить. По крайней мере до конца сегодняшнего дня. Я хотел, чтобы наш разговор был импровизацией.
Вошли еще посетители. Зал заполнялся людьми, и становилось шумно.
— Пойдемте в галерею Эдвардса. Там меньше народа. У нас там выставлены прекрасные скульптуры.
Он показал дорогу.
Солнечный свет вливался в помещение через высокие толстые стекла и кружевом ложился на белый мраморный пол. Огромная гравюра украшала дальнюю северную стену. Аромат кофе и миндаля доносился из открытого кафе.
— Великолепно, — сказал репортер, глядя вокруг. — Как это назвали в «Нью-Йорк таймc»? «Лучший музей, построенный городом за это поколение»?
— Нам был приятен их энтузиазм. Это помогло наполнить галереи. Меценаты сразу почувствовали себя уверенно в общении с нами.
Впереди по центру атриума стоял отполированный монумент из красного гранита. Катлер инстинктивно направился к нему, он никогда не проходил мимо, не остановившись на минутку. Репортер последовал за ним. Список из двадцати девяти имен был высечен в камне. Его взгляд всегда притягивала надпись в центре:
ЯНСИ КАТЛЕР
4 ИЮНЯ 1936 — 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННЫЙ ЮРИСТ
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
МАРЛИН КАТЛЕР
14 МАЯ 1938 — 23 ОКТЯБРЯ 1998
ПРЕДАННАЯ СУПРУГА
ПОКРОВИТЕЛЬ ИСКУССТВ
ДРУГ МУЗЕЯ
— Ваш отец состоял в совете, не так ли? — спросил репортер.
— Он прослужил в нем тридцать лет. Помогал собирать средства для строительства. Моя мать тоже активно участвовала в этом.
Он стоял молча и благоговейно, как всегда. Это был единственный существующий мемориал его родителям. Самолет разбился далеко над морем. Погибло двадцать девять человек. Весь совет директоров музея, их жены и несколько сотрудников. Тел не нашли. Никаких объяснений причин взрыва, за исключением односложного заявления итальянских властей об ответственности сепаратистской террористической группировки. Целью взрыва на борту самолете посчитали итальянского министра по вопросам древностей. Янси и Марлин Катлер просто оказались в неправильном месте в неправильное время.
— Они были хорошими людьми, — сказал он. — Нам всем их не хватает.
Пол повернулся, показывая репортеру путь в галерею Эдвардса. С другого конца атриума к нему подбежала помощник куратора:
— Господин Катлер, подождите, пожалуйста.
Женщина спешила к нему, на ее лице было озабоченное выражение.
— Вам только что звонили. Мне очень жаль. Ваш бывший тесть умер.
* * *
«Дело о присылке от Прусского короля в дар к государю Петру I Янтарного кабинета,
1717 года генваря 13
Графу Бестужеву-Рюмину — в Мемель, январь 1717
MONSEUR.
Когда будет прислан в Мемель из Берлина от графа Александра Головкина кабинет янтарной (который подарил нам королевское величество прусской) и оный в Мемеле прийми и отправь немедленно через Курляндию на курляндских подводках до Риги сбережением с тем же посланным, который вам сей указ наш объявит, и придайте ему до Риги конвой одного унтер-офицера с несколькими драгунами…
Петр».
