Глава 12
Пентхаус Брауна
В вестибюле пентхауса Теомунд Браун улыбнулся доктору Чаку Льюистону, ждавшему, когда же наконец прибудет лифт, чтобы отвезти его вниз. В эти минуты он пытался скрыть свое нетерпение.
– Не могу сказать, Теомунд, что эти десять лет были мне приятны, – признался Льюистон, – но я благодарен, что о моей семье позаботились.
Чак уже давно решил для себя, что в свой последний день рабства назовет Брауна по имени.
– Это был мой долг, – ответил Теомунд, – ты прекрасно выполнил свою работу. Сделал все, о чем я тебя просил. Теперь ты свободен, Чак. Жди, когда тебе позвонят из твоей больницы. Хотелось бы, чтобы ты продолжил свою карьеру.
– Спасибо. Но я предпочел бы сделать все сам. Так что если вы не против, то никаких телефонных звонков. Тем не менее спасибо за предложение.
Браун похлопал его по плечу.
– Я не удивлен. Что ж, тогда всего хорошего.
Льюистон кивнул. В присутствии Брауна он чувствовал себя неловко, хотя и пытался убедить себя самого, что тот лишь человек, простой смертный, как и он сам.
Подошел лифт. Льюистон шагнул внутрь, отдал дружеский салют и нажал код первого этажа. Он знал Брауна, его паранойю о мерах безопасности. Как только он покинет здание, Теомунд наверняка сменит код.
Двери наконец закрылись, и доктор Чак Льюистон устало привалился к стене лифта. Казалось, тяжкий груз десяти лет наконец свалился с его плеч. Ему хотелось кричать от радости, однако он сдержался. Вместо того чтобы покинуть здание через частный гараж Брауна, он шагнул в вестибюль первого этажа. Швейцар по фамилии Рэйв оскалился, пытаясь изобразить улыбку, и спросил, не желает ли он лимузин.
– Нет, благодарю вас, Рэйв, – ответил Льюистон и быстро зашагал вперед. – Я как-нибудь сам.
Выйдя на Пятую авеню, Чак набрал полную грудь утреннего воздуха и зашагал в сторону 96-й улицы. Свернув за угол, он высоко подпрыгнул и стукнул кулаком по открытой ладони. Свободен! Сжав кулаки, Льюистон потрусил в сторону Мэдисон-авеню, а перейдя ее, – к Парк-авеню. С каждый новым шагом он шел все быстрее и быстрее, пока не перешел на бег, огромными скачками, словно лев, преодолевая саванну. На Лексингтон-авеню он вошел в подземку и, перепрыгивая через две ступени, спустился вниз. Потом сел в поезд, и колеса выбивали в такт его мыслям: «Свободен, свободен, свободен!»
Чак вышел из подземки в Челси, на перекрестке 23-й улицы и Восьмой авеню, и едва ли не вскачь преодолел несколько кварталов. Глаза с жадностью рассматривали красные кирпичные дома, кованые решетки, ограды, ступеньки лестниц. Перед дверью его дома стояли зеленый «Порше» и серебряный «Астон-Мартин», хотя обычно там был припаркован «Вольво» его жены. Судя по всему, машины принадлежали какому-нибудь толстосуму, из числа тех, что скупали дома в исторической части города.
Чак Льюистон взбежал по ступенькам и воспользовался собственным ключом. Дверь открылась. Он замер на месте. В прихожей стояли его жена и сын и вопросительно смотрели на него. Неужели они видели, как он идет домой? На какой-то миг Льюистон застыл, глядя на них. Вот оно, самое дорогое, что есть в его жизни. Его красавица жена, волосы слегка тронутые сединой, модная стрижка в стиле «афро», в ушах золотые серьги, которые он привез ей из Намибии. И его сын – высокий, в элегантном деловом костюме.
– Все! – крикнул он. – Я свободен! Мы можем снова жить прежней жизнью. Я свободен!
Затем он увидел в их руках ключи.
– Чак, – сказала жена. – Если ты считаешь, что способен компенсировать все эти годы двумя дорогими машинами…
– Чем?
– Хорошо, отец, – сказал сын, – я возьму себе машину, но это ничего не меняет.
– Какие машины? О чем вы?
– Сегодня утром, как ты и велел ему, позвонил дилер и сказал, что машины будут доставлены.
– Какой еще дилер?
– О, Чак! – Жена повернулась и пошла в гостиную, полную сувениров, привезенных им из африканских поездок. Маска из черного дерева. Кресло, в котором сидели вожди различных племен. Взяв с обтянутого кожей столика две карточки, она протянула их Чаку. Он взял их и прочел: «Только не сорвись в пропасть. С приветом, Чак. С приветом, отец».
Это не он прислал их. Это не он купил обе машины. Только не сорвитесь в пропасть… Как та жена сенатора? Льюистон был на дежурстве, когда ее привезли. Прежде чем умереть, она успела кое-что сказать ему. Браун знал, что он будет в это время на дежурстве. Браун лично выбрал место, где машина сорвется в пропасть.
Чак опустился в кресло вождя африканского племени и разрыдался. В конце концов, жена и сын были вынуждены извиниться перед ним, что не оценили по достоинству его подарки. Жена поцеловала его. Сын похлопал по плечу. Они сказали, что благодарны ему, просто его слишком давно не было дома.
В свое время Льюистон изучал историю рабства в Америке. Он видел африканские застенки, откуда закованных в цепи чернокожих рабов грузили на корабли. И вот сейчас он испытал примерно то же чувство, как и тогда, стоя среди голых каменных стен. Не глядя на жену и сына, он поднялся с кресла и вышел из дома, ругая себя за то, что вел себя как турист на сафари, разгуливая среди диких зверей, будто это зоопарк. А ведь ему давно следовало понять, что это не зоопарк, а африканский буш, и во главе пищевой цепи здесь стоит Браун. Сам же он позволил себе расслабиться, вместо того чтобы быть настороже.
Чак вернулся к дому Брауна. Рэйв встретил его своим привычным оскалом. Как Льюистон и предполагал, коды лифта изменились. Тогда он зашагал вверх по лестнице пешком. Камердинер проводил врача в библиотеку, где его терпеливо поджидал Теомунд Браун.
Льюистон сел на стул перед ним. Ему хотелось кричать: что ты хотел сказать, говоря моей любимой женщине и моему сыну: «Только не сорвитесь в пропасть»?
Вместо этого он посмотрел Брауну в глаза и смело выдержал его взгляд.
– Чего мне будет стоить вернуться вновь к прежней жизни? – спросил он.
Ответ не заставил себя ждать. Льюистон выслушал его, спокойно глядя Брауну в глаза, каким бы жутким ни было новое поручение.
Теомунд Браун снял телефонную трубку и услышал на том конце своей личной линии взволнованный голос кардинала Салати:
– Теомунд!
– Слушаю, ваше высокопреосвященство.
– Месяц назад один из наших священников внезапно заинтересовался фотографиями Росси и его команды, когда они изучали плащаницу. Его имя Бартоло. Я узнал об этом вчера. И тотчас велел заново прослушать все его телефонные разговоры. До того, как он взялся изучать эти фотографии, он провел один телефонный разговор.
– С кем?
– Звонок был сделан с американского мобильного номера. Сейчас мы устанавливаем, кому тот принадлежит.
– У меня тоже есть для вас новость, – ответил Браун. – Сэм Даффи проснулся. И с его помощью я надеюсь узнать правду. Если клон выжил и теперь ему десять лет, то…
– Мои предыдущие инструкции остаются без изменений, – ответил Салати и, вздохнув, положил трубку.
Браун позволил себе довольную улыбку. Десять лет назад он расстроился исключительно по финансовым причинам, когда пришел к выводу, что клон погиб. Для него это означало лишь одно: утрату доступа к счетам Ватиканского банка, а значит, конец легкому отмыванию денег. Теомунду этот доступ был нужен позарез; именно по этой причине, в качестве подстраховки, он и сохранил Сэму жизнь.
И неважно, что за эти годы он так и не нашел ничего равного по выгоде руднику Цумеб в Намибии, чья уникальная полость обнажала пласты скальных пород, которые образовались два с половиной миллиарда лет назад. Браун сделал себе новое состояние на марганцевых залежах Калахари и других, менее известных месторождениях, в Африке и обеих Америках. Так что теперь потребность в хорошем банке для него только возросла. А вот что касается личных причин, то он предпочел бы видеть клона мертвым.
Браун вернул на место телефонную трубку и, открыв ящик стола, вынул из него кожаную папку, на которой золотом было вытеснено «Гороскопы Смерти». Это название изобрел один астролог, составивший их много лет назад по заказу его отца. Браун открыл папку и посмотрел на самый первый лист, на котором все еще виднелись следы слез – единственных, пролитых им слез за всю его жизнь в тот день, когда умер его отец.
Выйдя на террасу с папкой в руках, он посмотрел на спящую в шезлонге Корал. Сэм в буквальном смысле истерзал ее. Нет, конечно, Корал была привычна к грубому жесткому сексу – разумеется, не с его стороны, а со стороны тех мужчин, что искали силы и власти, хотя не имели их внутри себя; трусов, могущих самоутвердиться, лишь сделав женщине больно. Браун презирал их и использовал в своих целях. Корал знала, как вести себя с ними. И они никогда не позволяли себе то, что сделал с ней Сэм.
Он мог легко погубить ее, как для нее самой, так и для Брауна. Именно по этой причине Теомунд и отправил ее назад к Сэму. Оставь он ее носить в себе боль и шок, и она была бы для него потеряна. Браун подошел к шезлонгу и, с грустью посмотрев на синяки, пятнавшие ее шею, принялся гладить ей волосы, пока она не проснулась. Корал привстала и посмотрела на него. В глазах ее читалась покорность, но никакого тепла, никакого огня. Браун протянул ей кожаную папку, а сам сел у ее ног.
– Почитай, пожалуйста.
– Ну, хорошо Тео, – сказала Корал и принялась читать вслух своим грудным, соблазнительным голосом. – Солнце и Марс в созвездии Льва в Четвертом Доме. Ты король, смело правящий из-за неприступных стен своего замка. Поскольку все планеты, кроме двух, находятся за линией горизонта, мир не догадывается о твоей деятельности.
Корал подняла глаза.
– Тео, это о тебе?
– Да, можешь пропустить астрологические части.
– Ты найдешь себе утешение, близкое к любви, среди тех, кто работает на тебя, и почувствуешь потребность быть справедливым к ним. Угроза национальной безопасности будет восприниматься тобой как личная. Ты не раз поможешь своей стране. – Даже больше, чем всё правительство, вместо взятое, – добавила от себя Корал. – Однако тебе нелегко устанавливать искренние отношения с другими, – она умолкла, как будто только что оскорбила его.
– Это так, и мы оба это прекрасно знаем.
Корал вновь посмотрела на лист бумаги.
– Тео, наверно, я должна прочесть вот это.
Когда ты родился, Звезда Вифлеемская только что взошла над горизонтом. Это соединение Юпитера и Сатурна. Мудрецы с востока увидели в нем символ рождения царя. Для тебя это земной знак Тельца. В некотором смысле здесь, на земле, ты хочешь быть единственным богом. И ты до известной степени преуспеешь в этом своем стремлении.
Корал вопросительно посмотрела на Брауна.
– Читай дальше.
– Однако эта связь также правит твоим Восьмым Домом Смерти из Двенадцатого Дома спрятанных вещей, включая наемных убийц. Вполне возможно, что ты умрешь на открытом воздухе на сухой земле. Остерегайся того, кто заслуживает уважения, ибо им руководит рождение царя. Поскольку Двенадцатый Дом – это естественный дом Рыб, знака Евреев; наемный убийца может – в прямом или переносном смысле – действовать по поручению этого самого царя, к которому приходили мудрецы.
– Господи, что за чушь! – воскликнула Корал и отшвырнула папку.
– Там еще есть второй лист, – сказал Браун, протягивая ей бумагу. – Это гороскоп моего отца. Прочти последний абзац.
– Уран, приносящий с собой резкие повороты событий, занимает водный знак и правит твоим Восьмым Домом Смерти из Девятого Дома чужеземцев и чужеземных стран. По всей видимости, ты утонешь во время шторма в чужой стране.
Корал умолкла.
– Мой отец утонул, когда его яхта попала в сильный шторм у побережья Мальты.
Браун не стал уточнять, что это произошло, когда его отец помогал католической церкви избавиться от банкира-шантажиста по имени Роберто Кальви.
– О Господи! – негромко воскликнула Корал. – Но ведь это еще не значит, что…
Браун поднялся с места. Женщина увязалась за ним. Он остановился у края террасы и окинул глазами Центральный парк. Корал подошла к нему сзади и обняла.
– Когда я был ребенком, у меня случались видения.
– Расскажи мне о них, – попросила Корал, разворачивая его к себе лицом.
– Мне снился ребенок. Звезды вырывались из его рта. Небеса ликовали, когда он родился; я же ощущал себя в кромешной тьме.
– О, Тео, ты до сих пор видишь этот сон?
– Иногда, – признался он.
– И что, по-твоему, он значит?
– То, что клон, по всей видимости, жив.
Корал нахмурилась.
– Это что еще за клон? Неужели ты хочешь сказать, что Феликс Росси…
– Да. Поначалу я искал клона Иисуса. Я следил за каждым шагом этого Росси. За всей его семьей – сестрой, женой, даже ребенком.
Если Росси прятал их, думал Браун, то делал это виртуозно. Каждый дом, каждая комната, в которой побывал Росси, подвергалась тщательнейшему обыску, кроме семейного особняка в Турине. Это объяснялось тем, что дядя Феликса был настороже и имел связи. Было невозможно нашпиговать дом подслушивающими устройствами. И люди Брауна были вынуждены слушать, находясь по ту сторону стен, через сверхчувствительные микрофоны. Когда Феликс приезжал туда, они следили за каждым окном, за каждой дверью. Ничего.
– Вот это да! – воскликнула Корал. – Но что, если это значит, что никакого…
– Внутренний голос подсказывает мне, что клон до сих пор существует.
– Если ты так говоришь, значит, так оно и есть. – Корал прищурила глаза и задумалась. – Скажи, Тео, именно поэтому ты и хранил жизнь Сэма все эти годы? Ты считаешь, что он…
– Я сказал тебе, что Сэм помогал Росси.
– И ты считаешь, что он поможет тебе найти клона?
Браун не ответил. Он и так рассказал ей слишком многое, а значит, стал уязвим, хотя это и не сравнить с тем риском, какому она подвергала себя в постели с Сэмом. Корал обняла его за шею рукой – той самой, на которой теперь красовалась длинная царапина. Они молча стояли на краю террасы. Сверху на них светило солнце, снизу доносился нескончаемый шум уличного движения, и он чувствовал, как она прижимается к нему всем телом.