22
ПЯТНА НА СНЕГУ
Сначала мы услышали пение, затем вдали показалась процессия с факелами. На небе еще сияли яркие звезды, но слабое перламутровое мерцание на востоке обещало близкий рассвет. Стоило вою утихнуть, как Зофиил обрел утраченное самообладание, но его откровения не дали сомкнуть глаз остальным. Сам фокусник всю ночь беспокойно мерил шагами круг из камней и лишь к утру забылся тяжелым сном. На рассвете так похолодало, что все наши потуги уснуть оказались тщетными. Один за другим подтягивались мы к костру, чтобы согреться миской жидкой похлебки, всю ночь томившейся в котелке на углях.
Поначалу до нас долетали лишь обрывки звуков. Мне казалось, что это ветер свистит между камнями, но вскоре в завываниях ветра стали слышны человеческие голоса. Зофиил с Родриго поспешили к Осмонду, который нес дозор, пристально вглядываясь в вересковую пустошь, отделявшую каменный круг от леса.
И вот вдали замерцали огни факелов. Сжав ножи и посохи, мы затаили дыхание, всматриваясь в медленно приближающуюся процессию. Факелы чадили, оставляя за собой дымный след — словно полотнища стягов полоскались на ветру. Осмонд затолкал Аделу с малышом под днище повозки, прикрыл обоих одеялом и велел Наригорм последовать примеру Аделы.
Около двух десятков мужчин и женщин растянулись по дороге, которая вела от леса к камням. Мы замерли. Несмотря на горящие факелы, процессия не производила впечатления толпы, которая собралась вершить самосуд. Огонь надежно скрывала яма, вырытая для костра. Незнакомцы не должны были обнаружить нас первыми, но внезапно их предводитель поднял руку, и процессия остановилась. Наверняка заметили фургон в стороне от каменного круга.
Они молча смотрели на нас, а мы — на них. Нашей союзницей была темнота, их освещало пламя факелов, мешавшее разглядеть, сколько человек скрывается за камнями. Наконец, придя к решению, они снова с пением двинулись вперед. Колонна уже не выглядела такой стройной, как раньше, но теперь пение стало громче, и мы смогли разобрать слова.
Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum… Богородице, Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобой…
Вскоре стали видны лица, которые напряженно вглядывались в темнеющий круг. Однако процессия явно не собиралась вступать внутрь круга, а двигалась в обход вдоль лежащих камней к камню-воительнице. Не переставая петь, незнакомцы воткнули факелы в землю и принялись без стеснения стаскивать с себя одежду, пока не остались в чем мать родила.
Benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui… Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего…
Люди стояли лицом к востоку и, чтобы не окоченеть на ледяном ветру, похлопывали себя по плечам. Предводитель встал напротив камня-воительницы, раскачивался взад и вперед на пятках в попытке согреться. Он необычайно походил на лягушку: круглое тело почти без шеи, а руки и ноги — тощие. Дряблые ягодицы колыхались в свете факелов. Его спутники все еще выводили слова гимна, но теперь пение изрядно портил стук зубов.
Salve, regina, mater misericordiae, vita, dulcedo et nostra, salve! Славься, Царица, Матерь милосердия, жизнь, отрада и надежда наша, славься!
Когда бледный солнечный диск показался над горизонтом, предводитель ударил кулаком по льдистой корочке в каменной впадине и окунулся в чашу. Он трижды зачерпывал воду и выливал ее на голову и плечи. Совершив ритуал, предводитель уступил место собратьям. Мужчины и женщины поочередно совершали омовение при первых рассветных лучах. Они похлопывали себя по плечам, и капли воды вспыхивали на солнце. Не вытираясь, люди натягивали рубашки и платья на покрытые гусиной кожей тела, втискивали одеревеневшие от холода ноги в шерстяные чулки. Все это время они дрожащими голосами славили Богоматерь.
Но лишь когда женщины стали оставлять у подножия камня букетики подснежников, мне пришло в голову, что сегодня Сретение Господне, Очищение Девы Марии, хотя вряд ли обряд, который совершали верующие, имел христианское происхождение. Не в моем обычае было забывать о ходе дней, но история с волком, похоже, вышибла из головы остатки разума.
Предводитель приблизился и склонился в почтительном поклоне.
— Простите, что потревожили вас, братья, но каждый квартальный день на рассвете мы совершаем среди камней омовение. Мы никого не ожидали здесь встретить.
— Епитимья для очищения души? — хмыкнул Зофиил. — Решили покаяться в языческом святилище?
Коротышка гордо выпрямился, но даже так был на голову ниже Зофиила.
— Языческом? — возмутился он. — Неужели вы не слышали, что мы славили Пресвятую Деву? Люди приходят к камням много поколений. Вода из этой чаши обладает целебной силой. Сюда приносили калек, которые не могли сделать и шагу, окунали в купель, и калеки возвращались домой на своих двоих!
Зофиил фыркнул.
— Среди нас тоже есть калека. Родился безруким. Хочешь сказать, твоя вода поможет ему отрастить конечность?
— Насмехайся, насмехайся, приятель. Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя поразит чума, а нас обойдет стороной!
— Прости нас, добрый господин, — пришлось вмешаться мне. — Мой товарищ плохо спал эту ночь и сейчас в желчном настроении.
— Может быть, ему стоит испробовать силу воды на себе? — ядовито поинтересовался коротышка.
— Попробую уговорить его. Скажи мне, хорошо ли ты знаешь здешние места? Далеко ли уходит в лес эта дорога?
Коротышка призадумался.
— Далеко.
— А скоро ли развилка?
Коротышка снова некоторое время размышлял над ответом.
— Скоро.
Пришлось набираться терпения. Выбивать крохи сведений из этого малого оказалось не легче, чем доить блоху.
— Сколько миль?
— Около мили.
— А куда ведет боковая дорога?
— Туда же, только низиной и через пустошь.
— Прости мою непонятливость, добрый господин, но куда именно? Снова в тупик или к деревне? А может быть, к городу?
За спиной коротышки Осмонд скривился в ухмылке, и мне стоило большого труда не встречаться с ним взглядом.
— К морю. Только учтите, чтобы дойти до моря, вам потребуется недели две, не меньше.
Затем, подумав еще, предводитель сказал:
— Если пойдете этой дорогой, до темноты вряд ли доберетесь до обжитых мест.
Он поднял глаза. К северу небо затянули тяжелые тучи.
— Ветер меняется. Не ровен час, повалит снег.
Напоследок коротышка добавил:
— У овечьего загона есть хижина, в ней погонщики скота останавливаются. Там можно заночевать. Хоть какая-то крыша над головой. И родник, чтобы напоить лошадь. Хотя, — он стрельнул глазами в сторону Зофиила, — вряд ли родник поможет вашему другу одолеть его желчность. На вашем месте я бы искупал его здесь.
И предводитель гордо удалился, уводя за собой толпу дрожащих поселян.
— Вот удружил, — вздохнул Осмонд, глядя на Зофиила. — Вряд ли после твоих слов нам стоит рассчитывать на их гостеприимство. Того и гляди, встретят нас вилами да горящими сучьями! А что скажете насчет пастушьей хижины? Эти камни не защитят нас от снега, — обернулся он ко мне и Родриго.
Мы согласно закивали.
— Так нечего болтать, давайте собираться, — буркнул Зофиил. — Наш любезный друг не соизволил сказать, далеко ли до хижины. Не испытываю никакого желания тащиться по дороге в снегопад. Сигнус, коли не хочешь испробовать силу воды на себе, напои хотя бы Ксанф. Хотя кто знает, вдруг наш коротышка прав — хорошенько помолишься, глядишь, крыло и отрастет.
Под покровом ночи людям случается говорить вещи, в которых они горько раскаиваются поутру. Зофиил не был исключением. Он сходил с ума от злости, досадуя, что вчера был с нами так откровенен, и, как свойственно людям такого склада, обвинял во всем не себя, а нас, невольных свидетелей его позора. Он проклинал себя за слабость и ясно давал понять, что не допустит подобного впредь. Впрочем, легко бравировать своей храбростью средь бела дня, посмотрим, что он запоет, когда опустится тьма.
Жертвами приманки оказалась дюжина ворон, которые валялись рядом с отравленной бараньей ногой. Никто из нас и не рассчитывал обнаружить труп волка, но в глубине души мы надеялись: вдруг нашим преследователем окажется обычный зверь, а не безжалостный убийца в волчьей шкуре? Перед уходом Родриго сжег отравленные останки. Мы не желали зла ни в чем не повинным птицам.
До хижины погонщиков мы добрели к полудню. Наш низкорослый друг оказался прав — «хоть какая-то крыша» у хижины имелась. Она превосходно защитила бы нас от летнего ливня, но не от зимней стужи. Что ж, по крайней мере, длинная и узкая мазанка из прутьев могла спасти от приближающегося снегопада. Крыша из дранки выглядела достаточно прочной и с одной стороны круто клонилась к земле, а главное, в дальнем углу хижины кто-то сложил грубый очаг.
В деревянный загон, примыкавший к хижине, могло поместиться целое стадо овец. Внутри имелся каменный желоб с водой. Несколько полуразрушенных каменных загонов виднелось неподалеку. На полу хижины валялась груда шерстяных мешков, служивших постелью погонщикам и пастухам. В углу лежал мешок с репой. В иные времена даже Ксанф не соблазнилась бы подобным угощением, но выбирать не приходилось.
В котел сложили остатки баранины. Мы понимали, что похлебка выйдет жидковатой, хотя довольствоваться ею нам предстояло и на следующее утро. Наригорм было велено выбрать лучшие из одеревенелых и сморщенных клубней. Может быть, если варить их достаточно долго, они окажутся съедобными?
Моим делом было разжечь очаг, Адела кормила малютку Карвина. У нее прибавилось молока, и за последнее время младенец окреп, но все понимали: если нам не удастся раздобыть еды, долго ему не протянуть.
Словно прочтя мои мысли, Наригорм подняла глаза от мешка.
— Это последний кусок? Если Адела не будет есть мясо, ребенок умрет?
— Не говори глупостей, Наригорм! У нас еще есть знахаркины травы. Карвину ничего не угрожает.
— Мяса хватило бы на целый день, если бы не бесполезные приманки! — Осмонд бросил взгляд в сторону открытой двери, за которой Зофиил выгружал из повозки ящики.
— Взаимные упреки мяса не вернут. Отложим кусок для Аделы наутро, остальным придется обойтись без завтрака.
Зофиил внес внутрь последний из ящиков и сгрузил его в углу хижины.
— Обязательно было тащить это сюда? — проворчал Осмонд. — Тут и так не развернуться всемером.
— Если бы твоя жена пореже раздвигала ноги, вшестером нам было бы не так уж и тесно. Мне надоело каждую ночь просыпаться от хныканья твоего мальца!
— А нам по твоей милости и вовсе не заснуть от волчьего воя! — Осмонд сжал кулаки, но Родриго предостерегающе положил ему руку на плечо.
И снова мне пришлось примирять враждующие стороны.
— Зофиил, почему бы тебе просто не бросить твои сокровища на дороге? Знаю, знаю, они принадлежат тебе, ты их заслужил, но неужели ты готов отдать жизнь за несколько серебряных побрякушек? Мертвому они ни к чему.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему волк хочет остаться со мной наедине? Епископу нужны его сокровища, но волк жаждет страха и крови. Он должен не просто вернуть похищенное, но покарать и отомстить!
— Ты сам уверял нас, что епископ платит не за твою голову, а за возвращенные ценности. Заполучив их, волк наверняка поспешит вернуться в Линкольн за наградой. Чего ради ему выслеживать тебя?
— Если чума объявится в многолюдном Линкольне, она затопит город, словно половодье. Наверняка епископ уже унес свою жирную задницу туда, где воздух почище. Волку незачем спешить. Если епископ жив, волк вернется в город, когда чума отступит, а то и вовсе присвоит сокровища. Награда вряд ли превысит их ценность, а епископ будет думать, что волк сгинул от чумы. Кстати, еще один повод со мной разделаться — вдруг я решу покаяться? Нет, камлот, так просто я свои вещи не отдам. Я тоже могу затаиться и выждать. Пусть епископ охотится не только за мной, но и за своим наемником, как за всеми нами охотится кое-что пострашнее. Каким бы искусным убийцей ни был волк, и его подстерегают чума и голодная смерть. Надеюсь, что, прежде чем сдохнуть, он изрядно помучается. Но главное, — и тут Зофиил скривил губы в холодной усмешке, — как сказал наш друг-коротышка, эта дорога ведет к морю, а значит, в кои-то веки я на верном пути. До Ирландии епископу не дотянуться. Там мне будут не страшны ни волк, ни чума.
Спорить с ним было бесполезно, но мне хотелось посмотреть, что скажет Зофиил, когда стемнеет и волк снова заведет свою бесконечную песню. Если тот малый у камней не ошибся, до моря оставалось две недели пути. А когда волк поймет, куда направляется Зофиил, он сделает все, чтобы фокусник не сел на корабль.
Зофиил всмотрелся в набухшее снеговыми облаками небо.
— По крайней мере, сегодня ночью бояться нечего. Он не станет оставлять следов — ни сам, ни его собаки. Так что разбудить нас может только этот хныкающий малец. У древних было принято оставлять хилых младенцев на морозе: выживет — будет жить, не выживет — туда ему и дорога. Не вспомнить ли старый обычай?
Адела прижала ребенка к груди, словно боялась, что Зофиил и вправду осуществит угрозу.
Осмонд готов был вспылить, но в спор неожиданно вмешался Сигнус.
— Радовался бы тому, что можешь спать под крышей, пусть и рядом с хнычущим младенцем.
Глаза Зофиила сузились.
— О чем ты, Сигнус?
Юноша смутился.
— На твоем месте я не смог бы заснуть в чистом поле. Этот вой кого угодно сведет с ума. Ты и так уже весь извелся…
— Никогда не думал, что паду так низко! Надо же, меня пожалел калека! — прорычал Зофиил. — Ты бесполезное существо, Сигнус. Охотиться не умеешь. Даже постоять за себя не можешь, Родриго тебя защищает! Скажи мне, Сигнус, какой в тебе прок?
Только железная хватка Родриго удержала Осмонда от броска.
Зофиил запахнул плащ и буркнул:
— Поищу еды для Ксанф. Если снег зарядит надолго, нам понадобится много корма. Не хватало еще, чтобы кобыла издохла.
— А ты не боишься, что волк застанет тебя одного?
— Пусть катится, камлот, — фыркнул Осмонд. — Никто не заплачет, если его задерет волк.
Зофиил отвесил насмешливый поклон.
— Твое участие трогает меня, друг мой, но вряд ли волк осмелится напасть при свете дня.
И Зофиил гордо удалился, не бросив назад прощального взгляда.
Лицо Осмонда пылало от гнева.
— Только вспомните, как этот хитрец умолял защитить его прошлой ночью! Мог бы и придержать свой поганый язык. Неужели он не понимает, что без нас ему не выжить?
Сигнус пробормотал, что ему нужно проведать Ксанф, и выскользнул из хижины.
— Если Зофиил не оставит в покое Аделу и Сигнуса, клянусь, я убью его голыми руками, — сквозь зубы процедил Осмонд, натягивая плащ. — Пойду поищу чего-нибудь для котелка. Отыграюсь на птицах и кроликах, иначе я просто разорву этого старика в клочья!
Адела подождала, пока Осмонд отойдет подальше, и обернулась к Родриго.
— Родриго, прошу тебя, останови его! Я боюсь, что Осмонд даст волю гневу и сцепится с Зофиилом. У того есть нож, а Осмонд не так уж искусен в драке, как думает.
Родриго взял руку женщины в свою.
— Клянусь, я не дам его в обиду.
Адела просияла.
— Ты хороший человек, Родриго.
Родриго в ответ не улыбнулся, сжал руку Аделы и вслед за Осмондом вышел из хижины.
Наш друг у стоячих камней оказался прав. К вечеру в воздухе закружились первые хлопья, и вскоре поднялась настоящая метель. Один за другим вернулись Родриго с Осмондом. Дверь за ними с грохотом хлопала, впуская внутрь снежные вихри. Осмонд бросил на пол пару бекасов.
— Все, что смог добыть. Еще больше упустил, хотя выбирать не пришлось. Звери и птицы почуяли снегопад и забились в норы и дупла.
Он подсел к Аделе и тревожно заглянул ей в лицо.
— Завтра попробую снова. Если снег перестанет, может быть, сумею найти по следам заячью нору.
Адела стряхнула снег с его плеч и улыбнулась.
— Хорошо хоть что-то поймал. Сильно метет?
— Так валит, что ни зги не видать!
Дверь с грохотом распахнулась в третий раз. От резкого порыва ветра Адела поежилась. В проеме стоял Сигнус. Все изумленно уставились на него. Рука его была по локоть в алой крови.
Первым пришел в себя Осмонд.
— Что случилось? Ты ранен?
Сигнус удивленно расширил глаза.
— Посмотри на свою руку!
Юноша опустил глаза, словно видел руку впервые.
— Кровь… да, крови было много. Нет, не ранен.
Он опустил мешок на пол. Жипон на груди промок от крови. Сигнус раскрыл мешок — внутри лежала освежеванная овца.
— Аделе необходимо мясо. Если снег не прекратится, нам не выбраться отсюда несколько дней. Овца была старовата, но если варить мясо подольше…
— Ты зарезал овцу? — На лице Осмонда проступило облегчение. — Но у кого, ради всего святого, ты ее купил? Я все тут облазил — нигде и следа фермы!
Сигнус снова опустил глаза на испачканную кровью руку.
— Я ее не покупал.
Адела вскрикнула.
— Украл? Но за кражу овцы тебя повесят! Сигнус, не говори, что рискнул ради меня жизнью!
В комнате повисло тягостное молчание. Стало слышно, как в очаге потрескивают дрова.
Избегая смотреть в испуганные глаза Аделы, Сигнус пожал плечами.
— Я закидал шкуру камнями. Никто не придет сюда в такой снег, а если и придет — пусть попробуют доказать, что мы едим не ту овцу, которую раздобыли Зофиил и камлот.
— Если они увидят тебя в крови, а в котле свежую баранину, то не станут церемониться! — От волнения мой голос сорвался. Наказание за кражу овец было суровым. Кто бы мог подумать, что Сигнус способен так рискнуть!
— Камлот прав, кровь нужно отмыть, — сказала Адела. — Давай сюда жипон и рубаху тоже. Если застирать их холодной водой до того, как кровь засохнет, пятен не останется.
— Нет! — воскликнул Сигнус, но, заметив огорчение на лице Аделы, добавил мягче: — Спасибо, я сам. Незачем тебе пачкать кровью платье.
Оживить овцу мы все равно не могли, так не пропадать же свежему мясу. Мы засунули в котел голову, копыта и потроха, а остальное оставили на холоде. Ветер ослаб, и теперь белые хлопья валили плотной стеной, засыпая землю и овечьи загоны. Сигнус вернулся в хижину в плаще на голое тело, весь облепленный снегом. Мы развесили мокрое тряпье над огнем, и от одежды тут же повалил пар. Однако Сигнус не успокоился и отправился проведать Ксанф. Он поставил кобылу с подветренной стороны хижины, где камни очага грели стену изнутри.
В окне, выходившем на овечьи загоны, не было ставен — пастухи и перегонщики должны приглядывать за своими подопечными. Мне пришло в голову поискать в фургоне какую-нибудь подпорку для мешков с шерстью, которыми мы заслонили дыру.
Ксанф притулилась у стены хижины. Грива лошади побелела от снега. Сигнус привязал к спине своей любимицы несколько старых овечьих шкур для тепла, и поверх них вырос целый сугроб. Неплохо бы захватить из повозки лопату. Если снег будет идти всю ночь, завтра придется откапывать дверь.
По крайней мере, теперь нам было чем набить брюхо. Меня восхищала смелость Сигнуса, но его поступок заслуживал порицания. Мне вспомнился день, когда мы впервые увидели юношу-рассказчика на рыночной площади, в центре которой болтались висельники с раздутыми багровыми лицами. Сигнус не хуже прочих знал, какая судьба ожидает вора. В тот день Осмонд спросил меня, что могло толкнуть человека на такое? Что побудило юношу забыть страх: оскорбления Зофиила или те слова, которые он сказал мне однажды: «Тому, кто причинит вред ребенку, нет прощения»? Неужели Сигнус рискнул головой ради Аделы и Карвина?
Впрочем, возможно, он прав: кому придет охота искать свою живность в такой снегопад? Неужто лучше, если отбившаяся от стада овца сгинет, а мы будем страдать от голода, глядя, как умирает безвинный младенец? Разум твердил мне, что Сигнус прав, но старые порядки слишком прочно засели в голове. Меж тем в земле нашей воцарилась новая повелительница, и имя ей было — чума. И издала она новый закон — чтобы выжить, всяк волен поступать, как знает.
Мы с Осмондом возились с мешками, когда меня озарило.
— А где Зофиил? Неужели до сих пор собирает хворост? Кто-нибудь его видел?
Осмонд покачал головой.
— Только не я. А то бы не удержался и надавал ему тумаков.
— Сигнус? Родриго?
Родриго скорчился у огня, не поднимая глаз.
— Я видел его еще до обеда, — буркнул он.
— Скоро стемнеет. Нужно отправляться на поиски. Не ровен час, заблудится.
— До темноты еще целый час, — скривился Осмонд. — Он мог зайти далеко. Вернется, никуда не денется. Кто как, а я по нему не соскучился.
Мы подождали, но Зофиил не возвращался. Быстро темнело. Наконец даже Осмонд вынужден был признать, что пора отправляться на поиски. Если Зофиил упал и сломал ногу, самому ему ни за что не добраться до хижины. Меня ужасала мысль о том, каким несносным пациентом он окажется. Вряд ли боль и раздражение способны смягчить его нрав.
Адела вцепилась в мужнин плащ.
— А вдруг волк ждет снаружи?
— Если ты говоришь о епископском волке, то Зофиил прав — волк не рискнет оставлять следы на снегу. К тому же он охотится не за нами.
Мой уверенный голос совершенно не вязался с моим настроением. Из головы не шло изувеченное тело Жофре.
— Ты прав, камлот, — согласился Осмонд, — но, пока в хижине стоят эти чертовы ящики, кому-то нужно остаться с Аделой, Наригорм и малышом. Родриго, посиди тут, ты сможешь их защитить.
После расспросов Родриго признался, что видел, как Зофиил удалялся в сторону дальних загонов. Натянув капюшоны, мы с Сигнусом и Осмондом двинулись к загонам с разных сторон. Снега навалило по щиколотку, а кое-где у стен ветер надул целые сугробы.
С трудом пробивая себе путь по снежной пустоши, мы кричали и размахивали факелами в надежде, что Зофиил нас заметит. Пару раз меня чуть не угораздило подвернуть ногу. Ветер немного стих, но снег по-прежнему валил что есть мочи. Еле тлеющий факел с трудом рассеивал тьму, освещая миллионы белых хлопьев. Дыхание перехватывало. Вдали мелькали слабые отсветы факелов. И вот крики Осмонда и Сигнуса затихли, и на меня опустилась удушливая тишина.
Мы искали Зофиила до темноты. Руки и ноги онемели от холода. Наконец вдали снова показались факелы. Наверняка Осмонд с Сигнусом решили прекратить бесплодные поиски. Должно быть, Зофиил забрел слишком далеко. Нам ни за что не разыскать его в этой тьме.
Внезапно мне показалось, что у самого дальнего загона кто-то движется. Сердце забилось в груди, словно молот. Так ведь это же Наригорм! Должно быть, она стояла тут давно — одежду девочки занесло снегом. Наригорм запрокинула лицо вверх, и белые снежные хлопья тихо засыпали белесые волосы и ресницы.
— Ради всего святого, Наригорм, что ты здесь делаешь? Совсем разум потеряла?
Она медленно обернулась, словно давно меня дожидалась, и показала рукой внутрь загона. Пушистый снег белел в свете факела, но у стены белизну нарушали три пятна. Чтобы разглядеть их, мне пришлось перегнуться через стену и наклониться к самой земле. В первый миг показалось, что из снега выступают камни.
Рядом с камнями возвышался сугроб, формой напоминающий человеческое тело. Сердце выпрыгивало из груди. Пришлось опуститься на колени и пошарить рукой по земле. На снегу, прикрытый плащом, лежал Зофиил. Он был мертв уже давно. Три кровавые лужи, занесенные снегом, пятнали землю.
Кровь вытекла из раны под лопаткой. Такую рану мог нанести кинжал, который внезапно вонзили в спину, а затем с силой выдернули. Наверняка Зофиил даже не успел обернуться и увидеть убийцу. Снег прикрывал вторую лужу. Пальцы наткнулись на что-то острое. Меня чуть не вывернуло наизнанку. Пришлось стиснуть зубы и рывком перевернуть тело на бок.
Волк не собирался выдавать свое злодеяние за банальное убийство ради наживы. Обе руки Зофиила были отсечены между локтем и плечом. Из кровавого мяса торчали белые зазубренные кости. Внезапно что-то выпало на снег из складок плаща. Наригорм нагнулась и подобрала с земли окровавленный нож. Если только Зофиил не ранил им нападавшего, то на лезвии — кровь самого убитого. Вероятно, убийца отсек Зофиилу руки его же собственным ножом. Клинок был достаточно остер, чтобы рассечь мясо, но для того, чтобы перерубить кости, их пришлось ломать.
Епископский наемник все-таки настиг свою жертву. Зофиил наивно полагал, что волк не станет рисковать, оставляя следы на снегу, но он забыл, что снег скрывает не только следы, но и тела. Волк все предусмотрел. Он напал, когда метель только начиналась, и снег скрыл его самого, его следы и его злодеяние.
