46
Филипп Уичкот не спал. Долгие ночные часы уплывали в темноту, и он лежал в параличе неудобства, перемежаемом приступами боли, которые неуклонно становились все более частыми и острыми.
Он не знал, кто на него напал и почему. Они бросили его здесь умирать? Они хотели убить его?
Становилось все холоднее и холоднее. Полный мочевой пузырь причинял ему нестерпимую муку, пока он, наконец, не утратил контроль и к его несчастью не добавилась новая подробность. Вдалеке приглушенно звенели колокола Кембриджа, отмеряя часы его страданий. Филипп погрузился в подобие транса, не бодрствуя и не спя.
Его пробудил скрежет металла. Затем второй раз. Засовы отодвинулись. Уичкот открыл глаза. Светало. За спиной раздались шаги. Он знал, что людей больше одного, поскольку чувствовал прикосновения рук и слышал дыхание. Ему на голову накинули темную грубую ткань, натянули на плечи и перевязали на шее. Рывком подняли с пола. Но его ноги подогнулись, и он рухнул.
Похитители подхватили его под мышки, по одному с каждой стороны, и потащили на улицу. Он потерял сознание от боли.
Когда Уичкот очнулся, он снова лежал лицом вниз на чем-то громыхающем и тряском. Его руки и ноги больше не были связаны, а голова не покрыта. Кляп исчез. Его рот пересох, язык казался чужим и распухшим. Ноздри забивал дурной запах, а лицо было мокрым.
Обитые железом колеса громыхали по плитам мостовой. Его стошнило кислым. Филипп попытался перевернуться и сесть. Крикнул: «Стой!», но его рот разучился говорить и вместо слова изверг еще немного жидкой рвоты.
Он услышал голос и грохот других колес. Тележка налетела на бордюрный камень, покачнулась и замерла. В воздухе висели сварливые голоса, все до единого вульгарные и пронзительные, как у ссорящихся сорок.
Уичкот перекатился и сел. К его изумлению, раздался взрыв одобрительных возгласов.
— Дорогу милорду Засранцу на колеснице! — крикнул мужчина.
Возгласы сменились смехом и свистом. Уичкот огляделся по сторонам. Он понял, что сидит в тележке перед главным входом в колледж Иерусалима. На внешнем дворе толпились слуги колледжа, десятки слуг, мужчины и женщины, в ожидании, когда Мепал откроет ворота. Уичкот схватился за голову. Его парик и шляпа исчезли. Сюртук был порван и испачкан.
О боже! Он сидит в тележке золотаря, в луже экскрементов на виду у всего мира.
Внезапно свист поутих, хотя и не прекратился. Том Говнарь с оглушительным грохотом откинул доску сбоку тележки, выставив Уичкота наподобие урода на Стоурбриджской ярмарке.
— Только поглядите на его штаны! — взвизгнула женщина. — Милорд Засранец обмочился!
Толпа расступилась, пропуская двух крупных мужчин в черном, которые направлялись к тачке.
— Доброе утро, мистер Уичкот, — произнес мужчина постарше, с большим красным лицом и круглым животом, который нес перед собой наподобие здоровенной подушки. — Вот мы и встретились. Боюсь, у меня к вам четыре иска. Если только у вас в кармане не найдется больше двух тысяч фунтов, мне придется просить вас прогуляться обратно к мистеру Персеру.
Уичкот дико огляделся по сторонам, вопреки всему надеясь отыскать дружеское лицо в толпе. Он заметил Малгрейва всего в нескольких ярдах; тот стоял в обществе коренастого, почти квадратного человечка. Оба смотрели на Уичкота. Коренастый что-то прошептал Малгрейву на ухо. Джип улыбнулся и указал на красный рубец у себя на щеке.
Господи помилуй, подумал Уичкот, это же то место, куда я ударил этого скрюченного маленького жулика. И вот как он мне отомстил!
В нескольких шагах за Малгрейвом, у ворот стоял его собственный мальчишка-слуга и ждал, когда его впустят в колледж.
— Эй, парень, — окликнул Уичкот, внезапно обретя дар речи. — А ну иди сюда!
Огастес словно не расслышал.
— Сию секунду, я сказал! — крикнул Уичкот. — Быстро!
Малгрейв повернулся и положил руку Огастесу на плечо.
Мепал отпер ворота колледжа и распахнул их. Но никто не вошел. Все наблюдали за Уичкотом. Это была месть слуг, самая жестокая из всех возможных.
— Вы пойдете со мной, сэр, — сказал бейлиф. — Скоро все устроится как нельзя приятнее.
Песок на полу следовало бы поменять. В воздухе висел густой запах застарелого табачного дыма. Оконные стекла были покрыты бледным желтовато-зеленым налетом.
Подошел официант, вытирая руки о грязный фартук.
— Доброе утро, сэр.
— У меня назначена встреча, — Холдсворт оглядел комнату с низкими потолками. В помещении почти никого не было. — Пожалуйста, принесите пока что кофейник и две чашки.
Джон выбрал столик в кабинке с видом на дверь, и, коротая время, достал из кармана письмо. Грум в ливрее леди Анны прибыл с посланием, как раз когда Холдсворт покидал колледж. Он покрутил письмо в руках, но ломать печать не стал. Джон знал, что написала ее светлость: теперь, когда ее сын здоров, Холдсворт должен немедленно отвезти его в Лондон.
Почему бы и нет? Фрэнку больше нечего бояться Филиппа Уичкота. Записи клуба Святого Духа уничтожены. Благодаря Малгрейву, сам злоумышленник оказался в предварительном заключении, и вряд ли миссис Фиар в состоянии заплатить его долги. Если Уичкоту повезет, он сумеет сбежать на континент. Если нет, если с ним случится худшее, его может ожидать только перевод из предварительного заключения в долговую яму, где он состарится и умрет. Уж лучше катить тачку с потрепанными книгами по улицам Лондона, чем это.
В конце концов, какая разница, что случилось с Сильвией Уичкот? Несчастная женщина мертва, и ее не вернуть. Но Фрэнк Олдершоу снова стал прежним. Это уже кое-чего стоит. Жизнь должна продолжаться, так или иначе. Мертвые не должны задерживать живущих.
Наконец Холдсворт сломал печать, но разворачивать письмо все же не стал. Он почти не спал прошлой ночью. Спутанные воспоминания о Марии и Джорджи боролись в его голове с более свежими, но в некотором роде не менее спутанными — об Элинор Карбери, в особенности о том, как она появилась подле жаровни, освещенная пламенем подобно дьявольскому соблазну. Его собственное поведение, желания казались ему поистине омерзительными. Он вожделел женщину, муж которой лежал на смертном одре. И он не мог полностью выкинуть из головы подозрение, что и она, возможно, питает к нему склонность. Элинор отстранилась не сразу. И разве ее губы не разомкнулись на мгновение, когда он ее поцеловал?
Стало темнее. Джон поднял глаза. В дверях кофейни стоял Соресби. Он увидел Холдсворта и вздрогнул, как будто менее всего ожидал его найти. Лицо сайзара было еще более изможденным, чем обычно. Он выглядел не только нищим и грязным, но и больным. Холдсворт поманил его к себе и велел официанту поторопиться с кофе да принести тарелку с булочками.
— Мистер Холдсворт, не выразить словами, как я…
— Сперва поешьте и попейте, — посоветовал Джон. — Правильные слова поищете потом.
Официант, почуяв чаевые, заторопился. Соресби съел четыре булочки и выпил три чашки кофе. Холдсворт наблюдал, вспоминая, как менее месяца назад сам набросился подобно голодному волку на херес и печенье мистера Кросса в кофейне святого Павла. Нелегко быть мужчиной на голодный желудок.
— Мистер Аркдейл сказал, что вы желаете узнать мое мнение касательно того, что вам делать, — произнес он, когда Соресби утолил первый голод.
— Единственное, о чем я всегда мечтал, сэр, — заторопился Соресби, — это стать ученым. Почему они мне не дают? Я подошел совсем близко к исполнению мечты, как вдруг мои надежды навеки рухнули не по моей вине…
— При чем тут это, мистер Соресби?
Сайзар покраснел. Руки он прятал под столом, но, должно быть, потянул себя за пальцы, поскольку раздался знакомый треск.
— Прошу прощения, сэр… я… я не знаю, как поступить, я не в себе. С трудом понимаю, что говорю.
— Мистер Аркдейл сказал, что вы желаете со мной побеседовать. О чем?
Соресби отчаянно закивал, и его космы закачались по бокам от лица.
— Вы видели мою комнату, сэр.
Холдсворт недоуменно уставился на него.
— Да. Вам это прекрасно известно. Когда я сопровождал мистера Ричардсона.
Соресби кивнул.
— Почти все комнаты в Ярмут-холле выходят на переулок. Но моя мансарда выходит на другую сторону. Вы не смотрели случайно в окно, когда находились у меня?
Трое человек вошли в подъезд «Г» Нового здания. Мистер Ричардсон представлял колледж и шел первым. За ним — Огастес, поскольку он, теоретически, до сих пор находился в услужении у мистера Уичкота. Замыкал шествие Малгрейв, которому захотелось поразвлечься. Мистер Ричардсон не знал, что джип больше не связан с мистером Уичкотом.
На лестничной площадке Огастес отпер наружную дверь ключами, которые приставы забрали у Филиппа. Оказавшись внутри, Ричардсон встал посреди гостиной и огляделся.
— Мистер Уичкот пишет, чтобы вы собрали его коричневый чемодан. Смену белья, синий сюртук и туфли с серебряными пряжками… — тьютор умолк, чтобы свериться с письмом. — Также положите вино из шкафа в комнате джипа и чайницу. Малгрейв, соберите вино и чай, а мальчик займется одеждой. Мистеру Уичкоту также нужно кое-что из кабинета. Это я беру на себя.
Ричардсон достал ключи, открыл замок и вошел в кабинет. Дверь он закрыл за собой. Малгрейв взглянул на Огастеса и подмигнул. Рубец на его щеке искривился. Огастес отправился в спальню и выложил одежду на кровать. Он недоумевал, почему мистер Малгрейв подмигнул ему.
— Эй, парень!
Мальчик поднял глаза на Ричардсона в дверях спальни, за спиной которого маячил Малгрейв.
— Ты помнишь маленький черный саквояж своего хозяина? С тисненым гербом на коже?
— Да, ваша честь. Он стоял в кабинете.
— Его там нет.
Огастес тупо смотрел на него.
— Он должен быть где-то здесь, — резко сказал Ричардсон. — Твой хозяин особенно на этом настаивал. Он хотел, чтобы я взял его на хранение.
— Ну, я не знаю, сэр.
Тьютор прикусил губу.
— Это весьма досадно. И необъяснимо. Но, возможно, он убрал его в другое место. Под окно, например, где хранят уголь. Посмотри там.
Огастес не нашел ничего, кроме пустого ведерка для угля. Затем все трое обыскали комнаты, но тщетно. Когда они собрались уходить, Ричардсон завладел ключами и раздраженно обратился к Огастесу:
— Отнеси чемодан своему хозяину. К мистеру Персеру на Уолл-лейн.
— А что сказать о саквояже, сэр?
— А? Ничего. Оставь это мне… скажи, что я навещу его.
Ричардсон быстро направился прочь. Малгрейв последовал за ними по лестнице. Он глядел тьютору в спину, и рубец на его лице кривился от улыбки.
— Что ж, парень, — произнес Малгрейв.
— Да, сэр?
— Тебе, наверное, нужно новое место?
Огастес кивнул.
— Да, сэр. Еще как, сэр.
— Сообразительный парнишка мне пригодится. Если не будешь гнушаться тяжелым трудом, можешь сам однажды стать джипом. — Он достал из кармана полгинеи и протянул на ладони. — Ну что? Скрепим сделку рукопожатием?
Огастес уставился на маленькую золотую монетку.
— Но, сэр… деньги?
Малгрейв снова улыбнулся, и рубец изменил форму.
— Ты помог мне, а я помогу тебе. Иди сюда… дай мне руку.
На обратном пути из кофейни Терпина Холдсворт укрылся от ливня в часовне Королевского колледжа. Высоко над его головой под веерными сводами клубились тени. Казалось дурным предзнаменованием, что в середине лета так темно в полдень.
Он был не один, поскольку другие люди приходили, уходили и переговаривались. Нищий осторожно занимался своим ремеслом, но скрылся, когда Холдсворт сердито глянул на него.
Дождь, дождь, чертов дождь.
Дождь лил несколько дней перед тем, как Джорджи утонул на Козьей пристани. Однажды вечером мальчик сказал, что дождь — Божьи слезы и что Богу, наверное, очень грустно, если он так горько плачет. Джон ответил сыну, что нечего выдумывать глупости и что дождь — всего лишь сгустившиеся пары водяных облаков. Джорджи рассмеялся. Он не поверил отцу. Мария сказала, что Джорджи не следует играть на улице, поскольку от дождя мощенная булыжником Банксайд стала скользкой и опасной.
— Пф! — фыркнул Холдсворт. — Нечего с ним цацкаться.
Часовня полнилась звуками — шагами, бессмысленными словами и неприкаянным эхом. Джон расхаживал взад и вперед, не обращая внимания на других людей и толкая тех, кто не желал убраться с его пути.
Неужели он до этого докатился? Даже Джорджи, даже Мария стали способом отвлечься от ужасных сведений, которые сообщил Соресби. Холдсворт засунул сжатые кулаки в карманы сюртука, сминая подкладку. Правая рука коснулась угла сложенного листка — непрочитанного письма леди Анны.
Письмо более не имело значения. Все померкло перед сведениями Соресби. Они терзали Джона каждый миг, как болезнь или яд. Но в его власти было скрыть их, поскольку Соресби не понимал их истинного значения. Кроме того, сайзар был уязвим, а значит, покладист, если Холдсворт решит отмахнуться от его слов как от злонравной попытки снискать благосклонность клеветнической выдумкой.
Но хватит ли этого? Ведь он, несомненно, никогда не сможет изгнать их из памяти. Подобное поведение в конечном итоге сделает лишь хуже… для него, несомненно, а может, и для Элинор. Во всем этом темном деле ясно одно: как бы он ни поступил со сведениями Соресби, несчастья не миновать.
Голова пульсировала. Казалось, свет вытек из часовни, оставив за собой серую мглу. Джон был совершенно один. Он не видел дороги. Он был полон ужасного предчувствия непреходящей беспомощности.
Так вот к чему все рано или поздно приходит, подумал Холдсворт: будущее преследует человека точно так же, как прошлое.
