Глава 14
УЮТНАЯ КВАРТИРКА

Возле предместья Амстердама Эсфирь взяла руль машины в свои руки, и они запетляли по мостам и улицам города. Путь их лежал к гостинице Антуана Жолие, отелю «Интерконтиненталь Амстель», пятизвездочному заведению, выходящему на одноименный канал. В глазах Хенсона ее манера вождения в условиях вечерней сумятицы была чересчур уж смелой, и он призвал всю силу воли, чтобы не оставить следов от ногтей на подлокотнике. Одно дело погибнуть в ДТП, но дать женщине понять, что тебя ужасает ее лихачество, – это совсем другое.

«Интерконтиненталь Амстель» относился к числу тех гостиниц, которые словно бы специально предназначены для того, чтобы напоминать простым смертным, насколько низко они стоят в пищевой цепочке. Дежурный за регистрационной стойкой был сама вежливость, но – увы! – месье Жолие на данный момент отсутствовал. Они поразмыслили, не оставить ли ему записку с просьбой перезвонить, однако Хенсон вовремя спохватился, что по ошибке положил в карман американский мобильник, оставив европейскую модель у себя в номере.

– Если он вернется, – сказал Мартин, – передайте ему, пожалуйста, что мистер Хенсон и мисс Горен ужинают вон в том ресторане.

– Непременно, сэр.

Эсфирь наклонилась к Хенсону и прошептала ему на ухо:

– Нет уж, там мы питаться не хотим. Это же «Ла-Рив», один из самых дорогих ресторанов в очень дорогом городе.

– Ну так и что? Может, мне как раз хочется попробовать их хотдог с горчицей. А если таковых не окажется, то сойдет и жареный фазан. С перьями. Как, ничего звучит?

– Порой мне кажется, что у американцев денег больше, чем следовало бы.

– А тут ты, возможно, права, хотя мы с тобой заслуживаем поощрения, не так ли? И потом, счет все равно пойдет в Казначейство. Там такая куча денег… Наш министр банкноты подписывает, слыхала?

Эсфирь понимала, что Хенсон никогда не позволит себе обдирать собственного работодателя и что деньги пойдут из его кармана, но… В конце концов, она действительно проголодалась, а отказываться от такого подарка неудобно.

И они угостились вволю, попутно негромко обсуждая последние добытые сведения. Итак, действительно ли картина является фальшивкой? Турн специализировался именно в этом направлении, если верить его заявлениям после войны. Впрочем, здесь помочь могут только эксперты. Если автопортрет действительно поддельный, тогда поискам законного владельца приходит конец. Ни одно из правительств не станет интересоваться никчемной фальшивкой, выдаваемой за вещицу, похищенную во время холокоста. А коли так, то есть шансы, что им никогда не удастся найти ответ на два любопытных вопроса. Как именно картина оказалась на чердаке в Чикаго? И был ли Сэмюель Мейер нацистом по имени Стефан Мейербер?

Они уже собирались покинуть ресторан, когда появился Жолие.

– Куда вы подевались? – с ходу спросил он. – Я вам названиваю часами напролет.

– Да вот, прихватил не тот мобильник.

– Турн всем сделал ручкой.

– Это как понимать?

– Пф-ф! Испарился. Ушел дымом. Исчез. – Жолие сунул руку в карман и извлек оттуда листок с монограммой. – Вот что ждало членов комиссии, когда они собрались сегодня утром.

Хенсон развернул записку. «Madame et messieurs, rien que vous ferez ne changera pas mon jugement. Adieu ». Он показал ее Эсфири.

– «Что бы вы ни делали, это не изменит моего вердикта. Прощайте». Хм-м, как ты думаешь, что бы это могло значить?

– Такое впечатление, он писал гусиным пером, – заметила она, потирая бумагу между указательным и большим пальцами.

– Не просто «мое мнение», а «вердикт»! – возмутился Жолие. – Это просто оскорбительно! Можно подумать, все эксперты – болваны! Они потом еще целый час дулись и жаловались друг другу. Вот помяните мои слова, они сделают все, чтобы доказать его неправоту.

– Вы хотите сказать, его поступок может повлиять на решение комиссии?

– Знаете, Балеара так разъярился, что чуть было не предложил считать картину фальшивкой с ходу, без дальнейшей экспертизы! – воскликнул Жолие. – А впрочем, нет. Эти милые люди держатся за свою репутацию. Не думаю, что они сделают какие-то безрассудные шаги просто назло Турну.

– А куда он сам подевался? – спросила Эсфирь.

– У нас есть лишь его адрес в Амстердаме. Я туда съездил, но дверь никто не открыл.

– Поехали вместе, – решительно предложила девушка.

– М-м, это несколько далековато. А потом, кое-кто из членов комиссии должен мне звонить… – ответил Жолие. – Они все еще работают.

– Все равно поехали, – сказал Хенсон. – Или просто дай адрес. Жаль только, мы не говорим по-голландски.

– Ну хорошо, я скажу в гостинице, чтобы они записывали сообщения на мое имя, – согласился Жолие. – Вы думаете, с ним что-то приключилось?

– Если так, то поделом ему, – мрачно заметила Эсфирь.

– Ой! – испугался Жолие.

Француз вел машину почти столь же безрассудно, как и девушка, хотя мысли Хенсона в данный момент были заняты совсем другим. Побег Турна действительно беспокоит, но почему? Может, это его очередная нахальная выходка, и все? Или же в его нацистском прошлом было нечто такое, что они могли вот-вот раскопать, а потому Турн просто испугался? Да, но как он узнал об этом? Ему кто-то позвонил из Бекберга? Или, скажем, дело просто в том, что портрет Ван Гога – фальшивка, которую он изготовил собственными руками? Но зачем тогда с самого начала объявлять о его подлинности? Ведь никто бы об этом не узнал…

Дом, в котором жил Турн, на поверку оказался скромным кирпичным зданием, где на первом этаже помещалась часовая мастерская. Жолие пальцем показал на темное окно вверху.

– Его квартира на втором этаже.

– Он все время взбирается по лестницам? – удивился Хенсон.

– Да нет, это просто pied-a-terre, временное пристанище, – сказал Жолие. – У него еще есть загородный дом, может, даже не один.

Возле витрины мастерской, наглухо закрытой стальными жалюзи, виднелась черная дверь. На ней в небольшой латунной рамке помещалась пластиковая карточка с надписью «Турн». Хенсон надавил на кнопку звонка и так подождал чуть ли не с минуту. Звук оказался достаточно громким, чтобы его можно было слышать даже с улицы.

– А интересно, какой модели у него замок… – задумчиво произнесла Эсфирь.

Хенсон быстро оглядел улицу в обе стороны.

– Ты шутишь?!

Девушка нагнулась и пригляделась поближе. Потом подмигнула Мартину.

– О, только не это… – простонал тот. – Не хватало еще…

– Если хочешь, обожди в машине.

– На углу есть бар, – добавил Жолие.

– И ты туда же?

– Ну, кому-то же надо стоять – как там у вас это называется? – в общем, смотреть, не идет ли кто. Я правильно понимаю?

– Мартин, у тебя такой вид, что один стаканчик явно не помешает, – сказала Эсфирь, расстегивая молнию на боковом кармашке своей сумочки. – Ну?

Хенсон опять оглядел улицу в обе стороны и сказал:

– Я не собираюсь отсиживаться в каком-то там баре.

– Вот это да! – тем временем восхищался Жолие. – Мне еще не приходилось видеть, как работают отмычкой!

Эсфирь вытащила связку ключей. На первый взгляд ничто не отличало их от миллионов других подобных связок. Более того, их можно было пропустить через рентгеновский аппарат в аэропорту, и даже натренированный глаз не смог бы с ходу понять, что кое-какие ключи в действительности распадались на комплект хитроумных отмычек. Девушка принялась за дело, пока Хенсон энергично озирался по сторонам.

– Знаешь что, постарался бы ты не выглядеть таким шкодливым, – посоветовал ему Жолие.

– С ума сойти, – сказал Хенсон, когда тяжелая дверь приветливо распахнулась.

– А, пустяки, – беспечно отозвалась Эсфирь. – И даже сигнализации нет.

– О боже милосердный, – ахнул Жолие, округляя глаза.

– А вы разве не заметили? – подмигнула ему Эсфирь.

– Ладно, теперь посмотрим, дома ли наш толстяк, – сказал Хенсон.

– А я-то думал, что ты должен стоять на улице и присматривать за всем, – удивился Жолие.

– Нельзя ли как-то побыстрее? – нахмурился Хенсон.

Жолие заколебался.

– Может, мне не следует нарушать неприкосновенность жилища великого человека…

– Ну, тогда ты стой на улице, – решил Хенсон. – Подумаешь, дело какое… А если кто-то начнет интересоваться, то дверь уже была открытой, ясно?

Эсфирь пошарила по стене и отыскала старомодный поворотный выключатель. Узенькая прихожая уходила в глубь дома только на пару метров. За ней виднелась лестница, ведущая к столь же небольшой площадке наверху, освещенной крошечной лампочкой. Они поднялись по ступенькам, попутно размышляя, каким образом тяжеловесный инвалид мог бы взбираться со своими тростями в таком узком месте. Дверь на втором этаже была покрыта красным лаком и имела замок, с которым Эсфирь разделалась едва ли за десять-пятнадцать секунд.

– Ты уверена, что не перепутала жизненное призвание? – спросил Хенсон.

– Я все делаю в меру необходимости, – ответила она.

– Доктор Ту-урн! Э-эй!

В открытой комнате оказался виниловый пол, хорошо просматривавшийся даже в тусклом освещении. Концентрический узор из черных и белых плиток создавал довольно драматический эффект. Когда девушка включила свет, то глазам предстали белые стены, оттененные черной мебелью. В углу стояло модерновое кресло работы супругов Имс. Рядом – китайский столик с золотыми драконами по черному лаку. Такой же раскраской отличался и сервант. Во всей комнате посторонним казался только лишь древний газовый обогреватель. Ни ковра, ни каких-либо случайных предметов вроде журналов или, скажем, настольной пепельницы возле кресла. В глазах Хенсона помещение выглядело нежилым, словно музейная экспозиция.

– Уютное местечко, ты не находишь? – заметил он.

Эсфирь между тем разглядывала одинокую картину – панорамный ландшафт с пастухами и пастушками, пьющими вино под разлапистым деревом. Внизу виднелась небольшая латунная табличка с загадочной надписью: «Яп Донкерс».

– Это что значит? – спросила Эсфирь. – Чье-то имя?

– Автор? – рассеянно отозвался Хенсон, пересек комнату и подергал за ручки серванта, выполненные в форме виноградных кистей. – Хм-м. Заперто.

Девушка прошла в глубь квартиры. Кухня была столь же аккуратна и пуста, как и гостиная. В настенных шкафчиках располагались стопки тарелок из великолепного фарфора с красно-черными японскими мотивами. Напольные шкафчики содержали набор из разнокалиберных эмалированных мисок и кастрюль. В небольшом холодильнике – одинокая фаянсовая масленка и больше ничего.

Пока Хенсон осматривал спальню, Эсфирь занялась сервантом, а точнее, его простеньким замком под стержневой ключ. Внутри оказалась бутылка арманьяка, стилизованная под банджо, а по соседству с ней – настойка на вишневых косточках, анисовая водка, шотландское виски и кое-какие вина.

– У меня пусто, – сказал Хенсон.

– Если не считать ассортимента напитков, я видела гостиничные номера, обставленные куда лучше.

– Зачем вообще держать такую квартиру? – задался вопросом Хенсон. – Попадая в Амстердам, почему бы ему попросту не снимать на время комнату? Такое впечатление, что он тут не живет.

– Ты думаешь, он здесь вообще бывает? По-моему, смахивает на явочную квартиру.

– В спальне, на стене, висит портрет молодого человека. Мне кажется, это он. Есть еще подпись – «Г. В. Турн».

– Наверное, сам нарисовал.

– Внешность его, – сказал Хенсон. – А манера письма похожа на Ван Гога.

– Не хочешь выпить, пока сервант открыт?

Вместо ответа Хенсон посмотрел в окно.

– Ой-ой-ой… – вдруг протянул он. – Антуан с кем-то болтает.

Девушка спешно заперла дверцу и направилась к двери.

– Быстренько сбегай, посмотри на портрет. Потом скажешь, на кого он похож, – скомандовал Хенсон.

Эсфирь скользнула в спальню и искренне удивилась размеру и круглой форме кровати. Нет, такую вещь по лестнице не поднять. Должно быть, втаскивали через окно.

А что касается портрета… Да, тут без вопросов, Турн собственной персоной. Куда более худощавый, если не сказать истощенный, но ошибки нет. Все тот же высокомерно-нагловатый вид, выпирающая челюсть, презрительный прищур глаз. Похоже, его нынешняя манера держаться появилась еще сорок, пятьдесят, а то и шестьдесят лет тому назад. Судя по всему, ведущие эксперты мира не формируются постепенно, их рождают в готовом виде.

Сам же портрет был весьма тщательной попыткой воспроизвести стиль Ван Гога. Толстые, густые мазки, так называемое «импасто», так что холст в результате местами походил на миниатюрный макет горного рельефа. Хотя цвета, вихрящиеся вокруг головы Турна, выглядели не столь яркими, поза во всех деталях совпадала со скетчем из памятного издания монастырской школы и музея «Де Грут». Лицо изображено в три четверти, как и у Винсента. Рука находится между двумя сюртучными пуговицами и повернута ладонью вверх, словно готовясь подхватить некий теннисный мячик. Да, явно имитация Ван Гога. Может, это было своеобразной пробой пера перед созданием подделки?

Эсфирь прикинула, не взять ли картину с собой, но нет, это было бы слишком дерзко. Тогда она заскочила в чуть ли не стерильную ванную комнату, оторвала кусок туалетной бумаги и, вернувшись обратно, ногтем отковырнула малюсенькую чешуйку желтой краски с пуговицы возле руки Турна. Аккуратно завернув ее, девушка сунула трофей себе в сумочку. К тому времени, когда Эсфирь вернулась на лестничную площадку и принялась запирать за собой дверь, Хенсон и Жолие уже поджидали ее внизу.

– Быстрее, – сказал Мартин.

– Полиция?

– Давай-давай, быстрее.

– А не стоит ли Антуану взглянуть на портрет?

– Какой портрет? – заинтересовался Жолие.

– Потом, все потом, – сказал Хенсон.

Эсфирь плюхнулась на заднее сиденье машины. Жолие включил передачу, и они отъехали.

– Да что случилось-то? – спросила она.

– Какая-то старушка, соседка через улицу, – ответил Жолие. – Возвращалась с рынка и увидела, как Турн выходит из дому. Говорит, у машины его поджидал шофер. В черном костюме и черных перчатках.

– Да?

– Но, залезая внутрь, шофер что-то обронил. Она понятия не имеет, что это такое, однако решила, что Турну это может понадобиться. Наверное, она приняла нас за его друзей, – продолжил Жолие, поворачивая к центру города.

Эсфирь повертела в руках ярлык от авиабагажа. Некий Герхардт Брюер, сутки назад прилетевший из Торонто.

– И что, теперь мы ищем этого Брюера? – спросила она.

– Старушка сказала, что шофер ростом метр восемьдесят с чем-то. Блондин.

– Манфред Шток! – воскликнула Эсфирь. – Турн у него в лапах!