Линь Йон понимал, что председатель Госсовета изъясняется столь уклончиво умышленно, для того чтобы постоянно держать слушателя в напряжении. В прошлом их всегда разделял письменный стол, на который ложились отчеты о следствиях, вызывавшие лишь мимолетный интерес и немногословные замечания. Но этот разговор был другим.

– Я помню время, – продолжал старик, – когда на окнах всех автобусов были наклеены плакаты с изречениями и фотографиями Мао. То же самое с витринами магазинов. По радио транслировались только революционная музыка, изречения Мао и официальные известия. В кинотеатрах показывали, как Мао приветствует красную гвардию. Даже оперы и балеты были на революционную тематику. Все мы постоянно носили с собой книгу цитат Великого Кормчего, потому что в любой момент каждого могли попросить прочитать отрывок.

Тихий голос председателя Госсовета был проникнут скорбью, словно воспоминания причиняли ему горькую боль.

– «Служить народу». Вот к чему призывал Мао. На самом же деле все служили ему. И это здание доказывает то, что мы по-прежнему ему служим.

Линь начинал понимать, зачем они здесь.

– Нашей слабостью является гегемония, – продолжал председатель Госсовета. – Это внутреннее нежелание работать заодно с какой-либо иностранной державой, даже если это не таит никакой угрозы. Гегемония – это естественное проявление нашего тоталитаризма, точно так же, как мирные взаимоотношения являются проявлением демократии. Мы всегда считали себя географическим и геополитическим центром мира. На протяжении столетий и особенно после сорок девятого года единственной целью нашей внешней политики было господство над нашими соседями, а впоследствии и над всем миром.

– Но это же абсолютно выходит за рамки наших возможностей.

– Нам с вами это известно, но знает ли это остальной мир? Я хорошо помню, как в семьдесят первом году к нам приезжал Киссинджер с тайной миссией заложить основы для возобновления контакта между Соединенными Штатами и Китаем. Постоянное использование слова «гегемония» ставило в тупик американских переводчиков. Они не могли точно передать его значение. Эта концепция была им неизвестна. – Председатель Госсовета указал на саркофаг. – Тогда Мао сказал: «Китай встал». Он говорил всему миру, что ни один посторонний больше не будет повелевать нами. Боюсь, однако, что никто его не слушал.

– На нас испокон веков не обращали внимание, – сказал Линь. – Нас считали отсталыми, дремучими. Хуже того, диктатурой, подавляющей любое инакомыслие.

– В чем мы сами виноваты. Мы ничего не сделали, чтобы исправить такое представление о себе. Казалось, мы наслаждались тем, что предстаем перед всем миром в дурном свете.

Линь был озадачен.

– Почему вы настроены столь цинично?

– Я просто говорю правду – которая, подозреваю, тебе и так хорошо известна. Демократия является заклятым врагом гегемонии. Распределение власти среди избранных должностных лиц, вместо того чтобы сосредоточить ее в руках правителя, дать народу силу, вместо того чтобы его подавлять, – эти концепции выходят за рамки нашего понимания.

– Но так больше не может продолжаться.

– Я вспоминаю пятидесятые, когда Мао был в зените своего могущества. Рисовались карты, на которых наши границы отодвигались далеко на север, юг и запад, к нам присоединялись земли, которые нам не принадлежали. Эти карты раздавались государственным служащим, чтобы побудить их мыслить грандиозными масштабами. И это приносило свои плоды. Мы вмешались в войну в Корее, вторглись в Тибет, бомбардировали острова Цзиньмэнь, воевали с Индией и помогали Вьетнаму, и всё с намерением установить господство над этими странами. – Старик помолчал. – Сейчас под нашим контролем остается только Тибет, да и то наша власть там хрупкая, держится исключительно на силе.

Линь вспомнил слова Пау.

– Вы хотите сказать, что нам следовало забыть о национальной гордости?

– Похоже, ничего, кроме гордости, у нас нет. Мы – самая древняя цивилизация на земле, однако посмотри на нас. Нам нечем похвастаться, за исключением своих бесчисленных непреодолимых проблем. Боюсь, Олимпийские игры в Пекине оказали на нас такое же действие, как в свое время и те карты. Все это подталкивает честолюбивых правительственных чиновников совершать глупости. – Впервые голос старика ощетинился яростью, и глаза гневно блеснули. – Мы помним мелкие обиды, которые случились десятилетия и даже столетия назад. Хватаясь за любой предлог, мы спешим отомстить за них, какими бы пустяковыми они ни были. Это смешно, и этот глупый вздор обусловит наше падение.

– Не все думают так, – возразил Линь.

Председатель Госсовета кивнул:

– Знаю. Только старики. Но нас пока что еще много, и есть молодежь, готовая сыграть на наших страхах.

Линь понимал, к кому именно относится это замечание.

– Мао лежит здесь, – продолжал председатель Госсовета, – чтобы мы могли ему поклоняться. Восковая фигура вождя-неудачника. Иллюзия. Однако полтора миллиарда китайцев по-прежнему его боготворят.

– Я не отношусь к их числу. – Линь почувствовал в себе силы сделать это заявление.

– И не надо. Никогда.

Линь ничего не сказал.

– Такие люди, как Карл Тан, представляют угрозу для всех нас, – продолжал старик. – Они будут выступать за насильственное присоединение Тайваня, а затем и всего региона Южно-Китайского моря. Потом они захотят присоединить Вьетнам, Лаос, Таиланд, Камбоджу, Бирму и даже Корею. Наше былое величие, обретенное вновь.

Впервые Линь прочувствовал в полной степени грандиозность предстоящей схватки. Он сказал:

– И в процессе этого они уничтожат нас. А окружающий мир не будет смотреть на это сложа руки.

– Я поддерживал кое-какой порядок, – сказал председатель Госсовета. – Я понимал, что не могу ничего изменить, и старался удержать все как есть до тех пор, пока не придет мой преемник. Этот человек будет в лучшем положении, для того чтобы осуществить перемены. Вы готовы, товарищ министр, стать этим человеком?

Если бы этот вопрос ему задали три дня назад, Линь без раздумий ответил бы, что готов. Но теперь он не был в этом уверен, и глаза выдали его сомнение.

Кивнув, старик сказал:

– Нет ничего плохого в том, чтобы бояться. Страх делает человека скромным, а смирение ведет к мудрости. Вот чего недостает Карлу Тану. Вот в чем его слабость.

Последовало несколько мгновений молчания. Линь предостерег себя быть осторожнее со словами, вспомнив еще один факт, связанный с Мао.

Кампания «сотни цветов».

Период в середине пятидесятых, когда была разрешена открытая критика правительства, поощрялись новые решения и предложения, и хлынули миллионы писем. Со временем в студенческих городках стали появляться листовки, начались митинги, публиковались статьи с призывом перехода к демократии.

Однако на самом деле это была политическая ловушка, ловкий ход, нацеленный на то, чтобы выявить инакомыслящих. Больше полумиллиона человек были арестованы, подвергнуты пыткам и казнены.

– Тебе известно о евнухах? – вдруг спросил председатель Госсовета, застигнув Линя врасплох.

Министр кивнул.

– Мы вместе с Пау Венем готовились к посвящению в «Ба». Мы прошли обязательный двухлетний курс обучения и медитации. Нас обоих раздели догола, и животы нам перетянули бинтами; наши тела омыли водой с растворенным перцем. Я держал Пау, когда он подвергался оскоплению, чувствовал, как дрожат его ноги, видел у него на лице страдания. Он с честью принял это истязание. – Старик понизил голос до едва различимого шепота. – Однако когда пришел мой черед и наставник спросил у меня, буду ли я сожалеть о том, что случится, я ответил «да».

Линь смотрел на него, не в силах поверить своим ушам.

– Я испугался. Перед лицом того, что должно было произойти, я вдруг почувствовал, что нож – это не моя судьба.

– И вы были правы.

На сморщенном лице появилось усталое выражение.

– Возможно. Но знай, что те, кто может лечь под нож и не издать ни звука, обладают силой, какую мы с тобой не можем себе даже представить.

Линь и сам уже пришел к такому же выводу.

– Официальная точка зрения партии гласит, что Мао был на семьдесят процентов прав и на тридцать – не прав. Но никто никогда не определял, в чем именно он был прав, а в чем ошибался. – Из тонких старческих губ вырвался смешок. – Какие же мы дураки. – Председатель Госсовета указал на тело Мао. – Он якобы лежит на черном камне с горы Тайшань, в соответствии с тем, что написал в «Ши цзи» Сыма Цянь: «Жизнь человека может быть тяжелее горы Тай или легче гусиного перышка». Ты должен принять решение, Линь Йон. Какой будет твоя жизнь?

Малоун держал высоту приблизительно пять тысяч футов. Он ни за что не мог предположить, что ему предстоит свободно лететь в воздушном пространстве Вьетнама. Внизу простирались зазубренные скалы и пологие холмы, многие из которых были исполосованы террасами рисовых полей, поднимающихся над сочной зеленью долин, укутанных покрывалом тумана.

– Мы подлетаем к границе, – предупредила Кассиопея, внимательно изучая карту, полученную от Ивана.

– Администрация Юннаня, – вмешался Пау Вень, – поддерживает хорошие отношения со всеми своими соседями. Провинция граничит не только с Вьетнамом, но также с Лаосом и Бирмой. До Пекина далеко, поэтому на первый план выходят местные заботы.

– Надеюсь, это по-прежнему так, – пробормотал Малоун. – С оружием у нас не густо.

– Во времена чисток Мао многие бежали в Юннань. Труднодоступный характер местности служил определенной защитой. И к северу, уже в Китае ландшафт будет оставаться таким же, как то, что мы сейчас видим под собой.

Иван посоветовал лететь вдоль железной дороги Куньмин – Хайфон, которую в начале двадцатого столетия французы проложили через Вьетнам и дальше в Китай, до крупных городов Гэцзю и Кайюань.

– Вам часто приходится работать вместе с русскими? – спросил Пау.

– Не очень.

– Каков их интерес во всем этом?

– Так мы вам и сказали, – усмехнулась Кассиопея, оборачиваясь к нему. – Как насчет такой сделки? Вы нам говорите, зачем возвращаетесь на родину, а мы раскрываем вам, что здесь делают русские.

– Я возвращаюсь в Китай, чтобы предотвратить революцию.

– Скорее, чтобы ее разжечь, – заметила Кассиопея.

– Вы всегда ведете себя так агрессивно?

– А вы всегда такой двуличный?

– По-видимому, вам ничего не известно о гуаньси.

– В таком случае просветите меня.

– На протяжении всей нашей истории, чтобы пережить тяжелые времена, китайцы полагались в первую очередь на друзей и родственников. На тех, кто благодаря своему положению может оказать помощь. Это называется «цзу ху мень» – «с заднего входа». Конечно, если услуга оказана, тот, кто ее получил, обязан отплатить. Это поддерживает гуаньси в равновесии.

– И не дает вам направить нас навстречу катастрофе, – добавила Кассиопея.

– Я вам не враг. Под это определение попадает Карл Тан.

– Вижу впереди границу! – воскликнул Малоун.

Кассиопея вернула свое внимание к тому, что происходило за стеклом кабины.

Извивающаяся железнодорожная линия уходила на север, пересекая шоссе, которое, по словам Ивана, соединяло Китай и Вьетнам. Шоссе отклонялось на запад, железная дорога шла прямо на север. Через пограничную реку Хонгхо был перекинут мост, запруженный машинами, остановившимися на пограничном посту.

Малоун снизился до тысячи футов.

– Ну, вот мы и в Китае.