Сквозь единственное окно в офисе Эшвина Патела открывался вид на закопченную кирпичную стену, утыканную ржавыми водосточными трубами. По оконному стеклу бежали струйки дождя, но им было не размыть слой песка и сажи, скопившийся на его поверхности за годы.

Эшвин отвернулся от удручающего зрелища и бросил взор сквозь стеклянную перегородку, отделяющую его офис от большого зала с открытой планировкой. Несколько человек болтали группками или, ссутулившись, таращились в экраны компьютеров в своих клетушках, их присутствие там выдавал только мерцающий свет.

Как он ненавидел это место!

Было половина четвертого. Судебное слушание Джеймса уж точно должно было закончиться. Он позвонил Элиз на мобильный.

— Алло? — Ее голос, как всегда, звучал жизнерадостно, но ему это только напомнило о его дурном настроении.

— Привет, это я.

— Привет и тебе.

— Как прошло слушание?

— Неплохо, учитывая все за и против.

— Все за и против? Что бы это значило? — Эшвин понизил голос и огляделся. Никто не возражал против личных телефонных звонков, если работа была сделана, но он не был уверен в положительной реакции менеджмента на известие о судимости одного из его лучших друзей.

Элиз вздохнула.

— Магистрат приложил все силы, чтобы доказать преступность деяния. Мне кажется, наши свидетельства о его моральном облике не очень-то помогли.

— К чему его присудили? — тихо спросил Эшвин.

— К штрафу в пять тысяч фунтов, потере прав на два года и шестимесячному сроку в тюрьме, если он не заплатит штраф в течение тридцати дней.

— Черт! Джеймсу этого не потянуть.

— Я знаю, но у меня есть идея.

— Мне начинает казаться, что эта идея подразумевает, что мы должны выложить бабки. — Отражение Эшвина нахмурилось, глядя на него из стекла.

— Я думала, мы можем пригласить на ужин Морган и Эрика. Если каждый из нас даст по тысяче, то у Джеймса будет шанс снова встать на ноги. Он нам когда-нибудь отдаст долг.

— Элиз, ты не можешь вечно вот так нянчиться с ним. Он должен уметь отвечать за свои поступки.

— Эш, если он не сможет заплатить, то сядет. Ты этого хочешь?

— Конечно нет, но если любишь кататься, люби и...

— Я все это знаю, но его семья далеко от Лондона, и им не по карману внести залог за его освобождение. У него нет никого, кроме нас. И что для нас две тысячи фунтов? Может, мы и не съездим в Испанию следующим летом, но разве можно сравнить это с тем, что Джеймсу придется гнить в тюрьме шесть месяцев?

Возможно, это помогло бы ему разобраться в своей беспорядочной жизни.

Возможно, это разрушит всю его жизнь. Кто-то кашлянул, и Эшвин поднял глаза. Брэдли Кин, один из директоров «Персепшнэдвертайзинг», стоял в дверном проеме офиса Эшвина. Ростом под два метра, голубоглазый блондин, Брэдли был прямой противоположностью Эшвину с его темной оливковой кожей. На Кине была белая рубашка в тускло-голубую полоску, в которой он выглядел еще выше. На отложных манжетах поблескивали серебряные запонки, а угольного цвета брюки довершали образ небрежно-элегантного денди. Этот стиль был провозглашен предпочтительным в «Персепшн».

— Давай поговорим об этом вечером дома, ладно?

— Эрик уже согласился прийти завтра вечером, и сейчас я позвоню Морган.

— Хорошо. Пока. — Эшвин вернул телефонную трубку на рычажок и не без усилия улыбнулся. — Привет, Брэд. Чем могу?

— Все в порядке? — спросил Кин, усаживаясь в кресло по другую сторону стола Эшвина.

— Конечно, всего лишь решаю кое-какие домашние вопросы.

— И с ними никак, и без них тоже, — глубокомысленно покивал Кин.

— Да, примерно так.

Кин подтолкнул к нему по столу бумажную папку.

— Мы заполучили этого клиента всего две недели назад. Австралийский банк, который хочет внедриться на местный рынок ипотечного кредитования. Они уполномочили нас провести первоначальную рекламную кампанию, и, если она пройдет успешно, перспективы дальнейшей совместной работы многообещающи. Им хочется чего-то необычного и новаторского, что отличало бы их от доморощенных конкурентов. Я тут же подумал о тебе.

— Польщен, — сказал Эшвин, лишь чудом загасив в своем тоне сарказм. — Так в чем подвох?

Кин улыбнулся Эшвину своей рекламной улыбкой из целой витрины ровных белейших зубов:

— Концепция и первоначальный дизайн должны быть разработаны к понедельнику. Так что лучше тебе приниматься за дело. — Кин поднялся.

— А что с моими прежними проектами?

— У этого проекта — первый приоритет, — сказал Кин. Он остановился в дверях.

— Но постарайся вести и остальные как прежде. Ты же молодец. — Кин кивнул ему и отправился восвояси, несомненно размышляя, какой из ультрамодных клубов сможет предложить сегодня лучшие развлечения его VIP-персоне.

Эшвин резко опустил деревянные жалюзи, сделав их непроницаемыми, и закрыл дверь в свой офис. Ему хотелось рвать и метать. Ему хотелось бесноваться от несправедливости. От вопиющего высокомерия происходящего. Но он не мог. Его ипотеке нужна была эта работа.

Поэтому как порядочный сотрудник он сел за стол и изучил лежащие на нем материалы. Кин был прав: «необычный» и «новаторский» достаточно полно описывали сущность клиента. Модель и практики их бизнеса довольно сильно отличались от работы британских банков, но общественность не хотела знать это. Все, что они хотели слышать, — это свежий способ организации ипотеки. Подходящий и привлекательный в своей простоте и эффективности. Ну, это должно быть ему под силу. В конце концов, они с Элиз были среди целевой группы такой рекламы — подходили по возрасту и уровню доходов. Какая информация привлекла бы лично его?

Эшвин порылся в верхнем ящике стола и извлек блокнот и карандаш. Он снял галстук, закрыл глаза и привел дыхание в норму. Сын отца-индийца и матери-англичанки, Эшвин унаследовал восточную одухотворенность и имперский практицизм. Временами две эти культуры становились неуживчивыми, но с течением времени Эшвин научился примирять их с каждодневной действительностью.

Сущность, душа марки — главное в рекламе. Отыщешь ее найдется и остальное. Ошибешься в выборе — и ты потерял клиента, труд людей, да и свое рабочее место.

Эшвин сконцентрировался на ощущении дыхания. Легкие наполнялись и опадали. Кровь пульсировала по венам. Отец научил его медитировать, отпускать напряжение и отвлекающие мелочи, дать им утечь из мыслей, как воде сквозь песок. Эшвин отдался успокаивающему ритму своего организма, монотонно повторяя ключевые идеи, которые он хотел внушить: новаторский, необычный, разумный. Эти эмоции взросли внутри его, наполнили его сознание до краев.

Он стал новаторским, необычным, разумным.

Момент вхождения в транс был похож на падение в глубокий пруд; Эшвин был погружен в теплые объятия своего воображения, его мозг был заполнен образами. Он понимал, что у него в руке карандаш, что на столе перед ним блокнот, но часть его сознания была далеко. Страх и сомнение не могли овладеть им там. Только сущность вещей и вдохновение играли роль там, где сознательное и бессознательное пересекались.

Шло время.

Эшвин не мог сказать, как долго он был в отключке. Транс всегда завершался внезапно, как мыльный пузырь, до времени избегающий столкновения с реальностью. Дезориентация прошла, и теперь он чувствовал скованность и усталость. Это было странно. Обычно после медитации он чувствовал себя отдохнувшим.

Ноги у него занемели. Он поднял жалюзи, чтобы размять ноги и впустить побольше света, но офисные лампы были притушены, они переключились в режим энергосбережения. Только несколько перегруженных работой бедолаг оставались на своих рабочих местах, горбясь под светом настольных ламп и своих компьютерных экранов.

Который час? Эшвин глянул на свои часы и удивился, обнаружив, что уже больше половины шестого. Это тоже было необычно. Он никогда не пребывал в трансе больше часа.

Почему в этот раз он отсутствовал так долго?

Эшвин запустил пятерню в свои темные волосы. Что-то не так. Сущность марки банковского клиента не требует двухчасовой сверхчеловеческой концентрации. Так что же случилось?

Внезапно ему стало страшно смотреть на то, что он нарисовал. Рисунок лежал прямо перед ним в ожидании. Эшвин облизнул губы и посмотрел в окно. Ржавая водосточная труба была только тенью на темной стене. Фонари слабо светились в ночи, но тьма была им неподвластна.

Почему он так боится?

Потому что это окно в твою душу, и ты это знаешь.

Абсурд. Транс — всего лишь способ достижения цели. Так можно подстегнуть креативность. И при его работе, в которой идеи — товар ежедневного потребления, именно транс сделал Эшвина преуспевающим.

Нет. Ему нечего было бояться. Эшвин помотал головой и стал изучать блокнот.

Каменные развалины на заросшем травой поле. На заднем плане было видно, как ландшафт резко уходит вверх, образуя чашу. Над всем этим возвышались две полуразрушенные башни, указывающие на небо, словно два истрескавшихся и изломанных перста. Почерневшие камни валялись повсюду на выжженной земле.

Что это, черт побери, такое?

Эшвин помассировал виски и совладал с дыханием. Он не видел в рисунке ни малейшего смысла. В нем ничто не говорило о банках и ипотеках. Видимо, он не сфокусировался как должно перед впадением в транс. А может, он устал больше, чем ему кажется.

А стиль? Странноватый, как минимум. Смелые штрихи, живые изображения и отличная проработанность всех деталей. Совсем не похоже на свойственные ему схематичные наброски. Перспектива привлекала внимание к развалинам, будто чашу составляли две ладони, сомкнувшиеся вокруг чего-то драгоценного. А расположение развалин казалось... не случайным.

Лучшее, что он мог теперь сделать, — это пойти домой отдыхать. Эшвин закрыл блокнот, убрал его в стол и закрыл ящик на ключ.

Торопливо пробираясь между столами коллег, он порадовался, что смог исчезнуть, ни с кем не столкнувшись. Он ступил в лифт, когда двери еще полностью не открылись, не желая столкнуться со своим встревоженным отражением в зеркале.

Выйдя из здания, Эшвин свернул прямо на Оксфорд-стрит. Поток вечерних покупателей с шуршащими пакетами подхватил его и понес в направлении станции Тоттенхэм-Корт-роуд. Поезд запаздывал, и Эшвину пришлось проталкиваться дальше сквозь толпу пассажиров.

Он покорял последний отрезок своего пути домой, чувствуя себя совершенно измученным. Где-то на задворках его сознания маячили двумя перстами разрушенные башни.