29
ПОСЛЕДНЯЯ ЛОЖЬ
Чтобы добраться до деревни на холмах, мне понадобилось добрых три часа. На лодке вышло бы не в пример быстрее, но лодки не было. Не было и тропы, так что пришлось плутать среди деревьев, обходя топкие участки и ручейки, вытекавшие из болот. Наконец вдали показался дым из труб.
Деревня стояла на берегу широкой реки, несущей свои воды через болота к морю. До того как в эти места пришла чума, здесь шумел оживленный порт, но теперь на водной глади маячила лишь пара лодчонок, способных нести не больше трех рыбаков. Приземистую церквушку размером чуть больше часовни венчала круглая башня со срезанной верхушкой — маяк, освещавший морякам путь в дурную погоду. Дома по большей части стояли заколоченные, а двери их пятнали ужасные черные кресты, однако тут и там из труб поднимался дымок. Деревенские жители вернулись к повседневным заботам: чинили сети, носили воду, стирали белье. Только на окраине деревни, словно напоминание о чуме, темнели пространства выжженной земли, отмечавшие места общих могил.
В таверне на пристани было немноголюдно. Трактирщица поставила перед одним из местных дымящуюся миску, потом бросила на меня любопытный взгляд, но не вздрогнула, а лишь равнодушно отвернула лицо. Всю жизнь прислуживая рыбакам и матросам, она наверняка повидала и не такие увечья.
— Рыбный суп и хлеб. Больше ничего нет, хотя некоторые и этого не заслуживают, — объявила она и одарила завсегдатая кислым взглядом.
— Держись подальше от ее стряпни, мой тебе совет. Она печет хлеб из опилок. Жесткий, что твоя подкова.
Громадный детина с широкой, как у медведя, спиной оказался на удивление ловок и успел увернуться от смачной хозяйкиной оплеухи.
— Придержи язык, Уильям. Посмотрела бы я, как ты умудришься испечь пристойный хлеб из молотых кореньев.
— Да тебе что коренья, что лучшая пшеница — все одно выйдет подкова, — встрял в разговор еще один из местных, но увернуться не успел и под хохот товарища принялся растирать ушибленную щеку. Наблюдавший за этой сценой мальчишка-слуга радостно и бессмысленно скалился, однако улыбка тут же сползла с его лица, когда грозная трактирщица обернулась к нему.
— Кажется, я велела тебе задать корм свиньям, да только не этим двоим! Быстро отсюда, а то не одному мастеру Алану придется сегодня лечь с больной головой!
Мальчишку как ветром сдуло; посетители довольно заулыбались.
— Что, заскучал в хижине старого отшельника? По суше оттуда топать и топать.
На скамейке в углу сидел рыбак, продавший мне угрей.
— Да вот прослышал, что здешний суп стоит прогулки.
Мое льстивое замечание против воли заставило трактирщицу улыбнуться.
— А ты, случаем, не приволок с собой девчонку с белыми волосами?
Видать, рассказ рыбака наделал в деревне шуму. Один из местных поплевал на ладонь.
Теперь набрать в легкие больше воздуха и вперед. Подействует или нет? В любом случае выбора у меня не было.
— Так я за тем и пришел.
Заглотив крючок, завсегдатаи таверны придвинулись ближе.
На своем веку мне пришлось сплести множество историй ради пищи и крова, но никогда еще ради спасения чужой жизни. Когда рассказ завершился, в таверне повисло тяжелое молчание.
— Она уже немало деревень уничтожила. Будете сидеть сложа руки, разрушит и вашу. Мои товарищи попали под ее чары, а я стар и много повидал на своем веку. Вот только одному мне с ней не справиться.
Первым молчание нарушил рыбак.
— Камлот прав. Девчонка нас сглазила — с тех пор, как она зыркнула на меня своими глазищами, я не поймал и завалящей рыбешки, а мой младшенький в тот же час упал и сломал ногу. Да с такими белыми волосами она изведет все деревни на побережье, не то что нашу! Отец рассказывал мне про бурю, которая разразилась тут пять десятков лет назад. Ни одной живой души не осталось! Дома, церкви, поля — все смыло в море. Эта ведьма уничтожит нас, если мы от нее не избавимся.
— Оно понятно, — вздохнула трактирщица, — но коли она так сильна, как ее извести?
Все головы повернулись в мою сторону. У меня было достаточно времени, чтобы продумать ответ.
— Сегодня вечером, когда стемнеет, подплывайте к островку на лодках. Я позабочусь, чтобы мои товарищи и девчонка уснули. Набросьте ей что-нибудь на голову, и она не сможет колдовать. Один вам совет: заткните чем-нибудь уши. Она умеет вызывать звуки, от которых добрые люди трогаются умом. Что бы вы ни услышали: волчий вой, шелест лебединых крыльев, завывание ветра, не обращайте внимания. Главное, свяжите ей руки, чтобы она не могла наслать морок. Деревенские закивали.
— Залепим уши воском, — предложил рыбак. — А что с ней делать, когда поймаем?
И снова мне предстоял нелегкий выбор: сказать им, чтобы заперли девчонку, пока мы не отойдем подальше, или убедить, что ведьму остановит лишь смерть.
Кузнец заерзал массивным задом по скамье.
— Что тут думать? «Ворожеи не оставляй в живых». Будто у нас есть выбор! Мы должны убить ее. Это единственный способ снять порчу с Гюнтера и спасти остальных.
Деревенские молча переваривали услышанное, но никто, даже трактирщица, не возразил.
— Только нужно позаботиться, чтобы она не прокляла нас, когда будет подыхать, — сказал трактирщик.
Гюнтер кивнул.
— И чтобы ее дух не вылез из могилы.
— Сначала поймайте рыбку, а там уж спорьте, как ее зажарить, — фыркнула трактирщица.
— Свяжем ее, заткнем рот кляпом и запрем в церкви, — деловитым тоном вмешался трактирщик, очевидно решивший взять командование на себя. — Церковь — место святое, оттуда не выберется. Затем созовем сход и решим, как с ней поступить.
Пора бежать отсюда — подробностей мне не вынести.
— Пойду я, пока меня не хватились. Так, значит, сегодня?
Деревенские закивали.
— Ты уж присмотри за тем, чтобы нам не помешали, камлот, — напомнил Гюнтер. — По всему видать, те двое, твои приятели, неплохо управляются с дубинками. Неохота мне потом ходить с проломленной башкой.
— Если все будет в порядке, я зажгу огонь у подножия креста.
— Ладно, дождемся твоего сигнала.
Подмешать маковый отвар во второй раз оказалось не так-то просто. Наригорм наверняка следила за мной. Вряд ли мне удалось бы капнуть несколько капель в общий котел, а в миски похлебку всегда разливала Адела. Пришлось пойти на хитрость. Легкий щипок за нежную детскую ножку — и Адела кинулась успокаивать Карвина, благодарная, что кто-то другой вызвался разлить по мискам еду. После дня, проведенного на охоте, Осмонд и Родриго жадно набросились на похлебку. Наригорм приняла угощение из моих рук, но на пути к своему месту споткнулась и выплеснула содержимое миски на траву.
— Не беда, давай еще налью!
Наригорм ласково улыбнулась.
— Сиди, камлот, я сама.
Ничего у меня не вышло. Неужто Наригорм поняла, что прошлой ночью ее подпоили?
Пока Адела успокаивала Карвина, все успело остыть. Недолго думая, она вылила миску в котел и села дожидаться, когда похлебка подогреется.
Неважно, главное, что уснут Осмонд и Родриго, а с Аделой я как-нибудь справлюсь. Возможно, чтобы заснуть мертвым сном, ей хватит того, что было в миске? По-настоящему меня тревожила Наригорм.
Вскоре Осмонда и Родриго начало неудержимо клонить ко сну. Осмонд обрадовался моему предложению постоять на часах вместо него и провалился в сон, не успев пробормотать слова благодарности. Один за другим все засыпали. Не ложилась только Наригорм. Она сидела напротив меня, спиной к болотам, в свете костра ее глаза поблескивали, а волосы, раздуваемые ветром, танцевали, словно язычки пламени.
Мне оставалось прислонить фонарь к кресту и ждать. Ночь выдалась ветреная и холодная. Может быть, Гюнтер прав и Наригорм способна вызывать бурю, просто тряхнув волосами? Ночью, на пронизывающем ветру, мне меньше всего хотелось, чтобы моя ложь обернулась правдой.
Наригорм поджидала меня у костра.
— Зачем ты выставил фонарь у креста? Думаешь, крест спасет тебя от волка?
Пришлось кивнуть — голос мне не повиновался. Уши пытались различить в завываниях ветра плеск весел. Его порывы задували пламя костра.
— Вчера ты что-то подложил мне в миску.
Молчание.
— Почему не отвечаешь? Думал, если я усну, волк не придет? Ничего, зато сегодня ты его услышишь! — В голосе Наригорм звучало торжество. — Как и остальные, хоть ты и подмешал им чего-то в похлебку. Сигнус слышал лебедей во сне, а это еще хуже. Во сне волчица может прийти и что-нибудь тебе сделать.
— А ты-то зачем это делаешь, Наригорм?
— Могу и делаю.
Ночь выдалась безлунная — тяжелые облака низко висели над нашими головами. Бледный свет фонаря рассеивал темноту не дальше чем на длину вытянутой руки. Увидят ли они нас?
— Ты уже говорила о Морриган. Твоя Морриган — древняя и жестокая богиня. Ты делаешь это, чтобы ей угодить?
Мне хотелось отвлечь девчонку разговором, но Наригорм не слушала.
Она вытащила руны и бросила перед собой. В середине круга что-то белело. Несколько перевязанных белой ниткой жестких волосин, которым предстояло сыграть перед доверчивыми покупателями роль прядки из бороды святой Ункумберы! Перевязанных моей рукой! Несколько таких же волосков были когда-то подарены слепой новобрачной. Внутри похолодело. Почему, решив раскинуть руны на меня, Наригорм выбрала именно эту вещь? Неужели догадалась о ее значении? Господи, только не это! Она открыла первую руну.
— Отал перевернутая. Дом, наследство. Ты давно думаешь о доме. Перевернутая руна означает, что ты одинок. Тебе суждено быть одному.
Не значит ли это, что мои помощники не придут? Нет, нельзя думать о них, иначе Наригорм прочтет мои мысли в рунах!
— А теперь я спрошу руны, чего ты боишься.
Она перевернула вторую дощечку.
— Это не волчья руна. Волка ты не боишься. Это хагалаз — град, стихия. Угроза и разрушение. Битва.
Наригорм подняла глаза.
— Я не ошиблась, была какая-то битва? Так в чем тут ложь?
О, как мне хотелось остановить ее! Если я снова смешаю руны, она прекратит, однако эта ночь не последняя, будут и другие. Если я хочу, чтобы все закончилось, нужно отвлечь ее внимание.
— Беркана перевернутая. Береза. Мать, но перевернутая. Твои домашние умерли? Нет… нет, ложь не здесь.
Глаза Наригорм расширились от удивления, и внезапно, запрокинув голову, она звонко расхохоталась. Подняв прядку с земли, девочка развязала нить и пустила волосины по ветру, затем спокойно собрала руны.
— Хагалаз, Морриган! Хагалаз, хагалаз, хагалаз, — повторяла она, закрыв глаза.
И вот в моих ушах снова зазвучали женские и детские крики. Звенели мечи, раздавались вопли и брань, но громче всего кричали мои дети, умоляя спасти их. Скорее, к ним! Вокруг темно, хоть глаз выколи. Я хватаю ветку, сую ее в костер; ветер так силен, что едва занявшийся сук гаснет. Ветер ревет, однако даже сквозь рев я слышу, как кричат мои дети.
Откуда-то из-за креста мои сынишки зовут меня в страхе и отчаянии. Они пропадают на болотах! Им угрожает опасность! Я бросаюсь к кресту. Какие-то тени скользят во мраке, тянут ко мне пальцы. Все плывет перед глазами. Я пытаюсь схватить протянутые руки, но хватаю лишь пустоту. Ползу вниз, по склону. Какая холодная и маслянистая вода! Пытаюсь ухватить пучок — мокрые травинки скользят между пальцами. Я тону.
