ГЛАВА 41

Сержант стоял в просторной летней кухне фермерского дома. В массивном каменном очаге, разгоняя холод, горел огонь. После атаки на усадьбу в живых осталось семнадцать человек, девять из них явно гражданские лица, среди которых две женщины и один маленький ребенок. Большинство американцев находились снаружи: караулили немногих немецких солдат, проверяли пристройки или охраняли периметр. В доме были лишь сержант, Корнуолл, Таггарт и Макфайл. При этом оружие имелось только у Сержанта: он поддерживал порядок с помощью автоматического пистолета, который забрал у найденного в развалинах монастырской колокольни мертвого фрица.

Корнуолл составлял список.

– Сообщите свои имена, звания и должности.

– Франц Эберт, директор Линцского музея. Коротышка в очках, темном пальто и армейских ботинках.

– Вольфганг Кресс, штаб Розенберга, Парижское отделение.

Плотного телосложения, румяный человек лет тридцати с небольшим. Бюрократ.

– Курт Бер, тоже из службы Розенберга.

– Анна Томфорд, тоже из Линцского музея. Темноволосая, молодая, испуганная.

– Ганс Вирт, служба Розенберга в Амстердаме.

– Доктор Мартин Цайсс, Дрезденский музей. Дородный, осанистый мужчина с бородкой. Лет примерно шестидесяти, болезненного вида, с бледной, пористой, как старый сыр, кожей. «Ходячий сердечный приступ», – подумал сержант.

– А чей это ребенок? – осведомился Корнуолл. Мальчик, с виду лет семи или восьми, до сих пор не проронил ни слова. Довольно высокий для своего возраста, он имел очень темные, почти черные волосы, большие, слегка миндалевидные глаза, оливковую кожу и большой патрицианский нос. Все это делало его похожим скорее на итальянца, чем на немца. Сопровождавшая ребенка женщина собралась было ответить, но ее опередил Эберт, директор Линцского музея.

– Он сирота, беспризорный. За ним присматривает фройляйн Куровски.

– Куровски. Полька? – спросил Корнуолл. Женщина покачала головой:

– Nein. Судеты, Богемия, поблизости от Польши. Моя семья немецкая.

– Откуда этот ребенок?

– Мы нашли его к северу от Мюнхена, – вставил Эберт. – И решили взять с собой.

– Великодушно, – сказал Корнуолл.

– Я не понимаю, – промолвил Эберт.

– Edelmutig, hochherzig, – пояснил сержант.

– А-а, – кивнул Эберт. Корнуолл глянул на сержанта.

– Это впечатляет. Сержант пожал плечами.

– Моя бабушка была немкой. Дома мы говорили по-немецки.

– На меня произвело впечатление то, что вы знали это слово в английском, – сухо сказал Корнуолл.

– Тут, конечно, есть чему удивляться, – буркнул сержант.

– Вот именно, – хмыкнул Корнуолл.

– Это было не столь… великодушно, как вы говорите, – сказал Эберт. – Это просто необходимо было сделать. Иначе он бы умер с голоду, да?

Он посмотрел на женщину и ребенка.

– Полагаю, он не говорит по-английски?

– Он вообще не говорит, – объяснила женщина. Корнуолл посмотрел на разложенные перед ним на старом буковом столе документы.

– Я вижу, на всех этих бумагах стоят печати Ватикана. Laissez-passers папского секретаря из представительства в Берлине.

– Это верно, – кивнул Эберт.

– Кажется немного странным.

– Может быть, только вам, – пожал плечами Эберт. – Мне нет дела до политической подоплеки. Мое дело – сохранять вверенные моему попечению произведения искусства.

– Указанные произведения принадлежат германскому правительству?

– Нет. Это работы из фондов различных музеев Германии, и принадлежат они немецкому народу в целом.

– Шесть грузовиков?

– Да.

– Направляющихся к швейцарской границе?

– Да.

– С документами, заверенными печатями Ватикана?

– Да.

– Почему я вам не верю? – сказал Корнуолл.

– Мне все равно, верите вы мне или нет, – сердито проворчал Эберт. – Это правда.

– Зачем вам понадобился эскорт СС? – спросил Макфайл, в первый раз подав голос.

Макфайл был выпускником Боудойна и до зачисления в искусствоведческую команду Бюро стратегических служб работал младшим куратором музея Фогга в Бостоне. Судя по всему, этот малый ставил себя выше Корнуолла. Сержант, со своей стороны, считал этого типа, с его привычкой курить трубку и насвистывать бродвейские мелодии, слабаком, паршивым выпендрежником и вдобавок гомиком. Вот уж в нем-то точно великодушия не было ни на йоту.

Макфайл фыркнул.

– У меня сложилось впечатление, что у СС имеются более важные задачи, чем сторожить Volkskultur.

Последнее слово он произнес протяжно и нарочито насмешливо.

Упитанный малый по фамилии Кресс заговорил с явной ответной усмешкой:

– Может быть, вы не в курсе, что штаб Розенберга является структурным подразделением СС и, таким образом, нам по статусу полагается сопровождение.

– С эмблемами полевой жандармерии? – усмехнулся сержант.

– Я и не знал, что вы ведете этот допрос, сержант, – произнес Макфайл с ледяной ноткой в голосе.

– Я просто задал ему этот хренов вопрос… лейтенант.

Макфайл бросил на него каменный взгляд.

– Что скажете? – спросил Корнуолл, обращаясь к Крессу.

Тот промолчал.

– А что вы хотите сказать, сержант? – спросил Макфайл.

– Я хочу сказать, что все это бред какой-то! Эти парни не из СС. Форма у солдат действительно эсэсовская, но я проверил пару убитых, так у них вообще нет татуировок, а у каждого эсэсовца под мышкой вытатуирована группа крови. Кроме того, СС не имеет отношения к военной полиции, полевой жандармерии. И с грузовиками у них что-то не то: где, черт возьми, они раздобыли бензин? От бензина у фрицев давным-давно и духу не осталось, одна солярка, да и той кот наплакал. Я, конечно, ни черта не понимаю в искусстве, но зато знаю толк во фрицах. Не те они, за кого себя выдают. Не те!

– Сержант, – промолвил Корнуолл, неожиданно поднявшись, – отдайте свое оружие лейтенанту Макфайлу. А мы с вами отойдем в сторонку и покурим.

– Есть.

Сержант отдал Макфайлу автоматический пистолет и вышел за Корнуоллом на солнечный свет раннего утра. Щурясь за очками, лейтенант достал из кармана пачку немецких сигарет и предложил сержанту. Тот отказался и закурил свою, «Лаки страйк».

– Что здесь происходит, сержант?

– Не имею ни малейшего представления, сэр.

– А по-моему, имеете.

– Они не те.

– Что это значит?

– Как я уже говорил, они не те, за кого себя выдают.

– Тогда кто они?

– Вы хотите знать мое мнение?

– Да.

– Они жулики.

– Жулики?

– Мошенники и воры. Грузовики набиты награбленным добром. Эти шустрые ребята прекрасно знают, что оно награбленное, без накладных, без описей. Вот они и решили прибрать его к рукам. Украсть краденое. Я имею в виду, что их нацистские боссы с них уже ни черта не спросят.

– Интересно.

– Эмблемы на грузовиках и все прочее – это прикрытие. Маскарад, рассчитанный не на нас, а на своих. На то, чтобы беспрепятственно выбраться с территории, еще контролируемой немцами. Лучший способ преодолеть армейские кордоны на дорогах – это ехать под видом колонны СС и военной полиции. У фрицев при виде и тех и других до сих пор коленки дрожат. Сами понимаете, с этими мясниками шутки плохи.

– А как насчет мальчишки?

– Брешут они насчет его, это факт.

– Зачем?

– Похоже, он имеет какое-то важное значение.

– А печати Ватикана?

– Поддельные. Или кто-то в Риме тоже причастен к этой афере. Может быть, попы с этими проходимцами в доле. Мало ли желающих половить рыбку в мутной воде?

– Вы что, никого не любите, сержант?

– Это не имеет никакого отношения к приязни или неприязни, сэр. Это вопрос того, что я знаю. А знаю я, что во дворе стоят грузовики с чертовой уймой краденых произведений искусства. Фрицы ничего не знают, ваши люди ничего не знают, а моим людям плевать, даже если бы они и знали.

– Что вы хотите сказать, сержант?

– Именно то, о чем вы сейчас подумали.

– Вы умеете читать мысли?

– Эта хренова война продолжается долго, за такое время любой может кое-чему научиться. Начинаешь во многом разбираться, в том числе и в людях. Начинаешь видеть многое.

– И что вы видите здесь, сержант?

– Шанс, какой может выпасть только один раз во всей долбаной жизни… сэр.