Пьетро свернул за угол и услышал скрипучий голос.

— Ну вот, теперь ты все знаешь.

Прошло немало времени, пока Пьетро ответил:

— Да, теперь знаю.

На голове аль-Даамина красовалась плотная повязка.

— Я обязан тебе жизнью.

Пьетро вспомнил кривой меч, который отразил смертельный удар. Пьетро тогда спешил на помощь Кангранде.

— Считай, квиты.

— Жаль, что я не мог быть с тобой, когда ты особенно во мне нуждался.

— Когда же? В пещере? Или в карете? А может, несколько минут назад? Знаешь, ни одно из сегодняшних событий ни в какое сравнение не идет с тем, что я только что слышал. Впрочем, я забыл: тебе ведь уже все известно. — Пьетро невесело рассмеялся. — Они хотят, чтобы я увез Ческо в Равенну. Но если Ческо — Борзой Пес, мои действия никак на него не повлияют. Если я не возьму с собой Ческо, все равно все будет так, как предначертано судьбой. Правда ведь?

— Ты сам знаешь, что это не так. Твоя вера отрицает предопределенность. Я, пожалуй, с этим согласен. Все только и говорят, что о влиянии судьбы на человека; никто почему-то не говорит о влиянии человека на судьбу. Нет ни одного создания Всевышнего, в которое бы Он, наряду с зависимостью от судьбы, не вложил способности эту судьбу менять. Может быть, Ческо — Борзой Пес, а может, и нет — тут мы не властны. Зато от нас зависит, каким человеком Борзой Пес вырастет.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Ты тоже участник их игры, — произнес Пьетро. — Это твоим попустительством… нет, с твоего одобрения они играют чужими судьбами. Это ты их стравливаешь. Зачем тебе это надо, Тарват аль-Даамин? Чего ты добиваешься?

Огромный, покрытый шрамами мавр придавил юношу взглядом.

— Боюсь, что, наблюдая за сражением между братом и сестрой, ты не заметил настоящей войны. Борьба между Скалигерами, вражда с Падуей, козни против Венеции, затаенная злоба на Флоренцию, надежды Папы, мечты претендентов на императорский трон — все это никак не повлияет на судьбу Ческо. Если он и есть Борзой Пес, он преобразит мир до неузнаваемости. Кто же не хочет получить хоть маленькую роль в этой эпической драме? Надежда слабая, знаю — не обещание судьбы, а только намек на обещание. Но разве кто-нибудь станет думать два раза, прежде чем отдать жизнь за наступление нового золотого века?

— Это не ответ. Чего тебе надо?

Аль-Даамин сжал губы.

— Спроси себя: если я составил гороскоп Ческо, и Катерины, и Кангранде, почему бы не предположить, что другой астролог составил мой гороскоп, показал мне всю мою несчастную жизнь как на ладони? Почему бы не предположить, что моя судьба также связана с судьбой мальчика? Более того: что я умру в том самом месте, в которое судьба забросит Ческо?

— Ты знаешь, когда и где умрешь?

— Знаю. Причем узнал не без твоей помощи. Не скажи ты тогда, что падающих звезд было две, я бы не составил гороскоп, который открыл мне связь между моей смертью и жизнью мальчика.

От этой мысли кровь стыла в жилах, но Пьетро уже был сыт по горло пророчествами и гороскопами.

— А ты можешь отсрочить свою смерть, Тарват?

Мавр рассмеялся. Смех его прозвучал жутко, словно гром, предвещающий наказание свыше.

— Нет, мой юный друг, это никому не под силу. Человек умирает тогда, когда звезды велят ему умереть. Восставать против воли звезд бессмысленно. Они — опасные враги. — Пьетро слушал молча. Тарват продолжал: — Скалигер понятия не имеет, как держать мальчика под контролем. Чтобы отомстить сестре, он решил отослать Ческо туда, где, по его мнению, мальчик будет в полной безопасности, пока не вырастет и не станет угрозой самому себе. Вот великолепный пример самоотречения, которое не следует путать с альтруизмом. На один-единственный миг Скалигер переступил через себя. В то же время он преподнес тебе великий дар.

— Какой еще дар?

Астролог опустил руку на дрожащее плечо юноши.

— Скалигер показался тебе не великим правителем, а слабым человеком. Он открыл перед тобой темную сторону своей души, снял личину, чтобы явить свое истинное лицо. Он освободил тебя от рабства — от рабства обожествления.

Пьетро ушам не верил.

— Если это правда, почему я не испытываю чувства благодарности? И откуда тебе все известно? Ты что, заглянул в гороскоп?

— Порой от чуткого уха проку больше, чем от самого точного гороскопа. Пьетро Алагьери, правитель Вероны предоставил тебе право выбора. Будешь ли ты повиноваться звездам, попытаешься ли выполнить их волю, примешь ли с покорностью свою судьбу, как я принял свою? Неужели ты лишишь мальчика его великого будущего лишь из собственной любви к независимости?

— Не знаю. Я — марионетка, которая только что увидела свои нити. Может, это и дар, но не счастливее ли была марионетка, пока не подозревала о существовании кукловода?

— Пьетро, ты уже достаточно взрослый, чтобы отказаться от романтического убеждения, будто жизнь дана человеку для счастья. Такова твоя судьба. Завидная судьба, имей в виду. Я лишь помогаю тебе не упустить ее. — Мавр наклонил голову и прижал ладонь к груди. — Если хочешь, я поеду с тобой.

— Честно? — прищурился Пьетро.

— Меня здесь больше ничего не держит. Мое место рядом с Ческо. Если, конечно, ты позволишь.

Пьетро взял костыль и похромал прочь.

— Я должен подумать.

Астролог смотрел ему вслед. Затем пошел собирать свои немудреные пожитки. Звезды уже нашептали ему ответ Пьетро.

Данте лежал в постели, стараясь успокоиться после всего пережитого. Да, он уже не тот юноша, что сражался при Кампалдино. Теперь его оружие — не меч, но слово. От потрясений этой ночи у Данте разболелось сердце. Морсикато рекомендовал поэту собственноручно приготовленное снотворное, однако Данте не хотел его принимать. Нет, ему нужно быть в полном сознании, в трезвом уме. Происходят такие события… Он должен знать, чем все закончится.

В комнату влетела Антония. Увидев на кровати недвижное тело, девушка испуганно вскрикнула:

— Отец!

Данте поднял руку.

— Я цел и невредим. Просто прилег отдохнуть.

— Я была в замке Монтекки, когда пришло известие, что на вас напали. Чего только не говорят: что вы мертвы, отец, что Пьетро мертв, что сын Кангранде…

— Все живы. Мы действительно попали в переделку, Скалигеру пришлось пустить в ход всю силу и ловкость. Я здоров, ребенок невредим, а твой брат… твой брат храбрее, чем я мог себе представить в самых заоблачных мечтах. Но, дорогая, в этой суматохе ты, должно быть, еще не слышала о бедняге Фердинандо…

Притянув дочь к себе, Данте изложил вести, которых она ждала более всего.

Антония выслушала страшную новость спокойно, по крайней мере внешне. Данте попытался вызнать, что на самом деле чувствует эта девушка, слишком хорошо владеющая своими эмоциями, однако у него ничего не получилось. Антония и Фердинандо не были помолвлены; Фердинандо даже еще не начал добиваться ее руки. Из Антонии удалось выжать только две фразы:

— Я буду молиться за него. Он был хорошим другом.

Антония не знала — и отец ей так и не сказал, — что незадолго до описываемых событий Фердинандо пришел к Данте и напрямую попросил руки его дочери. Данте, иначе представлявший себе своего будущего зятя, заявил, что ему необходимо подумать. Теперь он раскаивался. Его дети должны получить свою толику счастья в этом безумном мире.

Данте показалось, что дочь отдалилась от него. Но лишь на мгновение. Он был убежден, что основу воспитания составляет умение переключать внимание ребенка, и поспешно сменил тему.

— Милая, я вот думаю, не принять ли любезное приглашение синьора Гвидо Новелло и не переселиться ли в Равенну? Джакопо согласится, пусть и с неохотой. Мы снова будем рядом с Пьетро, а я смогу читать лекции в университете. Подумай об этом, а когда примешь решение, скажи мне.

— Ах, отец! — воскликнула девушка, повиснув у Данте на шее. Хотя она плакала, слезы не мешали ей говорить ровным голосом. Антония рассказывала об ужасном положении дел в замке Монтекки. — Марьотто клянется отомстить, Джаноцца постоянно рыдает, Аурелия бродит по дому, как привидение. Капуллетто уже уехал к отцу. Просто кошмар. Я всю ночь только и думала, как бы поскорее от них от всех отделаться и вернуться к вам!

«А теперь вот Фердинандо погиб», — добавила про себя Антония.

Вслух говорить об этом не было необходимости.

Данте вздохнул.

— Ну, значит, решено. Как только затянутся все раны и уладятся все дела, мы вместе с Пьетро поедем в Равенну. Наконец-то мои дети будут со мною. — Данте крепко обнял дочь — пожалуй, первый раз в жизни. — В Вероне нам больше незачем оставаться. Впереди темные времена, особенно для Капитана. Завтра же сообщу ему о нашем намерении.

Позднее Пьетро никак не мог взять в толк, что привело его в эту комнату. Он вошел в залу, которая сейчас снова была превращена в лазарет. Запах благовоний в жаровнях сладко отозвался в памяти. Перед юношей лежал человек, которого он видел всего раз, и то мельком, — три года назад, на поле боя, к югу от Виченцы. Человек был бледен, видимо, от потери крови, но все еще осознавал собственную значимость.

— Кто здесь? — спросил граф Сан-Бонифачо.

— Алагьери. Пьетро Алагьери.

— А, моя тень! Раны, от которых я страдаю, я получил из-за тебя. По крайней мере отчасти. Нет ли у тебя устриц, дитя?

— Что?

— Мои доспехи! — Граф вцепился в поцарапанный, погнутый, запачканный кровью нагрудник, который Пьетро не далее как утром сбросил где-то на улице. — Это мне отдал Пес. Хвала небесам! Отец, доспехи снова у меня! Я возьму их с собой. Они не отойдут к моему наследнику… к моему наследнику… — Граф бредил. Пьетро попятился, но граф вцепился ему в запястье. — Я слышал, ты спас ребенка. Маленького сукина сына. А Патино ты убил?

— Ему удалось сбежать, — отвечал Пьетро.

— Очень хорошо. Она будет довольна. Когда я умру… да, умру, но меня не забудут! Никогда, слышишь! Никогда не забудут! Конечно… конечно, ты не понимаешь иронии…

— Так объясните.

Взгляд глубоко посаженных глаз прояснился. Пелена спала.

— Ирония в том, что я всю жизнь старался уничтожить Скалигеров, а надо было просто оставить их в покое. Они бы и сами отлично справились. — Пот струился по лицу умирающего. В уголке рта показалась пена.

Явился Морсикато, и с ним священник. Морсикато нахмурился и сказал, что Пьетро в зале нечего делать. Графа необходимо причастить. Это будет последняя церемония в его жизни.

— Приходи навестить меня, мальчик, когда я умру, — прохрипел граф. — У меня есть что рассказать. Я знаю один секрет. Больше его никто не знает. Даже твой синьор! Секрет только мой! Только мой! Два секрета, секреты-близнецы, как сплетенные змеи. Кадуцей, жезл Меркурия! Я хочу, чтобы кто-то знал мой секрет, когда меня не станет. Я хочу кому-нибудь рассказать — кому-нибудь, кто так же будет страдать оттого, что знает слишком много. Кому-нибудь, кто, когда придет время, откроет Кангранде правду…

— Так говорите сейчас.

— Нет, нет, нет! Ты сразу проболтаешься Псу! Минуты не пройдет, как проболтаешься! Я должен хранить свои секреты! Ложь Скалигеров убила меня, значит, моя ложь должна жить, чтобы убить их ложь! И ты, и ты, мальчик! Ты же носил мои доспехи! Мне рассказали! Я буду являться тебе по ночам! Вниз, вниз, вниз!

Морсикато развернул Пьетро за плечи.

— Ступай. Он больше не придет в сознание.

Пьетро направился вниз по лестнице на открытую лоджию, с которой у него столько было связано, и бессильно опустился на табурет. Он и не предполагал, что можно устать до такой степени.

В саду сверкнул светляк, словно искра, пронзив тьму. Пьетро попытался угадать, где сверкнет следующий, когда мигнула еще одна искра. Не угадал и попробовал снова. Снова не угадал. Светляки превратились в игру, глупую, бессмысленную игру, которой Пьетро наслаждался, поскольку она занимала его мозг и он мог хоть какое-то время ни о чем не думать.

Шестое чувство подсказало, что за плечом стоит Скалигер. Даже голову не понадобилось поворачивать.

— Тарват задал мне непростую задачу. И граф тоже, сам того не сознавая. Это что, часть плана?

— Последнее слово за тобой.

— Неужели?

— Пора повзрослеть, мальчик. — Голос звучал ровно. Кангранде не старался произвести впечатление особыми интонациями или обертонами. К ногам Пьетро упал свиток. — Вот, только закончил. — Пьетро знал, что это — официальное признание Ческо наследником. Росчерк пера, более опасный, чем взмах кинжала.

— Твои отец и сестра наверху. Говори что угодно, но имей в виду: ты должен увезти их с собой. И доктора тоже. Что бы ты ни решил.

За спиной застучали каблуки. Кангранде удалился. Пьетро остался один.

По крайней мере, он так думал.

В траве уже несколько минут копошился маленький мальчик — он подкрадывался к светляку. Внезапно мальчик прыгнул, и ладошки его сомкнулись вокруг насекомого. Светляк лучился, освещая костяшки маленьких пальцев. Мальчик слегка развел ладони. Светляк снова засветился ярко, и на лицо ребенка упал зеленоватый отблеск.

Пьетро вспомнил, каким рисовал в мечтах это утро. Он думал о пророчествах, гороскопах, о тяжком бремени, которое легло на детские плечи. В сознании против воли всплыла клятва: «Клянусь прожить жизнь с честью, чтобы перед смертью не о чем было жалеть! Клянусь защищать невинных!» Выбор был сделан.

Улыбаясь от уха до уха, Ческо разжал ладошки. Светляк взлетел, засверкал в темноте, словно звезда. Воздушную тропу его пересек еще один крохотный уголек. Светляки зависли над землей, как влюбленные, которым через несколько мгновений суждена вечная ночь.