Глава 19
Вторая половина пути между первой и второй ступенями была такой же неизведанной и опасной, как первая.
Череда острых и зазубренных выступов, скользких камней и снежных бугров делала саму кромку гребня непроходимой, и поэтому Дикон — он был лидирующим в связке, состоящей теперь из нас всех, — прокладывал тропу по снегу в десяти футах ниже продуваемой ветром кромки гребня, над Северной стеной и Большим ущельем со стороны ледника Восточный Ронгбук. Риск увеличивался с каждым шагом — снег под ногами Дикона то и дело соскальзывал со склона на несколько дюймов или даже футов, пока не уплотнялся в неустойчивую опору, останавливающую падение, и мы все затаивали дыхание. В таком положении страховка, которую мы могли предложить, не стоила и ломаного гроша.
Мы не оглядывались на преследовавших нас пятерых немцев, но чувствовали, что они буквально дышат нам в спину. Последнее, что видел Жан-Клод в свой бинокль, пока остальные готовили Перси и Курта Майера к «похоронам», был немецкий лидер — мы по-прежнему думали, что это Бруно Зигль, — который сумел перебраться через гладкий вертикальный выступ и теперь закреплял веревку для своих партнеров. Очевидно, Зигль был самым опытным из пяти немецких альпинистов, и мы радовались, что остальные немного замедляют его продвижение.
Но недостаточно.
Затем Жан-Клод вернулся к нам, и мы собрались у тел Майера и Бромли.
Реджи произнесла краткую молитву, и я удивился, когда Дикон стал повторять слова вслед за ней. Много лет спустя я заглянул в текст англиканской заупокойной службы и в молитвенник и увидел, что Реджи кое-то изменила, но Дикон, по всей видимости, так часто произносил эти слова над погибшими в бою товарищами, что без труда следовал за всеми пропусками и отклонениями. Как бы то ни было, все это выглядело вполне уместно — хотя и слишком долго, подумал я, поскольку немцы приближались к нам по Северной стене. Мы сели рядом с двумя телами, уложенными на узкий выступ у северного края скалы. Реджи достала свой зеленый с золотом носовой платок и завязала его на лице Персиваля; лицо Курта Майера мы закрыли чистым белым носовым платком из кармана Дикона.
Реджи опустила голову — не снимая очков — и произнесла нараспев:
Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя.
Помощь моя от Господа, сотворившего небо и землю.
Не даст Он поколебаться ноге твоей, не воздремлет хранящий тебя;
не дремлет и не спит хранящий Израиля.
Господь — хранитель твой; Господь — сень твоя с правой руки твоей.
Ни солнце днем не поразит тебя, ни луна ночью.
Господь сохранит тебя от всякого зла; сохранит душу твою Господь.
Господь будет охранять выхождение твое и вхождение твое отныне и вовек.
Господу всемогущему мы вручаем души наших усопших братьев, наших братьев, разделявших с нами любовь к горам, — Персиваля Бромли и Курта Майера — и предаем их тела земле, воздуху и льду в твердой надежде на воскрешение к вечной жизни через веру Персиваля в Спасителя нашего Иисуса Христа и любви Курта Майера к Господу Богу Иегове, который сойдет на землю в сияющей славе своей и будет нам судией, когда земля, море и эти горы отдадут своих мертвых.
Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно. Аминь.
— Аминь, — повторили все.
Затем мы с Пасангом и Жан-Клодом подтащили тела к краю выступа, и они соскользнули вниз, беззвучно исчезнув где-то далеко внизу, на леднике Кангшунг, почти в двух милях под нами. Никто из нас не смотрел, как падают тела. Мы сразу же принялись упаковывать рюкзаки. Реджи положила пакет с фотографиями во внутренний карман свой куртки — перед импровизированными похоронами мы распределили между собой копии, — а я спрятал свой конверт в надежное место в глубине рюкзака. Потом мы подобрали свои ледорубы и побрели дальше.
Никто не произнес ни слова, пока мы не вернулись на кромку гребня прямо у основания второй ступени. Вид у нее был устрашающий, даже без учета того обстоятельства, что жаждущие крови немцы скоро приблизятся к нам на расстояние винтовочного выстрела.
— Если ты поднимешь нас наверх, Джейк… — сказал Дикон, дернув вниз кислородную маску. — …Нет, я имел в виду, когда ты поднимешь нас наверх, то плоская, усеянная камнями вершина второй ступени станет для нас превосходной оборонительной позицией, несмотря на то, что наша армия вооружена только ракетницами.
Я посмотрел на крутой заснеженный склон, ведущий к устрашающей груде камней, которая заканчивалась отвесной скалой. «Скажи Дикону о штуковине, застрявшей у тебя в горле, о том, что тебе трудно дышать, — настаивала получавшая кислород часть моего умирающего мозга. — Он примет правильное решение и попытается сам подняться по этой скале. Или позволит Жан-Клоду… Черт возьми, теперь даже Реджи и Пасанг лучшие скалолазы, чем ты, Джейк Перри».
— Да, там будет настоящее Аламо, — ответил я.
— Что такое Аламо? — С учетом обстоятельств, голос Же-Ка звучал чересчур бодро.
Я снова закашлялся, и Реджи рассказала ему об Аламо, уложившись в три или четыре коротких предложения.
— Похоже, это была славная битва, — сказал Жан-Клод после того, как Реджи описала ему ход сражения, не упомянув о результате. — И чем же все закончилось?
Я вздохнул.
— Мексиканцы взяли крепость и убили всех защитников. — Меня опять сотрясал приступ кашля. — Включая моего любимого героя Дэвида Крокетта и его друга Джима Боуи, парня, который придумал «нож Боуи».
— Ага. — Жан-Клод улыбнулся. — Тогда мы должны благодарить Бога, что будем сражаться всего лишь с немцами, а не с мексиканцами.
Я стягивал с себя анорак «Шеклтон», куртку и штаны на гусином пуху, а также все варежки, оставив на руках только тонкие шелковые перчатки.
С помощью «кошек» мы поднялись как можно выше по снежному склону, к основанию второй ступени. Скала поднималась футов на 90, и гладкие поверхности плиты были абсолютно непреодолимыми, но чуть левее центра проходила трещина — правильнее было бы назвать ее «соединением» двух глыб, — и у этой трещины в самом низу мы с Же-Ка, Диконом и Реджи обсуждали маршрут восхождения. Я снял очки, чтобы лучше видеть.
Проблема — так скалолазы ласково называют смертельно опасный вызов — была чертовски сложной, почти неразрешимой. Особенно на этой немыслимой высоте. И особенно для человека с толченым стеклом в горле. Вся вторая ступень состояла из смеси скальных пород, которые разрушались гораздо медленнее, чем глинистый сланец и другие камни под ней.
Первые десять ярдов 90-футовой скалы, вероятно, не представляли особой сложности, поскольку в нижней трети этой громады имелись отдельные камни всевозможных размеров и форм, выступы и маленькие трещины. Углубление между самым большим камнем и скальной стеной, уходящее на восток, тоже преодолимо, хотя придется приложить все свои навыки скалолаза и потратить много сил, но перед вторым участком трехступенчатого маршрута мне нужно залезть на этот чертов камень и закрепиться на нем.
Сначала отрезок между камнями и поверхностью скалы, затем короткий бросок через камни на крутое снежное поле — во время наших вечерних тренировок в Уэльсе, в районе Пен-и-Пасс, все было непросто, но весело. Но я даже представить себе не мог, сколько сил потребуется для этого на высоте 28 246 футов.
Однако я продолжал всматриваться, пытался определить наилучший маршрут. Если он вообще был. Ни Жан-Клод, ни Дикон ни словом не прервали мои размышления. Честно говоря, скорее всего, они тоже не видели приемлемого маршрута.
С верхушки этого большого валуна высотой футов в 30 предстояло сделать опасный шаг, ступить на наклонную снежную полосу или — скорее всего — узкий конус снега, по которому придется идти крутым траверсом назад, к центральной трещине, где скала соединяется с вертикальной стеной почти под прямым углом. Одному Богу известно, удержится ли конус снега на скале или соскользнет с нее вместе со мной. Затем, если я доберусь до центральной трещины, мне предстоит научиться левитировать, как буддийскому святому, чтобы добраться до третьего, последнего и самого непреодолимого участка маршрута.
Трещина представляла собой излом, но недостаточно широкий, чтобы протиснуться в него боком — в большинстве мест не шире моей ладони. Другая трещина, гораздо меньше, напоминала разветвленное дерево и тянулась вверх от снежного пятна, ответвляясь под самыми разными углами — скорее всего, бесполезная.
Последний, вертикальный, участок скалы был просто убийственным — не только в переносном, но и в прямом смысле.
В классификации, которая используется у меня на родине или в Европе, этот участок высотой 20 футов отнесли бы к категории «чрезвычайно сложных» — сегодня, весной 1992 года, когда я пишу эти строки, ему бы присвоили 5.9 или 5.10 баллов. Он требовал от скалолаза не только величайшего искусства, но и абсолютной решимости. Абсолютной решимости — или просто желания умереть.
Практически непреодолимая сложность даже на уровне моря. Какой же уровень сложности ему присвоили бы здесь, на высоте больше 28 200 футов?
Как сказать Дикону, Жан-Клоду и Пасангу одну простую фразу: «Я не смогу этого сделать»? И не просто потому, что получал всего третью часть необходимого воздуха через замерзшее, забитое и разрываемое болью горло, но и потому, что я не смог бы преодолеть эти проклятые последние 20 футов маршрута даже летним днем в Массачусетсе, если бы скальная стена находилась в десяти футах над землей и подо мной были бы расстелены матрасы, а не только здесь, на высоте больше 8000 футов над ледником Восточный Ронгбук.
Никто бы этого не смог. В тот момент я был уверен, что даже Джордж Ли Мэллори не смог этого сделать — и не сделал. Я не сомневался, что Мэллори и Ирвин внимательно взглянули на вторую ступень и повернули назад. Какая бы задержка ни заставила их карабкаться вниз через каменные гряды ниже Желтого пояса уже после наступления темноты, я был абсолютно уверен, что в нее не входило время, потраченное на подъем на вторую ступень, а затем на спуск с нее.
Это было невозможно.
— Что скажешь, mon ami? — спросил Жан-Клод.
Я закашлялся, потом прочистил горло.
— Начать с вершины снежной пирамиды примерно в шести или десяти футах от стены и большой трещины. Подняться по тем камням к центральному камню, затем вверх по камину, если он там есть, затем один большой шаг на то крутое снежное поле. Потом попробовать траверсом вернуться к центральной трещине и с помощью нее и мелких трещин добраться до вертикальной части, а потом… ну, это я решу на месте.
Эта фраза была произнесена не так просто и быстро, как выглядит на бумаге. Мне пришлось три раза прерываться из-за кашля, сгибаясь пополам от выворачивающих внутренности спазмов.
— Я согласен с маршрутом, — сказал Дикон. — Но ты в порядке, Джейк? Кашель у тебя ужасный, и он усиливается с каждой минутой. Давай я сделаю это сам.
Я обнаружил, что качаю головой. Я до сих пор не могу точно сказать, что означал этот жест: «Да, я в полном порядке, черт возьми, чтобы не испытывать никакого желания карабкаться без страховки на ту скалу и умирать там», или я настаивал, что первая попытка за мной.
Мои друзья предпочли вторую интерпретацию.
На мне осталась норфолкская куртка, шерстяные брюки и тонкие шелковые перчатки. Все остальное было скомкано и впихнуто в рюкзак. Я зачем-то натянул как можно ниже надетую под мотоциклетный шлем толстую шерстяную шапку, так что она закрыла поднятые на лоб очки. Во время этого восхождения — невероятного — у меня должна быть возможность смотреть вниз и видеть свои ноги. Кислородная маска и очки сужали поле зрения и слишком сильно изолировали меня от этой холодной и ветреной вершины мира. Я не взял с собой ни рюкзак, ни баллон с кислородом, ни маску, ни ледоруб. На спине не должно быть ничего, что могло бы сместить мой центр тяжести. «Кошки» я оставил, поскольку научился доверять им на камне, и это единственное, что мешало мне чувствовать скалу, если не считать усталости, кашля и почти парализующего страха.
— Знаете, — почти небрежно сказал я, поворачиваясь к Дикону и Реджи, — кажется, мне известен способ, как нам всем выбраться из этой заварухи без жертв с обеих сторон.
Реджи и Дикон ждали, удивленно вскинув брови.
— Давайте я выйду с белым флагом, когда появится Зигль со своими парнями, — из-за кашля мне пришлось разделить эту фразу на несколько частей, — и отдам им фотографии… а может, и негативы.
— Comment? — Жан-Клод был явно шокирован и разочарован.
— Но мы отдадим им четыре конверта, а пятый спрячем где-нибудь среди этих камней и трещин. — Я торопился высказать свою мысль… насколько может торопиться человек, когда так мало кислорода поступает в его раздираемые болью легкие. — Понимаете, оставим один комплект себе.
— И вы отдадите немцам негативы? — Лицо Реджи оставалось непроницаемым.
Я пожал плечами — без верхних слоев одежды это было гораздо легче. Но я быстро замерзал.
— Я достаточно хорошо разбираюсь в фотографии и знаю, что из снимков можно получить нечто вроде новых негативов… кажется, их называют «дубликатом». — Я старался сделать вид, что это для меня пустяк, просто пришло в голову. — Тогда Зигль и его головорезы могут решить, что их миссия выполнена, и мы останемся в живых и сможем передать семь фотографий… тому вашему таинственному человеку, парню, который любит чеки и золото. У немцев не будет причины убивать нас, если им действительно нужно… то, за чем они охотились два года подряд.
Дикон покачал головой — как мне показалось, печально.
— Они все равно нас убьют, Джейк. Даже если будут думать, что забрали все фотографии, рисковать они не станут. Вспомни, они убили почти всех наших шерпов, а в прошлом году лорда Персиваля Бромли и австрийского парня. Они не оставят нас в живых, чтобы мы рассказали об этом.
— И бошам не нужна причина, чтобы убивать людей, — прибавил Жан-Клод. — Это у них в крови.
Я кивнул, словно сам пришел к этим выводам. Хотя в конце концов пришел бы… по крайней мере в части того, что сказал Дикон. Мои мысли все еще были заняты разломами, трещинами, камнями, снежными полями и отвесной стеной, которая десятиэтажным домом нависала над нами. И мне все это не нравилось.
— Но использовать эти фотографии… — Я чувствовал, что должен это сказать, даже если эти слова будут последними в моей жизни. Теперь я смотрел на своих четверых товарищей. — Если бы даже они помогли выиграть войну или сохранить мир… хотя в данный момент речь идет лишь о предположении… все равно, использовать эти фотографии, такого рода вещи, шантажировать кого-то… это… я хочу сказать, это не… благородно.
Целую минуту мне отвечал только свист ветра, бьющегося о камни и скальную стену.
— Если немцы вроде герра Зигля и его друзей, — наконец нарушил молчание Дикон, — получат власть, то снова будет война, Джейк. Можешь не сомневаться. А в войне нет ничего благородного. Ничего. Это я точно знаю. Когда приближается война, остатки благородства можно сохранить лишь двумя способами. Либо избежать сражения, в чем, как полагают люди умнее нас с тобой, могут помочь эти грязные, непристойные фотографии, либо — когда дело все-таки дойдет до драки — вести себя по возможности достойно, когда каждую секунду тебя обуревает страх, и делать все, чтобы сохранить жизнь своих людей.
— Что ты и делал все четыре года, Ри-шар. Старался уберечь своих людей. И делаешь теперь, на этой горе.
Дикон хрипло рассмеялся, что стало для меня полной неожиданностью.
— Мой дорогой друг, — сказал он и тронул Жан-Клода за плечо. — Друзья мои. — Он задержал взгляд на каждом из нас. Потом снял очки, чтобы мы видели его серые глаза, и я заметил, что от холодного ветра у него выступили слезы. — Друзья мои, я не смог сохранить жизни людей, которые были под моим началом. Мне не удалось даже уберечь тридцать наших шерпов во время этой мирной экспедиции. В горах за них отвечал я. Большинство из них мертвы. Господи, я не смог даже позаботиться о своей винтовке, не говоря уже о том, чтобы защитить от убийц наших шерпов. Если бы все добрые люди, которых я убил или помог убить на войне, пошли с нами на Эверест, то цепочка протянулась бы от Дарджилинга до этой проклятой вершины.
Он умолк.
— Ладно. — Я уже больше не мог слышать тишину и завывание ветра. — Полезу наверх, пока не замерз. Там есть приличная точка страховки, так что я буду привязан, пока не доберусь до верхнего левого края того снежного поля на высоте около сорока пяти футов. Похоже, кто-то из вас может подняться со мной и страховать — или, по крайней мере, наблюдать за мной — из той точки. Мы вытопчем маленькую площадку на снегу, если потребуется. Нет, нет, это дерьмовая точка страховки — если я сорвусь со скалы, то утащу страхующего за собой, — и поэтому я помогу кому-то из вас поставить перила до того места, до снежного поля у основания вертикального участка, а потом начну подниматься без страховки, просто накинув на себя веревку, чтобы другой мог повторить попытку, если я сорвусь.
— Я пойду вслед за тобой до того места, когда ты найдешь точки страховки на камнях, — сказал Дикон.
Жан-Клод перегнулся через край Северной стены и в бинокль рассматривал наши следы на маршруте.
— Немцы поднимаются к грибовидному камню, — крикнул он. — Мы должны поторопиться, если хотим успеть к нашему Аламо.
