Книга: Алмаз, погубивший Наполеона
Назад: 4 «…ТО НУЖНО ВЫТЕРПЕТЬ»
Дальше: 6 АЛМАЗ РЕЖЕТ АЛМАЗ

5
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ БРИЛЛИАНТА «РЕГЕНТ» (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
«БОЛЬШАЯ ЗАБОТА», 1701—1717

На юге царства Голконды, которое ныне именуется Хайдерабадом, в горловине, образованной рекой Кристна, некий раб нашел алмаз изумительных размеров. Не стану делать вид, будто знаю, как родился столь крупный камень, это природное отклонение от нормы. Но мне известно, что нашли его в речном гравии на приисках Партил в 1701 году. Он был величиной с мандарин и покрыт зеленоватой коркой, которая свойственна самым лучшим бриллиантам этой области. Эти места назвали Голкондой по названию крепости и торгового купеческого города. Отсюда происходят «Кохинор» и алмаз, известный как «Синий Тавернье», но алмазов столь грандиозных размеров после «Регента» не появлялось.
Здесь купец Жан-Батист Тавернье, продавший синий алмаз и множество других Людовику Четырнадцатому, наблюдал армию из десятков тысяч людей, копающих и просеивающих речной ил и песок.
Купцы столбили прииски в речном русле и откупались от правителей пошлинами и процентными отчислениями. Рядом с местами, где они копали, разграничивались площадки и строились низкие стены с отверстиями и воротами по периметру, и на эти площадки женщины и дети переносили гравий из отвалов.
После того как рабы докапывались до глубины в два человеческих роста, они начинали ведрами таскать воду и выливали ее в огражденное место. Потом, спустя пару дней такого полива, открывали ворота, чтобы спустить воду и ил, а то, что оставалось, оказывалось песком с речными алмазами, чем-то вроде супа из алмазов.
Голые рабы ходили по песку и смотрели под ноги. Головы у них были выбриты, и только на чреслах имелись набедренные повязки, так что спрятать что-либо было невозможно. Они рылись в гравии и дробили каждый обнаруженный ком — дробили его деревянными пестами, и когда попадали по чему-то твердому, это что-то столь же часто оказывалось алмазом, как и простым камнем. Они раскапывали эту породу или просеивали сухой песок ежедневно по десять часов кряду, а стражники с турецкими саблями следили за ними. Стражники не знали пощады.
Находка алмаза, который будет назван «Регентом», сопровождалась молчанием. Тот, кто нашел его, не помчался по руслу реки, издавая торжествующие вопли, чтобы созвать надсмотрщиков. Он посмотрел на комок и понял, что это такое. Он, наверное, отшвырнул его ногой или сунул в гравий, а сердце у него сжалось, и он старался сообразить, что с этим делать. Иначе поднялся бы крик, люди указывали бы на него и стражники бросились бы к нему. У него отобрали бы алмаз и предложили бы его Великому Моголу. Могол имел право первой руки на все необыкновенные камни, хотя кое-какие обманом ускользали. С первого взгляда было понятно, что этот алмаз — королевский камень, гигант, предназначенный для гигантов.
Вероятно, никто не смотрел в сторону раба. В одном из отчетов сообщается, что он прорезал ступню и спрятал алмаз в рану — или в повязку вокруг раны, говорят другие. Наш историограф Дюкло говорит, что камень был найден свободным человеком, одним из тех, кто много лет работал на прииске. Когда такие люди уходили, им давали слабительное и делали клизму, чтобы удалить то, что было скрыто в утробе. Этот свободный человек спрятал алмаз, а потом разрезал себе бедро так, будто упал на острый камень. Он позвал на помощь, залитый кровью, крича от боли, которая очень помогла ему скрыть радость, и его вынесли наружу без обычных мер предосторожности. Его оставили дожидаться перевязки, а потом он притворился, что не годится для работы, и ушел.
Как я выяснил, история имеет множество версий. Сен-Симон, который не всегда бывает точен, заявляет, что раб спрятал алмаз в заднем проходе.
Несмотря на обычное слабительное, которое давали тем, кто выходил с прииска, этот раб сумел сбежать со своим сокровищем и добраться до побережья. Там он встретился с одним мошенником — белым капитаном корабля, который предложил ему безопасный проезд.
Раб не знал никаких других мест, кроме рая. Именно это и пообещал ему капитан. Потом он напоил его допьяна. Они отправились по теплой воде в маленькой лодке на лодку большего размера. Синие глаза капитана внимательно смотрели на раба, а у раба кровь сочилась из-под грязной повязки на просторные штаны. На этом бедном теле было не слишком много мест, где можно спрятать камень, и капитан рассматривал каждое возможное. Ему показалось, что выше левого колена виднеется какая-то выпуклость — тень на тонкой ткани.
Капитан зажал голову раба под мышкой и сдавил ему горло. Он нашел алмаз, который был привязан к интимному месту, но собственный столь гнусный поступок так подействовал на него, что он продал камень за тысячу фунтов какому-то купцу. С этими деньгами и черной совестью он без конца пил рисовую водку, которую делают в тех краях, и курил бомбейский опиум. Он умер от угрызений совести, отягощенных нездоровыми излишествами, и его нашли висящим на балке в его комнате.
(Необработанный алмаз оказался замаран коварством и кровью, но все это слишком фантастично и не может быть доказано. Происхождение подобных лакомых кусочков всегда смутно и часто связано с кровопролитием. Возможно, причина кроется в том, что мы добываем их из недр либо из песка древних рек и тревожим то, что лучше было бы оставить в покое. Алмазы и преступления всегда связаны между собой. Об этом камне, который назовут «Регентом», ходили слухи, будто он был украден из глаза какого-то индийского идола. Трудно представить себе необработанный камень в глазу идола или вообразить, что есть второй подобный ему, потому что тогда он был весом в 426 каратов 303 мангелина. Историки и торговцы драгоценными камнями часто окружают эти камни баснословными россказнями, чтобы придать им больше романтики).
Каким-то образом алмаз этот попал в руки Джамчанда, местного торговца драгоценными камнями, известного по всей Индии. Самым большим удовольствием для Джамчанда было перекатывать прекрасный камень между большим и указательным пальцем и выдумывать о нем небылицы. Он знал рассказы о самых старых камнях, все эти истории с приключениями и коронованными головами, ослепленными шейхами и кровью, потому что сам придумал некоторые из них и был участником других.
Джамчанд знал внутренний мир этих камней, с их озерами, кристальными горами, каменными цветами, и фауной, и потоками огня. Он любил поговорить о наилучших рубинах, цвет которых был того же оттенка, что первые две капли крови в ноздрях только что убитого голубя. Он любил показывать их включения и прожилки, сотканные вместе и придающие им вид шелка. Он распознавал «садик», лужицу бледно-зеленого, в изумрудах. Он знал, что у всех изумрудов есть изъяны, а в некоторых синий цветок, и ведал средства, каковыми можно улучшить их цвет.
Он ездил в Китай, а в своей родной стране, глядя в глаза идолов, даже когда простирался перед ними ниц, думал о том, как бы извлечь драгоценные камни из этих глазниц. Он знал «Дарья-И-Нур» и «Нур-Ул-Айн», и бриллианты такие синие, такие зеленые, такие розовые или черные в своем огне, что они изумляли самого Могола. Они носили имена «Свет ока», «Круг света», «Море света». Это был крупный, дородный человек с остроконечной черной бородой, обидчивый, женолюбивый, приходивший в хорошее настроение только тогда, когда получал прибыль. Он весь был обвешан рубиновыми бусами, кисточками из изумрудных бусин и коралловыми низками. Маленькие мешочки с драгоценными камнями висели по всему его телу в местах слишком интимных и отвратительных, чтобы о них думать. Другие он хранил в шкатулке в своем паланкине. Он стоял в форте Сент-Джордж в Мадрасе, размышляя, кто бы мог купить его сокровище, как вдруг шум барабанов, дудок и труб сотряс землю под его шлепанцами. Сначала появились легковооруженные местные солдаты, потом три сотни английского эскорта в красных мундирах, несущие флаг Соединенного Королевства и флаги Восточной Индии. В середине двигался паланкин, шесть туземцев несли его на шестах, и пот капал с них в красную пыль. Внутри паланкина, утонув в розовых атласных подушках, сидел Томас Питт, губернатор Мадраса, правитель всех европейских поселений на побережье Коромандель, влиятельный чиновник могущественной Ост-Индской компании, который правил почти пятой частью света. Когда Джамчанд увидел приближение великого губернатора, он понял, куда пойдет бриллиант.
* * *
Томас Питт, низенький и плотный, с красным, как зрелый перец, лицом. Нос у него широкий с раздувающимися ноздрями; узкие губы, когда он не кричит, всегда поджаты. Кое-кому в форте он напоминал освобожденного от чар тролля из волшебных сказок, того самого, что лопался от постоянного гнева и замышлял мщение смертным. Для других он был Великим Правителем. Встречаясь с ним, люди прикасались руками ко лбу, приветствуя Питта. Когда же оказывались вне поля его зрения, качали головами, думая о губернаторе Питте, торговце опиумом и бывшем пирате.
Питт жил с агентами компании и клерками в обители губернатора во внутреннем форте, Уайт Тауне, Белом городе. В Макуа Тауне, к югу, жили лодочники, а в Блэк Тауне — Черном городе — индийские купцы. В этом притоне фарисейского греха обретались и армянские купцы, и топассы (разношерстные черные португальцы), и даже один отчаянный капуцин.
* * *
В 1701 году губернатора одолевали неприятности, он почти готов был сбежать от них. Дауд Хан, военачальник Могола, угрожал осадой. Кроме того, этот год принес Питту ограничения экспорта серебра в Англию — на что он теперь будет покупать бриллианты? Он написал одному из своих евреев, Альваро де Фонсеке, что до тех пор, пока компания не даст разрешение импортировать серебро, торговля переместится дальше к северу, к Масульпатаму. Китаю тоже нужно серебро. Туда Англия продавала свинец, шерсть, а покупала пряности, шелк и ch’a, то есть «чай». Компания ввозила опиум из Индии в Китай, чтобы нанести вред и в этой стране.
Король Вильгельм Третий ограничил власть старой компании в пользу новой Ост-Индской компании, которой Питт ни за что не желал покориться. Еще были сложности с маратхами и все трудности, связанные с превращением поселения в город.
Капитана Кидда повесили за пиратство в Индийском океане — этой судьбы Питт избежал, став четыре года тому назад губернатором. В Индии тех, кто занимался коммерцией за пределами компании, называли «торговцами, не имеющими разрешения на торговлю», и среди этих буйных личностей Питт, младший сын приходского священника, был самым свирепым.
К сорока четырем годам он был богат, владел фабриками там и сям и великолепными домами в Англии, купленными на беззаконные доходы; владел он также большими кораблями. Уже в тридцать лет он заседал в парламенте и привык жить в роскоши, ведя торговлю с принцами, приезжая с сундуками сокровищ, которые разгружались в доках, и чиновники, получавшие хорошие взятки, низко ему кланялись. Поначалу его компания промышляла охотой на лосей и ловлей осетра в Северной Америке. Он успел побывать за решеткой и купить какой-то паршивый городишко, имеющий представительство в парламенте, но настоящие деньги можно было сделать в Ост-Индии. И вот теперь он жил, как младший Бурбон, маленький король «кароших» домов, дорог, посыпанных песком, чтобы могли проехать повозки, рек, вспухающих в сезон муссонов, и горячих ветров. Галки на деревьях, ссоры между индийскими рабочими, принадлежащими к кастам правой и левой руки, между мусульманами шиитами и суннитами. Все это даже после стольких лет, проведенных в Индии, было ему чуждо, и всегда будет чуждо. Он был королем над людьми, которых одновременно не понимал и презирал.
Несколько евреев жили с англичанами почти как равные, потому что разбирались в бриллиантах и торговле. Питт всегда держал своих евреев под рукой, чтобы иметь возможность в любой момент вызвать их. Все эти люди для виду подчинялись Ост-Индской компании (которая владела также Святой Еленой почти до самого того времени, когда мы попали сюда); на самом же деле они не чувствовали расположения ни к каким флагам.
Его окружали мужчины (и даже несколько женщин), которые оставили свои семьи и страну, чтобы разбогатеть. Их алчность витала в воздухе вместе с ароматом жасмина и плюмерии, речными запахами и лихорадкой. Их обычным развлечением были мечты о том, как они вернутся домой, станут сельскими джентльменами и купят себе гербы с коронами. Это были первые набобы, напивавшиеся каждую ночь и очень испорченные своими паланкинами, кальянами, опиумными грезами, женщинами на женской половине дома и мальчиками, которые поставлял им женщин и служили лакеями. В форте обитали убийцы, воры и мужчины, жившие во грехе с наложницами. При свете звезд все они стояли на деревянных балконах и мечтали о родине.
По утрам Питт работал в комнате для совещаний, убранной наподобие оружейной в лондонском Тауэре — стены, увешанные эмблемами и флагами компании, ружьями, украшенными слоновой костью и серебром, пистолетами, штыками и шпагами, расположенными в виде звезд и солнечных лучей, а между ними — пики в виде колонн. Оттуда он направлялся на склады фабрики и на верфи, чтобы проинспектировать и рассортировать грузы.
Однажды утром на складе Питт обнаружил своего старшего сына, Роберта, только что вернувшегося из Кантона. Роберт сжимал в пальцах комок сильно пахнущего наркотика, его длинный нос подергивался от аромата, реющего в воздухе. Роберт увидел, что губернатору это не нравится, но он продолжал свое занятие, несмотря на очевидное неодобрение отца. Брови отца жили собственной жизнью, как пляшущие гусеницы.
— Что это такое, Робин, ты болен? — спросил губернатор и ласково шлепнул его.
— Мне надоело здесь, — сказал Роберт, подразумевая весь Восток вообще. — И это тоже, — сказал он, имея в виду мир торговли, в который он вошел, закончив университет в Роттердаме.
Губернатор подозревал, что мальчик впитал в себя слишком много Востока, слишком большую склонность к роскоши и излишествам. В Индиях люди погружались в сознание собственной важности. Губернатору даже казалось, что по своим повадкам его сын и наследник почти француз. В общем, Роберт терпеть не мог Индии и хотел вернуться домой к Хэрриет Вильерс, английской девушке, которая писала ему и чьи письма он хранил, как сокровище.
* * *
Был жаркий сезон, время горячих ветров, и река, разлившись от муссонных дождей, прорвалась в море. Губернатор Питт сидел, задыхаясь, в беседке в своем новом саду. (Разочарованные люди нередко находят утешение в своих садах, в этом я убедился здесь, где тот, кто некогда властвовал Европой, сажает герань.) Губернатор удалялся в сад во второй половине дня, но всегда был готов заняться какой-либо частной сделкой, если она представлялась ему выгодной.
В тот день перед ним стояла серебряная миска с фруктами, блюдо для омовения рук, салфетки с кружевом, чтобы вытирать руки, и еще одна миска с мокрыми батистовыми салфетками. Индийские мальчики бегали вокруг него, точно придворные — отгоняя мух, подметая пол и кланяясь. Как обычно, губернатор мучился в своей тесной и тяжелой английской одежде, которая не годилась для этого климата и заставляла его чувствовать себя толстым спеленатым младенцем. Слуги омывали его лоб и запястья всю вторую половину дня, когда пораженные жарой шелкопряды падали с деревьев, лимоны гнили и виноград съеживался и засыхал прежде, чем достигал зрелости.
Перед губернатором стояли чайные блюда, леденцы и консервированные лимоны, которые он окунал в сахар и обсасывал своими тонкими губами. С того места, где он сидел, можно было видеть широкие аллеи, лужайку для игры в кегли, пруд с чирками и всякие диковины, но ничто не доставляло ему ни малейшего удовольствия. Он вытянул ногу с подагрической ступней и пыхтел, как собака, и пот стекал по его красному лицу, оставляя на нем белые полосы соли. Держащий плевательницу бой попятился на цыпочках.
Джамчанд пришел по широкой аллее и нашел губернатора в обычном мрачном настроении. Весь зной этого дня как будто собрался в этом месте, набросился на пагодное дерево, мерцая в глазах Питта и удушая цветочным запахом. Увидев неожиданно явившегося Джамчанда, Питт предложил ему прохладительное, а потом отослал кальянщика и его мальчика. Джамчанд часто приходил к нему именно в это время дня, зная, что Питт, оглушенный зноем, бывал расслабленнее обычного.
В прошлом эти два мошенника не раз вели игру друг против друга и уважали лживость друг в друге. У Джамчанда были необыкновенно яркие глаза, точно самые черные драгоценные камни, погруженные в освещенную луной воду, окруженные темными кратерами возраста, дебошей и неразумно растраченных умственных способностей. Эти глаза придавали ему вид одновременно грустный и мудрый — немалое преимущество в коммерции.
То было время, когда Индия снабжала Европу бриллиантами и рубинами, гранатами и жемчугом, а Европа продавала янтарь и средиземноморские кораллы из Марселя и Ливорно. Красные кораллы ценились больше всего. Низки ярко-красных кораллов качались на тюрбане Джамчанда и обвивали его запястья, лодыжки и шею. Когда он умрет, его кораллы будут сожжены вместе с ним на погребальном костре. Кораллы за серебро, а потом бриллианты — такова основа торговли бриллиантами.
Джамчанд — который знал, что губернатору нужны крупные эффектные алмазы и что он уже наслышан (потому что в Индии не существует тайн) о его новом алмазе — достал зеленый шелковый мешочек из-под ткани, намотанной вокруг пояса. Он высыпал несколько не самых крупных рубинов, называемых шпинелью, себе на ладонь, потом достал несколько рубинов побольше и разложил их на лоскуте белого шелка.
— Что еще? — спросил Питт, бросив на камни лишь беглый взгляд, ибо предпочитал вглядываться в неподвижное лицо человека, которое явно обещало большее.
— Ваша превосходительство, у меня есть сюрприз, — сказал Джамчанд.
Его грудь была обвязана куском турецкого шелка, украшенного золотом, который он и начал разматывать, пока не добрался до большого тяжелого кошелька, вышитого коралловыми бусинами, вероятно, сильно натиравшими ему кожу. Он посмотрел на вино из Шираза, араковый пунш и фрукты, на холодную закуску, стоявшие перед ним на столе, потом начал развязывать шелковые шнуры, которыми был обмотан кошелек. Он возился с узлами, все время повторяя, что то, что находится в кошельке, вещь запретная, обещанная Великому Моголу, ценностью сверх всякой цены.
— Все расходы на земле за два с половиной дня — вот, пожалуй, его стоимость, — говорил Джамчанд. — Если силач возьмет пять камней и бросит их на восток, на запад, на юг, на север и вверх и заполнит все это пространство золотом и драгоценными камнями, это не сравняется с его стоимостью. Люди уже заплатили крайнюю цену за владение им, потому что они умерли из-за него.
— Давай его сюда, — сказал губернатор.
— Я покажу его вам, но он не может быть вашим.
Джамчанд, чьим девизом было «Если змея жалит прежде, чем ее зачаруют, значит, у заклинателя нет никаких преимуществ», подготовил почву. За годы до того, как ему открылась страсть Питта к алмазам, он рассказывал губернатору легенды. Он рассказывал, как Синдбад-мореход отыскал Великую Алмазную долину, где обитали огромные змеи, которые ползали вокруг алмазов, разбросанных по земле. И тут большой шмат жирного мяса упал к ногам Синдбада. Грифы и орлы бросились на мясо, вывалявшееся в алмазах, и унесли в свои гнезда. На утесах стояли торговцы алмазами, которые швыряли мясо, а потом грабили гнезда. Джамчанд рассказывал ему, как Александр Великий Македонский тоже нашел алмазы, охраняемые змеями, которые убивали одним своим взглядом. При помощи зеркал Александр заставил их смотреть друг на друга. Опасность была во всех историях, повествующих об алмазах.
Теперь в руке Джамчанда лежал камень обманчиво зеленого цвета размером почти с его кулак, с всплесками огня, пронзающего каменную корку. То был великолепнейший из уродов в этой стране уродов, ибо здесь встречались близнецы, сросшиеся телами, мальчики с двумя головами, коровы с шестью ногами и бородатые женщины. Уже сейчас этот алмаз принадлежал истории, правителям, императорам, завоевателям и собирательницам-королевам. Кроме того, он принадлежал Индии. Он не был предназначен Томасу Питту, и потому тот должен был завладеть им. С того момента, как Питт увидел камень, он ощутил столь же пылкое желание, как и наткнувшийся на этот камень раб. Он увидел этот алмаз в своем будущем гербе. Этот алмаз мгновенно сделался краеугольным камнем его будущего, возвращения домой в сиянии славы, основанием династии Питтов.
На поверхности алмаза уже было расчищено маленькое окошко. Внутренность была белая, как жена Питта.
— Я слышал об этом алмазе, — сказал губернатор.
Он не мог начать обсуждать цену и сразу же подумал о евреях, Исааке Аббендане и Маркусе Мозесе, которые часто ездили из Мадраса на прииски Голконды, где камни стоят дешевле. Они рисковали не меньше других, потому что дороги кишели разбойниками. Азартные игры, пиратство, торговля — риск был здесь обычной болезнью. Но ни один англичанин не возвращался домой, не став богачом или покойником. Евреи из форта знали алмазы и лондонские рынки, потому что у них были партнеры-христиане в Лондоне. Как можно заключить эту сделку? С того момента, как Питт увидел алмаз, он уже не мог не думать о нем иначе как о своем. Ему нравилось обдумывать идеи, которые сулили богатство.
— Я оставлю этот замечательный алмаз вашему превосходительству на хранение, а сам отлучусь на прииски, — сказал Джамчанд, после чего уехал из форта на неделю.
Когда Питт только начинал покупать алмазы, Джамчанд обучал его этому делу. Однако Питт уже получил наставления от одного из евреев и только притворялся несведущим, чтобы испытать Джамчанда. Теперь каждый из них знал трюки другого — Питт знал, что Джамчанд не может отказаться от плохого предложения, но просто игнорирует его, что он потеет, когда бывает взволнован или лжет, а Джамчанд знал, что Питт становится еще надменнее обычного, когда его обуревает жажда заполучить какой-либо камень. Всякий, когда-либо сидевший за игорным столом, знает: непроизвольный тик всегда выдает блефующего, и тот, кто готов уйти, выигрывает.
Спустя девять лет по пути домой из Индии корабль Питта сделал остановку в Бергене, в Норвегии, и там Питт написал об этой сделке весьма правдивый отчет, который появился в печати в 1710 году. Питт был встревожен требованием Могола вернуть алмаз. Питту необходимо было оправдать свою покупку, поэтому он написал:
…По прошествии двух или трех лет после моего прибытия в Мадрас, имевшего место в июле 1698 года, я услышал, что в этой стране имеются крупные алмазы, подлежащие продаже, каковые я и призвал доставлять мне, обещая лично приобретать и перепродавать их, коль скоро они окажутся приемлемы в этом отношении, в ответ на что в 1701 году, в декабре, приехал Джамчанд, один из известнейших торговцев алмазами в тех краях, и привез с собой крупный необработанный камень в 305 мангелинов и несколько мелких, каковые и были куплены, как мною, так и другими. Но, поскольку он запросил необычайно высокую цену за крупный камень, я отказался от мысли заняться им, после чего он оставил его у меня на несколько дней, а вернувшись, снова забрал его, и поступал так несколько раз, требуя не менее 200 000 пагод (85 тысяч фунтов), а я хорошо помню, что не давал ему больше 30 000, да и за такую цену не слишком хотел покупать. Я полагал, что приобретение сие сопряжено с немалым риском не только в огранке, но и в том, окажется ли камень грязным или чистым и хорошей ли воды. Помимо того, я полагал слишком большим риском возвращаться домой на одном корабле с сим камнем, посему Джамчанд вскоре решил вернуться в свои края, и я хорошо помню, что в феврале следующего года, когда он вновь прибыл ко мне (вместе с Винкати Читти, который всегда был с ним, когда мы обсуждали эту сделку) и понуждал меня решиться на покупку, спустив цену до 100 000 пагод и еще ниже, прежде чем мы расстались, назначив день, когда мы должны встретиться и так или иначе завершить это дело. Когда же мы в соответствии с договоренностью встретились в комнате для совещаний, куда после долгих переговоров я принес ему 55 000 пагод и в качестве аванса выдал 45 000, решив не давать ничего больше, а он также решил не снижать цену, так что я вернул ему алмаз, и мы дружески расстались.
Джамчанд и его компаньон вернулись через час.
В то время в моем кабинете занимался мистер Беньон, с каковым я беседовал о том, что произошло, говоря ему, что избавился от этого камня, когда час спустя слуга доложил мне, что Джамчанд и Винкати Читти у дверей, каковым и было предложено войти, и они предложили за камень 50 000. Я же предложил разделить 5000 пагод, которые были между нами, чего он не пожелал и слушать и вновь собрался выйти из комнаты, после чего он вернулся и сказал мне, что я могу получить его за 49 000… Сразу же он дошел до 48 000 и торжественно поклялся, что не расстанется с ним и не уступит больше ни единой пагоды; после чего я снова ушел в кабинет к мистеру Беньону и рассказал ему, что произошло… так я договорился с ним об этой сумме, после чего он доставил мне камень, за который я заплатил совершенно честно, что явствует из моих книг, и в связи с этим сверх того призываю Господа в свидетели, что я никогда, ни при одной нашей встрече не употребил ни единого угрожающего слова, чтобы вынудить его продать его мне… Поелику сие есть правда, уповаю на Господнее благословение в этом деле и во всех моих других делах в мире сем и на вечное блаженство впоследствии.
Написано и подписано мной, в Бергене,
19 июля 1710 года.
Томас Питт
Питт опустил множество подробностей. Они торговались в комнате для совещаний, где клинки, выложенные на стене в виде солнечных лучей, символизировали страшную мощь Ост-Индской компании. Всякий раз, соблазняя Питта камнем, Джамчанд говорил, что это — король алмазов, что созерцать такую редкость — идолопоклонство. Подобные вещи попадаются только раз в тысячу лет. Сокровище из сокровищ, предмет вожделений двора, прекраснее любой красавицы, для глаз только одного мужчины, для глаз совсем не голубых. Джамчанд объявил этот камень запретным для продажи, прежде чем назвать цену, каковая заставила Питта, дрожавшего, как большинство богачей, над каждым фунтом и пагодой, желать его еще сильнее.
Джамчанд оставлял Питта наедине с камнем. К тому времени Питт посылал суда из Баласора, устраивал блокады и торговал с Китаем. Он снаряжал корабли, еще будучи корсаром во время французских войн. А теперь, когда он расхаживал среди шелков, перца и ширм из Короманделя, складывая и вычисляя проценты в уме, камень неотлучно был с ним. Он не носил его при себе, но думал только о нем. Всякий раз, когда, вереща на своем языке с Винкати Читти, Джамчанд забирал камень и его подбородок трясся от негодования на немыслимую цену, предложенную губернатором, Питт испытывал некоторое облегчение, ибо как иначе он мог избавиться от этой великолепной драгоценности?
Питт написал сэру Стивену Ивенсу, агенту в Лондоне, которому он посылал алмазы. Говорили, что он читал Тавернье и думал, что не существует камня столь крупного, каким будет его камень, когда его огранят. Охваченный безумной надеждой, он забыл об алмазе Могола в 280 карат.
Затем Питт вызвал Исаака Абендану, голландского еврея, одного из советников в торговле алмазами, чтобы показать ему камень. Питт, связавший его клятвой и страхом, доверял ему настолько, насколько вообще мог доверять кому-либо. Питт чувствовал, что у этих евреев алмазы в крови. Абендана ласкал камень, как любовник ласкает шею своей любовницы. Питт попросил его немедленно сделать модель камня, поскольку его могут забрать.
— Я намереваюсь купить его, и я намереваюсь продать его, — сказал Питт. — Король ждет.
— Какой король? — спросил Абендана.
— Еще не знаю в точности, — ответил Питт. — Может быть, и королева.
В другой раз Питт велел Джамчанду явиться к нему поутру. Туалет губернатора походил на утренний прием Людовика Четырнадцатого. Он стоял неподвижно, как статуя, и его тело облачали в одежду — одну часть платья за другой — с великой церемонностью, слуги кланялись очень низко и прикасались ко лбу подушечками пальцев, а к полу — костяшками. Ему приносили чистую рубашку и панталоны, чулки и комнатные туфли. Цирюльник брил его, подстригал ногти, чистил уши, потом лил воду на руки и лицо и подавал полотенце. Присутствовавшие при этом писцы и стряпчие с красными от жары лицами стояли все это время, как и Джамчанд, а старшина носильщиков паланкина и старшие слуги суетились и наушничали. Нередко губернатор замечал внезапный шелест за дверью, ускользающее торопливое движение за оштукатуренными окрашенными колоннами, шелест шелка, отвернутое лицо, и сведения о его делах становились известными всему форту.
Только тот, кто живал при дворе (как мы), поймет ценность этих регламентированных церемоний, которые поддерживают порядок и сохраняют королевства. Питт хотел, чтобы Джамчанд оценил, как он живет, словно такие вещи могли заставить купца испугаться предложенной им цены. На деле же Джамчанд, который и сам жил так же, поговорил о других алмазах, поменьше, и унес с собой большой камень.
Сэр Стивен Ивенс писал Питту, что Людовик Четырнадцатый, который тогда сражался не на жизнь, а на смерть в войне за Испанское наследство, не станет покупать камень, равно как и никакой другой монарх, и посоветовал Питту не выкладывать такие большие деньги.
Питт купил алмаз, зная, что некоторое время покупателя на него не найдется. Он купил его, следуя своей натуре — отчаянно возжелать редкую вещь, а потом, почти сразу же, по нервности, практичности и своенравию, возжелать избавиться от нее.
Сыну Роберту, которому тогда было двадцать два года и любовь которого к Хэрриет Вильерс все возрастала, он велел отвезти алмаз в Лондон. Этот камень избавит Роберта от Индии. Кроме того, губернатору было нужно, чтобы сын был дома и присматривал за его делами.
«Лойал Куки» с Робертом Питтом и алмазом на борту покинул Мадрас в октябре 1702 года. Перед путешествием Роберт прочел Тавернье и на время путешествия запасся несколькими книгами, купленными у евреев в форте. Он потолковал с евреями наедине, надеясь, что руководить огранкой алмаза будет сам, и видя в этом деле способ освободиться от опеки отца. Соприкоснувшись с этим алмазом, он и сам будто приобрел какую-то ценность. Он взялся за чтение «Le Parfait Joallier», перевод «Gemmarum et Lapidum Historia», сделанный в XVII веке, и добрался почти до середины. Он узнал историю резчика Лодевика ван Беркема из Брюгге, который, вероятно, первым использовал шлифовальное колесо и медный зажим, чтобы зафиксировать алмаз, а также предложил добавлять касторовое масло к алмазной пыли для изготовления абразивной пасты. Губернатор Питт подошел к сыну, как раз когда тот углубился в чтение. Роберт заметил выражение отцовского лица и подумал о собаках, которые — когда-то он это видел — набросились на привязанного буйвола. Буйвол нанизывал собак на рога по две за раз и подбрасывал в воздух, их кровь образовывала дугу на опилках. Дома, в Лондоне, это считалось развлечением.
— Робин! Опять ты сидишь за книгами, — сказал губернатор.
«Почему он ненавидит меня?» — подумал Роберт.
— Говорил ли я тебе о пиратах? — спросил губернатор и вновь заговорил о том, что, если враг захватит судно, он, Роберт, должен бросить все бумаги, имеющие касательство к алмазу, за борт. И во что бы то ни стало спрятать алмаз.
— Где, отец?
— Да хоть проглоти его, — сказал губернатор, а потом притворился, что это всего лишь шутка. Роберт знал, что, проглотив алмаз, умрет, и задумался — какая потеря произведет на губернатора большее впечатление, хотя и так хорошо знал ответ.
— Ты должен понять, этот алмаз — для меня выход.
Потом обоими Питтами завладел великий страх. Губернатор поручил камень одновременно своему сыну, своему другу Альваро да Фонсеке и сэру Стивену Ивенсу. Из этих троих больше всего он доверял португальскому еврею да Фонсеке. Он сообщил да Фонсеке, что короли Франции или Испании будут наиболее вероятными покупателями, если только парламент не купит камень для британской короны. Он предупредил да Фонсеку, чтобы тот не отдавал камень, не получив за него полную цену. Он писал, что принцы домогаются драгоценных камней, которым нет равных.
Алмаз покинул корабль в Лондоне — все еще грубый, бесформенный, но по сути очень ценный. Изъятый из родной почвы, алмаз был уже полон крови — из-за двух смертей и прочих подозрений, павших на него. Довольно скоро эта диковина перестала быть тайной. Об алмазе Питта одна леди Такая-то сообщала в письме другой леди Такой-то.
Отсвет славы камня пал и на Роберта, и он женился на Хэрриет Вильерс, высокой темноволосой дочери леди Грандисон, которая владела множеством особняков и среди членов семьи которой были два герцога Бэкингемских. Эта женитьба была вызовом губернатору, который желал, чтобы сын отправился в Оксфорд изучать гражданское право и стал членом коллегии Судебных иннов. Алмаз освободил его от необходимости выполнять желания отца.
Слишком торопливо и слишком скрытно, заявил губернатор, хорошо понимавший, что этот брак будет, кроме всего прочего, и весьма дорогостоящим.
Каждый месяц губернатор писал в Лондон об алмазе и пользовался при этом шифром, называя камень «большой заботой», «старшим братом» и «философским камнем». Тем временем в определенных кругах Лондона все называли его «Питтом», или «алмазом Питта», или «большим камнем, который огранят в Чипсайде».
Губернатор писал, что если сэр Стивен и да Фонсека ведут переговоры о продаже камня какому-либо иностранному принцу, они ни в коем случае не должны выпускать его из рук, но отправить модель с Робертом. Питт заказал модель из хрусталя — сильно преувеличенную, — чтобы показать, как будет выглядеть камень после огранки. А показывать так или иначе необходимо, если предполагается, что алмаз может быть выставлен на продажу. Модель придется отвезти к евреям в Амстердам, чтобы определить его цену. Скорее всего, покупателем станет король Пруссии, или опять же король Франции, если между нею и Британией будет мир. К сентябрю 1704 года началась огранка, и Питт писал: «Я целиком завишу от этого».
Питт просто болел этим камнем. Его письма полны сомнений и страха, ибо этот человек не мог отказаться от руководства и надзора. Он сам огранил бы алмаз, будь то в его власти.
Назад: 4 «…ТО НУЖНО ВЫТЕРПЕТЬ»
Дальше: 6 АЛМАЗ РЕЖЕТ АЛМАЗ