ПЯТИГРАННАЯ КАББАЛА
Эшвин остановил машину на грязной обочине. У него было пугающее ощущение, что она им больше не понадобится, но было приятно знать, что машина у них все-таки есть. Солнце клонилось к горизонту, окрашивая облака в кроваво-красный цвет.
— Я все еще не понимаю, Эрик, — сказал Джеймс. — Мне кажется, мы очень многое додумали и слишком мало знаем достоверно.
Джеймс был стиснут на заднем сиденье между девушками, колени его едва не упирались в плечи. Эрик сидел на переднем пассажирском сиденье и, несмотря на сумерки, без тени сомнения направлял Эшвина к тропке, ведущей к развалинам.
— Простите, что не могу объяснить лучше, — ответил Эрик.
— Иногда нужно просто верить, — сказал, обернувшись, Эшвин.
Все сидящие на заднем сиденье посмотрели на него с удивлением.
— Я верю тебе, — сказала Элиз в тишине. — Я тоже не могла уследить за всем, что ты рассказал, но я вижу, как мы соединены нашими аурами. У каждого из вас есть чакра, которая светится ярче остальных, но она и окрашивает вашу ауру в один цвет.
— Где эти чакры? — спросил Эрик.
— У Морган это лоб, у Эшвина — живот, у Джеймса — пах, у тебя — горло, — ответила Элиз без промедления.
— В этом месте архангелы коснулись каждого из вас? — спросил Эрик.
Все кивнули.
— Тогда я, наверное, не ошибусь, если скажу, что наши дары усиливаются вблизи развалин, — сказал Эрик.
— Для этого Испытания Столпов, про которое ты говорил нам? — спросила Элиз.
— Да, я так полагаю.
— Так что нам нужно делать? — спросил как всегда практичный Джеймс.
— Я не знаю, — признался Эрик. — Гордон прошел через это, и он сказал мне, что нас поведет опыт. Я думаю, нам просто нужно туда пойти и посмотреть, что произойдет.
— Довольно незатейливо, — сказал Джеймс. — Мне это по душе.
— Ну а мне нет, — объявила Элиз. — Мне хотелось бы лучше представлять себе, что нас ждет.
— Должен заметить, что я согласен, — вставил Эшвин.
— Я знаю, знаю, — устало сказал Эрик, — я правда вас понимаю, но у нас нет времени на колебания. Мы должны вернуться в развалины, пока не село солнце, иначе все, что мы пережили, было напрасно. Это самое меньшее, что мы можем сделать в память о жертве, принесенной во имя нас.
— Нам пора идти, — сказала Морган отрешенным голосом. — Нас зовут. — Взгляд ее блуждал, на лице было отсутствующее выражение.
— Зовут? Кто зовет? — спросил Эшвин.
— Шетлиа.
— А что с ней стряслось? — с тревогой спросила Элиз.
— Шетлиа — это сапфир, о котором я вам рассказывал, — пояснил Эрик. — Он символизирует десять сефирот, или законов Бытия. Одна половина его покоится под развалинами.
Морган открыла дверь и выбралась наружу. Холодный воздух встряхнул Эшвина и вернул его к действительности. Он странно себя чувствовал — будто некая коварная сила обретает над ними власть.
— Пойдемте, — сказал Эрик. — Больше некогда разговаривать.
Он вышел из машины и застегнул куртку. Остальные последовали его примеру. Джеймс с наслаждением размял ноги.
Морган, как лунатик, пошла к тропе, Эрик поспешил за ней. Джеймс и Эшвин, расположившись по обе стороны от Элиз, шли за Эриком, который уже держал Морган под руку. Эшвин замечал те мелочи, которые укрылись от него в первый раз. Ручей Дибб вспенивался над валунами, светлячки закатного света мерцали на его темной стремительной глади. Где-то вдалеке мычали коровы, стайки скворцов мчались наперегонки у них над головой. Земля была неровная, и участки густой травы, раскиданные по равнине, казались островками в удлиняющихся закатных тенях.
— Нам нужно держаться вместе, — сказала Элиз. — Будьте рядом, и все будет хорошо.
— Что-то происходит, — сказал Джеймс тихо. Он расстегнул свою куртку и стряхнул ее с плеч.
— Что ты делаешь? — спросил Эшвин.
— Я не могу толком чувствовать силу и форму через эту искусственную ткань.
— Сейчас совсем не время снимать одежду!
— Оставь его, Эш, — вступилась Элиз.
— Он замерзнет, — запротестовал Эшвин.
— Нет, не замерзнет. Я видела его голым на снегу, и его это ничуть не тревожило.
Эшвин уставился на нее, на лице его было написано осуждение, но она больше ничего не сказала. Джеймс скинул все, раздевшись до трусов. Эшвина знобило от одного только взгляда на него.
— Там что-то впереди. Похоже на... пузырь, — удивился Джеймс.
Эшвин собирался спросить, о чем это он, но тут в его сознании расцвела картина.
Снег на берегу озера. Обнаженный Джеймс стоит перед прекрасной женщиной из снега, вместо волос у нее темные листья. Борьба. Элиз прорывается сквозь оглушающие вопли на помощь Джеймсу, картина померкла, и Эшвин вернулся в долину. Откуда взялось это видение? Что такое случилось с Джеймсом?
— Уже близко, — сказал Джеймс. Он смотрел мимо них на что-то, видимое ему одному.
— Что это с ним? — спросил Эшвин.
— Я думаю, он сосредоточивается, — ответила Элиз.
— На чем?
— На том, что там впереди.
Новая картина возникла в воображении Эшвина.
Чаша, на дне которой — разрушенный собор. Земля светится благодаря огромному источнику подземного света. Сгусток энергии, окружающий прогалину, невидимый невооруженному глазу. Призраки и духи кружат вокруг сферы, пытаясь пробраться вовнутрь, но не находя входа. От их горестных криков он поежился.
Эшвин оступился, и это вернуло его к действительности. Он споткнулся об обломки камня на заваленной скальной крошкой тропе, ведущей к развалинам.
Эрик и Морган ждали остальных в начале тропинки.
— Мы готовы к этому? — спросил Эрик.
— Нет, — сказал Эшвин без особого убеждения.
— Там, — сказал Джеймс, показывая вперед. — Это начинается там.
— Ты видишь их? — спросила Морган. — Им так отчаянно нужно пробраться вовнутрь.
Она посмотрела вверх и указала на что-то в сумерках. Страх пробежал по затылку и шее Эшвина. Неужели видения приходили от остальных?
— Эрик, — позвала Элиз, — пусть все держатся поближе ко мне. Мы не имеем права потерять кого-нибудь.
— Да, мы должны держаться вместе, — ответил Эрик без всяких эмоций.
Что-то загадочное происходило с ними, но, кажется, Эшвин был единственным, кто это замечал. Джеймс вел их по каменистой тропе. Элиз шла прямо за ним, Эшвин — слева от нее, Эрик — справа, Морган — в арьергарде.
Еще одно видение вспыхнуло в голове Эшвина. На этот раз он узнал часть его.
Колода карт Таро была разложена в форме креста на старом деревянном столе. Кто-то говорил, и голос был отдаленно знаком. Рука указала на карту, и все стало ясно. Элиз в центре связующая сила между ними. По горизонтальной оси — близость и расстояние; по вертикальной — сходство и различие.
Эшвин вернулся в сознание, но понимание осталось — пять элементов человеческой души, связанные вместе сочувствием Элиз. Вместе они были чем-то большим.
Эшвин моргнул и попытался стряхнуть с себя растерянность. Теперь он понимал, что происходит. Знания и интуиция Элиз передались ему.
Джеймс остановился и уставился в пространство перед собой.
— Я почти касаюсь сферы. Нельзя разрывать связь между нами внутри ее.
— Подожди, — сказала Элиз. — Есть один способ. — Она закрыла глаза и сосредоточилась.
Эшвин смотрел на ее прекрасное лицо. По ее вискам стекал пот, и золотистые завитки прилипли к лицу. Призрачный серебристый нимб появился вокруг ее тела. Аура усилилась, и над ее солнечным сплетением расцвел желтый цветок. Эшвин уже однажды видел это, поэтому его удивило, когда из середины цветка выросли четыре серебряные тычинки, а не одна.
Они вились по воздуху, словно в поиске чего-то. Одна пробиралась к Эшвину, но он не боялся. Это была часть Элиз, стремящаяся к нему, обнимающая его, связывающая их воедино. Серебристая нить коснулась его живота, соединяясь с его сакральной чакрой кольцом оранжевого пламени чуть ниже пупка.
Мощная сила защищающей любви, которую испытывала к нему Элиз, потекла по связующей нити. То была не страсть любимой, а сестринская нежность. В первый раз было иначе, но у Эшвина сейчас не было времени это обдумать, потому что он настроился на волну остальных.
Морган закрыла глаза, когда серебряная нить соединилась с ее чакрой между бровей. Ей не нужно было видеть — каббала могла делать это за нее. И когда Морган разделила свой дар со всеми, духовное наследие давно умерших людей стало слышным. Весь спектр человеческих эмоций открылся им, ошеломляющий и своей силой, и своим разнообразием.
Еще одна нить простерлась к коренной чакре Джеймса. На них нахлынули мерцающие волны энергии. Эшвин чувствовал их в своем теле — странное сочетание звука и ощущений. Джеймс был прав — тугой пульсирующий ком энергии окружал прогалину.
Последняя нить соединилась с чакрой на горле Эрика. Бесстрастная логика хлынула в их слияние. Его дар быстро проанализировал информацию, наводнившую их сознание, отсортировал ее и категоризировал, сдержал лавинообразный поток данных. Все обрело резкий фокус, вплоть до самой крохотной былинки. И с чувствами, усиленными пятикратно, Эшвин стал частью чуда Бытия в самом полном смысле слова, прикасаясь к каждой из плоскостей существования человека.
Наверное, так можно чувствовать себя, будучи Богом.
Они прошли сквозь внешнюю оболочку сферы разом и пошли по тропинке, которая извивалась вокруг холма, а потом спускалась в поросшую травой естественную чашу.
Здания в центре прогалины то появлялись в поле зрения, то исчезали. В какой-то момент Эшвин увидел огромный собор, его шпиль уходил высоко в небо. Потом собор исчез, ничего не осталось, только обломки на земле. В следующий миг появились грубо обработанные каменные глыбы, напоминающие Стоунхендж, но тут же они сменились видением гигантских голов с острова Пасхи. Пирамида мелькнула и пропала, и все картины подсвечивал идущий из-под земли свет.
Сменяющиеся видения мелькали теперь быстрее, и у Эшвина заболели глаза. Соединенная сила их даров овладела ими, открыв тайну сотен людей, спустившихся в долину. Некоторые шли рядом с ними, другие спускались возле дальней разрушенной стены храма, но все они держали строй — группы по пять человек шли в форме креста.
Одни были в придворных средневековых нарядах, других едва прикрывало полунищенское крестьянское тряпье. Эшвин видел воинов и священников, рыбаков и фермеров. Некоторых можно было угадать по манере одеваться, но иные носили совершенно незнакомые платья и головные уборы. Некоторые каббалы едва могли сойти за людей, они больше походили на неандертальцев или других примитивных жителей Земли, но было у них нечто общее для всех — связующие их серебряные нити.
Даже в состоянии наивысшей сосредоточенности разума Эшвин затрепетал при виде этих людей. Должно быть, это другие Пятигранные каббалы, прошедшие Испытание Столпов в иные века. Это озарение поразило и вдохновило его, ибо перед ним был итог человеческого существования, запечатленный в одном мгновении. Каббала Чизвиков, наверное, тоже была здесь, но он их не видел.
Их каббала дошла до дна чаши и направилась к развалинам дома капитула. Остальные каббалы присоединились к ним, как сужающееся кольцо человечества, сфокусированное в одной точке. Была ли эта точка поворотной для бытия? Большая имплозия вместо большого взрыва?
Это, по-видимому, пришло от Эрика. Эшвин не думал ничего такого, но его индивидуальные мысли не брались теперь в расчет. Они шли извилистой тропой мимо обвалившейся каменной кладки, все ближе подходя к открытому лазу. Круг продолжал смыкаться вокруг входа, хотя так много людей там все равно не смогло бы поместиться. Та часть Эшвина, которой была Морган, могла слышать их мысли. Они повторяли одно и то же слово, снова и снова.
«Шетлиа, Шетлиа, Шетлиа».
Они резко остановились перед самым лазом. На этот раз туннель был полон света, он отливал неземным сиянием. Остальные каббалы исчезли, и они остались одни. Не считая того, что ожидало их под землей.
Джеймс первым спустился по ступенькам. За ним Элиз. Эшвин испытал загадочное ощущение, будто он был в двух местах одновременно. Он спустился после Элиз, сразу за ним шли Эрик и Морган.
Каменный туннель был точно таким, каким его помнил Эшвин, — неровные стены и потолок, но неестественно гладкий пол. Заимствованными у других чувствами он ощущал, что пол — вовсе не скала, а поверхность огромного сапфира. Джеймс вел их в глубь свечения, замедлив шаг возле двери в каменный зал. Волна восторга окатила их, когда они переступили порог. Разноцветные колонны огня появились в каждом углу, направляя каждого к отведенному ему месту.
Серебряные нити утолщились и стали удаляться от Элиз, пока каждый из пятерых не оказался соединенным непосредственно с тем, кто стоял рядом, а не через Элиз. Самосознание Эшвина уменьшилось до размеров искорки, его сменило их общее сознание.
Знакомая форма пентаграммы мерцала серебром на полу зала. Они поняли, что это символ силы, потому что он мог существовать, только когда все пять точек были соединены друг с другом. Наилучший символ для Пятигранной каббалы.
Потолок и пол исчезли, и они остались в подвешенном состоянии в колоннах света. Вверху и внизу появились мерцающие грани Шетлиа. Две половины сапфира сияли белым светом, и знаки проступали на его поверхности, как ожившие темные языки пламени. Они не могли прочесть письмена, но знали, что это Священное Имя Бога, разделенное на части, мощное отражение разделения между Создателем и мирозданием. Колонны света, поддерживающие Пятигранную каббалу, были единственным, что связывало две половины воедино.
Созвучный звон колоколов пропел в их телах, эхом вырвался из каменного зала и устремился в необъятные пространства космоса. Пять фигур появились в каждой из половин Шетлиа и встали на страже по обоим концам колонн света. Ипсиссими и Падшие, ангелы-представители Милосердия и Суровости, обратили свои фиалковые взоры к Пятигранной каббале.
Знакомая фигура материализовалась в центре пентаграммы. Образ Рида, темнокожего гадателя на картах Таро и Метатрона, золотистой фигуры, обликом сходной с высоким импозантным мужчиной, колебался взад-вперед. Таинственный дух снизошел на собравшихся, необъятное сознание, сосредоточившее свое внимание на этом месте, на этом мгновении во времени.
«Я — Метатрон, воплощение Священного Шекинах. Я представляю средний Столп Сознания».
Метатрон не говорил вслух, но слова отдавались в каждой части их тел. Его речь пробуждала глубокое инстинктивное узнавание, в котором было все о прошлом, настоящем и будущем человечества.
«Йехида», — сказал Метатрон и указал на колонну Морган. Пентаграмма наполнилась ультрамариновым светом, когда колонна выросла вширь и ввысь. Ничто не существовало во Вселенной, кроме Морган и противостоящих архангелов, объединившихся по обе стороны от нее.
«Я — Михаэль, Я — Благодать», — сказал архангел справа от нее. Он коснулся коренной чакры Морган между бровей своим бледно-золотистым перстом.
Внутреннее восприятие Морган переполнилось сценками из ее жизни. Они мелькали у нее в голове, полувидения-полунамеки из ее прошлого, так быстро, что были едва узнаваемы.
Она играла с отцом, он щекотал ее большими руками, чтобы рассмешить. Любовь маленькой девочки наполнила ее, ранимая и сильная, нерассуждающая любовь.
Мать утирала ей слезы, успокаивала, убаюкивала ее. Она вновь почувствовала восхищение и любовь к матери, такие же сильные и не знающие сомнения.
Первый мальчик Морган обнимал ее, и она впервые вкусила сладкую дрожь сексуального желания. Любовники сменяли друг друга, но ни один не задел ее так глубоко, как она надеялась.
Потом она познакомилась с Эшвином. Сначала она видела в нем друга, позже стала восхищаться его творческим талантом и тайным нежеланием соответствовать ожиданиям других. Он достаточно отличался от остальных, чтобы удерживать ее интерес, но был не настолько другим, чтобы стать ей чуждым. И было неизбежным то, что однажды они сделают следующий шаг.
За окном убогого дома шел дождь — то жилище Эшвин делил еще с пятью студентами университета. После того, как она предложила ему себя, он прикоснулся к ее лицу с величайшей нежностью, и в тот миг она поняла, что он вне ее досягаемости. Она не слышала его слов. И его извинений. Все, что знала Морган, — что она вверила ему свое счастье, а он растоптал его, выбрав Элиз.
После этого Морган больше никогда не позволяла себе быть ранимой.
Друзья и наставники играли каждый свою роль, наполняя ее теплотой и силой, но больше никогда она не испытывала всепоглощающей и нерассуждающей любви. Она позволяла некоторым мужчинам разделять с ней разные периоды ее жизни, но считала невозможным по-настоящему довериться кому-либо из них.
Впервые в своей жизни Морган осознала общий итог всей любви, которую ей отдали люди и которую, в свою очередь, отдала она.
Баланс был не в ее пользу.
Михаэль отступил, и к ней с кривой улыбкой подошел ангел с левой стороны. Он прижал подушечку пальца к ее третьему глазу, и прикосновение было хоть и легким, но холодным.
«Я — Тагирирон. Я — Пустота».
И снова лавина воспоминаний заполнила ее мозг, несясь так быстро, что она смогла выхватить лишь несколько эпизодов из течения — малышка Морган, закатывающая скандал матери из-за того, что та танцевала с отцом и целовалась с ним под музыку. И вот она была подростком и танцевала с молодым человеком на глазах своего разъяренного парня, после чего ухажеры подрались. Брошенный поклонник рыдал в телефонную трубку и умолял ее вернуться, но она была глуха к его мольбам. И после — спальня в гостинице «Мэйсторн», когда ее соблазнял тот, кого она приняла за Эшвина, в то время как Элиз спала в соседней постели. Может, она и не первая это начала, но она так никогда и не простила до конца Эшвину того, что он выбрал Элиз, а не ее. В тот момент часть ее хотела показать ему, что он упустил.
Тагирирон показывал ей, как она использовала любовь и секс, словно инструменты для достижения своих целей. В нее влюблялись, а она боялась ответить на чувства, опасаясь из-за любви стать ранимой. В сути ее жизни близость была принесена в жертву амбициям.
Видения ушли. Метатрон встал перед ней и возложил руку ей на лоб.
«Выбор сделан. Столпом Суровости правит Йехида».
Ультрамариновый свет померк. Световая колонна Морган потускнела, а она опустилась к нижней половине Шетлиа, пока их осознание ее присутствия не превратилось в ничто.
Метатрон указал на Джеймса и сказал: «Нефеш».
Колонна Джеймса вознеслась ввысь, наполняя пентаграмму красным светом, как будто все вокруг было залито кровью. Джеймс стоял в центре света, с архангелами по обеим сторонам, перед лицом Метатрона.
Джеймс знал, что слева от него стоит Лили. Все архангелы выглядели одинаково, и все же он это знал. Как он мог не знать? Архангелы коснулись его коренной чакры одновременно.
«Я — Сандалфон. Я — Чистота».
«Я — Лилит. Я — Порочность».
Сцена сменилась. Джеймс стоял в одиночестве на берегу озера, где он сошелся с Лили. Планета содрогалась под ним так, что он не понимал, что происходит. Медленное и тяжелое существо было непостижимым и все же явно живым. Люди были паразитами на этом огромном существе, они приходили на миг, чтобы тут же быть забытыми. Джеймс осознал это — и ощутил себя ничтожным, и в то же время его это успокоило.
«Пойми, что ты уникален. — Слова пришли от Сандалфона, который спешил воззвать к нему в этот миг просветления.— Ты — апофеоз Бытия, и ты же — всего лишь часть его. Прими свое место милостью того, кто наделил тебя жизнью, и живи Его щедротами».
«Все это могло бы быть твоим, — отвечала Лили. Обещание в ее голосе ласкало его слух. — Ты способен управлять окончательной силой жизни и смерти. Ты уже явил это однажды. Не принимай ограничений, которыми тебя хотят связать. Стремись как можно дальше ввысь и управляй всем, что видишь».
Джеймс закрыл глаза и вобрал в себя сознание планеты. Она была юна, хотя прожила миллиарды лет. Она помнила времена, когда галактика была иной, а солнце светило ярче. Галактика тоже обладала самосознанием, своеобразным и неуклюжим. Она знала свое место в космосе среди дрейфующих систем и помнила древние времена, когда Вселенная была меньше. А галактики постарше помнили то время, когда вообще ничего не существовало, только бездна и явленные Господом первые элементы Бытия, появившиеся в единственном луче света, коим был Шетлиа.
Джеймс понимал эти вещи только на базовом уровне. Он осознавал, что все в жизни взаимосвязано, и у всего есть своя роль, не важно, крошечная или непостижимо огромная. Ему не хватило бы слов, чтобы объяснить это, но на миллисекунду Джеймс был един с мирозданием в самом полном смысле.
«Выбор сделан, — сказал Метатрон. — Столпом Сознания управляет Нефеш».
Метатрон обнял Джеймса, и красный свет его колонны стал сокращаться до тех пор, пока две половинки Шетлиа не соприкоснулись. Дух, снизошедший на Пятигранную каббалу, сгустился, как будто невероятно огромное существо пошевелилось во сне.
«Руах». — Метатрон указал на световую колонну Эшвина.
Она наполнила пентаграмму между двумя половинами Шетлиа оранжевым светом. Когда свет чуть померк, черный горный колодец снова предстал перед Эшвином. На этот раз он не страшился смотреть в него. Двое архангелов смотрели на него из неподвижной воды.
«Я — Габриэль. Я — Независимость», — сказал первый.
«Я — Гамалиэль. Я — Обман», — сказал второй.
Оба слились с отражением Эшвина. Он изготовился перед борьбой, когда его отражение застыло в неподвижности. И тут неожиданно отражение заговорило.
«Ты — парадокс, Эшвин. У тебя есть сила, но ею правит страх. Ты мыслишь творчески, но неоригинально. Ты позволяешь любить себя, но сам не любишь. Ты прекрасен, и это делает тебя уродливым. Ты человек, живущий в тени самого себя».
Внутри его вскипал гнев. Может, слова так жалили из-за того, что исходили из его собственных уст, а может быть, оттого, что они были очень близки к правде.
— Ты ошибаешься, — сказал он. — Я совладал с тобой, когда вошел в Храм. Я снова смогу это сделать.
Его отражение фыркнуло, и вода потемнела.
«Ты — лидер, но ты ничто без поддержки других людей. В тебе довольно мудрости, но ты остаешься глупцом. У тебя есть талант, но ты не в силах его применить. Ты привлекателен и жалок одновременно».
— Неправда. — Эшвин изо всех сил пытался совладать с эмоциями, зная, сколь многое поставлено на карту.
«У тебя есть видение, но нет направления. Ты смело берешь, но ничего не даешь взамен. У тебя есть характер, но нет сознания того, кто ты такой. Ты восприимчив, тебя легко обвести вокруг пальца. Ты — отражение человека, которым ты мог бы стать».
Вода стала черной, такой глубокой и беспощадной, что Эшвин больше не мог видеть свое отражение.
— Ты не я, — через силу бросил он в бездну. — Ты нечто, сотворенное из моих страхов. Я боюсь, это правда, но не тебя, а только того, кем я могу быть.
Он сосредоточился, используя свой дар восприятия, чтобы показать, кем он стал. Вода посветлела — и его отражение вернулось. Оно выплюнуло ему в лицо поток оскорблений, но Эшвин не обратил на них внимания. Он больше не хотел подпитывать свои страхи и самокопание. Вода в колодце окрасилась в яркий сливочный цвет, а оскорбления сменились похвалами. Его отражение едва заметно кивнуло — и колодец пропал, его сменил золотой лик Метатрона.
«Выбор сделан, — сказалМетатрон. Он коснулся коренной чакры Эшвина. — Столпом Суровости некогда правил Руах, но теперь преобладает Столп Милосердия».
Оранжевый свет угас, и колонна Эшвина стала белой. Его сущность слилась с действительностью, как сущность Морган, но — поднявшись к верхней половине Шетлиа, а не опустившись к темной нижней половине.
«Хая».
Метатрон указал на Элиз, и ее желтый свет наполнил пентаграмму.
«Я — Ханиэлъ. Я — Забота».
Ханиэль положил руку на солнечное сплетение Элиз, и мир завертелся.
Элиз лежала в кровати среди кучи подушек. Она обливалась потом и мычала, как животное, а ноги были широко раздвинуты. Вокруг нее суетились люди. Что это было?
Ее тело внезапно сжалось. Волны боли шли от ее раздутого живота. Она удивленно таращилась на свое большущее чрево.
Родовые схватки... больничная роба... она рожает.
Элиз не дали времени осмыслить это. Боль и слезы заместили удивление. Кровь и пот не оставили ей времени на замешательство. Силы были на исходе, и с этим тоже нужно было постоянно бороться. Потуги все продолжались, пока она окончательно не забыла о пентаграмме, архангелах и столпах света. Она могла сосредоточиться только на потугах и стонах, пока маленький комочек жизни не вышел на свет.
Элиз закричала от боли. Ребенок откликнулся тоненьким плачем. После этого перед ней появился Джеймс, улыбаясь, показывая ей их сына. Невероятное счастье затопило Элиз, и она знала, что это любовь — абсолютная, нерассуждающая и цельная преданность своему ребенку. Она потянулась к ребенку, но его забрали.
«Я — Орев Зарак. Я — Противоборство».
Падший возложил руку на ее солнечное сплетение, и тьма пеленой опустилась на ее глаза.
Когда ее взор прояснился, Элиз шла с коляской по аллее. Была ночь. По асфальту был раскидан мусор, и во многих домах по обеим сторонам окна были заколочены фанерой. Она поспешила прочь, ища защиты на хорошо освещенной улице. Ее каблучки стучали по грязному асфальту, и она везла коляску сквозь хаос, отчаянно стараясь поскорее уйти из этого места. Неряшливого вида мужчина в грязных джинсах и фланелевой рубахе выступил из тени. В руке у него был длинный изогнутый нож.
— Не спешите так, дамочка, — сказал он грубо. — Никуда вы не успеете. — Он махнул ножом перед коляской, и она остановилась.
Элиз опустила руку в сумку, чтобы отдать ему кошелек. Вместо него она нащупала гладкий металлический ствол. Она знала, что это револьвер, но продолжала рыться в сумке, надеясь избежать насилия. Но в сумке не было ничего, кроме оружия. Пальцы Элиз сомкнулись на рукояти. Мужчина снова взмахнул ножом и шагнул ближе. Элиз вынула револьвер, щелчком сняла его с предохранителя и прицелилась.
— Пожалуйста, не заставляйте меня стрелять. — Она так дрожала, что даже голос ей едва повиновался.
Мужчина засмеялся.
— Ты правда полагаешь, будто такая тупая курица, как ты, способна меня застрелить? — Он бросился вперед, и Элиз спустила курок.
Выстрел был оглушительным. Пуля попала человеку в плечо, и он упал, выронив нож и ухватившись за раненое плечо. Ее ребенок заплакал. Элиз от ужаса уронила револьвер и бросилась прочь, толкая коляску с опасной скоростью.
Яркие фонари в конце аллеи обещали ей видимость безопасности. Она запыхалась и вспотела, но на этот раз от страха и чувства вины. Элиз почти бежала по улице, желая как можно дальше убежать от насилия. Ее мускулы помнили увесистость пистолета в руке и отдачу в плечо от выстрела.
Ее сознание настигло ее, когда она ждала зеленого сигнала светофора. Она застрелила человека. Элиз Сизон, чья жизнь целиком была посвящена помощи другим, сестринскому делу, наставила дуло пистолета на другого человека.
Ей стало плохо от мысли о том, что она натворила, но другая ее часть так и не раскаялась. Человек угрожал ее ребенку. Насилие ведь можно оправдать, если оно защищает невинных?
Элиз боролась с этой дилеммой, пытаясь доводами разума оправдать свои поступки. Он угрожал самому важному в ее жизни, но кто она была такая, чтобы судить его? Насколько она себе представляла, он мог и не знать других способов выжить, кроме грабежа. И все же как она не могла позволить тогда, так и сейчас она никому не позволит причинить вред своему ребенку.
Метатрон и двое архангелов опустились с крыши здания, выходящего фасадом на улицу.
«Я — Забота», — снова сказал Ханиэль.
«Я — Противоборство», — повторил Орев Зарак.
«Выбирай!» — призвал Метатрон.
— Я не выбираю ни того ни другого.
Элиз взяла ребенка из коляски. Это был мальчик с прямыми волосами, как у Джеймса, и голубыми глазами, как у нее. Дрожа перед грядущей жертвой, она вложила ребенка в руки Метатрона. Это было самое трудное в ее жизни, даже спасать Джеймса от Лилит было не так сложно. Ее трясло от противоречивых чувств, когда она снова заговорила.
— Забота и противоборство могут быть частью человеческой природы, но принятие их — это единственный путь, который ведет нас к будущему.
Метатрон смотрел в ее полные решимости голубые глаза и улыбался.
«Средним Столпом правит Хая», — сказал он, обнимая ее одной рукой.
Желтая колонна Элиз сокращалась, пока две противоположные половины Шетлиа не соприкоснулись. Сияющий дух усилил свое присутствие. Внутри пентаграммы нарастало давление, и ощущение пробуждения стало более мощным, более неотвратимым.
«Нешамах».
Метатрон повернулся к Эрику, и его колонна выросла, наполнив пентаграмму голубым светом. Как и раньше, двое архангелов появились перед ним, ноги скрещены в позе лотоса, руки положены на противоположные колени. Они знаком попросили Эрика сесть, что он и сделал, не зная, на что они опираются в пустоте между двумя половинами Шетлиа.
«Я — Рафаэль. Я — Истина», — сказал архангел справа от него.
«Я — Саммаэль. Я — Ложь», — сказал другой архангел.
Эрик содрогнулся, услышав эти слова. После этого оба противостоящих архангела заговорили в унисон.
«Ты можешь задать нам три вопроса на свой выбор».
Эрик моргнул в замешательстве. После того как он разделил со всеми те испытания, которым их подвергли, он не ожидал, что ему предложат такой выбор. Неужели это уловка? Было ли все дело в том, задаст ли он верные вопросы, или в том, получит ли он верные ответы? Наверное, это и будет его первый вопрос: единственный способ удостовериться.
— Почему мне дается выбор?
«Ты — Нешамах, — ответил Рафаэль. — Высший разум, который отделяет человечество от остального Бытия. Ты понимаешь разницу между правильным и ложным и учишься на своих ошибках. Тебя создали по образу Айн Соф, но посредством Нешамах ты можешь стать чем-то большим, чем одним лишь Его отражением. Вопросы, которые ты задаешь, говорят нам о том, как далеко ты продвинулся».
После заговорил Саммаэль:
«Я однажды уже говорил тебе, что, когда придет время, никому будет не интересно, кто ты такой, интересно будет только твое понимание. Вслушайся в слова Рафаэля. Вот и доказательства, если тебе они нужны. Эти слова — всего лишь данная тебе возможность предать самого себя».
Эрик нахмурился. Казалось, оба говорят правду, но очень уж разнилось сказанное ими. Возможно, все дело было в том, под каким углом зрения рассматривать вопрос. В конце концов, кто-то может верить в то, что нечто есть истина, хотя фактически она таковой не является. Чем тревожиться об истинности, он лучше сосредоточится на точке зрения. Эрик улыбнулся. Он сам их испытает.
— Назовите то единственное, в чем вы друг с другом согласны.
Вопрос застал врасплох обоих архангелов. Они в замешательстве посмотрели друг на друга. Некий молчаливый диалог произошел между ними, после чего они повернулись к нему. Это длилось один краткий миг, но Эрик знал, что одержал маленькую победу.
«Истина и Ложь — это вымысел сознания, старающегося оправдать свои поступки, — сказали они вместе.— У событий есть лишь одно значение — то, которое мы им придаем».
Эрик задумался о тайном смысле этого ответа. Не это ли хотел сказать ему Гордон в прощальном письме? Если в одном этом они сходились, то все эти вопросы были мистификацией, придуманной, чтобы загнать его в капкан Столпов Милосердия и Суровости. Господь не требует истины, Он просто существует, свободный от столь незначительных пут. Поэтому, если он и дальше будет задавать вопросы, он только отдалится от Среднего Столпа. Эрик повернулся, чтобы обратиться к Метатрону, но рука сомкнулась вокруг его горла.
«Задай последний вопрос», — сказал ему на ухо Саммаэль.
— Не буду, — выдохнул Эрик. — Отпусти меня.
«Тебе меня не одолеть. Задавай свой вопрос».
«Саммаэль, — предупредил его Рафаэль, — ты не смеешь. Ты не должен вмешиваться в испытания».
Саммаэль пропустил это мимо ушей.
«Зерно вопроса уже проросло в твоем сознании, Эрик. Спроси о знании, которого ты жаждешь».
Вопрос действительно всплыл на самую поверхность сознания. Он пытался отмахнуться от него, подавить его, но необходимость ответа переполнила его, необоримая и неизбежная. Одно ему так никто и не объяснил, и это разрасталось внутри Эрика, пока необходимость знать не превысила даже необходимость дышать.
Каковы взаимоотношения между человечеством и ангельским сословием?
Каббала показала ему, что человечество страдает, равно как и Падшие, и Ипсиссими. Судьбу изгнанных Адама и Евы повторили и ангелы. Почему таков ход событий и что это значит?
«Да, — возликовал Саммаэль. — Ты хочешь узнать? Тогда говори».
«Метатрон, — запротестовал Рафаэль, — он угрожает испытанию».
Две половины Шетлиа содрогнулись, и молния мелькнула на их поверхности. Колонна Эрика закачалась и потемнела.
«Успокойся, Рафаэль, — сказал Метатрон. — Это часть испытания».
«Ты жаждешь знать, — бушевал Саммаэль в сознании Эрика. — Я чувствую это в тебе. Спрашивай, ибо это в твоем характере!»
Саммаэль принялся трясти Эрика за шею, как тряпичную куклу, словно хотел вытрясти из него слова.
Вопрос вертелся на языке. Эрик не мог больше его сдерживать:
— Что это значит — быть ангелом?
Саммаэль издал ликующий вопль. Он выбросил Эрика из круга света и занял его место.
«Так стой теперь во тьме изгнания и забытого служения! — прогрохотал Саммаэль. — Смотри в лицо вечному равнодушию и страдай от ошибок, совершенных не тобой, и ты познаешь в мельчайших деталях существование Падших. А я теперь займу твое место и умру, после чего вернусь на седьмое небо, которое не сможет больше отринуть меня, пока ты разлагаешься в забвении в Аваддоне. Придите, братья, путь открыт. Займите места Пятигранной каббалы, мы возвращаемся домой».
Лили пришла на место Джеймса, шипя на него и выпуская когти, но не в силах его достать. Столп Сознания защищал его от влияния и Милосердия, и Суровости, и она взвыла от ярости.
Тагирирон бросился вперед за сущностью Морган. Перед ним встал Михаэль, и они сцепились прямо перед ней, ни один не в силах взять верх.
Увидев бесплодные попытки Лилит, Орев Зарак не стал стараться добраться до Элиз, но занял свое место. Гамалиэль дрогнул на своем месте, как будто желая добраться до Эшвина, но Габриэль встал на его пути, весь ожидание. Метатрон мрачно следил за противоборством.
— Остановитесь! — закричал Эрик, и окрик был таким повелительным, что все замерли.
Человеческие и ангельские взоры обратились к нему, балансирующему на самом краю границ Шетлиа, в одном только шаге от кромки Бытия.
— Ты однажды сказал мне, Саммаэль, что мы не такие уж и разные, — сказал Эрик хриплым после попытки удушения голосом. — Что мы связаны воедино теснее, чем мне дано знать. Я вижу теперь и твою правду, и твои уловки. Но ты предал себя, потому что мы оба — дети Господа, и нам отведены определенные места в том замысле, который мы не в силах до конца постичь. Поэтому ты не можешь занять мое место, Саммаэль, точно так же, как я не могу занять твое. Это знание — мой последний дар всем вам.
Эрик рубанул по серебряной нити, связывавшей его с пентаграммой и Пятигранной каббалой. Она лопнула, и он упал в бездну.
«Нет!» — завизжал Саммаэль.
Колонна Эрика сожгла Падшего жестоким беспощадным светом. Фигура, выползшая из голубого сияния, была оборванной дымящейся развалиной, без тени ангельского величия.
Метатрон воздвигся над Саммаэлем, высокий и величественный.
«Разве ты ничему не научился, Саммаэль? У тебя есть вековые знания, но ни капли их мудрости, ибо юноша изрек истину. Все мы дети Айн Соф, и это испытание столь же для тебя, сколь и для них. Вернись на отведенное тебе место и более нас не тревожь».
Метатрон отвернулся от Саммаэля, и Падший растворился в тени, как ему и было приказано. Голубой свет колонны Эрика колебался и мигал, его будто задувало, как пламя свечи ветром. Две половины Шетлиа опасно заколебались в углу Эрика.
Метатрон вернулся на свое место в центре пентаграммы. Испытание завершилось.
«Нефеш и Хая будут главенствовать в следующей эпохе. Творческий дар Руах — это дело веры, а индивидуальность Иехида будет пуста. Интеллект Нешамах будет отсутствовать, его место займет истина».
Метатрон воздел руки и соединил ноги. Обе половины Шетлиа заискрились. Саммаэль все продолжал уменьшаться и исчезать, а Рафаэль увеличивался. Золотистая аура окружила Метатрона, и Древо жизни проступило на его теле.
Древо появилось в виде трех мерцающих столпов, три сефирот сияли над головой Метатрона как звездный балдахин, а пустота Даат вилась под ними. Руки его покоились на четвертой и пятой сефирот, и они явились как крутящиеся маховики энергии, в то время как нижние пять сефирот слагались в крест.
Сефира Морган располагалась у Метатрона на груди. Она выглядела как зияющая пустотой дыра. Желтый огонек смирения Элиз сиял на правой части груди, а истина Рафаэля посверкивала слева. Прямо под сефирой Морган белый свет независимости Эшвина освещал ноги Метатрона. У основания Древа, которое символизировали ноги Метатрона, красный огонь существования Джеймса сиял как пьедестал.
Метатрон закинул назад голову и прокричал громоподобным голосом: «Да будет так!».
И голос, от которого содрогнулась Вселенная, ответил: «ДА БУДЕТ ТАК!».
Божественное присутствие Айн Соф все усиливалось, пока даже архангелы не были вынуждены закрыть глаза перед сиянием Его величия. Каждая часть их тел светилась внутренним светом, осознание Его присутствия было полным и острым. И вот Он исчез без предупреждения, но Его полет они ощущали еще долго. Две половины Шетлиа исчезли. Столпы света погасли, исчезли Ипсиссими и Падшие.
Метатрон оставался на миг дольше, Древо жизни сияло сквозь его тело. Его прощальные слова были обещанием, растворившимся во тьме:
«Да будет так».
