15

Лиз Финч словно летела на крыльях.

На самом деле она твердо ступала по ковровой дорожке, тянувшейся вдоль коридора пятого этажа гостиницы «Галлия и Лондон», но впервые с момента приезда в Лурд у нее появилось такое чувство, будто за спиной выросли крылья.

Ощущение полета создавал полученный от Аманды желтый конверт, а точнее, его содержимое, которое она крепко сжимала в руке. Так высоко Лиз еще никогда не летала. У нее в руках было самое громкое разоблачение десятилетия и определенно самая сенсационная история за всю ее карьеру. И все это — благодаря замечательной молодой женщине по имени Аманда Спенсер. Но именно Лиз донесет добытый материал до многих миллионов читателей. Они будут читать ее статью по всему миру, жадно впитывая каждое слово и немея от потрясения. Лиз дорого дала бы за то, чтобы увидеть лицо Билла Траска, когда будет диктовать ему готовую работу. И еще больше — за то, чтобы увидеть физиономию этой сучки Маргарет, когда та услышит о потрясающей находке и поймет, что разоблачение Вирона по сравнению с этим просто ерунда на постном масле.

Лиз остановилась перед дверью номера 503, в котором жила Аманда. В своей записке та обещала, что, вернувшись из больницы, будет ждать подругу в гостиничном номере, чтобы дать полные разъяснения по поводу фантастического дневника Бернадетты, прежде чем Лиз напишет и продиктует по телефону свою взрывоподобную статью.

Вот тогда-то и наступит конец этому тоскливому городишке. Он будет полностью разгромлен, стерт с карты на веки вечные, чего вполне заслуживает.

Сейчас ее радовало все. Даже обычный стук в дверь прозвучал веселой, ритмичной мелодией. Лиз ожидала, что дверь сразу откроется, но та оставалась закрытой. Пришлось постучать еще раз, уже настойчивее. Лиз всей душой надеялась, что Аманда все же вернулась, а не задержалась в больнице у Кена, что бы там с ним ни случилось.

Дверная ручка наконец зашевелилась, и дверь широко распахнулась. За ней стояла Аманда в шелковой ночной рубашке. Глаза у нее были заспанные, волосы всклокоченные, а на лице читалось недоумение.

— А-а, Лиз, это ты?

— Кто же еще? Ты что, забыла? — Лиз помахала в воздухе желтым конвертом.— Ты оставила мне этот супердинамит и пригласила на свидание.

— Господи, который час?

— Почти полдвенадцатого, как и назначено.

— Вот черт, проспала… Умоталась за сутки. Даже будильника не слышала. А ведь собиралась встать в восемь и в полдесятого прийти в больницу для разговора с врачом Кена. Но главное — увидеть самого Кена, чтобы утащить его обратно в Чикаго. Ты заходи, Лиз, а я сейчас быстренько оденусь.

Лиз бодро вошла в комнату и закрыла за собой дверь, а Аманда, шлепая босыми ногами, подбежала к комоду и начала рыться в ящиках в поисках чистых колготок и свежего бюстгальтера.

Плюхнувшись на стул, Лиз снова торжественно подняла желтый конверт вверх.

— Никуда твой дражайший Кен не денется. Послушается тебя как миленький, едва прочтет вот это. А скажи-ка, что он там вообще забыл, в этой больнице?

Стаскивая с себя ночную рубашку, Аманда ответила:

— Он оставил мне записку, что ему стало хуже и его увезли в главную больницу Лурда на улице Александpa Марка. Я поехала туда, как только вернулась из Бартре, но Кену дали снотворное, и он к тому времени уже отключился.

— А как он сейчас?

— Именно это я и намеревалась выяснить в девять тридцать.— Она ловко упрятала свои молочно-белые груди в чашечки бюстгальтера и застегнула его на спине.— До чего же досадно, что я проспала. Нет даже времени встать под душ.

Однако Лиз Финч снова сунула ей под нос копию последнего дневника Бернадетты, извлеченную из конверта.

— Послушай, Аманда, у тебя с Кеном не будет никаких проблем. Все они останутся позади, как только это попадется ему на глаза. У него не останется ни капли веры во всякую лурдскую чепуху. Он увидит, насколько убедительно, пусть и невольно, Бернадетта выставила себя выдумщицей. Представь себе, этой деревенской девчонке-истеричке повсюду мерещится Дева Мария да еще и сам Иисус. Сперва несколько раз среди овечьего стада в Бартре. Но это лишь, так сказать, генеральная репетиция. А потом, месяц спустя, она закатывает представление уже по полной программе в Лурде. Да, Аманда, это история века. Лучший материал современности! Но ты не хотела, чтобы я диктовала его по телефону, пока не поговорю с тобой, да и мне самой требуется дополнительная информация о том, как он попал тебе в руки. Все до мельчайших подробностей. Так что давай, чудо-девушка, выкладывай, черт возьми, как тебе удалось его выудить.

— Мне надо в ванную,— сказала Аманда, потряхивая колготками.— Времени нет совсем.

— Аманда, ну пожалуйста,— взмолилась Лиз, глядя вслед Аманде, скрывшейся в ванной.— Ты же сама просила меня не выдавать материал, пока не расскажешь, как его достала. Так ты расскажешь или нет?

— Только не сию секунду, Лиз,— отозвалась подруга из-за двери.— Сейчас быстренько оденусь, а по пути вниз расскажу тебе то, что знаю. Если же этого окажется недостаточно, можешь поехать со мной в больницу. В машине изложу все подробно.

Через минуту Аманда выскочила из ванной, впопыхах натянула блузку, обеими ногами ступила в юбку, подняла ее и застегнула пояс. Затем сунула ноги в туфли на низком каблуке, схватила вторую копию дневника, тоже в желтом конверте, и выбежала за дверь. Лиз не отставала от нее, семеня сбоку.

Пока ждали лифта, Лиз успела спросить:

— Это отец Рулан дал тебе имя Эжени Готье в Бартре, верно?

— Верно.

— А откуда тебе стало известно о более раннем разделе дневника?

— Сестра Франческа упомянула о нем вскользь во время разговора в Невере. Отец Рулан признал, что такой раздел существует, однако утверждал, что эта часть его совершенно не интересует. На самом деле он ее в глаза не видел. Мадам Готье не только подтвердила существование раннего раздела, но и показала его мне. Деньги ей были не нужны. От меня ей нужно, чтобы я пристроила ее племянника в американский колледж. Когда я прочитала страницы, на которых Бернадетта, описывая свое пребывание в Бартре, свидетельствует, что ежемесячно видела среди бараньих спин Иисуса, а потом и Деву Марию, не припомню уж, сколько раз…

— Иисуса — трижды. Деву Марию — шесть раз среди овец в Бартре. А через месяц — еще восемнадцать раз в Лурде. Только в Лурде у нее были свидетели и пьеска имела успех у публики. Сумасшествие оказалось заразительным.

— В клинической психологии такое не редкость. Синдром бегства от реальности. Мы лечим детей старшего возраста, у которых с галлюцинаторной ясностью возникают эйдетические образы — яркие, живые, но нереальные, которым человек начинает верить.

Лифт наконец пришел.

— Аманда, можно я тебя процитирую?. — попросила Лиз.— «Как заявила известный профессор психологии из Чикаго доктор Спенсер…» И так далее.

Они сели в кабину лифта и начали спускаться вниз.

— Церковь, конечно, сожжет меня на костре,— задумчиво произнесла Аманда. — Но правда все равно выйдет наружу. Ладно, валяй, цитируй.

Лиз что-то яростно черкала в своем блокнотике. Сделав срочные записи, она вышла в вестибюль, по-прежнему ни на шаг не отставая от Аманды.

— Ты представить себе не можешь, что сделала для меня сегодня, на этой неделе, вообще в моей жизни. О господи! Прощайте, чудеса. Заголовочек что надо. Такой весь мир обойдет.

Обе торопливо зашагали от лифта к выходу из гостиницы, как вдруг нос к носу столкнулись с Наталией и Уртадо, которые только что вошли и спешили в лифту.

Аманда какое-то мгновение казалась озадаченной, но Лиз тут же узнала парочку.

— А-а, господин Микель Уртадо собственной персоной,— протянула она.— И госпожа Наталия Ринальди с ним. Настоящие голубки, верно?

Эти двое действительно держались за руки и прямо-таки светились от счастья.

Наталия заговорила с Лиз:

— Я впервые вижу ваше лицо, но узнала вас по голосу. Вы — Лиз Финч, корреспондентка.

— Ну да…— начала было Лиз, но осеклась и ошарашенно уставилась на Наталию.

Тут и до Аманды дошел смысл происходящего. На прекрасной итальянке больше не было темных очков. Ей незачем было скрывать слепоту. Большие черные глаза сияли. Их взгляд остановился сначала на Лиз, потом на Аманде.

Аманда, первой выйдя из оцепенения, возбужденно заговорила:

— Вы, кажется, сказали Лиз, что впервые видите ее лицо. Я не ослышалась? Вы хотите сказать, что стали видеть?

Наталия кивнула с нескрываемым удовольствием:

— Да, теперь я вижу, и прекрасно.

Лиз все еще пребывала в недоумении.

— Но вы же сами нам сказали тогда, за ужином, что полностью ослепли, что офтальмологи в Риме исключили всякую надежду на то, что у вас восстановится зрение!

Наталия не спорила:

— Я действительно говорила это. Все верно. Для медицины я была безнадежным случаем, и мне оставалось только молиться и надеяться на нечто большее, чем наука, на нечто сверхъестественное. Поэтому я и приехала в Лурд.

Лиз глупо моргала, не в силах остановиться.

— И когда же это случилось? Когда к вам вернулось зрение?

— Вчера поздно ночью, в гроте.

У Лиз снова перехватило горло, но она сумела выдавить одно короткое слово:

— Как?

— Действительно, как? — подхватила Аманда.

Заколебавшись, Наталия искоса посмотрела на Уртадо. Он поймал ее взгляд и утвердительно кивнул:

— Расскажи им, Наталия. Тебе позволено раскрыть правду шестерым. Первым был я. Твои мать и отец будут вторым и третьим из посвященных. Тетя Эльза — четвертая. А Лиз и Аманда, получается,— пятая и шестая. Но после этого — больше никому.

Глядя то на Лиз, то на Аманду, Наталия заговорила торжественно и тихо:

— Прошлой ночью я видела Деву Марию. Впереди была лишь тьма, но потом вспыхнул яркий свет и передо мной предстала Пречистая Дева. Она вернула мне зрение — я смогла увидеть Ее и все остальное. Дева пришла. Она явилась вновь, как и обещала Бернадетте. Пришла и вернула мне способность видеть.

От этих слов Аманда пошатнулась, словно от удара. У нее отвисла челюсть. Она замотала головой.

Лиз тоже была окончательно сбита с толку. Замигав еще яростнее, она нахмурила брови.

— Минутку, минутку,— пробормотала журналистка.— Вы уверены, что это произошло на самом деле?

Ответ Наталии был прост:

— Посмотрите на меня.

Лиз молча смотрела на нее, стараясь подобрать правильные слова.

— Наталия, если все действительно так и вы сможете это подтвердить, то речь идет об одной из самых громких сенсаций, которые когда-либо рождались здесь, в Лурде, за полтора столетия со времен Бернадетты. Вы… вы должны сообщить мне все подробности, все до единой.

Наталия медленно покачала головой:

— Если вы собираетесь напечатать это, я не могу. Мне не позволено давать сведения о моем чуде в печать.

Уртадо сделал шаг вперед, словно намереваясь заслонить собой Наталию.

— Она хочет сказать, что это одно из обещаний, которые взяла с нее прошлой ночью Дева Мария. Пресвятая Дева сказала Наталии: «Твое чудо и то, как оно свершилось,— только для тебя и еще шестерых человек, которым ты пожелаешь рассказать об этом. Мое явление перед тобой, о котором когда-то давным-давно я возвестила в тайне, тайной должно и остаться. Я доверяю тебе и надеюсь, что ты никогда не разгласишь правду о случившемся с тобой чуде. Оправдай же Мое доверие, и обещаю тебе счастье в этом мире, а потом и в мире небесном».

Слушая Уртадо, Наталия кивала, подтверждая каждое его слово. Открытым взором она посмотрела на Лиз и Аманду.

— Я дала обет Пресвятой Богородице, и Она может мне верить.

— Но…

Лиз была слишком ошеломлена услышанным, чтобы закончить фразу.

— Вы обе должны дать мне слово,— продолжила Наталия.— Вы никогда не будете говорить или писать об этом. Услышанное должно остаться лишь в ваших сердцах. Я рассказала вам о случившемся как своим друзьям, с единственной целью открыть ту истину, что верить стоит, а чудеса не иссякают никогда. Мы только что побывали в базилике, где вознесли благодарственную молитву за дарованное нам счастье. А сегодня днем уезжаем в Италию. Так что до свидания. И пусть вам обеим сопутствует удача.

Взявшись за руки еще крепче, Наталия и Уртадо обошли Лиз и Аманду, утративших дар речи. Парочка вошла в лифт и исчезла из виду.

Лиз и Аманда будто приросли к месту. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем они смогли шевельнуться или сказать хоть слово.

Наконец женщины посмотрели друг на друга.

Слова все еще застревали у Лиз в горле, и ей стоило определенных трудов выразить свою мысль:

— Слушай, Аманда, а вдруг… А если она все выдумала?

Аманда решительно затрясла головой:

— Нет, Лиз, нет. Она действительно видит.

Лиз машинально качала головой в другом направлении — вверх-вниз:

— Да, ты права.— И добавила как бы для самой себя: — Господи Иисусе, она видит. Я больше ничего не понимаю. Не знаю даже, что и думать.

— Может, нам обеим стоит перестать думать. Наверное, Шекспир был прав…

— Ага, помню этот отрывок. Привет, старина Горацио. «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось».

— В такие вещи лучше верить, Лиз. И я… я начинаю верить.

— Да, может быть, действительно Бернадетта видела Иисуса и Деву Марию в Бартре. Может, она действительно видела Деву восемнадцать раз здесь, в Лурде. И может, Дева действительно сказала ей, что вернется в Лурд на этой неделе в этом году. Может быть, Наталия в самом деле видела явление Девы на бис.

— Может быть,— согласилась Аманда.

— Что-то здесь произошло прошлой ночью — это уж точно.— Лиз огляделась вокруг.— Ты тут нигде поблизости не видишь мусорной корзины?

— Корзины?

Лиз подняла вверх желтый конверт с частью дневника Бернадетты:

— Для этого. Не могу я писать об этом после того, что только что увидела и услышала. Не скажу, что восприняла религию в один момент и всем сердцем. Но могу определенно заявить, что только что перешла из класса атеистов в класс новоиспеченных агностиков. Неплохо для начала.— Она поцеловала конверт.— Прощай, крупная тема.— Затем послала воздушный поцелуй в сторону лифта.— И другая большая история — тоже прощай. Бедная старушка Лиз. Вот пойдет она сейчас и напьется вдрызг.

Идя по больничному коридору к отдельной палате Кена, Аманда замедлила шаг.

Ей хотелось как можно скорее увидеть своего ненаглядного Кена, но необходимо было сначала привести в порядок лихорадочные мысли и занять какую-то определенную позицию по поводу его будущего. Бог свидетель, результаты чуда, свершившегося с Наталией, потрясли до глубины души не только. Аманду, но и Лиз. Подумать только, сама Лиз, скептик по натуре и закоренелый циник, взращенный журналистикой, в конечном счете (хотя и в присущей ей манере) признала, что воздерживается от однозначных суждений по поводу видений Бернадетты, а также Наталии. Однако Аманда, хотя и находилась под более сильным впечатлением от последствий повторного явления Девы Марии и была более готова к пересмотру своих рациональных воззрений, все же продолжала цепляться за последние остатки логики и реальности. Она сознавала, что сопротивление перевороту в образе мыслей объясняется приверженностью психологии, которой она посвятила всю свою карьеру.

Ведь психолог, черт побери, доподлинно знает, что происходит в реальном мире. Любому отклонению в поведении всегда находится исчерпывающее объяснение. Конечно, попадаются иногда отдельные необъяснимые тайны, но и они когда-нибудь обязательно будут раскрыты. Разве не напоминал нам Гете: «Таинственные вещи еще нельзя называть чудесами»?

Между тем события, произошедшие в 1858 году или минувшей ночью, не представляют собой никакой тайны, если исходить из веры в то, что и отдельный человек-марионетка, и весь мир пляшут на ниточках, за которые дергает Великий Создатель. Несомненно, все официальные религии были придуманы человеком, чтобы с помощью обещания блаженства в загробном мире сделать более приемлемыми тяготы земного существования и ужас смерти. И все же знание этого не отменяет того факта, что человеческие существа на нашу планету, представляющую собой вертящийся комочек грязи, не забросил случай, а целенаправленно поместил Некто, являющийся источником самой жизни. И если бы нашлись свидетельства такого вмешательства и контроля свыше, то это означало бы, что с людьми вполне могут происходить вещи, недоступные человеческому Пониманию.

То, что человек по слабости своей сбрасывает со счета, записывая в разряд чудес, может на деле быть логическим вмешательством высшей силы, не поддающейся определению.

Это могло бы объяснить и феномен Бернадетты. Объяснить мгновенные исцеления у святынь. Это определенно объяснило бы то, почему Наталия Ринальди вновь стала полноценным человеком. Все, по сути, сводилось к принятию безграничных возможностей веры, а не тех ограничений, которые диктует нам разум. Это было новое царство, где уму человеческому открывалась мудрость более высокого порядка. Лучше всего об этом сказал Паскаль: «Бога воспринимает сердце, а не разум».

Кен инстинктивно понял это. К быстрому осмыслению этой истины его, возможно, подтолкнуло отчаяние. А она, движимая своим невежественным разумом, пыталась подорвать в нем эту веру.

На глаза Аманде попался большой контейнер, стоявший у комнаты медсестры. Приняв его за бачок для мусора, она подошла к нему, вытащила из желтого конверта копию дневника Бернадетты, тщательно порвала ее на мелкие кусочки и бросила в бачок. Туда же последовал и конверт. Хватит навешивать на все таинственные явления ярлык с надписью «истерия». До этого момента она боролась с Кеном, но теперь была готова примкнуть к нему.

Такой вот разворот на сто восемьдесят градусов. Переход в иную веру. В общем, называйте как угодно. В безраздельной вере была энергетическая сила, и, пытаясь достичь ее, Аманда крепко сожмет руки Кена в своих руках.

Отойдя от бачка в поисках палаты Кена, Аманда увидела тощую сестру Эстер, которой придавал необычайно деловой вид длинный накрахмаленный халат. Эстер, направлявшаяся к посту медсестер, в тот же миг заметила Аманду.

— А, вот и вы,— проговорила медсестра.— А я уж думаю, куда вы запропастились. Вот иду вам звонить.

— Я… я проспала,— сказала Аманда.— Измоталась вконец и не услышала звонок будильника. Как он себя чувствует?

— В целом мистеру Клейтону чуть-чуть лучше. Вот уже несколько часов, как он не спит, и настроение у него, кажется, немного поднялось. Все это время с ним был доктор Клейнберг. Он и сейчас здесь, вас дожидается.— Подведя Аманду к палате Кена, Эстер открыла дверь.— Входите. Они оба хотят видеть вас.

Аманда несмело вошла внутрь. В белой, стерильной больничной палате пахло дезинфицирующими средствами и спиртом. Но эта палата была не такой, как другие. Здесь был Кен, ее Кен, ее жизнь. Он лежал в постели — исхудалый, но по-прежнему красивый — и безотчетно улыбался. Мужчина более солидного возраста в очках и белой куртке, сидевший рядом с постелью, быстро поднялся на ноги.

— Миссис Клейтон, я Поль Клейнберг. Рад видеть вас.

— Здравствуйте, доктор,— пробормотала Аманда и, почти не обращая на него внимания, подбежала к койке. Она склонилась над Кеном и неловко попыталась обнять его, так чтобы не причинить ему боли, а затем покрыла поцелуями его лицо.— Милый мой, любимый. Я так волновалась за тебя. Но у тебя все будет хорошо. Я знаю, знаю…

Кен делал слабую попытку обнять ее в ответ.

— Я сам надеюсь, что мне будет лучше. Да…

Забыв о присутствии врача, Аманда упала на колени и сжала обе руки Кена.

— Кен,— торопливо произнесла она,— я хочу, чтобы ты знал, что я на твоей стороне. Теперь я с тобой полностью и безраздельно. Больше я ничему не буду противиться и молю простить меня за то, что раньше пыталась воспрепятствовать тебе. Я всецело с тобой и не отойду от тебя ни на шаг. Мы будем бороться и победим. Я… я не знаю, как это объяснить, но попытаюсь, как только ты будешь готов выслушать меня. Только знай: со мной произошло нечто важное. Может, это прозвучит пошло, но, знаешь, я… я прозрела. Да, я увидела свет. Я пойду с тобой к гроту, как только ты наберешься сил. И мы вместе будем молиться за твое выздоровление. Мы будем молиться за твое исцеление, и ты увидишь, оно придет. Теперь у меня есть вера!

— А у меня ее нет,— подал голос Кен.

Аманда, только что произнесшая горячую исповедь, не могла поверить собственным ушам. Ей показалось, что она ослышалась.

— Чего у тебя нет? — переспросила она.

— Я сказал, что у меня больше нет веры,— спокойно повторил Кен.— Я больше не надеюсь на то, что вера спасет меня. Возможно, она и способна помочь, но надеяться только на это слишком рискованно. Мне нужно нечто большее.

Для Аманды это был день непрерывных потрясений. Ошеломленная, она непонимающе уставилась на любимого.

— О чем ты?

Ей захотелось рассказать о Наталии Ринальди, но она вовремя вспомнила о своем обещании и сдержалась. Вместо этого она ухватилась за другой довод:

— Но ты же… ты сам видел. Ты несколько раз беседовал с Эдит Мур, видел ее, слышал. Эдит страдала от той же болезни, что и ты, но чудесным образом исцелилась. Молилась Деве, верила — и ей воздалось за ее веру.

— Эдит Мур,— повторил за ней Кен, не отрывая головы от подушки.— Вот-вот. Она-то и привела меня в чувство. Послушай, Аманда, может быть, вера и хороша. Может быть, она кому-то и помогает. Но мне требуется более верное средство.— Он перевел взгляд с изумленной Аманды на врача.— Расскажите ей, доктор Клейнберг. Расскажите…

Все еще не в силах прийти в себя, Аманда медленно поднялась с пола и нащупала опору, прежде чем заговорить с врачом.

— Что произошло, доктор?

Лицо доктора Клейнберга было серьезным, но вместе с тем каким-то умиротворенным.

— Думаю, что могу вам все разъяснить, миссис Клейтон. Постараюсь сделать это в нескольких словах. Будьте добры, присядьте.

Мир, только что заново приведенный в порядок, вновь летел вверх тормашками. С негнущейся спиной, будто автомат, Аманда опустилась на стул. Доктор Клейнберг пододвинул свой стул ближе и сел рядом.

Он заговорил с ней тоном профессионала, ровным, без каких-либо эмоций:

— Сегодня утром я смог поговорить с Кеном. Учитывая то, насколько серьезным является его состояние, я предложил ему подвергнуться немедленной хирургической операции по поводу саркомы.

— Но я, как н прежде, отказался,— вмешался Кен.— Я сказал доктору, что меня не устраивают слишком малые шансы на успешный исход. А вот шансы на чудесное исцеление меня устраивали. На такое, какое случилось с Эдит Мур. Я сказал доктору то же самое, что всегда твердил тебе: если у Эдит Мур получилось, то и у меня все может получиться.— Он перевел взгляд на врача.— А теперь расскажите ей, доктор.

Доктор Клейнберг коротко пожал плечами чисто галльским жестом.

— Дело в том, миссис Клейтон, что у Эдит Мур ничего не получилось.

Аманда вновь не поверила своим ушам.

— Не получилось? — с сомнением переспросила она.— Вы говорите, не получилось? Никакого чудесного исцеления не было? Но все врачи…

Доктор Клейнберг кивнул:

— Да, все врачи, обследовавшие ее на протяжении трех лет — и, кстати, очень хорошие врачи,— свидетельствовали, что Эдит мгновенно и необъяснимым образом излечилась на последней стадии заболевания саркомой. Меня специально вызвали из Парижа, чтобы подтвердить этот случай чудесного исцеления, и я думал, что после осмотра и рентгеновского обследования выпишу ей свидетельство об излечении. Но я быстро увидел, что что-то здесь не так. Вот что я выяснил. Сначала ее саркома внезапно, без каких-либо причин исчезла, но потом точно так же без всяких видимых причин вернулась обратно. У миссис Мур вновь появилась опухоль. Очевидно, вера сама по себе не принесла постоянного исцеления. Мне было ясно, что ее состояние вскоре вновь станет серьезным, быстро ухудшится и конец неизбежен.

— Но ее случай не вызывал сомнений,— возразила Аманда.— Вокруг только и разговору было, что о ее исцелении. И хотя я сама ученый, мне из собственного опыта известно, что возможны… как бы это сказать… необъяснимые случаи чудес, которые можно приписать только вере.

— Не стану отрицать такой возможности,— согласился доктор Клейнберг.— Как и доктор Алексис Каррель, я просто не знаю точных причин. Возможно, некоторые случаи исцеления объясняются исключительно сильной верой. А может быть, подобное объяснение не годится ни для одного такого случая. Миссис Клейтон, при нынешнем состоянии науки мы не в силах знать наверняка. Но как человек, занимающийся наукой, одну вещь я знаю со всей определенностью. Эдит Мур, вне зависимости от того, что случилось с ней за последние три года, более не чудо-женщина. Она не излечилась. И я сказал ей об этом. До вчерашнего вечера я не мог предать эту информацию огласке, пока сама миссис Мур не решит, как ей дальше быть. Теперь же мне позволено говорить об этом. Вот я и сказал Кену всю правду сегодня утром.

— Но если вера не может излечить опухоль…— сказала Аманда упавшим голосом.

Доктор Клейнберг закончил фразу за нее:

— Тогда ее излечит наука. Благодаря последним достижениям медицины подобные опухоли поддаются лечению.

— Ты ведь сама добивалась проведения хирургической операции, Аманда. Только эта хирургия новее, лучше.

— Лучше? — эхом повторила Аманда.

— Тот метод, который практикуется в Чикаго, дает тридцатипроцентный шанс на успех,— пояснил Кен.— А тот, о котором мы говорим сейчас, поднимает шансы до семидесяти процентов. Не правда ли, доктор Клейнберг?

— Правда.— Клейнберг снова обратился к Аманде: — Это хирургия в сочетании с генной инженерией. Мой коллега доктор Морис Дюваль экспериментирует с этим методом уже несколько лет. Прошлым вечером он прибыл в Лурд из Парижа и будет делать операцию Эдит Мур. А раз уж он здесь, то согласен прооперировать и Кена.

Аманда порывисто повернулась к Кену.

— И ты дал согласие?

Кен кивнул:

— Это наилучшая возможность для нас, милая.

События развивались слишком быстро для Аманды.

— Когда? — коротко спросила она.

— Сегодня,— ответил доктор Клейнберг.— Завтра доктор Дюваль должен вернуться в Париж. Поэтому сегодня он проведет две операции здесь, в этой больнице. Мы не можем ждать до завтра. Это надо сделать сейчас. В самом скором времени, во второй половине дня.— Доктор Клейнберг поднялся.— Миссис Клейтон, полагаю, вы захотите дождаться здесь окончания операции. Сейчас мы должны заняться подготовкой Кена. Позвольте проводить вас в комнату ожидания.

Аманда встала и наклонилась, чтобы поцеловать Кена.

— Любимый мой, я…

— Мы оба хотим этого, Аманда.

Покачав головой, она направилась к двери.

— Я больше не знаю, что мне делать. Молиться святой Бернадетте или доктору Дювалю?

— Молитесь обоим,— улыбнулся Клейнберг.

Все столы в главном зале «Чудесного ресторана мадам Мур» были в этот час пусты, за исключением одного. Сидя за ним, не вполне трезвая Лиз Финч пыталась взять интервью у Эдит Мур.

Перед этим Лиз предприняла попытку напиться, чтобы утопить свое горе в нескольких порциях скотча, но лишь слегка окосела и получила головную боль. Все, за что бы она ни бралась, заканчивалось неудачей, а потому ее вовсе не удивило, что ей не удалось заработать полноценное похмелье — заслуженную награду, на которую вправе рассчитывать любой репортер-ветеран. Но в конце концов она пришла к выводу, что это даже к лучшему, ведь у нее была назначена встреча с Эдит Мур. Идти на эту встречу смертельно не хотелось, но Лиз знала, что должна пойти. Она была просто обязана написать из Лурда хоть что-то, и эта тысячу раз рассказанная история оставалась единственным объедком, на который можно было рассчитывать. Чудесно исцелившаяся Эдит Мур, без пяти минут женщина-чудо нашего времени…

В ресторане Регги Мур в качестве угощения притащил к столу свою унылую Эдит и подал чашку чаю, после чего оставил женщин вдвоем. Достав свой блокнот, Лиз приступила к занудному интервью.

За полчаса они более чем достаточно поговорили на заезженную тему. Эдит без конца сыпала затертыми штампами, и у Лиз уже рука отваливалась записывать эти банальности. Близился конец — и интервью, и карьеры Лиз.

— Вот видите, как все прекрасно складывается,— устало вымолвила Лиз.— Благодаря лурдским чудесам вы полностью излечились, и очень скоро вас объявят новой чудо-женщиной. Что вы чувствуете в этой связи?

Ответа не последовало.

Не поднимая головы от чайной чашки и блокнота, Лиз повторила вопрос:

— Так какие же чувства вы испытываете, Эдит? Каково стать чудо-женщиной?

Ответа по-прежнему не было.

Лиз резко вскинула голову и была поражена: по бледным щекам англичанки текли слезы. Эдит молча плакала, вытирая глаза уголком носового платка.

Лиз испытала настоящее потрясение. Она еще ни разу не видела даже намека на эмоции со стороны этой женщины, похожей на репку, брюссельскую капусту или еще какой-нибудь пресный овощ. А здесь были не просто эмоции. То, что происходило сейчас, больше походило на нервный срыв.

— Ну-ну,— проворковала Лиз, пытаясь положить конец этому потоку слез,— будет вам. Что случилось?

Голос Эдит сел от неподдельного горя:

— Я… я… никакая я не чудо-женщина. Я мошенница. Ничтожество. Извините, но я больше не могу говорить об этом. Не могу. Все это теперь не имеет никакого смысла.

— Минутку, минутку,— тут же заинтересовалась Лиз.— Что вы хотите этим сказать?

— Моя саркома… Она вернулась ко мне. Ни от чего я не исцелилась. Новый доктор только что установил это. Я снова больна и обречена на смерть. Но он может спасти меня, спасти с помощью нового хирургического метода. А я не хочу жить, потому что больше не буду женщиной-чудом. Я буду никем, и Регги тоже.

— Господи боже! — в недоумении сказала Лиз.— Да ведь вас спасут, и вы будете жить! Вы что, совсем рехнулись?

— А вы что, оглохли? — снова всхлипнула Эдит, вытирая глаза.— Я больше не буду чудо-женщиной, а это было все, чего мы с Регги хотели!

Остатки хмеля полностью выветрились у Лиз из головы. Теперь она олицетворяла собою собранность, ее пальцы снова цепко сжимали карандаш.

— Постойте, Эдит, а вот это уже настоящая новость. Интересная, необычная — то, о чем действительно можно написать. Ну-ка выкладывайте, что там у вас есть.

— Нет,— отрезала Эдит.— Ничего я вам не выложу, если вы об этом напишете хоть слово. Меня постигла неудача, и я не хочу, чтобы вы о ней писали.

— Послушайте, Эдит, мне совершенно необходимо знать, что с вами стряслось на этой неделе. И что случится дальше.

— Не скажу, если вы собираетесь писать об этом.

— Ну пожалуйста, Эдит.

— Нет.

— Чтоб вам всем пусто было,— выругалась Лиз, раздраженно захлопывая блокнот.— И эта туда же. Третий облом за день. C'est la guerre.— Она еще раз взглянула на Эдит, эту несчастную женщину, лишившуюся ореола чуда, и пожалела ее.— Ну хорошо, хорошо,— успокоила она зареванную англичанку.— Будь по-вашему. Никакой статьи, ни строчки. Обещаю, что ничего не буду писать. Но мне все равно хотелось бы знать, что же случилось-то.

Эдит с трудом взяла себя в руки.

— Вы правда не напишете? Не обманываете?

Лиз отодвинула карандаш в сторону и спрятала обе руки под стол, положив их на колени.

— Вот, без рук.

— Что?

— Американское выражение такое. Рассказывайте, Эдит. Я слушаю.

— Ну, все началось после того, как сюда, в Лурд, из Парижа приехал доктор Поль Клейнберг, чтобы освидетельствовать меня…

Со скорбным подвыванием Эдит Мур пересказала грустную историю своего падения. Она не пропустила ни одной детали из того, что помнила. Поведала об осмотре, проведенном доктором Клейнбергом, о вердикте, который он сообщил Регги, а затем и ей самой.

Эдит все говорила и говорила, изливая душу. Она рассказала о попытке склонить Клейнберга к компромиссу — чтобы он организовал для нее операцию, но в то же время удостоверил ее излечение как чудесное. Поведала о том, что Клейнберг отказался участвовать в обмане, но в то же время согласился не опровергать историю о чудесном исцелении, если на такой вариант даст согласие кто-либо в церковных верхах. Поэтому, сказала Эдит в завершение своей грустной повести, в порыве отчаяния она на исповеди открыла все священнику, не исключено даже, что самому отцу Рулану, спросив его, не согласится ли тот быть заодно с врачом в небольшой мистификации, касающейся ее исцеления. Однако священник на такой сговор не пошел.

— Он сказал мне,— подчеркнула Эдит,— что если исцеление наступит в результате хирургического вмешательства, то я больше не смогу считаться женщиной-чудом. Мол, чудо-женщиной — или чудо-мужчиной — может стать лишь тот, кто узрит Деву Марию в гроте, точно так же, как видела Ее Бернадетта. Тогда и этот человек сам станет чудом, настоящим чудом.

Лиз внимательно слушала, хмуря брови и напряженно моргая.

— И что вы на это ответили?

— А что тут было говорить? Я и слова вымолвить не могла. Просто вышла из исповедальни. И сдалась. Сказала: операция так операция. Только не очень-то она мне нужна. То есть вообще не нужна. Потому что я стану совсем не такой, какой должна быть.

— Минуточку, что-то я вас не вполне понимаю,— снова выразила недоумение Лиз.— Значит, священник сказал вам, что чудом может считаться не только та женщина, которая чудесно исцелилась, но и та, которая увидит возвращение Девы Марии. Такая тоже станет чудом и останется им на всю жизнь. Верно я поняла?

— Да, такая женщина станет величайшим чудом на свете.

«Ну ты и дура,— подумала Лиз.— Дура набитая».

— Эдит,— мягко обратилась она к собеседнице,— предположим, что именно вам откроется сегодня Дева

Мария в пещере. Получается, тогда вы снова станете женщиной-чудом?

— Ну конечно стану,— подтвердила Эдит, несколько запинаясь.— Только какой смысл об этом говорить? Скорее всего, я Ее не увижу. Вряд ли именно я стану той, кто увидит Деву. А если я Ее не увижу…

Лиз подалась вперед, приблизив лицо к Эдит, и с горящим взором выразительно прошептала:

— Эдит…

— Что?

— Увидьте Ее!

Эдит вытаращила глаза. Стремительно вскочив с места, она продолжала таращиться на Лиз.

Найдя взглядом дверь ресторана, Эдит бросила на Лиз еще один испуганный взгляд и попыталась бежать, отчего еще сильнее захромала. Наконец она вывалилась в дверь и исчезла из виду.

Лиз осталась сидеть в полной тишине. Проведя в задумчивости несколько минут, она в конце концов заказала себе еще порцию виски. Пора было выпить — то ли за удачу, то ли за самоубийство, пока было не ясно.

Двадцать минут спустя в зал влетел обезумевший Регги.

— Мисс Финч, где моя жена? Из больницы звонят. Разве она не говорила вам об операции?… Я же вижу: говорила. Так и знал, что скажет. Господи, да все равно теперь… Ее в больнице срочно ждут. Хотят приступить к операции прямо сейчас, не дожидаясь вечера. Так где же Эдит?

— Ушла совсем недавно,— сказала Лиз.— Может, пошла в больницу. Но я думаю, вам лучше посмотреть возле грота. Знаете что, пойдемте-ка туда вместе и поищем ее.

Все трое сидели в нервном ожидании. Закуток для посетителей находился на том же этаже, что и операционная. Запах здесь стоял особенный. Лиз Финч не могла отделаться от ощущения, что эту комнатушку отмыли до чрезмерной чистоты и простерилизовали с помощью каких-то медицинских средств.

Лиз сидела, сгорбившись на стуле, и курила сигареты одну за другой, изредка поглядывая на Аманду и Регги, которые застыли в еще более напряженных позах на диване по другую сторону журнального столика. Какое-то время назад молоденький медик в белой куртке принес им кофе. Лиз хватило одного глотка — французский кофе, ну и гадость! — чтобы больше не притронуться к чашке. Аманда рассеянно пила свой кофе, листая французский журнал мод. Судя по всему, картинки не слишком занимали ее, но ей нужно было хоть как-то отвлечься от мыслей о том, что сейчас делают с Кеном на операционном столе. Регги машинально отхлебывал из чашки, в перерывах между глотками затягиваясь сигарой. Он выглядел подавленным и испуганным, то и дело заглядывал в коридор сквозь дверной проем. По-видимому, ему не терпелось услышать ободряющую весть о его Эдит, хоть одно словечко, дающее надежду. И Лиз впервые подумала о том, что этот беспардонный прожектер, привыкший постоянно блефовать, на самом деле не лишен сердца, страдает сейчас и всей душой любит свою старуху, которая лежит на операционном столе всего в нескольких шагах отсюда по коридору.

Лиз прищурилась, пытаясь увидеть, какое положение заняли стрелки на ее часах. Эти часики со стороны выглядели очень изящно, но на них редко можно было что-то разглядеть. Вот и сейчас ей с величайшим трудом удалось узнать время. Оказалось, что они втроем несут тяжкую вахту уже четыре часа четырнадцать минут. Ожидание превращалось в бесконечность.

Она понимала, сколь многое поставлено сейчас на карту для ее компаньонов, как важен для них каждый надрез и стежок, производимый в соседнем помещении. Регги и Аманда — вот для кого ожидание было поистине кошмарным. Потому что ставкой была жизнь их любимых людей и собственная жизнь. Для Лиз ставки были не столь высоки, но все же с происходящим ныне у нее были связаны определенные надежды, а также, в конечном счете, и сама ее жизнь. То, почему от этого зависела ее жизнь, не слишком легко поддавалось объяснению. Но основание у надежд было, и заключалось оно в том, что обнаружили они вдвоем с Регги, когда поспешили из ресторана к гроту, чтобы выяснить, не там ли сейчас бывшая женщина-чудо.

Лиз мысленно вернулась к моменту, когда они с Регги появились у грота. Там собралась толпа людей, и толпа эта была гигантской, поскольку наступил восьмой и последний день того периода, когда Дева Мария обещала явиться вновь. Найти Эдит в этом море религиозных фанатиков было нелегким делом, и все же через несколько минут они нашли ее. Странно, но у Лиз сразу стало легче на душе, когда Эдит отыскалась.

А то, что случилось после, Лиз не смогла бы изгнать из памяти при всем желании. Эдит нашли стоящей на коленях, неподвижно застывшей в нескольких метрах от входа в грот. Взгляд ее остекленевших глаз был прикован к статуе Пресвятой Девы в нише. Тронув жену за плечо, Регги заговорил с ней, напомнил, что ее ждут в больнице и нужно идти. Но со стороны Эдит не последовало никакой реакции. Она была недвижима, словно высечена из камня. Регги взмолился, призывая ее уйти немедленно, однако его слова явно не доходили до ее сознания. Вконец отчаявшись, Регги обратился к Лиз с просьбой помочь ему, и она тут же ринулась помогать. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Эдит находится в абсолютно бессознательном состоянии, по меньшей мере в трансе, из которого обычными средствами ее не вывести. Напуганный состоянием жены, Регги побежал по направлению к ваннам, чтобы позвать на помощь кого-нибудь еще. Через несколько минут он вернулся с двумя пожилыми французами-крепышами. Оба были санитарами со стажем, один тащил с собой носилки. Они подняли Эдит с земли, словно девочку, немного повозились, чтобы выпрямить ее, укладывая на носилки, и унесли к машине «скорой помощи» святилища, которая тут же увезла пациентку в больницу.

Лиз и Регги поехали следом на такси, причем первая была озадачена, а второй всю дорогу не находил себе места от беспокойства. В больнице их проводили в комнату ожидания, где они увидели Аманду.

Десять минут спустя явилась Эстер — этакий ангел в белом халате — и принялась успокаивать Регги.

— С ней все в порядке? Оперировать можно? — тут же начал допытываться Регги.

Эстер заверила его, что волноваться не стоит:

— Миссис Мур находилась в состоянии самогипноза, но вышла из него, когда ее привезли. Доктор Дюваль осмотрел ее и нашел все жизненные показатели в норме. Он решил, что ее состояние вполне удовлетворительное для операции. В эту минуту ее готовят, чтобы доставить в операционную сразу после того, как закончат с мистером Клейтоном. Пожалуйста, сядьте и постарайтесь успокоиться. Я смогу сообщить что-то новое вам, мистер Мур, и вам, миссис Клейтон… ну, не знаю точно… наверное, часа через три-четыре. А сейчас могу лишь заверить, что ваши близкие — в самых надежных руках, какие только могут быть.

С тех пор минуло четыре часа четырнадцать минут, а никаких новостей с хирургического фронта все еще не поступало.

Они все ждали и ждали, сидя втроем в тесной комнатушке, наполненной клубами табачного дыма и нервным напряжением.

Внезапно, не сговариваясь, все трое повернули головы к открытой двери. Потому что в комнате появился четвертый человек — дама в белом, хотя и не та, которую все ждали в период Новоявления. Это снова была Эстер, ассистентка доктора Клейнберга.

Она широко улыбалась.

— Доктор Клейнберг будет с минуты на минуту,— сообщила она.— Извините, что не могла отойти от него раньше, но теперь, когда обе операции подошли к концу, он решил, не теряя ни секунды, проинформировать вас, миссис Клейтон и мистер Мур, что доктор Дюваль завершил хирургические манипуляции и установку имплантатов, которые обещают дать превосходные результаты. Все прошло без малейших осложнений. Оба пациента чувствуют себя удовлетворительно и находятся в комфортабельных условиях. Доктор Дюваль предполагает, что в обоих случаях выздоровление будет полным.

Потеряв выдержку, Аманда громко зарыдала и, неловко поднявшись на ноги, бросилась через всю комнату, чтобы заключить Эстер в объятия. Регги, чуть отстав, порывисто тискал руку медсестры и сиплым голосом повторял одни и те же слова благодарности.

С трудом успокоив обоих, Эстер выглянула в коридор и добавила:

— А вот и доктор Клейнберг на подходе. Он обо всем расскажет подробнее.

Эстер словно испарилась, и ее место занял усталый доктор Клейнберг, на шее которого все еще болталась хирургическая маска.

Улыбка на его лице была вымученной, но от этого не переставала быть улыбкой. Он заговорил с Амандой и Регги:

— Главную новость вы уже слышали от Эстер. Похоже, что операции, перенесенные обоими пациентами, полностью успешны. Имплантация генетического материала проведена в обоих случаях безукоризненно.— Он обратился к Аманде: — Доктор Дюваль просил меня передать вам дословно: вы с мистером Кеном Клейтоном сможете приступить к проведению запоздалого медового месяца уже через месяц или два.

Из глаз Аманды вновь брызнули слезы радости, а доктор Клейнберг повернулся к Регги и знаком попросил Лиз подойти ближе. Она не заставила себя долго ждать.

— Вот что я скажу вам обоим,— начал Клейнберг,— но прежде всего Регги. Я уже сказал Аманде, что операция и имплантация, сделанные Кену, обещают успех. То же самое могу сказать и о вашей Эдит. Она должна выздороветь и вернуться к нормальной жизни через пару месяцев, а то и раньше.

Регги, шмыгая носом, принялся благодарить доктора, но тот поднял руку.

— Есть еще одна вещь, которую я должен сказать об Эдит. Это касается и вас, Лиз. После того как ей зашили разрез и вывели ее из анестезии, случилось нечто неожиданное, более того, совершенно экстраординарное. Она открыла глаза и попыталась заговорить с нами — мы с доктором Дювалем стояли рядом. Наконец ей удалось произнести несколько слов шепотом, но ясно и четко. И вот что мы услышали: «Скажите Регги, скажите ему, что, прежде чем попасть сюда, я видела Деву Марию в гроте. Я видела Ее явно, точно такой, какой Ее описывала Бернадетта. Она явилась мне и заговорила со мной. Она обещала мне исцеление и сказала, что я должна знать: наука и вера совместимы». Доктор Дюваль начал умолять ее замолчать, не тратить силы. Однако она покачала головой и добавила тихо, но четко: «Нет, мне надо сказать кое-что еще. Скажите Лиз Финч — она обязательно должна узнать, что Пресвятая Дева явилась предо мной,— так вот, скажите ей, что я снова чудо-женщина. И еще, доктор Клейнберг, передайте Лиз, что я ей благодарна, очень-очень благодарна».— Тут Клейнберг вскинул руки.— Ну вот вам и весточка от Эдит — вся до последнего слова. Представьте, видела саму Деву… Невероятно, не правда ли? А слова, которые она вам адресовала,— это просто загадка какая-то.— Доктор Клейнберг устремил на Лиз цепкий взгляд.— И за что это она вас так благодарила?

Уж Лиз-то знала за что.

— Это я должна ее благодарить,— нараспев произнесла она счастливым голосом.— Обязательно скажите ей это, как только она очнется снова.

С этими словами Лиз развернулась на месте и пулей понеслась по больничному коридору.

В ПАРИЖЕ…

Билл Траск сидел в своей застекленной каморке главного редактора в офисе АПИ, вознесшемся над улицей Итальянцев. Траск разбирался с бумажками, скопившимися на краю его стола, когда под локтем тренькнул телефон. Он рассеянно поднял трубку.

Звонила Лиз Финч из Лурда.

— Нарыла историю? — переспросил Траск.— Тогда давай включу диктофон.

— Хорошую историю, Билл, не сомневайся. Сдается мне, именно такая тебе нужна.

— Хотелось бы надеяться.

— Дева Мария сдержала слово, данное Бернадетте. Пресвятая Дева, как называет ее церковь, явилась в святом гроте. Ее явление видел один человек — англичанка средних лет из Лондона. Зовут Эдит Мур, замужем. Между Девой и миссис Мур состоялась даже краткая беседа.

— А это правда?

— В той же мере, что и прежние видения, признанные церковью. Миссис Мур не какая-нибудь финтифлюшка. Солидная женщина, ответственная гражданка.

— И она, говоришь, узрела Новоявление Девы Марии? Отлично! То, что доктор прописал.

— Ага, доктор,— хмыкнула Лиз.— Но там есть кое-что еще, от чего история только выигрывает.

— Ну-ну, давай.

— Три года назад эта самая миссис Мур тяжело заболела. У нее был диагностирован рак, саркома бедра. Медицинская братия махнула на нее рукой. Сама она католичка, правда, веровала не слишком ревностно — то молилась, то нет. Вот она и ухватилась за последнюю соломинку — поехала за исцелением в Лурд. Первое время ни молитвы в гроте, ни питье воды из источника, ни целебные ванны, ни факельные шествия — ничто не помогало. На следующий год она поехала снова и в последний день пребывания, после принятия ванны, мгновенно исцелилась. Прошла все обычные в таких случаях медицинские осмотры, все церковные проверки и вплотную подошла к тому, чтобы ее официально объявили чудесно исцелившейся. Большая честь, высокая трибуна. Как же, чудо-женщина… Да кое-что у нее не заладилось. Насколько мне удалось выяснить, такого еще ни с кем не бывало.

Траск был заинтригован:

— И что же у нее было не так?

— На этой неделе она приехала в Лурд на последний осмотр, который должен был провести один парижский специалист по ее заболеванию. Так вот, осмотрел он ее и обнаружил, что злокачественная опухоль не только появилась снова, но и начала разрастаться. Для женщины это стало сокрушительным ударом. Ни тебе чуда, ни славы. Но затем она узнала про другого французского хирурга, который успешно ставил на животных опыты с заменой генов, то бишь генной инженерией. И он выразил готовность опробовать этот метод на миссис Мур.

— И что это за французский хирург? Его фамилия?

— Извини, Билл, но упоминать о нем нельзя. Ведь он, пойдя на такое, нарушил правила медицинской субординации. Если его имя всплывет, это грозит ему немалыми неприятностями.

Траск, убежденный противник анонимности, презрительно фыркнул:

— Глупости болтаешь. Да я, черт возьми, сделаю его самым известным врачом Франции со времен Луи Пастера. Они его и пальцем не посмеют тронуть. Ты что, Лиз, в самом деле думаешь, что сможешь сохранить такую информацию в тайне? Давай, признавайся!

Задержав на несколько секунд воздух в легких, она тяжело выдохнула:

— Ладно, только будем считать, что это не я тебе сказала.

— Да не трясись ты, в самом деле. Ты же прекрасно знаешь, что будешь не единственным источником. Послушай, этот доктор, как там его?…

— Дюваль. Морис Дюваль из Парижа.

— Этот доктор Дюваль тебя первую поблагодарит, когда вернется из Стокгольма. Так что не трусь. Что там у тебя еще?

— Перед тем как подвергнуться операции в Лурде, миссис Мур потащилась к пещере, чтобы помолиться там еще раз, как всегда в надежде на добрые услуги Девы Марии. А когда больница затребовала ее на операцию, мы с ее мужем бросились разыскивать эту даму. Нашли у грота на коленях, в трансе, почти в полной отключке. Пришлось уложить ее на носилки и тащить оттуда прямиком в больницу. Там она вышла из транса, и ее тут же увезли в операционную. Все то время, пока делали операцию, я просидела в комнате ожидания. Через четыре с половиной часа появилась первая новость: операция прошла успешно. Миссис Мур снова обрела жизнь, но утратила статус женщины-чуда. И тут-то — внимание, босс! — после операции, еле шевеля языком, она изрекает, что в гроте перед нею заново явилась Дева Мария, пообещала ей исцеление и подтвердила, что наука и вера совместимы.

— Слушай, какой поворот! Да тут вырисовывается не статья, а просто супер! А как там наши собратья-журналисты? Может, за тобой по пятам уже несется целая свора, чтобы раздобыть этот материал?

— Билл, я эту тему пасу круглосуточно. Я и больше никто. Это называется «эксклюзив».

— Прекрасно! Прекрасно! Ты хочешь, чтобы мы тут поработали с твоими набросками? Тогда нам понадобятся еще кое-какие…

— Нет, Билл. Готовая статья у меня в руках. Со всеми подробностями — начиная с последних мод от Девы Марии и кончая названием больницы. Готова зачитать. Всего около тысячи слов. Так мне начинать?

— Машинка пишет. Валяй.

Лиз начала монотонно читать историю о новой чудо-женщине. Диктофон Траска записывал ее.

Завершив чтение, Лиз произнесла последнюю фразу:

— Ну вот и все.

— Поздравляю, Лиз. С победой тебя.

— У меня есть и другие подробности. Но они подождут до моего возвращения. Видишь ли, я была немного знакома с миссис Мур и даже взяла у нее интервью, перед тем как все это случилось. Так что могу написать красочный очерк в развитие темы, как только появлюсь в офисе.— Она выдержала паузу.— Если я, конечно, в штате.

Обычно на лбу Траска лежала складка недовольства — отпечаток профессии. Его редко видели довольным. Но на сей раз он послал свою складку к черту.

— Ты только что передала мне новость, Лиз. А у меня есть новость для тебя. Я решил ее придержать, пока не увижу, как ты выполнишь задачу. И ты выполнила ее с честью, говорю это искренне. А новость такова. Наша центральная контора решила, что нужно сделать выбор: или ты, или Маргарет, а решать эту задачку предоставили мне. Признаюсь, Маргарет оказалась в выгодных условиях, получив более вкусное задание. Как-никак Андре Вирон. Возможно, наш будущий Стависки, не так ли? Что ж, вчера Маргарет сдала мне свою статью. У меня было такое ощущение, будто я читаю какой-то убогий рекламный пресс-релиз. И знаю, что могла написать лучше, писала ведь раньше. Так в чем же дело? Ведь с Вироном она возится давно, бог знает сколько времени прошло. Поначалу она, конечно, скрытничала, но я припер ее к стене, взял, так сказать, за самое дорогое. И она в конце концов раскололась. Оказывается, историю она рассказала, да только не до конца. Подобралась она к Вирону очень близко, а если точнее, то забралась к нему в постель. Накопила много материала, но вот незадача: влюбилась в этого ублюдка и не хотела ему навредить. Мечтала сохранить с ним нежные отношения. Одним словом, не могла она дать мне то, что надо. Не могла и не хотела. Я, конечно, взгрел ее как следует. Сказал, что она ведет себя крайне непрофессионально. Новость для нас всегда на первом месте, а уж потом все остальное. В общем, если будет запираться и придерживать материал, то вылетит с работы. Делиться она не захотела. Ну, я и дал ей пинка, хоть и жаль было. Задница у нее была очень даже симпатичная, да и писала она. складно. Но репортером была не таким, какой мне нужен.— Помолчав, Траск заговорил снова: — А вот ты — репортер в самый раз. Профессионал. Так что будет тебе и работа, и повышение жалованья. Да что там говорить, ты все равно ее обскакала бы с той историей, которую только что выдала. Разве я не прав?

Он услышал, как Лиз плачет на другом конце провода.

— Спасибо, босс,— всхлипнула она.

— Да ладно уж, чудо-женщина. Возвращайся. Чтоб завтра в девять утра была на рабочем месте. Не опаздывать и работать на совесть. Примадонн не держим.

В МОСКВЕ…

Совершив рейс Париж — Москва, пассажирский лайнер «Аэрофлота» мягко приземлился в аэропорту Внуково и долго полз по летному полю, пока не подрулил к дальнему концу терминала. Через громкоговоритель прозвучало объявление о посадке. Сергей Тиханов, чисто выбритый, расстегнул ремень безопасности, взял ручную кладь и первым встал в проходе, приготовившись к выходу.

Стоя, он на короткое время оживил в памяти подробности бегства из Лурда. Это было приключение не для слабонервных. Покинув бездыханное тело Жизели Дюпре, он впал в панику, что его могли заметить. Затем пришлось поволноваться, перед тем как съехать из отеля в Лурде: найдется ли место на ближайший рейс в Париж? Однако и на сей раз удача была на его стороне. Все валом валили в Лурд, а оттуда мало кто уезжал, так что с заказом билета не возникло никаких трудностей. В аэропорту, куда он прибыл задолго до отправки рейса, его начали терзать страхи, не доберется ли полиция до Сэмюэла Толли, прежде чем тот успеет подняться в воздух.

Но и здесь обошлось без всяких проблем. Довольно скоро он оказался на борту самолета авиакомпании «Эр Интер», а через час с четвертью благополучно приземлился в Орли. Первым делом, даже не заскочив в туалет, он позвонил в советское посольство, представился и велел прислать за собой машину. Сразу после этого направился в туалет, заперся в кабинке, отклеил и выбросил эти проклятые лурдские усы, а затем долго отмывал усталое лицо, до тех пор пока Толли не исчез окончательно и бесповоротно, а знаменитый Сергей Тиханов вновь занял свое законное место.

В советском посольстве Тиханов засел на два дня, чтобы составить список встреч и мероприятий. На второй день он узнал две вещи. При чтении газеты «Франс суар» ему попалась на глаза краткая заметка, присланная из Лурда. Святая неделя оказалась омрачена случаем насилия. Впрочем, ничего особенно важного. Хорошо известная согражданам местная жительница, гид турагентства Жизель Дюпре была найдена задушенной в квартире своей подруги. Банальное убийство. Подозреваемые отсутствуют. Ага, значит, подозреваемых не оказалось. Да и откуда им взяться? Ведь Сэмюэла Толли больше нет. Тремя часами позже Тиханову пришла вторая весть. Премьер Скрябин скончался, не выходя из комы. В Политбюро обсуждается вопрос о преемнике. Затем последовал звонок из Москвы от председателя КГБ генерала Косова, который посоветовал как можно скорее завершить дела и вылететь в Москву не позднее следующего дня.

И вот Тиханов во Внуково, московском аэропорту для важных персон.

Он вышел из самолета, испытывая приступ боли. Нет, ему не удалось победить мышечную дистрофию, не удалось стать полноправным хозяином собственного тела. Но нет никаких сомнений в том, что он возвращается хозяином Союза Советских Социалистических Республик. Ему гарантированы еще два-три года нахождения у руля своей страны и в числе мировых лидеров.

Сходя по трапу, он заметил, что челядь, которая вскоре должна была стать его личной челядью и выполнять только его волю, позаботилась к его прибытию раскатать перед ним красный ковер. Вот они сгрудились у подножия трапа — им не терпелось поприветствовать его.

Он оказался в окружении людей, которые буквально источали приветливость. К нему лезли с поцелуями генерал Косов, эта скотина, от которой вечно воняет чесноком, и старый друг Алексей Исаков, постоянный представитель Советского Союза при ООН. Несколько офицеров КГБ с готовностью пожимали ему руку.

В здании терминала тоже царила суматоха. Простые пассажиры расступились, но таращились со стороны, стараясь лучше разглядеть его. Тиханов устроился на роскошном заднем сиденье черного лимузина «Чайка». Они тут же двинулись в путь. Спереди и сзади их сопровождали белые машины службы безопасности. Они ехали в Кремль — туда, где Тиханову предстоит обрести всю полноту власти.

За те полчаса, что они провели в машине, Косов несколько раз успел налить водки всем троим. Размахивая бутылкой, которую достал из бара возле заднего сиденья, он без устали травил похабные анекдоты про балерин. Старание шефа КГБ Тиханов вознаградил несколькими сдержанными смешками, но думалось ему только об одном — о своем предстоящем премьерстве и вообще о ближайшем будущем. Один раз ему удалось ввернуть в разговор вопрос на эту тему. Косов, явно не настроенный говорить о политике и делах, отделался несколькими фразами:

— Политбюро весь день совещается по этому вопросу. Обещают принять решение к вечеру. Хотя дело-то решенное.

Тиханову после этих слов полегчало, и он с удовольствием выпил еще одну стопку. Так легче было вынести скучные россказни генерала Косова, которым, казалось, не будет конца. В голову пришла мысль: «Неужели придется терпеть общество этого придурка и после того, как я стану главой правительства? Не исключено, что Косова придется заменить. Ну ладно, посмотрим».

Лимузин вдруг замедлил ход, а потом и вовсе затормозил. Это вывело Тиханова из задумчивости. Неужели остановились на красный свет? Еще больше удивило то, что лимузин припарковался на обочине у белого кирпичного здания без каких-либо табличек или вывесок. И это непонятное здание было расположено на какой-то московской окраине.

Косов распахнул дверь машины:

— Пойдем, посол Исаков. И ты, Сергей. Прогуляйся тут, оглядись. Министр внутренних дел попросил меня заглянуть сюда по пути — доделать кое-какие делишки. А потом можно будет ехать дальше в Кремль.

Тиханов послушно зашагал следом за Косовым сквозь стеклянные двери. Приближаясь к входу, он заметил высокую белую стену с колючей проволокой наверху. Она охватывала дом со всех сторон. На ее дальнем конце маячила фигура часового с автоматом.

Ему еще никогда не доводилось видеть, чтобы приемная была обставлена столь скудно: одна лишь деревянная скамья, ни одного стола и еще одна дверь, ведущая дальше, внутрь здания. Тиханов увидел трех человек, которые встали, чтобы приветствовать вошедших. Косов представил их как-то слишком быстро и скомканно. Тиханов смог разобрать лишь звания: директор, подполковник, майор.

Потянув генерала Косова за рукав, Тиханов поинтересовался:

— А что это за место?

— Твой новый дом,— ответил генерал.

Сделав шаг к скамье, Косов поставил на нее атташе-кейс, который принес с собой, и открыл его. Тиханов приблизился к нему и, все еще чувствуя себя хозяином положения, переспросил:

— Что ты сказал?

Не обращая на него внимания, Косов вытащил из кейса большой конверт, а из него — конверт поменьше и несколько листков бумаги. В маленьком конверте оказалась фотография.

Косов протянул снимок Тиханову:

— Вот, держи на память о проведенном отпуске.

Едва Тиханов коснулся этого кусочка глянцевой бумаги, его душу охватило предчувствие катастрофы. Он оцепенело уставился на фотографию. Это был один из тех снимков, которые сделала у грота в Лурде вертлявая французская сучка Жизель. Тиханов почувствовал жже-ние в глазах, во рту стало сухо, челюсть отвисла от неожиданности. Когда он поднял голову, то увидел вместо лица Косова какое-то размытое пятно. Голые стены комнаты завертелись вокруг, словно карусель. Чтобы удержаться на ногах, ему пришлось опереться на спинку скамьи.

— Но как?…

Это было все, что он сумел выдавить из себя.

— Я вам объясню, товарищ Тиханов,— веско произнес глава КГБ.— Молодая француженка, ставшая вашей жертвой, была вовсе не дурой. Во всяком случае, оказалась поумнее вас. Она вполне отдавала себе отчет в том, что шантаж — занятие опасное, тем более что на карту для вас было поставлено слишком многое. У нее имелось оружие для самозащиты, но она была слишком азартна и наивна, а потому не держала его наготове. Однако в одном она была далека от наивности. На случай обмана с вашей стороны у нее была заготовлена месть. Утром, до того как вы прибыли к ней на назначенную встречу, она отправила по почте одному высокопоставленному французу, у которого ранее работала, экземпляр вашей фотографии, сделанной у католической святыни в Лурде, а также письмо, в котором рассказала о некоем Сэмюэле Толли. Все это она поместила в большой конверт, запечатала его и вместе с сопроводительным письмом направила постоянному представителю Франции при ООН Шарлю Сарра, который находился в то время в Париже. Она попросила его передать этот конверт советскому послу в Париже, если в парижской прессе появится сообщение о каком-либо приключившемся с ней несчастье. Только в таком случае, и никак иначе. Как всем нам известно, с мадемуазель Дюпре случилась очень крупная неприятность. Сообщение о ее убийстве промелькнуло в виде краткой заметки в большинстве парижских газет. Естественно, эта заметка попалась на глаза послу Сарра, и он, следуя инструкции, передал конверт в наше посольство, которое, в свою очередь, переслало его с курьером в Москву.

— Но…

Однако генерал Косов не слушал его. Он был неумолим.

— Ознакомившись с содержимым конверта, заботливо подготовленного вашей французской подругой, мы провели в МВД совещание. Можете считать это заочным слушанием вашего дела, даже судом, если угодно. Было, проведено голосование и принято решение, причем, замечу, единогласно. По поводу ваших немыслимых похождений заседатели пришли к выводу, что ваше психическое состояние недостаточно стабильно для того, чтобы вы могли и далее занимать официальный пост в советском руководстве.

— Но я был болен. Я был вне себя от отчаяния…

— Мы прекрасно осведомлены о том, что вы страдаете мышечной дистрофией. Накануне слушаний было проведено полномасштабное расследование. Но любой советский гражданин, тем более занимающий ответственную должность, обращается в таких случаях к медицинским специалистам, врачам, квалификации которых завидуют даже наши капиталистические противники. И лишь человек с ущербной психикой, душевнобольной, да что там говорить, просто сумасшедший решится пойти на такой шаг, на какой решились вы,— отправиться в Лурд, этот рассадник мракобесия, к так называемой христианской святыне, полной идиотов и одуревших от лекарств искателей иной судьбы, чтобы ползать на коленях перед какой-то пещерой в ожидании эфемерного облика Богородицы, а скорее, какой-нибудь шарлатанки, сулящей чудеса и исцеления. Поэтому вы приговорены к заключению, которое будете отбывать здесь. Да, кстати, вы хотели знать, что это за место. Это — ОПБ-пятнадцать, Особая психиатрическая больница номер пятнадцать на окраине Москвы. И вам предстоит провести в ее стенах остаток своей жизни. А ответственными за ваше лечение будут вот эти трое товарищей: директор учреждения, главный психиатр в звании подполковника и начальник охраны в звании майора.

С этими словами генерал Косов захлопнул свой атташе-кейс.

— Однако в знак признания ваших давних заслуг перед партией и правительством вам будут предоставлены некоторые льготы. Вас будут содержать в палате размером шесть квадратных метров, рассчитанной на двух пациентов, но вы там будете находиться один. А в качестве культурного досуга, благодаря предусмотрительности и чуткости нашего представителя при ООН, вы сможете прочитать новую книгу, только что вышедшую в Нью-Йорке. Вы найдете ее на своей койке. Озаглавлена она «Бернадетта и Мария». Еще у вас в палате лежат четки, с которыми вам легче будет коротать часы. Желаю вам долгих лет жизни, товарищ Тиханов. Прощайте.

В ВЕНЕЦИИ…

Они прибыли в Венецию, когда солнце только начало скрываться за береговой линией. Катер, забравший их в аэропорту Марко Поло, понесся вперед, едва касаясь безмятежной поверхности лагуны, а затем нырнул в короткий канал, откуда открывался вход с воды в отель «Даниели».

Микель Уртадо, прежде никогда не бывавший в Венеции, был поражен и даже несколько подавлен сказочной красотой этого места, в то время как Наталия была вне себя от радости, вновь обретя способность видеть славный город с его жизнью, похожей на многоцветный карнавал.

Зарегистрировавшись в отеле, они взбежали на второй этаж, где находился их номер с видом на голубую лагуну и остров Сан-Джорджо, мерцавший огнями иллюминации.

Телефон у них был только один, и Уртадо предложил Наталии позвонить первой. Она набрала номер магазина своих родителей в Риме, надеясь застать мать и отца, прежде чем те закроют свою лавку на ночь. Однако на месте оказалась лишь тетушка Эльза, которой и предстояло запереть магазинчик. Старшие Ринальди, оказывается, уже ушли ужинать. Тогда, едва сдерживая волнение в голосе, Наталия рассказала своей дорогой тете Эльзе о чудесном явлении Девы Марии в гроте, о том, как видела Ее: «Да, тетя Эльза, да, я снова вижу!» Каких-нибудь пару часов назад офтальмолог в Милане подтвердил, что зрение необъяснимым образом вернулось к ней. Оживленный диалог на итальянском продолжался довольно долго. Это был какой-то неудержимый поток слов с обеих сторон. Кончилось все тем, что тетушка Эльза закрыла магазин раньше времени и побежала искать родителей Наталии, чтобы донести до них чрезвычайное известие. Надо же, нашли время ужинать… Наталия предупредила, что никто не должен знать о чуде, кроме трех ее ближайших родственников. И тетя Эльза обязалась сохранить тайну. Наталия пообещала, что позже вечером позвонит родителям домой, а через два дня и сама вернется. С неожиданным гостем.

Теперь настала очередь Уртадо разговаривать по телефону с Августином Лопесом в Сан-Себастьяне.

— Я рад, что ты не бросился в этот омут очертя голову,— произнес Лопес.— Рад, что ты последовал моему совету и не причинил ущерба гроту.

— Я передумал, после того как узнал твое мнение.

— И очень хорошо, что так получилось, Микель. Думаю, ты со мной согласен. Ведь сейчас по радио, телевидению да и просто на улицах у нас в городе только и говорят о том, как Пресвятая Дева сдержала свое обещание, явившись вновь и сотворив какое-то чудо с британской паломницей.

— Да, я слышал об этом.

— И еще, Микель, тебе наверняка будет приятно узнать, какие результаты принесли наши терпение и вера. Менее получаса назад мне позвонили из Мадрида. Звонил сам министр, старик Буэно. Его просто-таки распирало от новостей и религиозного благочестия. От чуда, произошедшего в Лурде, он пребывал в настоящей эйфории. Ведь он дал обещание и теперь выразил твердое намерение его выполнить. Для этого ему нужно организовать ряд встреч в Мадриде. Он намекнул на то, что будет достигнут приемлемый компромисс — компромисс и урегулирование, на которые согласится каждый баск. Думаю, мы победили, Микель. Ну, как тебе новость?

— Отлично. Поздравляю.

— Когда вернешься домой?

— Наверное, скоро. Я тут не один. Вопросов пока лучше не задавай. Скоро сам увидишь. А матери моей передай, что позвоню ей завтра. Удачи тебе, Августин. Да поможет тебе Господь.

По мраморной лестнице они спустились в вестибюль отеля. Наталия с удовольствием подметила, что у Уртадо исчезла хромота.

— Вера,— объяснил он ей просто и весело.

Выйдя на улицу, они принялись строить планы, как провести этот волшебный вечер.

Перво-наперво было решено пойти в собор Сан Марко — вознести благодарственную молитву за их исцеление.

Потом в кафе «Куадри» — выпить по бокалу кам-пари.

Затем в бар «У Гарри» — отведать piccata di vitello. После этого — проплыть на гондоле по Большому каналу.

И только тогда вернуться в отель «Даниели», чтобы заняться любовью.

— А дальше? — спросила Наталия.

— В Рим, за компанию с одной молодой знакомой, чтобы написать там пьесу для одной актрисы, тоже молодой и любимой.

— И что же это за молоденькая актриса?

— А ты как думаешь?

— Если ты имеешь в виду синьориту Ринальди, то она согласна на эту роль еще до того, как ты ее напишешь. А ты ее правда напишешь, Микель?

— Напишу.

— А я в ней блесну! — улыбнулась она ему. — Но что будет дальше, Микель?

— Я хочу, чтобы ты нарожала мне детей. Целую кучу очаровательных бамбино, наших с тобой малышей.

— Только при условии, что ты женишься на мне. Ты ведь на мне женишься?

— Неужели ты думаешь, что я хочу наплодить незаконных детей? Ты будешь самой замужней женщиной на свете.

— На всей планете,— добавила она.

Взявшись за руки, оба беззаботно зашагали по направлению к площади Святого Марка.

В ВАТИКАНЕ…

Его Святейшество Папа Иоанн Павел III, глава всемирной Римско-католической церкви, наследник престола Святого Петра, в белой льняной сутане и белой круглой шапочке-скуфейке, с тяжелым наперсным крестом, свисавшим с шеи на золотой цепи, медленно вошел в спальню — самую любимую из восемнадцати комнат его личной резиденции. Это была капля в море из десяти тысяч комнат, палат и залов Апостольского дворца.

Тихо ступая по афганскому ковру, он шел к двум закрытым окнам в углу расположенной на верхнем этаже спальни, желая взглянуть сквозь щель в деревянных ставнях на обширную площадь Святого Петра, раскинувшуюся внизу. Мысли его были сосредоточены на новости, которую ему доложили во время ужина. Эта новость мгновенно разнеслась по всей земле. Ее уже знали семьсот сорок миллионов католиков мира, знал миллион монахинь, знали полмиллиона священников, четыре тысячи епископов и кардиналов. Не вызывало сомнения, что сегодняшний вечер ознаменован самым значительным событием за все время его пребывания у власти.

Испытывая неподдельную радость, Папа ощутил в душе непреодолимую тягу к общению с Богом.

Он отошел от окна и шаркающей походкой направился к своей бронзовой кровати. На постели лежала аккуратно сложенная ночная сорочка, а над изголовьем висела картина, на которой была с глубоким чувством изображена сцена крестных мук Христа.

На прикроватной тумбочке стояли электрические часы с римскими цифрами и лежала потрепанная Библия, которую он получил в день своего первого причастия. Он по привычке проверил, заведен ли будильник. Все было в порядке: стрелка будильника поставлена на полседьмого утра. И тогда Папа, вдруг приободрившись и словно повеселев, зашагал к скамеечке для молитвы. Над ней, на стене с обоями, выдержанными в пастельных тонах, располагались две дорогие его сердцу вещи — простое распятие и изящный образ Девы Марии в тонкой золотой рамке.

Некоторое время Папа в молчании смотрел на Пречистую Деву, а потом медленно опустился на колени, утонувшие в мягкой обивке скамеечки.

Несмотря на усталость, он почувствовал, как по его старому телу растекается особая сила. Его снова, уже не в первый раз за этот вечер, охватил порыв счастья.

Он сложил морщинистые руки для молитвы и закрыл глаза.

Началом послужил его любимый отрывок из Евангелия от Марка. Папа зашевелил губами, из которых полились слова чуть громче шепота:

— Именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы.

Переведя дух, Его Святейшество продолжил:

— Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое. Молю, выслушай викария Твоего на земле и наследника Святого Петра. Благодарю Тебя за милость Твою, за возвращение Непорочного зачатия, за утверждение веры в чудеса Твои, кои нескончаемы будут. Пока длится благоволение Твое, будет длиться и род человеческий, и вера сохранится, добро и надежда останутся в мире, а чудеса будут продолжаться вечно. Тебе отдаем благодарную любовь нашу. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

В ПАРИЖЕ…

Поздно ночью, когда до наступления новых суток оставалось менее десяти минут, вконец измотанная и растрепанная Лиз Финч вышла из лифта на этаже, где располагались редакционные помещения АПИ, и устало потащилась по коридору.

Уже вовсю работала ночная смена. А из дневной на месте оставался лишь самый стойкий — Билл Траск, который привычно сгорбился над письменным столом в своем стеклянном аквариуме.

Она вошла к нему в кабинет, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной. Услышав шум, Траск поднял голову и увидел Лиз Финч.

Он резко повернулся на своем крутящемся стульчике и нацелил на нее свой острый взгляд.

— Привет, Лиз. Когда прилетела?

— Только что. Рейсом «Эр Интер» из Лурда.

— А чего ж не поехала домой, отдохнуть от трудов праведных?

— Черт его знает,— пожала плечами Лиз.— Репортерский зуд, наверное. Не могу оставаться в стороне от событий. А вообще-то я только на минутку, чтобы лично поблагодарить тебя: спасибо за то, что не оставил без работы, босс. Знаю, благодарила уже. Но все равно хотела сказать еще раз. Спасибо.

Траск насмешливо хрюкнул:

— Не за что. Ты, детка, свою работу сама заслужила. Я тут сижу, отклики собираю. История твоя гремит по всему миру. Повсюду — новость номер один.

— Супер…

— Сама посуди, сюжет-то каков! История с привидениями, сногсшибательной героиней и счастливым концом. Лучше не придумаешь.— Траск пошуршал бумагами на своем столе.— Как раз в тот момент, когда ты вошла, я перечитывал твою статью в распечатанном виде, раз, наверное, в десятый. Просто конфетка! — Он восторженно потряс головой.— Подумать только: церковь, по сути, лезет в петлю, а в итоге срывает куш. Что это — смелость или безрассудство? Хотя кого это теперь волнует. Дева Мария должна явиться вновь и — надо же — является! Является перед Эдит Мур из Лондона. Просто невероятно! За всю свою жизнь не припомню ничего подобного. И все-таки…

Траск внезапно умолк и погрузился в раздумья.

— Что, босс?

— Размышлял я тут, когда ты вошла.

— О чем, босс?

— Не дает мне покоя одна мысль. Как ты думаешь, Лиз, а видел ли кто-нибудь сегодня Деву Марию в самом деле?

Лиз пожала плечами.

— А видела ли ее Бернадетта? — спросила она.