Книга: Алхимия единорога
Назад: XXXIV
Дальше: XXXVI

XXXV

Виолеты в доме не оказалось, она исчезла без следа.
Я проверил комнаты, позвонил ей на мобильный — безрезультатно. Я решил, что она вышла прогуляться, уселся на диван и стал ждать. Потом, слегка встревожившись, принялся укладывать чемодан — огромный, самый большой из всех, что нашлись в моем доме. Меня не будет несколько месяцев.
«Впрочем, — подумал я, — обширный гардероб мне не понадобится, ведь я проведу все это время затворником».
Я тотчас подумал о грядущем воздержании, но слегка успокоился при мысли о том, что это цена за бессмертие на долгом пути к святости, к божественности.
«Дело того стоит», — сказал я себе.
И вспомнил глаза Виолеты, ее груди, ее обнаженные бедра. Я затосковал по ее ласковым губам, по сладкому вкусу ее поцелуев, по свежему аромату кожи. Мысль о расставании угнетала меня.
Я настежь распахнул платяной шкаф… И словно провалился в безмолвную пустоту: вся одежда Виолеты исчезла. Я проверил еще раз, раздвинув вешалки, — из ее вещей ничего не осталось. Да что такое стряслось?!
В отчаянии я беспорядочно заметался по комнате и наконец заметил на ночном столике рядом с телефоном листок бумаги. Пока я шел к столику, охваченный паническим страхом, каждый шаг отзывался болью в ногах, тоской и отчаянием.
Это ее почерк. Никаких сомнений. Это ее подпись.
«Дорогой Рамон!
Случилось ужасное, самое страшное несчастье: авиакатастрофа. Джейн погибла. Я уезжаю в аэропорт Аликанте.
Виолета».
Почерк был дрожащим, неверным. Виолета боялась. Она не смогла даже подождать несколько часов или позвонить мне, тогда мы поехали бы вместе.
«Я люблю Джейн. Мне нужно быть там!» — сказал я себе.
Не раздумывая, спустился в гараж, завел машину и вылетел на шоссе. Собрать что-то в дорогу мне и в голову не пришло. Только скорость могла помочь мне бороться со временем и хоть что-то делать.
Через четыре часа впереди показался Аликанте. Я доехал до аэропорта, и меня направили в отдел информации о жертвах, где меня приняла блондинка-психолог, на которую я взглянул лишь мельком. Она спросила, кем я прихожусь жертве. Я назвался мужем Джейн Фламель. Служащая просмотрела список и ответила, что да, действительно, это имя в списке есть. Конечно, в числе пропавших без вести, поскольку «после взрыва тела выглядят совсем иначе».
Мне разрешили пройти в ангар, где на скорую руку устроили приемник для останков, которые перекладывали там в гробы.
Когда психолог подвела меня к ангару, возле него уже собрались сотни людей. Родственники, друзья, знакомые, невесть как просочившиеся любопытные. Плач, вопли матерей, братьев, жен и мужей врывались в ангар, нарушая приглушенную трагическую атмосферу, царившую внутри. Психолог подвела меня к высокому мужчине в белом халате, они о чем-то пошептались, а потом меня проводили в импровизированную комнатку, отгороженную пластиковыми переборками.
Там, съежившись, сидела в кресле Виолета. Когда я с ней заговорил, она даже не подняла головы, устремив взгляд в одну точку. Я обнял девушку, но она не шелохнулась. Виолета явно не сознавала, где находится. Ее рассудок был парализован воспоминаниями и тоской, удерживавших ее в тех моментах прошлого и настоящего, которые порой накладываются друг на друга, мешая нам видеть будущее, — и тогда все мысли обрушиваются в самую глубокую пропасть души.
Со мной все обстояло по-другому — я упорно отрицал случившееся, просто не в силах представить себе, что Джейн погибла. Поэтому я сказал Виолете:
— Она жива. Она не умерла. Я уверен.
Виолета посмотрела на меня воспаленными глазами, покрасневшими от скорби и плача.
— Она умерла, Рамон. Джейн умерла. Смотри. Вот, видишь? Смотри, оптимист!
Она протянула мне медальон с уроборосом из алхимического золота, который Джейн всегда носила на шее. Медальон был найден среди останков, и Виолета сразу его опознала.
— Она могла его просто потерять. Она не могла погибнуть.
Виолета презрительно посмотрела на меня и опустила голову, скорчившись, обхватив руками колени. Я попытался ее обнять, чтобы утешить, но девушка резким движением руки отстранила меня.
— Что с тобой, Виолета? Я тоже ее люблю.
— Ты лжешь! Ты не боролся за нее, когда она решила оставить нас вдвоем!
— Я сделал это ради тебя. Я выбрал тебя.
Но слова мои канули в пустоту. Виолета была глуха, слепа и нема. Я оставил ее в той комнате, безутешную и одинокую, понадеявшись, что через несколько минут или часов к ней вернется здравый смысл.
Самолет упал на побережье перед самым приземлением. Подвело шасси, и машина проехалась по земле исполинским металлическим брюхом, не успев погасить скорость. Затем случилось неизбежное: взорвался один из моторов, и самолет разнесло на куски. Останки пассажиров и членов экипажа усыпали берег и прибрежье. Некоторые (совсем немногие) тела пострадали меньше — обгорели, но не были разорваны на части. Так нам удалось опознать Велько. Несомненно, это был он. А вот Джейн не нашли.
Когда я вернулся в пластиковую комнату, Виолета безутешно рыдала на руках Клаудии, которая только что прилетела из Загреба. Обе женщины обливались слезами. Для Виолеты Джейн была и сестрой, и дочерью, и подругой. Долгое время, проведенное вдали от родителей, научило девушек по-особенному заботиться друг о друге. И потом, когда Джейн начала жить отдельно, их дружба еще больше окрепла.
Мне не хватило смелости снова подойти к Виолете, и я вернулся на место опознания останков. Я рылся среди обломков багажа под бдительным присмотром нескольких полицейских, которые отделяли предметы один от другого, сортировали и раскладывали по ящикам. Взгляд мой упал на группу мужчин в строгих костюмах — они смахивали на дипломатов, но явно кого-то разыскивали. Когда я услышал фамилию Фламель, все мои незримые раны открылись, волосы встали дыбом — я вспомнил о книге, о миссии Джейн и о задании Барбьери, выступавшего в роли ее телохранителя.
Подойдя ближе, я спросил, знакомы ли эти люди с кем-нибудь из Фламелей. На меня посмотрели с удивлением, и один из дипломатов ответил:
— Мы представители правительства Хорватии и прибыли сюда из-за Велько Барбьери и госпожи Фламель.
Однако в английском языке, на котором изъяснялись эти люди, не было ни намека на хорватский акцент. Мне часто доводилось слышать, как хорваты говорят по-английски — у них было совершенно другое произношение. Мои подозрения лишь укрепились… И вдруг я догадался, что передо мной израильтяне — те самые, которым Джейн и Велько должны были передать «Книгу каббалы».
— Вы ищете что-то, что поможет опознать тело Барбьери?
— Да, документы.
И я пошел вместе с ними, стремясь раз и навсегда отделаться от этих малосимпатичных типов, и помог им в поисках книги. За нами наблюдали испанские полицейские, их начальник даже к нам подошел. Но мои спутники имели право находиться здесь как представители дружественного государства.
— Вы ищете что-либо конкретное? — спросили у нас.
— Да, — ответил я за всех. — Мой друг был антикваром, он вез с собой рукопись, семейную реликвию, и нам бы хотелось возвратить ее супруге покойного.
Полицейские недоверчиво посмотрели на нас и спросили, где же эта супруга. Я отвечал, что ее зовут Клаудия и что она сейчас в соседней комнате вместе с сестрой моей жены.
— А как выглядит рукопись? — спросил полицейский.
Я во всех подробностях описал «Книгу каббалы», назвал размеры книги, даже указал число страниц и рассказал, какие в ней были рисунки.
Полицейские поговорили между собой, и один из них отошел. Мы остались ждать, и спустя несколько минут он вернулся с книгой в руке. Книга была в полном порядке. Полицейский из любопытства перелистал бесценный трактат, потом закрыл.
— Это она? — спросил он.
— Да, она самая.
— Тогда пойдемте. Где же вдова?
— Вон там.
И мы направились к Виолете с Клаудией. Женщины рыдали, обнявшись, когда полицейский громко спросил:
— Кто здесь Клаудия Барбьери?
Клаудия приподнялась и кивнула.
— Это вещь вашего мужа?
Хорватка тотчас узнала книгу, пристально посмотрела на Виолету и снова кивнула. Офицер без дальнейших промедлений передал рукопись Клаудии, взяв с нее расписку. Прежде чем выйти из комнаты, он еще раз окинул нас всех взглядом и выразил свои соболезнования.
Как только мы остались наедине с израильтянами, один из них, некто Бренер, по-видимому начальник группы, выхватил книгу из рук Клаудии и тщательно осмотрел. Вскоре, не выпуская рукописи, Бренер соболезнующим жестом протянул ладонь Клаудии, но та не обратила на него внимания.
Наконец-то завладев заветной рукописью, израильтяне покинули комнату; после этого я никогда больше не видел «Книгу каббалы». Этим страшным людям не следовало знать, что в хитросплетениях бесценного объекта их религиозного культа они не обнаружат ни способов изготовления золота, ни рецептов универсального снадобья. Так Фламель выполнил условия соглашения, стоившего жизни его дочери и одному из ближайших его друзей.
Позже, посчитав, что Виолета уже успокоилась, я снова попытался с ней поговорить — но вновь безуспешно. Девушка словно превратилась в каменное изваяние. Ее настолько переполняла боль, что разговаривать для нее было выше человеческих сил. Виолета оставалась неприступной, как крепость.
Я решил обратиться к блондинке-психологу, хотя заранее знал, что тут уж ничего не поделаешь. Когда я объяснил суть проблемы, девушка, мягко улыбнувшись, ответила, что это нормально.
— Погибшая приходится вам супругой?
— Ну, в общем, невестой… Очень близким человеком.
— Но вы любили ее?
— Всей душой!
— Так почему шок той девушки намного глубже?
— Это ее сестра. Я и сам места себе не нахожу, но теперь меня тревожит то, что творится с Виолетой.
— Происходящее вполне объяснимо, — задумчиво сказала психолог. — Вы справились с ударом, а она — нет. У нее нервный срыв, оправиться от которого будет непросто. Она не понимает, что произошло, не принимает новую реальность, не может поверить в случившееся и склонна обвинять вас в том, что ее не оказалось рядом с сестрой в момент катастрофы.
— Меня там тоже не было. Неужели это значит, что я не люблю Джейн?
Объяснения специалиста показались мне глупыми, смехотворными. Я сбежал из этого кабинета, пропахшего туалетной водой, с твердым намерением никогда больше туда не возвращаться.
Виолета до сих пор сидела, ссутулившись, прижавшись к Клаудии. Прошло уже несколько часов, а ничего не изменилось. Правда, потом Виолета что-то зашептала Клаудии на ухо, и во мне проснулась надежда, что моя подруга скоро оправится.
Несколько минут спустя Клаудия встала, обняла меня за плечи и попросила выйти, чтобы поговорить.
— Она не хочет тебя видеть, Рамон. Не хочет о тебе слышать. Не хочет быть с тобой. Ты ей не нужен.
— Что ты несешь? Ты в своем уме? Это невозможно!
— Она сказала, чтобы ты уезжал. Рамон, все очень серьезно. Я пыталась ее переубедить, говорила, что она не может так с тобой поступить. Уходи, Рамон!
Кровь загудела у меня в ушах, заныл затылок.
Виски мои полыхали огнем, когда я подходил к Виолете; Клаудия шла следом, пытаясь меня остановить. Оказавшись перед Виолетой, я встряхнул ее за плечи и поставил на ноги. Девушка взглянула на меня так печально, как никогда раньше не смотрела. Глаза ее высохли, в них больше не было слез, только застывшие тоска и боль.
— Я сказала, что не хочу тебя больше видеть. Исчезни из моей жизни.
— Что ты такое говоришь, Виолета? Что плохого я тебе сделал?
— Прочь отсюда, убийца! Ты убил Джейн, как и ту, другую.
— Никого я не убивал! Я был с тобой. И какую — «другую»? Несколько часов назад мы были счастливы. Как ты можешь так говорить? Ты сошла с ума!
— Все произошло из-за тебя. Твое присутствие, твое появление, твоя дружба с Рикардо Лансой, похищение книги в Асторге… Все, все! Без тебя мы бы жили спокойно. Ничего бы не произошло. Джейн была бы жива. А теперь мы обе умерли.
— Виолета, пожалуйста, опомнись, ты не понимаешь, что говоришь. Я тебя люблю!
— Убирайся прочь, безмозглый дурак, убийца!
Я был не в силах больше выносить эти оскорбления. Переход от любви к ненависти оказался таким внезапным и резким, что теперь я сам не мог воспринять новую реальность. Я разрыдался так, как никогда раньше не рыдал, и Клаудия попыталась меня утешить, но я ревел, как младенец, слезы катились градом. Наверное, впервые в жизни я разразился столь безудержным плачем. Даже ненависть Виолеты на время утихла, во взгляде девушки мелькнуло сострадание. Но она ни единым жестом не проявила его, наоборот, снова дала волю своей ярости и добила меня словами:
— Убирайся сейчас же!
В тот момент Виолета казалась карикатурой на себя саму, уродство взяло верх над ее естеством. Мир, который удалось создать нам троим, стремительно рушился.
— Виолета, пожалуйста, опомнись!
— Я не хочу тебя больше видеть! Никогда!
Назад: XXXIV
Дальше: XXXVI