Глава 25
Луису было хорошо известно, где находится Франсиско. Он выложил полмиллиона долларов за то, чтобы незаметно снять с него обвинения, убрать полицейских от двери его больничной палаты и уничтожить следы участия в попытке похищения, пока лучшие врачи Нью-Йорка старались спасти ему жизнь. Эта шлюха гринго, Корал Андерс, никогда об этом не узнает. Франсиско сказал, что она помогла ребенку спастись. Пусть попрощается со своими пятью миллионами.
Франсиско просил Луиса не причинять ей вреда. И пока он не станет этого делать. Он убедит Корал, заставит ее поверить, что потерял интерес к ребенку, а потом использует ее, чтобы найти его. Возможно, он продаст ее зубастому койоту, чтобы она испытала то же, что и его родные.
Кто-то постучал в дверь спальни. Он ответил «Si», и дверь открылась.
Это был Эваристо Салати, который напрасно прождал в лимузине, когда ему привезут младенца. Луис уже сообщил, что произошла задержка, возможно, она будет долгой, но Эваристо решил ждать.
Сидя на одном из викторианских стульев салона, Луис выпил огромное количество пива, переключая телевизионные каналы и про себя молясь Деве Марии Гваделупской о спасении Франсиско. За те два часа, которые ушли на его поиски, защитные стены Луиса рухнули.
Салати его утешал. Луис со стыдом отвел взгляд, когда Эваристо сел на другой викторианский стул.
— Есть новости из больницы? — спросил кардинал.
Луис старался не разрыдаться, но внезапно Эваристо оказался рядом. Луис почувствовал, как его обнял священник, готовый нарушить религиозные обеты и опозорить мужественность их обоих.
Они не поцеловались и не опозорились. Они просто прижимались друг у другу, плечо к плечу, грудь к груди, и Луис в отчаянии повторял «ya que, ya ni modo», сокрушаясь, что отрицал несправедливость жизни, и моля Бога, чтобы Франсиско не умер.
— Я тебе лгал раньше, — сказал Эваристо.
Луис не пошевелился.
— В чем?
— Я все время тебя замечал. В те годы, когда я приезжал к Теомунду Брауну по делам, ты никогда не подозревал, что я иногда делал это только для того, чтобы повидать тебя?
Луис закрыл глаза:
— Нет, нет, нет.
Эваристо встал и подошел к окну, он был похож на Рудольфо Валентино.
— Ты слышал эту песню? Ее слова — это стихи Уолта Уитмена. — Салати открыл рот и запел, как этот знаменитый кумир женщин:
Ты, за кем, бессловесный,
Я часто ходил повсюду, чтобы побыть близ тебя.
Когда я шел с тобой рядом, или сидел невдалеке,
Или оставался с тобой в одной комнате,
Ты и не думал тогда, какой тонкий огонь электрический
Играет во мне из-за тебя.
Это была самая нежная, трогательная мелодия, какую когда-либо слышал Луис. Она заставила его забыть, что он — покровитель. Если Бог хотел, чтобы мужчины любили только женщин, а женщины — только мужчин, зачем он вложил в его душу такие чувства?
Эваристо прошептал:
— Луис, я бы отказался ради тебя от своего духовного сана. Я бы это сделал.
Луис усилием воли унял дрожь, чтобы стать внутри твердым, как сталь.
— Пойдем со мной, — сказал он и встал.
Он повел Эваристо в салон. Показал ему статуи Эйлин, Хуана, Синтии, Эдуардо и Роберто, окруженные ноготками. Он дал ему послушать призрачную музыку, которая всегда воскрешала их в его сердце.
— Это моя семья. Они погибли в пустыне, но не только они одни. Это не прекратится. Иммиграция не прекратится. Какие бы законы ни принимали, сколько бы солдат ни сторожили границу и какими бы жестокими ни были койоты. Это не может прекратиться. Граница слишком длинная, а мой народ слишком беден. Поэтому много Эйлин и Хуанов погибнет, если мы им не поможем. Наркокартели и койоты будут кормиться ими, уничтожать их. Многих Синтий, Эдуардо и Роберто. Они достойны жизни, несомненно.
— И тебя волнует не реконкиста, — сказал Эваристо, — а судьба твоего народа.
— Моего народа.
Эваристо перекрестился перед статуей Девы Марии и опустился на колени среди ноготков.
В прихожей Корал, под портретами Фонтейн и Нуриева, они с Мэгги обнялись в последний раз.
— Надеюсь, ты услышишь хорошие новости о своем друге Франсиско. Хотя он и охотился за моим малышом, я не хочу, чтобы он умер.
— Я не слышала о нем ни звука, а это значит, что-то не так, но это моя забота, не твоя.
Мэгги отступила назад.
— Когда ты уйдешь, — сказала Корал, — это все равно, как если бы Сэм снова умер.
— Мне ли этого не знать.
— Хорошо. Если ты твердо решила справляться одна…
— Я сама родила этого младенца; я спасу его сама.
— Ты знаешь, где меня найти, если понадобится.
Мэгги открыла дверь и вышла, неся Питера в автомобильном кресле-переноске.
— Спасибо, Корал. Если моему мужу суждено было изменить мне с другой женщиной, я рада, что это была ты.
Корал заморгала.
— А если мужчине, которого я любила, суждено было жениться на другой женщине, я рада, что это была ты.
Мэгги не смогла сдержаться и сказала:
— В отличие от тебя, Корал, я никогда не любила никого другого.
Корал рассмеялась:
— Даже этого парня, Адамо, о котором ты мне рассказывала ночью?
Их временная близость исчезла, и они это понимали.
— Еще раз спасибо, Корал. Давай на этом расстанемся.
Они были слишком разными. При обычных обстоятельствах они бы надавали друг другу пощечин, заявили бы друг на друга в полицию, получили бы предписание держаться подальше одна от другой, тысячу раз обозвали бы друг дружку сукой — обычное дело для женщин, соперниц в любви.
Но Мэгги не могла снова возненавидеть Коралл, понимая, что никогда не была на ее месте.
Она спустилась на лифте в вестибюль. На подъездной аллее стоял «Рейнджровер» с ключами в зажигании, любезно подогнанный Крисом, укравшим «Порше».
Мэгги открыла заднюю дверь, положила Питера на сиденье, потом закрепила автомобильное кресло и посадила в него сына, пристегнув ремнями. Села за руль, стараясь не повредить мягкое белое платье с капюшоном, в которое Корал ее одела. Не считая подвенечного платья и траурной одежды, это была самая элегантная вещь, которую она когда-либо носила. Пусть Корал продавала свое тело, чтобы его купить, но Мэгги было больше нечего надеть.
Она выехала на улицу, в ее сумочке лежал нераспечатанный результат теста на ДНК. Перед смертью Сэм попросил медиков взять у него анализ. Мэгги назначила им встречу в клинике рядом с ее церковью.
Она должна была ехать по Гудзон Паркуэй до пересечения с 96-й улицей, потом повернуть налево на Парк авеню и далее до Гарлема. Именно на Паркуэй в ту ночь, когда родился Джесс, она, Сэм, Феликс и Фрэнсис в панике бежали от людей Брауна. Ее путь должен был пройти по тем же местам.
В ту ночь Сэм чуть не погиб, защищая ее от людей Теомунда Брауна. Вчера он снова это сделал — ценой своей жизни, на этот раз. Ей хотелось увидеть реку Гудзон, потому что Сэм так ее любил.
У светофора Мэгги набрала номер церкви.
— Чао, — ответил Адамо.
На мгновение Мэгги удивилась, куда катится мир — итальянцы отвечают по телефону из церквей для негров, а черные женщины рожают в мексиканских лавочках. Может, таков план Господа?
— Чао, Адамо.
— Мэгги? Где ты? Почему не звонила? Я слышал, что Сэм погиб. Мне так жаль. Ты, должно быть, очень расстроена. Может, даже в отчаянии. Я это могу понять. Ты нашла Питера?
— Да, Адамо, нашла.
— О, это прекрасно! Дорогая, я хочу, чтобы ты забыла то, что я сказал, будто готов убить твоего мужа. Это было ужасно с моей стороны. Представь себе, убить отца младенца…
— Не волнуйся об этом, Адамо. Я как раз везу Питера сдавать тест на ДНК в клинику недалеко от церкви, и…
— А! Я тебя встречу. Сейчас пойду туда и буду на месте, когда вы приедете.
Мэгги улыбнулась.
— Ты добрый друг, Адамо.
— Не стану напоминать, что люблю тебя, дорогая, потому что твой муж только что умер. Еще слишком рано.
Голос Мэгги дрогнул.
— Да, Адамо, еще чересчур рано.
Она отключила телефон, так как подъехала к участку 96-й улицы, идущему через парк. Свернула на него и остановилась у первого светофора. Она почти чувствовала за спиной присутствие Сэма, готового защитить ее. Мэгги оглянулась на спящего Питера, пытаясь продлить ощущение, что муж где-то рядом. Увидела мужчину, лавирующего между остановившимися машинами. Двоих. Нет, троих.
«О, нет! Ох, Сэм!»
Это были «сикариос», как презрительно называла Корал людей Франсиско, те, кто пытался похитить Питера.
Они подбежали к «Рейнджроверу» и уже тянулись к дверцам. Заблокировала ли она их? Мэгги лихорадочно нажала кнопку общей блокировки дверей. Но это их не остановило. Один у всех на виду разбил правое заднее окно и сунул руку внутрь.
Питер с плачем проснулся.
Одна машина отделяла Мэгги от перекрестка и спасения. Женщина взвизгнула и нажала на педаль газа. Машина впереди закачалась, когда она врезалась в нее. Зажегся зеленый свет. Машины поехали.
Мэгги помчалась вперед, но «сикариос» стоял на задней подножке. Он потянулся к Питеру, который вопил от ужаса.
— Помогите! Помогите! — закричала Мэгги. Никто не услышал, она была в этом уверена. Может, они думают, что это снимают фильм?
«Сэм! Сэм! Что мне делать?»
Не выпуская руля, она потянулась назад, к Питеру, но мужчина оттолкнул ее руку.
«Сэм! Сэм!»
Она яростно нажала на газ и инстинктивно повернула машину в сторону светофора. Полный привод вынес «Рейнжровер» на бордюр, и мужчину зажало между машиной и столбом. Он свалился, взвыв от боли.
Прося у Бога прощения, Мэгги помчалась по улицам, дрожа всем телом, включив все органы чувств. Они не остановятся. Они приходили за ее малышом и не остановятся, пока не получат его. Поверят ли они даже анализу ДНК?
А что, если анализ докажет, что Питер не от Сэма? Может быть, Джесс одним прикосновением оплодотворил ее лоно, создав еще одного чудо-ребенка? Следует ли ей рисковать и доказывать что-то при помощи анализа?
Она больше не может так жить.
Как будто Сэм был в машине и руководил ею, Мэгги решила, что нужно делать. Она позвонила Адамо, и когда он ответил, сказала:
— Я не приеду.
— Почему? Что случилось? Куда ты едешь?
— Я возвращаюсь обратно.
— Куда — обратно?
— Я возвращаюсь в тот дом, где раньше работала. — Мэгги сама не верила, что она это говорит. Ей следовало двигаться в обратном направлении, но казалось, что сам Сэм поворачивает руль.
— Нет!
— Ты не можешь меня остановить.
— Mia cara, нет!
Мэгги отключила телефон и въехала в Центральный парк, где чуть было не похитили Питера, где она родила Джесса, когда люди Брауна стреляли в Сэма, где они с Феликсом гуляли в те дни, когда он извлекал ДНК из Туринской плащаницы. Она подъехала к сохранившемуся указателю на старую Бостонскую дорогу. Логика подсказывала, что следует спасаться бегством, как когда-то бежали рабы. Что вело ее обратно на Пятую авеню? Мэгги поставила машину у обочины перед домом Феликса. Когда швейцар подбежал к ней, она сказала, что приехала к Луису.
Он открыл для нее дверцу машины. Мэгги отстегнула Питера и взяла его на руки. По красному ковру, под зеленым навесом она прошла вслед за швейцаром к тяжелой стеклянной двери, которую он открыл за бронзовую ручку. Мэгги вошла по мраморной лестнице в здание, где работала на Феликса. Теперь оно казалось опустевшим. Сам воздух позволил ей почувствовать, что семья Росси уехала, что Сэма Даффи здесь нет — доброго, мудрого, жулика до самой смерти, но любящего, такого любящего…
Мэгги смотрела на себя с Питером в зеркала от пола до потолка, зная, что охранники здания тоже смотрят на нее и предупредят жильца пентхауса о том, что она здесь. Кто она — Черная Мадонна, держащая на руках святого младенца? Или Питер простой мальчик, а она — всего лишь горничная, предоставившая свою матку безумному ученому?
В мягком белом платье с капюшоном Мэгги чувствовала себя прославленной Жанной д’Арк, готовой взойти на костер, и ничего не имела против. Двенадцать лет назад она смотрела в это зеркало и гордилась своей новой шляпкой от Грэма Смита. Она смотрела в это зеркало в черной вуали, когда умер Джесс. Ей нравилось смотреть в это зеркало в тот момент, который мог быть концом ее жизни.
Питер, уютно лежащий у нее на руках, брыкался пухлыми младенческими ножками и старался схватить большую пуговицу на ее платье. Не сумев дотянуться до нее, он захныкал, и Мэгги стала качать его, напевая «О, Sole Mio», песню Адамо.
Она увидела, как над кабиной лифта зажглась цифра 1.
— Mia cara, — произнес кто-то.
Она оглянулась: там стоял Адамо, вместо теплой и беззаботной улыбки на его лице было выражение ужаса. Как он добрался сюда так быстро?
— Пойдем отсюда, моя Мэгги! Я тебя прошу!
— Нет, Адамо.
В ее сердце гремели раскаты грома, из глаз дождем лились слезы.
— Со мной Джесс. Со мной Сэм. Со мной Бог. Я иду по тенистой долине смерти.
Пришел лифт. Она вошла в него.
Адамо вошел вслед за ней.
— Я тоже с тобой.
Они держались за руки, пока лифт поднимался.
Когда двери открылись, там стоял Луис Монтесума, на стенах прихожей сверкали подсвеченные сзади жемчужины, драгоценные камни и кристаллы. Он был в сапогах, у пояса висел нарядный чехол, в руке был серебряный кинжал.
— Одно ваше движение, сеньор, и я изрежу ей лицо, — сказал Луис.
Питер захныкал.
— Отпустите ее руку! — приказал Луис.
Адамо не подчинился.
— Выходи, Мэгги Даффи. А вы, сеньор, оставайтесь там, если не хотите увидеть, как она умрет. — Он прицелился клинком в переносицу Мэгги.
Адамо отпустил Мэгги. Она вышла из лифта.
Приставив кинжал к Мэгги, Луис протянул руку в лифт и нажал кнопку вестибюля. Двери закрылись. Адамо уехал. Луис широко раскрытыми глазами смотрел на Питера.
— Gracias a Dios! Aqui esta el niňo.
Испуганная Мэгги закричала:
— Говорите по-английски!
Луис нахмурился.
— Да, это крик всех гринго. «Говорите по-английски! Кланяйтесь нам!» А что, если мы вам скажем: «Говорите по-испански, сеньора Даффи»?
— Что? — недоверчиво спросила она. — В такой момент, как сейчас, вы обвиняете меня, что я не выучила язык так же хорошо, как вы выучили испанский?
— У меня смешанная кровь!
— Да? Ну, и у меня тоже.
Луис фыркнул.
— Я понимаю, почему существует конфликт между мексиканскими американцами и афроамериканцами.
— Неужели? — ответила Мэгги. — Никто мне об этом не сказал. Люди есть люди. Если подумать, какие бы проблемы ни были у вас связаны с Мексикой, у меня, возможно, похожие проблемы связаны с Африкой. — Она попыталась улыбнуться. — Может быть, мы это обсудим?
— Mujer estupida! Отдай мне ребенка, — сказал Луис, целясь кинжалом в ее сердце, словно собирался вырезать его.
Мэгги крепче прижала к себе Питера.
— Зачем? — закричала она. — Зачем, зачем, зачем?
Он криво усмехнулся
— Это для реконкисты, если хочешь знать. Давай сюда ребенка!
— Для рекон… что? Ты раньше был здесь дворецким. Что происходит?
Луис дрожал, бормотал слова, которых она не понимала. Он быстро шагнул к ней, сунул руку под Питера и ударил ее рукояткой кинжала. Мэгги почувствовала, как висок пронзила боль, в глазах вспыхнул белый свет, но она не упала — только зашаталась и крепче сжала Питера, который вопил от страха.
Луис приставил кинжал к ее горлу.
— Отдай его мне, или я лишу тебя жизни! Я не позволю одному человеку помешать спасти мой народ!
— Спасти твой народ? — ахнула Мэгги. — Тогда давай, сделай это. Я больше не вынесу. Бог не предназначил меня в матери, это ясно как день. Я больше не буду спорить с Богом, и не стану от тебя убегать!
Луис поднял брови и приставил острие к горлу Питера.
Рыдая, Мэгги закричала:
— Когда убьешь его, убей меня тоже. Я не могу еще раз пережить потерю ребенка. Убей нас обоих одновременно. Давай, сделай это!
— Ты смеешь считать себя мадонной? — заорал Луис. — Ты не мадонна! Ты просто еще одна шлюха!
Он протянул руку и рванул мягкое белое платье Мэгги, сдирая его с ее тела. Она цеплялась за Питера, пока Луис срывал с нее платье, пока она не осталась в одной белой комбинации, надетой поверх белого поддерживающего лифчика и белых трусиков, доходящих до талии.
Луис попятился и разразился хохотом, держа в руке кинжал.
Он порочен или безумен? Мэгги в отчаянии подняла глаза к потолку и начала молиться:
— Боже, это я, Мэгги. Ты меня слышишь?
Луис рассмеялся еще громче.
— Услышь меня в час моей беды. Это твоя служанка, Мэгги Даффи, и мне нужна твоя помощь. Я прошу тебя…
— Замолчи! — завопил Луис.
— Я ищу…
— Тихо, я сказал!
— Я стучусь в твою дверь. Я прошу тебя спасти Питера, моего сына. Второй ли он Иисус, или нет, он просто маленький мальчик.
— Ты заткнешься или нет?
— Я верю в тебя. Всегда верила. Даже в этот момент я чувствую тебя в своем сердце.
Луис презрительно усмехнулся.
— Я тебе скажу, кто ты такая, сеньора Даффи. Ты — глу-у-упая женщина! Ты носишь глупое белье! И еще, сеньора, ты очень, очень уродлива, тебе это известно? Наверное, никто этого тебе не говорил, чтобы не задеть твои чувства.
— Боже, это Мэгги Даффи. Я прошу, я умоляю, я взываю к тебе. Сдвинь ради меня гору, скорее!
Луис хихикнул.
— Наверное, ты самая глупая женщина из всех, кого я знаю. Ты сама виновата во всем. Как ты смеешь претендовать на то, чем не являешься? Твой сын просто мальчик, каких миллионы, у него нет шансов остаться в живых, не говоря уже о том, чтобы обманывать публику. Моему народу нужен твой сын. Ты его мне отдашь.
— Сдвинь гору. Прошу тебя!
Мэгги не совсем поняла, что случилось дальше, но ей показалось, что воздух наполнился запахом роз. Она оглядела комнату в поисках источника аромата, она чувствовала себя так же, как Хуан Диего на горе Тепеяк, когда Дева Мария Гваделупская сотворила для него розы.
Она услышала, как ахнул Луис. Затем комнату каким-то образом залил свет. Она увидела, как Луис уронил кинжал и упал на колени, по его лицу внезапно полились слезы. Затем он снова заговорил по-испански.
— Nuestra Seňora de Guadalupe! — воскликнул он.
Дальше происходило нечто еще более странное. Он сказал:
— Матерь Божья, я Луис, твой покорный слуга. Ты благословила меня, явившись ко мне.
Его глаза смотрели так странно, что Мэгги помахала рукой перед ними, но он не среагировал. Что бы он ни видел, это была не она.
Затем Луис низко склонился и поцеловал ее ступни.
Потрясенная, Мэгги уставилась на него широко открытыми глазами и решила, что это подходящий момент, чтобы уйти.
Она двинулась к лифту, но Луис пополз за ней на коленях, как те паломники, которых описывала Терезита. Выражение его лица было восторженным, в глазах ни горечи, ни опасности. Она нажала кнопку вызова лифта, а Луис продолжал ползти, двигаясь так, будто он ничего не весит, будто стоит на коленях в воздухе, а не на твердом полу в прихожей Брауна, продолжая свой разговор с той, за которую он ее принимал. Он говорил по-испански, поэтому она не понимала.
Он молитвенно сжал ладони, потом прикоснулся ими к ее ступням.
К счастью, лифт пришел быстрее, чем обычно, и Мэгги вошла в него. Луис пытался войти следом, но она решила, что это плохая идея. Грозным, как Мэгги надеялась, голосом, она крикнула: «Нет!» и вытянула вперед ладонь.
Луис попятился назад и уткнулся лицом в пол, подобно человеку, душа которого обрела спасение. Когда двери лифта закрылись, он поднялся и широко развел руки в стороны, со словами:
— Gracias, gracias, gracias, Seňora!
Мэгги захотелось зарыдать от его набожности, но она не стала. Ей необходимо было видеть. Вместо этого она твердила: «Благодарю тебя, благодарю тебя, благодарю тебя, Боже!»
Адамо был там, когда она спустилась в вестибюль, и там же стояли полицейские. Он их вызвал. Они сказали, что не собираются врываться в дом Луиса Монтесумы без всякой причины. Есть ли у Адамо доказательства, что женщину и ребенка удерживают там против их воли? Более того, является ли человек, сообщивший об этом предполагаемом преступлении, гражданином Америки? Где виза Адамо, паспорт, или иммиграционное удостоверение?
Именно в этот момент появилась Мэгги. Полицейские почтительно спросили, все ли с ней в порядке.
— Со мной все хорошо, — ответила она.
Ее не остановили, когда она взяла Адамо под руку. С Питером в другой руке, Мэгги вышла на улицу и, стоя на красном ковре здания, вдохнула воздух Нью-Йорка.
Она заметила, что прохожие глазеют на них, без сомнения, гадая, не появятся ли эти кадры в вечерних новостях. Они не привыкли видеть женщину в одной белой комбинации в этой части Пятой авеню.
— Подождите здесь, — сказал швейцар и пошел за «Рейнджровером» в гараж для жителей дома, куда он его поставил.
Адамо все время следил за всеми, кто приближался к ним. Вскоре подъехала машина.
Мэгги потрогала красивые усы Адамо.
— Я рада, что ты приехал за нами.
— Я люблю тебя, моя дорогая. Буду ждать того дня, когда ты тоже полюбишь меня.
Питер загукал, и Мэгги поцеловала его. Короли ее сердца умерли; да здравствует король.
