Ветер толкал нас в спину. Мы выстроились неровной линией на скалистой вершине второй ступени, лицом к Бруно Зиглю, с поднятыми по его приказу руками.

«У Дикона есть пистолет Бахнера», — лихорадочно подумал я. Да, конечно. Только он уже выпустил обе пули, и магазин теперь пуст. А «люгер» в руке Зигля почти наверняка полностью заряжен. Что там говорил Дикон, сколько патронов в магазине этого пистолета? Восемь? Достаточно, чтобы пристрелить всех нас, быстро перезарядить и при необходимости добить раненых.

Мы проделали долгий путь к этому нелепому и жалкому концу. И все потому, что мой приступ всех отвлек, и мы не вытянули наверх 100-футовую страховочную веревку, которая была привязана к известняковой плите на вершине второй ступени. Моя мысль безумным мотыльком металась между разнообразными возможностями, но все они был никуда не годны.

— Пожалуйста, скажите, где фотографии, — сказал Зигль. — Чтобы я не тратил время и силы, обыскивая ваши тела и рюкзаки.

— Какие фотографии? — спросил Жан-Клод.

Зигль выстрелил в него. Звук показался мне очень громким, несмотря на ветер. Же-Ка упал на заснеженную скалу. Я видел кровь на снегу у его правого бока, но она не била фонтаном… и, похоже, не была артериальной. Но что я мог знать? Только одно: альпинисты на своем горьком опыте убедились: в Гималаях на этой высоте любая серьезная травма означает неминуемую смерть.

Мы все шагнули к упавшему Же-Ка, но были остановлены взмахом «люгера» и снова подняли руки вверх.

— Могу я оказать ему помощь, герр Зигль? — спросил Пасанг. — Я врач.

Зигль рассмеялся.

— Нет, не можешь. Ты индийский ниггер, и твои руки не коснутся тела арийца… даже мертвого француза.

Я стиснул зубы. Но не пошевелился. Не бросился к рюкзаку, в восьми футах от меня, за жалкой, незаряженной ракетницей. Не опустил руки. Мне очень хотелось жить, даже несколько лишних минут.

— Я наблюдал в бинокль, как вы достали фотографии, — сказал немец. — Пять конвертов. Не нужно считать меня дураком.

— Герр Зигль, — прохрипел я. — Можно сплюнуть?

— Что? — Он направил «люгер» мне в лицо.

— Кровь, герр Зигль. Я болен. Можно выплюнуть кровь изо рта, пока меня не вырвало?

Немец не ответил. Я отвернулся и выплюнул кровавый ком, собиравшийся в моем истерзанном горле, — следя за тем, чтобы ветер не отнес его на Зигля или кого-то еще.

— Спасибо, — поблагодарил я. «Спасибо, Что не пристрелили меня, сэр». Унизительно.

— Неважные дела, герр Перри, — сказал Зигль и снова рассмеялся. — Возможно, у вас легочная эмболия. — Он взмахнул пистолетом. — Все раздеваются, догола. Бросайте одежду у своих ног и отходите. И никакого геройства — или все умрете.

— Я первая, — сказала Реджи и шагнула вперед.

За несколько секунд она скинула рюкзак и поставила подальше от себя, сняла анорак, пуховик Финча и подбитые пухом брюки и прижала все это ногой к земле; ветер бил ей в спину. Еще пятнадцать секунд, и на ней осталась только шерстяная блузка поверх, как мне показалось, шелкового белья. Зигль с усмешкой смотрел на нее, но краем глаза следил за всеми; «люгер» в его руке не дрогнул. Если Реджи хотела отвлечь Зигля и дать мне или Дикону шанс броситься на него, ее план не сработал. Расстояние было слишком велико, чтобы преодолеть его, не получив пулю. Мы не заслоняли друг друга от выстрела, и Зигль держал всех нас на мушке своего уродливого пистолета.

Реджи сняла блузку и быстрым движением ботинка запихнула под растущую груду одежды, чтобы ее не унесло ветром. Потом избавилась от нескольких слоев льна и шелка под блузкой. Теперь она осталась в шерстяных брюках и в лифчике. Потом завела руки за спину, чтобы расстегнуть застежку.

Мне хотелось заплакать. Ее нежное тело окоченеет через несколько минут или даже секунд. Жан-Клод шевелился на заснеженной скале; из него по-прежнему текла кровь.

— Мне жаль, леди Бромли-Монфор, — рассмеялся Бруно Зигль, — но мне уже приходилось видеть сиськи английских женщин. Sogar einen englischen Madchens Titten! Большие. Но когда вы разденетесь, я убью вас последней… а может, оставлю моим парням, чтобы они посмотрели на вас и позабавились с вами, пока вы еще живы. — Его лицо вдруг превратилось в звериную маску, и он зарычал: — Где фотографии, английская шлюха?

— В моем рюкзаке, — сказала Реджи. — Я могу их достать…

Зигль покачал головой.

И тут Жан-Клод вскочил и, даже не держась за окровавленный бок, бросился на него.

Немец отступил на полшага и дважды выстрелил. Обе пули попали куда-то в грудь или в живот Же-Ка. Но это не остановило его.

Зигль сделал два шага влево, к южной стене — но все еще слишком далеко от рыхлого снежного карниза — и выстрелил еще два раза. Четвертая девятимиллиметровая пуля вышла из спины Жан-Клода и пробила кислородный баллон у него в рюкзаке, из которого вырвалась шипящая струя. Обоих окутало облако из ледяных кристаллов.

Мы все бросились вперед, но Жан-Клод стиснул Зигля в медвежьем объятии, заставив отступить на шаг… на два… на четыре…

— Nein, nein, nein! — закричал Зигль и принялся лупить черной металлической рукояткой «люгера» по голове Же-Ка. Спотыкаясь, они сделали еще три шага назад, по снегу карниза.

— Bâtard Boche! — выдохнул Жан-Клод, и кровь из его горла хлынула на грудь белоснежного анорака Зигля. Даже пронзенный пятью пулями, с шипящим за спиной кислородным баллоном, Же-Ка размахивал окровавленной правой рукой у левого плеча Бруно Зигля.

Карниз рухнул под ними. Оба исчезли в образовавшемся в снегу отверстии. Все, кроме Реджи, бросились к южному краю второй ступени. Зигль кричал очень долго, и этот звук постепенно удалялся и затихал по мере того, как два сплетенных тела падали в пропасть, переворачивались в воздухе и снова падали, падали… Никаких чудесных скал не появилось у них на пути, как у Персиваля и Майера, да и в любом случае, Зигль и Же-Ка не были связаны — их соединяла только железная хватка одной руки Жан-Клода. В конечном итоге они скрылись из виду, превратившись сначала в точки, а затем во что-то меньшее, чем точки, затерявшееся на фоне ледника Кангшунг в 10 000 футах под нами.

Я не слышал криков Жан-Клода, ни одного. Тогда я думал — и предпочитаю думать теперь, — что он умер еще до того, как осознал, что падает, хотя падение с карниза вместе с Зиглем с самого начала было главной частью его плана.

Дикон посмотрел вниз, но не в пропасть, а на край скалы, и я понял, почему Жан-Клод размахивал свободной рукой.

За секунду до падения он сорвал с плеча Зигля винтовку «Ли-Энфилд» и бросил на снег.

Я поднял ее.

— Оптический прицел разбился о камень. — Мой голос звучал глухо.

— Это неважно, — сказал Дикон и взял у меня винтовку.

Он отсоединил трапециевидный металлический магазин, располагавшийся перед спусковой скобой, быстро высыпал на ладонь и сосчитал длинные патроны с латунными гильзами. Потом снова снарядил магазин, проталкивая в него патроны большим пальцем. Я насчитал десять штук. Свинцовые наконечники пуль выглядели тяжелыми и грозными.

Реджи одевалась с помощью Пасанга. Она дрожала от холода, и губы у нее посинели. Несмотря на ухмылку Бруно Зигля, ей все-таки удалось немного отвлечь его, дав Жан-Клоду шанс сделать то, что он сделал.

Мы с Диконом пересекли вершину второй ступени и остановились у плиты из песчаника на краю 90-футовой стены. Ричард опустился на одно колено позади плиты, положил на камень винтовку, уперся локтями. Я встал на колени рядом с ним и взял бинокль, который он извлек из рюкзака.

— Будешь моим корректировщиком, — сказал Дикон.

— Я не знаю, что это значит, Ричард.

— Это значит, будешь смотреть и говорить мне, куда я стреляю, низко или высоко, правее или левее, — объяснил он. — Если промахнусь, скажешь, на сколько, влево или вправо, вверх или вниз. По твоим сообщениям я буду корректировать прицел. — Голос у него был спокойный, словно мы обсуждали расписание поездов на Паддингтонском вокзале.

— Понял, — ответил я и поднял к глазам тяжелый полевой бинокль.

Оставшиеся четыре немца были только на полпути между грибовидной скалой и второй ступенью. Наверное, они передохнули с восточной стороны столба, укрывшись от ревущего ветра, а Зигль — самый подготовленный и опытный альпинист из всей группы — продолжал идти вперед без отдыха.

Прежде чем Реджи и Пасанг успели присоединиться к нам, Дикон — он пользовался только металлической планкой прицела, не обращая внимания на сбитый оптический прицел слева, — сделал вдох, задержал дыхание и выстрелил. Громкий звук заставил меня вздрогнуть и на секунду оглушил.

Первый немец в цепочке опрокинулся назад, словно его ударили по ногам. В бинокль я видел, как на груди его белого анорака расплывается алое пятно; снег рядом с ним тоже стал красным.

— Готов, — сказал я. — Точно в грудь.

Двое из трех оставшихся немцев повернулись и побежали, забыв, что связаны между собой, а также с только что убитым товарищем. Окровавленное тело застреленного проехало по снегу несколько ярдов вслед за бегущими. Комический эффект этой сцены мог бы меня рассмешить, не будь остальное так чертовски печально.

Затем двое из двух бегущих немцев споткнулись и упали друг на друга, но третий устоял на ногах, резко повернулся, выхватил пистолет из кармана анорака — я не могу сказать, был ли это «люгер» или какой-то другой пистолет, — и начал стрелять в нашу сторону. Я услышал слабое жужжание где-то вдалеке, но ни одна пуля не пролетела рядом с нами. Звук выстрелов почти потерялся среди воя ветра.

Дикон снова сделал вдох, задержал дыхание и послал пулю в лицо немца. В бинокль я очень хорошо видел, как в разные стороны разлетаются кровь, мозг и осколки черепа. Пистолет выпал из руки уже мертвого человека, который рухнул на снег и камни; ноги его продолжали беспорядочно дергаться, повинуясь еще не угасшим нервным импульсам. Мне была видна густая серая масса мозга, разбросанная по снегу за головой в кожаном шлеме.

— Мертв, — сказал я. — В голову. — Я не знал, должен ли сообщать об этом корректировщик, но хотел сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Дикону.

Двое упавших пытались подняться. Один все еще смотрел в нашу сторону, закинув голову и пытаясь разглядеть нас на вершине второй ступени; внезапно он вскинул обе руки вверх в универсальном жесте сдающихся на милость победителя.

Дикон выстрелил в него дважды, и обе пули попали в грудь выше сердца. Прильнув к биноклю, я понял, что мог бы прикрыть одной ладонью кровавые смертельные раны на груди этого человека.

Последний из немцев просто откинул капюшон и сдернул кислородную маску и балаклаву — лицо у него было типично немецким и очень юным; в бинокль я не видел даже щетины на подбородке, — опустился на четвереньки и, похоже, заплакал. «Он всего лишь мальчик!» — хотелось крикнуть мне.

Но я промолчал. «Курт Майер тоже был всего лишь мальчиком».

Дикон выстрелил в него три раза, прежде чем человек в белом анораке опрокинулся на спину, а потом еще дважды, пока он не затих.

Теперь на Северо-Восточном гребне все замерло в неподвижности; только на ветру трепыхались обрывки ткани.

Реджи с Пасангом стояли позади нас и смотрели на гребень. Все молчали. Потом, словно одновременно подумав об одном и том же, повернулись и сделали несколько шагов к краю площадки, остановившись у обрушившегося карниза.

— Черт, — очень тихо сказал Дикон.

— Да, — прошептала Реджи.

Мы отступили от края и уселись на рюкзаки с подветренной стороны низкой известняковой плиты. На ней лежали семь пустых латунных гильз. Дикон, видимо по привычке, собрал их и сунул в наружный карман — и, согнувшись, чтобы защититься от ветра, мы принялись обсуждать, что делать дальше.