Очнулся я в пахнущей новым шелком палатке, уткнувшись лицом в не очень свежие, судя по запаху, подушки. Мои запястья были привязаны к колышкам, вбитым в землю между красивыми персидскими коврами, покрывавшими почти все дно палатки. Голова у меня буквально раскалывалась от боли. Спина тоже болела, но в одном месте — там, куда попала немецкая пуля, когда в нас с Пасангом стреляли. Я покрутил головой, пытаясь оглядеться — еще ковры, высокие шесты, брезент, еще подушки, но Пасанга не было. Может, он мертв. А может, и я тоже.

Но для мертвого боль была слишком сильной. Я заметил, что лежу на холоде без рубашки — пошевелившись, я случайно сбросил одеяла, — но на моей спине было что-то большое и липкое. У меня мелькнула мысль, что пуля застряла у меня в позвоночнике, в легком или в районе сердца. Но голова болела так сильно, что думать я не мог — необходимое для этого умственное усилие было для меня недоступно.

Услышав какой-то шум у себя за спиной, я повернул голову — так резко, что едва не лишился чувств от пронзившей череп боли, — но сумел разглядеть тибетца азиатской наружности, или похожего на тибетца монгола, который вошел в палатку с дымящейся миской в руках. Заметив, что я пришел в себя, он поспешно скрылся.

Бандиты, сообразил я. Оставалось лишь надеяться, что это та самая банда, с которой дружила леди Бромли-Монфор и которую уже подкупила шоколадом и пистолетами. Как звали их предводителя?..

Джимми-хан. Разве такое имя можно забыть?

Маленький азиат в меховой одежде с дымящейся миской в руках вернулся вместе с доктором Пасангом. Следом вошел Джимми-хан. Пасанг перевязал себе голову и смыл кровь с лица. Он больше не был похож на мертвого. Я видел начало следа от пули — белый шарам на темной коже левого виска доктора.

Бандит Джимми-хан что-то сказал на тибетском, и Пасанг перевел.

— Джимми-хан говорит: хорошо, что вы очнулись.

Судя по нашей предыдущей встрече месяц назад, Джимми-хан понимал английский и немного говорил на нем.

— Почему я привязан, Пасанг? Я пленник?

— Нет, — ответил высокий шерпа. — Вы бредили, Джейк. Я решил удалить пулю, пока вы находились без сознания, а веревки были единственным способом удержать вас, чтобы вы не сбили повязку. — Он достал из кармана изогнутый нож и перерезал стягивающую мои запястья веревку.

— Я получил пулю в спину, но остался жив? — Голова у меня болела и кружилась.

— В нас обоих, по всей видимости, стрелял мистер Ульрих Граф — на его теле нашли документы, — сказал Пасанг. — Попавшая в меня пуля пропорола кожу головы и оставила бороздку на черепе. Я ненадолго потерял сознание. Пуля, застрявшая у вас в верхней части спины, пробила, насколько я могу судить, оба кислородных баллона, стальную арматуру регулятора подачи кислорода, а также печку «Унна» и два котелка, которые вы несли в противогазной сумке за плечом. Да, а еще пуля прошла через алюминиевую раму кислородного аппарата, прежде чем попасть в вас. И потеряла большую часть кинетической энергии к тому времени, как вонзилась в ваше тело, Джейк. Я извлек ее из-под дюйма кожи и тонкого слоя плечевой мышцы.

Я удивленно заморгал. Голова у меня болела сильнее спины. Меня подстрелили!

— Откуда вы знаете, что в нас стрелял именно Граф?

— Я нашел расплющенную пулю, оцарапавшую меня, под камнем, около которого мы стояли, — объяснил Пасанг. — Но окончательный ответ дала та пуля, которую я извлек из вашей спины. Обе девятимиллиметровые пули из патрона «парабеллум»… Вам повезло, что стреляли с большого расстояния, — иначе вы были бы мертвы.

— У Артура Фольценбрехта тоже в руке был «люгер», когда он приближался к нам в те последние секунды, — пробормотал я. «Какая разница, кто из этих нацистов в нас стрелял?» — мелькнуло у меня в голове.

— Совершенно верно. — Пасанг протянул мне сплющенный кусочек свинца. — По всей видимости, кончики девятимиллиметровых пуль для «шмайссера» маркируются черной краской. Обе наши пули имеют черные кончики. Такими же было заряжено оружие Графа.

Я сел на подушках и покачнулся — кружилась голова.

— А что случилось с Графом и Фольценбрехтом? — Я пытался вспомнить, продираясь сквозь боль и туман в голове, но помнил только, как начал поднимать «уэбли», потом мелькание чего-то серого, темные фигуры среди кружащегося снега, крики.

— Хороший вопрос, — ответил Пасанг. В его голосе слышалось что-то вроде предупреждения, но я был слишком поглощен своей болью и не обратил на это внимания.

— Если вы можете встать, Джейк, — сказал Пасанг, — помогу вам выйти, чтобы вы кое-что увидели, пока не налетели стервятники.

— Ты объяснишь, — сказал Джимми-хан Пасангу и похлопал меня по спине, прямо по повязке на ране. Я с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть.

На широком, плоском камне, около которого мы стояли, когда в нас стреляли из засады — очевидно, два немца прятались ярдах в двадцати от камня, за мемориальной пирамидой, насыпанной в память Мэллори, Ирвина и семерых пропавших в 1922 году шерпов, — на коротких кольях торчали головы Ульриха Графа и Артура Фольценбрехта, вплотную друг к другу. Широко раскрытые глаза — они только начинали подергиваться мутной пленкой смерти — как будто в изумлении смотрели на нас. Рядом с головами лежали четыре отрубленные руки — две правые слева от Графа, две левые справа от Фольценбрехта.

— Боже всемогущий, — прошептал я Пасангу и оглянулся на Джимми-хана, который с сияющим видом стоял в нескольких ярдах от нас. — Хан и его парни здорово обработали этих бедняг.

Доктор Пасанг пристально, не мигая, смотрел на меня. Потом заговорил, как мне показалось, слишком громко.

— Мистер Хан объяснил мне, что он и пятьдесят пять его людей прибыли примерно через полчаса после происшествия. Он и его люди находятся под сильным впечатлением от того, как четверо или пятеро йети, разгневанные присутствием немцев, позаботились о наших врагах.

— Это смешно… — начал я. Но потом до меня дошел смысл предупреждающих ноток в голосе Пасанга и его пристального взгляда, и я заткнулся. По какой-то причине бандиты хотели, чтобы мы поверили, что в вихре метели немцев убили йети, а не закутанные в меха бандиты верхом на лошадях. Я понятия не имел, зачем им это нужно, но уже пришел в себя и понял, что следует держать рот на замке. Эти бандиты один раз уже стукнули меня по голове.

Ветер, дувший от Эвереста вдоль длинного «корыта», свистел среди камней и шевелил короткие волосы на отрубленных головах, торчавших на кольях. Уже появились стервятники, число которых все увеличивалось. Свое пиршество они начали с глаз мертвецов, и я отвернулся.

— Сколько я был без сознания, Пасанг?

— Около пяти часов.

Я посмотрел на свои часы — они по-прежнему тикали. (Отец никогда не делал дешевых подарков.) Было чуть больше полудня. Джимми-хан и двое его подручных подошли ближе, скрестили руки на груди и довольно хмыкнули, глядя на отделенные от тел головы, четыре отрубленные руки и странно сморщенные ладони. Впервые за все время я заметил, ярдах в пятнадцати позади большого плоского камня, высокую груду того, что могло быть только внутренностями двух человек. Других останков тел не было.

— Метох-кангми, — сказал Джимми-хан, и два его подручных что-то пробурчали и согласно кивнули. — Йети.

— Хорошо. — Спотыкаясь, я отошел подальше от жутких трофеев на кольях и отрубленных частей тела, нашел маленький камень и сел. — Как скажете, мистер Джимми-хан.

— Я не обнаружил пулевых ран в черепах и других частях тела, — сообщил доктор Пасанг, словно это обеспечивало научную поддержку дурацкой версии бандитов о йети.

Хан улыбнулся, а я посмотрел на Пасанга взглядом, который мог бы его испепелить, но почему-то не испепелил. Вероятно, мои способности испепелять были ослаблены ужасной головной болью, которая не ослабевала ни на секунду.

— Что дальше? — спросил я.

— Мистер Хан и его товарищи позволили мне поставить одну палатку, чтобы я мог вырезать у вас пулю, а вы могли бы отдохнуть несколько часов, — тихо сказал Пасанг, — однако они не станут разбивать свой лагерь поблизости от этого места. Очевидно, они полагают, что Гуру Дзатрул Ринпоче в монастыре Ронгбук будет недоволен, если узнает о насилии, которое здесь имело место сегодня.

— Мне казалось, Гуру Ринпоче нравилось распространять рассказы о том, что в долине Ронгбук водятся йети, — сказал я. — Помните относительно новую фреску в монастыре? Она помогла держать его людей и монахов подальше от этих гор.

— Мистер Хан и его друзья настаивают, чтобы мы пустились в путь на восток немедленно — сегодня днем. У них есть монгольские лошади для нас обоих.

— Мы не можем отсюда уехать. — Я был шокирован. — Реджи и Дикон…

— Не спустятся… по крайней мере, этим путем, — сказал Пасанг. — В этом я уверен. Поэтому мы должны поехать с Джимми-ханом и его дружелюбными бандитами, Джейк. Они предложили сопроводить нас на восток отсюда, а затем на юг, через перевал Серпо Ла. Этот путь приведет нас прямо в Индию. А поскольку мы путешествуем налегке, то если на перевалах сохранится хорошая погода, весь обратный путь займет три недели или даже меньше, а не пять недель, которые мы потратили, чтобы добраться сюда. Джимми-хан и его банда поедут с нами и будут охранять нас до самого Дарджилинга и предоставят вам паланкин, если рана и головная боль будут вас беспокоить.

— Должно быть, он что-то потребует за такую дружескую помощь, — растерянно пробормотал я. Даже его давней приятельнице Реджи пришлось заплатить, чтобы проехать по территории, контролируемой его бандой.

— Я предложил ему тысячу фунтов стерлингов, если мы целыми и невредимыми будем доставлены на плантацию леди Бромли-Монфор.

— Что? — вскрикнул я. — У нас нет тысячи фунтов стерлингов на уплату этим бандитам! На двоих у нас не наберется и сотни.

— Вы забыли, мистер Перри. — Голос Пасанга был печален. — Леди Бромли-Монфор передала плантацию в мои руки, в полное владение, если она не вернется — хотя я искренне молю Спасителя, чтобы она вернулась. И как можно скорее. Единственное ее условие заключалось в том, чтобы я отправлял одну треть доходов леди Бромли в Линкольншир, до тех пор, пока жива ее тетя. Внезапно — и даст Бог, временно — я оказался не стесненным в средствах. В любом случае, учитывая, насколько важным мистер Дикон и леди Бромли-Монфор считают то, что вы должны доставить в Лондон, я решил, что тысяча фунтов будет приемлемой суммой для того, чтобы на обратном пути Хан предоставил нам охрану и пони. Люди Хана редко углубляются в Индию до окрестностей Дарджилинга, так что мистер Хан проявил чрезвычайную любезность. Он даже оставит на две недели двух своих людей у базового лагеря, на тот случай, если наши друзья будут возвращаться этим путем.

На это мне было нечего возразить.

Я посмотрел вверх, на Эверест — по большей части скрытый тяжелыми от снега тучами, которые яростный ветер гнал от Северного гребня и Северного седла, — а затем перевел взгляд на головы двух немцев на камне. Пир у стервятников был в самом разгаре.

— Если мы не собираемся сами сидеть тут несколько дней или недель и ждать, не вернутся ли этим путем Дикон и Реджи, — медленно произнес я, пытаясь разогнать туман в голове, — то чем раньше мы двинемся в сторону Дарджилинга, тем лучше. Пойдемте взглянем, что за лохматых пони они нам выбрали.